Текст книги "Царь Зла"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Жить, жить!

Он смотрел, как гасли один за другим последние лучи заходящего солнца и как мрак постепенно спускался на море.

– Пойдемте! – раздался позади него громкий голос.– Уже пора!

Он вздрогнул и быстро обернулся.

Перед ним стоял его спутник.

Жак невольно схватился за голову. Он совершенно забыл, где находится. Сердце его болезненно сжалось. Значит, это была только мечта о свободе!

– Пойдемте же! – повторил незнакомец.

Жак машинально последовал за ним. Они молча вышли из дома.

В этот раз он был уже без наручников.

На узкой тропинке, идущей вдоль вершины горы, возникли какие-то двое мужчин в матросских костюмах,

Эта новая сцена заинтересовала Жака. Но он был так взволнован, что и не подумал даже расспрашивать своего спутника, что были это за люди. Быстро спустился он по склону горы. Минут через пять все четверо были уже на берегу.

Там их ожидала шлюпка.

Когда они сели в нее, спутник Жака дал сигнал. Матросы дружно взялись за весла, и шлюпка легко и быстро понеслась по волнам.

Молодой человек испытывал какую-то детскую радость. С веселой улыбкой глядел он на воду, забавляясь раскачиванием шлюпки, которая то сильно погружалась в волны, то снова взлетала на их гребни. Весла дружно рассекали воду, и Жак любовался белыми брызгами, которые при каждом движении весел взлетали и снова падали в море, подобно алмазам сверкая в ночной мгле.

Их плавание было непродолжительным. Шлюпка обогнула один из утесов, имевший вид гигантского медведя. На берегу темными силуэтами виднелась группа домиков. Кое-где в окнах мерцали огоньки.

Шлюпка причалила к берегу. По знаку своего проводника Жак спрыгнул на землю.

Они двинулись в путь по узким, довольно грязным переулкам. На низеньких воротах жалких домишек висели рыбачьи сети.

Воздух был теплый, влажный, ароматный, каким вообще отличаются портовые города.

Наконец они добрались до довольно широкой площади и остановились перед прочным, опрятным домом. Неясный свет фонаря выхватывал из тьмы ворота, на которых красовалась широкая черная вывеска с надписью желтой краской:

«МАЛАДРЕТТ И К°»

Проводник Жака ввел его в просторную комнату, освещенную дымящейся лампой и заставленную деревянными скамейками, на которых там и сям сидели матросы.

На дверях блестела медная дощечка с надписью:

«ПРАВЛЕНИЕ»

Проводник Жака постучался в дверь.

– Войдите! – крикнули ему в ответ.

И Жак очутился в кабинете, загроможденном ящиками и реестровыми книгами.

Напротив дверей за большим черным деревянным столом, заваленным разными книгами и пачками бумаги, сидел старик.

Лампа с зеленым абажуром освещала угловатое морщинистое лицо с седыми, коротко подстриженными волосами.

Зеленые очки с наглазниками совершенно скрывали верхнюю часть лица.

– Ах, это наш молодой человек, – сказал старик.

– Господин Маладретт, – обратился к Жаку его проводник, указывая на сидящего за столом мужчину.

Жак вежливо поклонился.

– Садитесь, сударь, – сказал надтреснутым старческим голосом господин, которого только что назвали Маладреттом, именем, которое, разумеется, ничего не объясняло Жаку.

Проводник его вышел, прикрыв за собой дверь. Молодой человек остался вдвоем с Маладреттом.

Старик нагнулся к своей конторке, выдвинул один из ящиков, вынул оттуда реестровую книгу и начал ее перелистывать.

Потом, как бы найдя нужную справку, он положил книгу на место, надавил пружину одного из ящиков, вынув оттуда связку бумаг и бросил их перед собой на стол. Быстро перебрал он кончиками пальцев несколько документов, потом остановился на одном из них:

– Господин Жак? – спросил он.– Так, кажется, ваше имя?

– Да, сударь.

– Другого у вас нет?

– Нет.

– Однако ж вы, если не ошибаюсь, носили титул графа де Шерлю?

– Правда, сударь. Но я имею все основания думать, что имя это вовсе не принадлежит мне.

– Что за важность! Так это вы были осуждены на смерть? При этом неожиданном вопрсе Жак зашатался, словно его хватили ударом обуха по голове.

– На смерть! – пробормотал он. – Да, это я!

– Э! Э! – усмехнулся старик. – Штука-то неприятная! Но ведь вас еще не гильотинировали, а?

Он сделал ударение на этом зловещем слове и так сильно ударил кулаком по столу, что Жак даже вздрогнул.

Молодой человек не отвечал ни слова, невольно задавая себе вопрос, не было ли все это галлюцинацией. Старик внушил ему страх.

Маладретт убрал бумаги и, опершись локтями на стол, вперил в Жака свои проницательные глаза, скрытые под темными стеклами очков.

– Хорошо! Оставим это! Вы молоды. Вы проживете еще долго!.Теперь выслушайте меня. Вам не известно, кто я такой. Меня зовут Маладретт – «Маладретт и К°» – я хозяин судна, отчасти контрабандист, если хотите, даже морской разбойник, впрочем, человек смелый и энергичный. Ко мне обратились. Кто? Где? Узнаете после, – и сказали, что такой-то молодой человек, подвергшийся строгому приговору, будет помилован, с тем, однако ж, условием, что он начнет новую жизнь. На суше не было ему удачи, пусть попытает счастья на море. Э! Э! Что скажете вы на это?

– Я вас не совсем понимаю, – отвечал Жак, сердце которого сильно билось.

– Вещь очень простая. Я снаряжаю экспедицию. Мы отправляемся в далекие, очень далекие страны. Путешествие продлится несколько лет. Будут и опасности, и борьба. Вы едете с нами? Решено?

– Это поставлено моими защитниками в необходимое условие моего помилования?

– Да. И когда мне описали ваш характер, я поручился за вас. Посмотрим, ошибся ли я. Вы слабы, вы получили весьма дурное направление, но вы всеми силами готовы загладить прошлое, не так ли?

– Да, вы правы! Вы правильно поняли меня! – воскликнул Жак.

– Э! Э! Я, видите ли, неплохой знаток людей. Можно делать маленькие грешки и все же сохранить неиспорченное сердце. Итак, вы согласны?

– Сударь, – сказал Жак, быстро вставая с места, – не знаю, как благодарить вас за вашу благосклонность ко мне. Да, вы правы, я горю нетерпением загладить прошлое и проявить себя человеком смелым и энергичным. Но позвольте мне предложить вам один щекотливый вопрос?

– Позволяю, друг мой, позволяю!

– Вы упомянули мне о каких-то тайных покровителях. Умоляю вас, назовите имена тех, кто еще не потерял веры в меня!

Маладретт слегка вздрогнул. И если бы лицо его не было в тени, Жак мог бы заметить, как по губам его внезапно пробежала злая, желчная улыбка.

– Я обещал хранить тайну, – отвечал старик, – но я верю вам. К тому же, в открытом море вам не представится случай проболтаться.

– Говорите, сударь, говорите скорее!

– Тут речь идет об одной знатной даме, которую вы несколько раз встречали в Париже.

– Маркиза де Фаверей! – вырвалось у Жака.

– Быть может! Быть может! – усмехнулся старик. – Но кто бы ни был ваш покровитель или ваша покровительница, во всяком случае, будьте уверены, что вы в хороших руках!

– Я не возражаю. Я повинуюсь, – отвечал Жак.

– Тем лучше! И для вас и для нас. Я должен предупредить вас, что на корабле дисциплина будет самая строгая. Я рассчитываю на ваше благоразумие.

– Я ручаюсь за себя!

– Впрочем, я надеюсь, что в дороге нам не встретятся особые препятствия, – прибавил старик.

– В какую часть света мы отправляемся?

– В Камбоджу.

В эту самую минуту дверь отворилась, и в комнату вошел проводник Жака. Подойдя к Маладретту, он шепнул ему на ухо несколько слов:

– А, наш ученый, – произнес хозяин судна. – Отлично! Сударь, – обратился он к Жаку, – не угодно ли вам следовать за моим квартирмейстером.

Таким образом, молодой человек узнал звание того господина, кто, как он думал, принял его из рук жандармов.

– Он проводит вас на корабль, – добавил Маладретт. – Мы выступаем завтра на рассвете.

– Я к вашим услугам, – сказал Жак.

Выходя, он столкнулся с каким-то незнакомцем весьма странной наружности: футов шести ростом, худой как скелет, с орлиным носом, с большими впалыми черными глазами.

Жак был слишком углублен в себя, чтобы рассмотреть все детали этого, в общем, весьма непривлекательного лица. Он рассеянно прошел мимо и несколько минут спустя шлюпка уже уносила его в открытое море.

Худощавый мужчина, между тем, уже вошел в кабинет Маладретта.

Он был с головы до ног завернут в широкий, длинный плащ, из-под которого, когда он распахнулся, показалась одежда каторжника.

– Садитесь, – сказал Маладретт.

Тот молча повиновался.

– Вас зовут Эксюпером?

– Эксюпером. Да.

– Вы бежали из Рошфорской тюрьмы?

– Бежал – выражение не совсем точное, – возразил Эксюпер (которого, без сомнения, не забыл наш читатель). Меня увезли оттуда, что далеко не одно и то же.

– Разве вы сопротивлялись? Неужели вы предпочли бы остаться на каторге?

– Смотря по обстоятельствам, – невозмутимо произнес Эксюпер. – Прежде, чем ответить на этот вопрос, я хочу знать, где я, кто вы такой и что намерены сделать со мной.

– Я сейчас отвечу вам, – сказал Маладретт.

С этими словами он встал с места, подошел к Эксюперу и, слегка коснувшись его плеча, подал ему знак следовать за собой.

Оба вышли в соседнюю комнату.

Маладретт чиркнул спичкой и зажег одну за другой свечи в двух канделябрах.

Крик восторженного удивления вырвался из груди Эксюпера: в мерцании свечей как-то таинственно возникла черная каменная, отделанная серебром статуя, казавшаяся каким-то фантастическим призраком.

– Буа-Сивизитивенг! – вскричал бывший каторжник. – Прокаженный Король!

– Помните вы, – живо спросил Маладретт, – помните вы того человека, который в Рошфоре потребовал от вас объяснения таинственной надписи.

Эксюпер почти не слушал его.

Широко раскрытыми глазами смотрел он на статую.

Прокаженный Король представлен был в той позе, в какой индийцы обычно поклоняются своему божеству Будде – опершись на левое колено.

Правая рука опиралась на колено, левая вытянута была вдоль бедра и один из пальцев ее был приподнят.

– Да! Припоминаю! – бормотал Эксюпер. – Эти самые строки давал мне разбирать незнакомец!

– Вот их перевод! – сказал Маладретт, подавая ему развернутую бумагу.

– Как попало это к вам? – недоверчиво спросил Эксюпер.

– Что вам за дело! Теперь читайте до конца!

В душе Эксюпера происходила борьба. Он хотел промолчать до выяснения некоторых обстоятельств, но страсть к науке увлекала его и побуждала говорить.

Не обращая уже внимания на окружающее, он начал читать:

– «В третьей восточной колонне. Якса (великан), несущий нагу (змею) о семи головах, палец прокаженного Короля, Ангор-Ват!»

– Ангор-Ват! – повторил Маладретт, положив руку на плечо Эксюперу. – Там-то, – прибавил он, – зарыто сокровище науки и истины! Завтра на рассвете отправляется одно судно в Восточную Индию, не желаете ли вы туда?

– Клянусь Богом, да! – воскликнул Эксюпер.

– Смотрите, вы дали слово!

Эксюпер пожал плечами.

– Я ведь не академик! – заметил он с иронической улыбкой.

Прах честного Лемуана, нужно полагать, содрогнулся в могиле при этом последнем замечании.

И собеседники снова вернулись в кабинет Маладретта.

– Не угодно ли сейчас же отправиться на корабль? – спросил хозяин судна. '

– С одним условием.

– С каким это?

– Чтобы статуя отдана была мне на сохранение и чтобы никто кроме меня не смел касаться ее.

– Обещаю вам это. Вы найдете в своей каюте все, что когда-либо издано о Камбодже и языке кхмеров.

– У вас есть список всех этих книг?

– Вот он!

Эксюпер окинул список небрежным взглядом. Потом глаза его вдруг загорелись.

– Нам можно будет выбросить всех их в море, исключая вот эту. – И он указал пальцем на одно заглавие. Это была как раз книга, заключавшая в себе то сочинение, которое украл у него Лемуан.

– Итак, до завтра! – сказал Маладретт, взявшись за колокольчик.

Эксюпер вышел вслед за одним из матросов, явившимся на зов хозяина судна. Оставшись один, Маладретт в сильном волнении быстро вскочил с места.

– Да! – вскричал он. – Я торжествую! Жак в моей власти! Мать его безумствует и приходит в отчаяние! Никогда не увидит она своего сына! А я? Я буду скоро хозяином сокровища кхмеров, повелителем мира! Наконец-то удастся мне осуществить мою смелую, великую мечту! Бискар – Царь Зла!

В эту минуту дверь с шумом распахнулась, и в комнату быстро вошел матрос.

– Господин, – сказал он, – мне кажется, не мешало бы усилить меры предосторожности. В окрестностях бродят какие-то подозрительные люди. Похоже, шпионы.

– Ерунда! Они не осмелятся! – бросил Маладретт-Бискар, повторяя старинное изречение Гизов.

Тем не менее, он завернулся в плащ и последовал за матросом.

23
ПО ВОЛЧЬЕМУ СЛЕДУ

Чтобы объяснить, кто были эти непрошеные гости, помешавшие Бискару грезить о светлом будущем, мы должны вернуться назад, к тем из наших друзей, которые, по правде сказать, были оклеветаны слишком вспыльчивым Арчибальдом де Соммервилем.

Ну да, действительно. Мюфлие и Кониглю, вопреки данному слову, вопреки клятве чести, вдруг исчезли из дома, где они нашли приют и защиту!

Они нарушили клятву! Они навлекли на себя все проклятия, которые обрушиваются на голову клятвопреступников!

Будь проклят Мюфлие! Будь проклят Кониглю!

Легкомысленные обвинения! Безрассудный приговор!

В этом очень скоро убедится беспристрастный читатель.

Как мы уже сказали, Мюфлие и Кониглю, воодушевленные словами Арчибальда, опрометью бросились к его дому.

Как джентльменам и как жизнелюбам, им хотелось исполнить свое обещание. Они спешили туда, горя нетерпением доказать свою зарождавшуюся честность, а также, что греха таить, пообедать за накрытым белоснежной скатертью столом, уставленным вкусными яствами и дорогими винами.

Они явились в дом.

– Вот и мы! – с торжествующим видом бросили они лакею.

Тот был, правда, немного смущен возвращением обоих бандитов, но, давно уже привыкнув к странным прихотям своего господина, не сказал им ни слова.

Теперь совесть наших друзей была покойна.

Пора было подумать и о желудке. Мюфлие живо распорядился насчет обеда и сам назначил меню. Да еще какое меню! Право, им остался бы доволен самый тонкий гастроном!

Какое счастье! Мучиться столько времени голодом и вдруг попасть в такое изобилие!

Они ничего не говорили, ни о чем не думали, оба всецело отдались процессу насыщения.

Молча набивали они себе рот, усердно работая челюстями и беспрестанно смачивая глотки дорогим вином.

Все это они запили душистым ликером. Затем легкая дрема сомкнула глаза нашим друзьям. Мечты и пищеварение шли рука об руку.

Так прошло несколько часов.

Как вдруг…

Они сидели в маленьком зале, примыкавшем к их спальне.

С нижнего этажа донесся до них чей-то громкий голос.

Мюфлие открыл один глаз и стал прислушиваться.

Кониглю тоже навострил свои длинные уши.

Вот что они услышали:

– Друзья мои, – говорил Арман де Бернэ, – я в отчаянии, нас ожидает новая катастрофа, я это предчувствую. Исчезновение подлого Бискара и похищение Жака нанесли смертельный удар маркизе де Фаверей. Хватит ли у нее сил перенести это последнее горе?

– Но что же такое случилось? – спросил Арчибальд.

Арман рассказал о неудаче, постигшей его в Консьержери, куда явился он распорядиться насчет отправки Жака в Ла-Форс.

К этим двум голосам примешивались и другие, которых сразу узнали наши сибариты. Это были голоса братьев Правого и Левого, которым они были обязаны своим знакомством с превосходным маркизом.

Мюфлие и Кониглю сначала не поняли, в чем дело, но объяснения Армана были так ясны, что вскоре уже нельзя было сомневаться.

Так, значит, Жак снова попал в руки Бискара! Экая дьявольщина! Ведь это становилось опасным. Оба друга слишком хорошо знали Бискара, они могли всего ожидать от его свирепости. Они боялись за жизнь Жака.

– Слушай, Кониглю, – торжественным тоном произнес Мюфлие, – я собираюсь сделать тебе одно предложение.

– Какое еще?

– Готов ты следовать за мной на край света?

Кониглю вздрогнул.

Какой резкий контраст между этой теплой, уютной комнаткой и тем холодным, бесприютным краем света, на который намекал ему приятель! Все это быстрее молнии промелькнуло в уме Кониглю, но он нисколько не скрывал от себя, что выбор его был уже сделан.

– Объясни хорошенько, в чем дело, – сказал он.

Мюфлие встал, и с достоинством вытянул руку как Демосфен при произнесении филиппики. Только он забыл, что главное условие ораторского искусства – это свободное владение языком и ногами.

– Природа изменяет мне, – с глубоким унынием пробормотал он заплетающимся языком. – Кониглю, пусть живительный сон возвратит нам силы, и я изложу тогда свои планы!

– По мне, так лучше бы сейчас, – возразил Кониглю.

Глаза его так и слипались и бедняга беспрестанно тыкался носом в тарелку.

– Нет. Ты не в состоянии теперь пить из чистого источника великих человеческих мыслей. Пойдем лучше спать.

– Ты не будешь будить меня? – умоляющим тоном спросил Кониглю.

– Презренный раб! Спи! Мюфлие же бодрствует!

Четверть часа спустя звучный и равномерный храп в два голоса уже слышался из их спальни.

Но, кажется, мозг Мюфлие продолжал работать и во сне, и мысли его нисколько не потеряли своей ясности. Доказательством этого может служить то, что в два часа ночи он проснулся, проворно вскочил с постели и принялся что было сил толкать Кониглю и шептать ему на ухо: «Вставай!».

Лентяю Кониглю это пришлось совсем не по вкусу. Давно уже не спал он на мягкой, теплой постели, и едва лишь начал открываться перед ним сладкий мир грез, как огромная ручища Мюфлие принялась беспощадно трясти его.

Но Мюфлие не принимал никаких возражений. Он был необыкновенно серьезен и сосредоточен, как человек, принявший непоколебимое решение.

– Кониглю, – важно сказал он, – тебе доступен, подобно мне, путь добродетели?

В ответ на патетические слова Мюфлие Кониглю сладко зевнул.

– Что касается меня, – продолжал Мюфлие с оттенком некоторого волнения, – передо мной внезапно открылся целый мир. Какие сладкие грезы, Кониглю! Это спокойствие души, этот мир совести, этот золотой век возрождения для наших увядших сердец! О! Друг мой! Это было для меня как бы откровением. В Мюфлие есть что-то патриархальное.

– Ладно. Дальше что? – равнодушно спросил Кониглю, которого мало трогала эта патриархальность.

– Дальше что? Но разве никогда в бессознании ночи, не слышался тебе голос: «Кониглю, ты на дурном пути! Кониглю, берегись!»

– Заткнись, – брезгливо бросил Кониглю, – ты просто бесишь меня!

Мюфлие картинно закрыл лицо руками.

– Боже! Неужели сердце Кониглю очерствело до такой степени, неужели не доступно оно голосу чести и добра? – сокрушался он.

– Ну, брось ты всю эту ерунду! – не выдержал Кониглю. – Или дай мне спать, или говори прямо, что тебе от меня нужно!

Мюфлие медленно поднял голову и задумчиво вскинул глаза на своего друга.

– Хорошо. Я сейчас скажу тебе все! Если ты не способен меня понять, тем хуже для тебя. На те высоты, куда я, возможно, взлечу, не дано тебе следовать за мной! Но не об этом речь. Случилось ужасное несчастье. Все наши друзья с горя опустили руки. Не по нраву мне это. Оно меня терзает. А добрая маркиза, женщина первый сорт, у которой глаза величиной, ну, право, с мой кулак, что тоже что-нибудь да значит. Так вот, мы с тобой, Кониглю, обязаны им высоким понятием чести!

Кониглю с боязливым удивлением смотрел на своего друга.

В нем проснулся художник. Сон как рукой сняло.

Во все глаза смотрел он наМюфлие,любуясь его вдохновенным видом. Он казался ему каким-то полубогом.

– Они дьявольски озабочены, – продолжал Мюфлие, мешая возвышенный слог с просторечием. – Воробышек-то маркизы снова попался в лапы к Бискару. Уж он теперь постарается ухлопать его! А мы-то что делаем для его спасения? Мы. Ты? Я? Ничего! Ничего! Ничего!

– Так что же! Мы не годимся на великие дела. – наивно отвечал Кониглю.

– Ну вот это и скверно! Это гнусно, Кониглю! Разве ты не чувствуешь в себе силы, которой требуют великие дела?

– Как же!

– У меня явилась мысль!

– Ишь ты, черт тебя побери!

Эта оценка высокого интеллекта Мюфлие вызвала у него улыбку. Кстати сказать, после ловкой проделки с крысами, его достоинства значительно возросли в глазах Кониглю.

– Вот что я придумал, – сказал он. – Надо узнать, где Бискар!

– Вот еще! Как будто это так легко!

– Быть может.

– Глупее-то ты ничего не мог выдумать, – заявил Кониглю.

– Выслушай же меня! Бискар увез Жака. Из слов Дьюлу я отлично понял, чего добивается эта мразь. Он мучил мать. Он теперь мучает сына. О, я хорошо знаю нашего дружка! Он не останавливается на полпути! Ну вот, он словил мальчугана уж, конечно, не для того, чтобы выпустить его из рук и, разумеется, снова примется за прежнюю музыку. Отсюда я вывожу вот какое заключение: надо как можно скорее отыскать Бискара, а то не найдешь и следов, и тогда пиши пропало! Придется начинать сначала.

– Хорошо, – сказал Кониглю, – понимаю.

– В самом деле? – с иронической улыбкой спросил Мюфлие. – Пойми еще и это: все графы, маркизы, герцоги и тому подобная дьявольщина могут сколько душе угодно искать Бискара. Это будет все равно, что в ступе воду толочь. Найдут, как же! Черта с два! Никто! Но есть на свете хитрецы, пройдохи, которым удастся это сделать. Это Мюфлие и его маленький Кониглю!

– Как! Ты хочешь.

– Не раздумывая, прямо приступить к делу. И пуститься в погоню!

– За Бискаром?

– За Бискаром!

И Мюфлие быстро вскочил с места. Последние слова произнес он с такой зловещей решимостью, что бедного Кониглю передернуло.

– Но ведь он нам свернет шею. Если в тот раз нам удалось избежать смерти.

– Благодаря нашему уму и потрясающей смелости. Ну, и в этот раз мой гений спасет нас! Да и что же тут особенного? Ведь Бискар такой же человек, как и мы с тобой!

– Брр! – невольно вырвалось у Кониглю. – Еще Бог знает, такой ли.

Мюфлие пожал плечами.

– Ты боишься, Кониглю? – спросил он его с презрительной усмешкой.

– Разумеется, нет. Однако ж.

– И ты не хочешь отличиться на поприще добродетели? Видишь ли, Кониглю, у меня есть одна заветная мечта. Мне хотелось бы быть на ты с маркизом, человеком весьма порядочным. Я хотел бы, чтобы он сказал мне: «Мюфлие, ты славный малый!» Ну, что же! Нужно заслужить это! Чего не могли сделать они, сделаем мы! Как тебе нравится это?

Кониглю бросился обнимать его.

– Мюфлие, ты велик! Ты неповторим!

– Это уже слишком, слишком! – немного ломаясь, отвечал Мюфлие. – Так ты пойдешь со мной?

– На край света! Но что ты задумал?

– Уж останутся мной довольны!

– Скажи, мне хочется знать, что именно?

– По дороге я расскажу тебе все!

– Значит, мы удерем?

– Непременно!

– Каким же способом?

– Как и в первый раз, в окно. О, Мюфлие теперь уже не думает о любви! Более возвышенные мысли бродят в его могучей голове!

И, продолжая разговаривать, друзья наскоро оделись.

Кониглю с обычным проворством открыл окно.

Мюфлие живо вскочил на карниз и уже занес ногу, чтобы прыгнуть, как вдруг, словно озаренный внезапной мыслью, быстро обернулся и, вытянув вперед руку, взволнованным голосом сказал:

– О, ты, дом, где я желал бы провести остаток дней своих в качестве швейцара или кого другого, да будет известно тебе, обитель моего друга-маркиза, что ты увидишь Мюфлие или мертвым или победителем!

– И Кониглю тоже! – добавил Кониглю.

– А теперь, да помогут нам боги!

Минуту спустя, идя по знакомой дороге, они очутились за стенами парка, тянувшегося вдоль улицы Сент-Оноре.

Там Мюфлие свернул на улицу Магдалины и быстрыми шагами двинулся вдоль бульвара.

Кониглю старался не отставать от товарища.

Некоторое время они молчали.

– Прежде всего, скажи мне вот что, – начал Кониглю, – согласен ли ты ответить на один вопрос?

– Согласен!

– Ну вот! Одна мысль занимает меня: отчего это мы удираем, словно воры?

– Нельзя ли не употреблять таких вульгарных слов? – перебил Мюфлие.

– Я беру их назад. Но мне кажется, что было бы гораздо проще открыть весь план маркизу.

– Черт возьми! – произнес Мюфлие, щелкнув пальцами. – Разве ты не понимаешь, что бы из этого вышло? Этот честный человек пожелал бы идти туда, куда идем мы! Ему все нипочем, и он наверняка сломал бы себе шею! А я этого не желаю! Я хочу поднести ему в виде сувенира нашу победу, пожать его благородную руку и сказать: «Вот что сделали Мюфлие и Кониглю!» Черт возьми! Ведь и у нас есть самолюбие!

– Ты всегда прав!

– Я это отлично знаю!

– Но куда же мы теперь идем?

Мюфлие нагнулся к самому уху своего товарища и шепнул ему несколько слов, которые приняты были одобрительным мычанием. И оба друга молча продолжали путь.

Была поздняя ночь, так что нечего было бояться непредвиденных встреч.

В ту эпоху среди позорных домов, окружавших Лувр, которые со временем затмила своим блеском улица Риволи, славился грязный переулок, до 1806 года носивший скромное имя Панье-Флери (корзины в цветах).

Убежище разврата, преступления, нищеты во всей их ужасной наготе!

Историю этой улицы, можно бы вкратце выразить в четырех словах: убийства, грабежи, нищета и разврат.

В средние века, говорит Таксиль Делор в одном из своих сочинений: «Улицы Парижа служили местом ночных сборищ для воров. Там неопытный мальчик и порочный старик упивались позорными наслаждениями, подлые сирены прибирали к рукам добычу и уже не выпускали ее из своих когтей. С последними ударами вечернего звона, призывающего к тушению огней, разбойники и развратники забирались в свои логовища и бесчинствовали там до утра.»

Века проходят. Порок меняет личину, но все же остается пороком.

Восемнадцатое столетие было золотым веком для улицы Панье-Флери. Там существовали в это время привилегированные харчевни с номерами. Переодетый маркиз являлся туда покутить с модисткой маркизы, которая, в большинстве случаев, не оставалась в долгу у своего мужа. В эпоху Первой империи произошла великая реформа.

Улица Панье-Флери в это время сменила свое скромное название на имя знаменитого скульптора старого Лувра, Пьера Лескота.

В 1815 году там разыгралась ужасная драма. Иностранцы овладели Парижем.

Одна несчастная девушка, погрязшая в бездне разврата, решилась на последнюю низость – отдалась казачьему унтер-офицеру.

В числе драгоценностей, которыми хвастал перед ней этот дикарь, она узнала фамильный бриллиант, который отец ее, сержант гвардии, всегда носил у сердца. Чтобы завладеть этой драгоценностью, надо было только убить старика.

Несчастная девушка решилась отомстить своему любовнику за смерть отца.

Она выбрала удобную минуту, когда казак спал, взяла один из его пистолетов и пустила ему пулю в лоб.

Она созналась во всем и умерла в тюрьме.

И после Июльской революции улица эта сохраняла тот же характер. Ночью она по-прежнему мрачна и безмолвна. Там можно было встретить тогда только мошенников, содержателей ночлежных притонов да еще развратниц. Всюду попадались полустертые вывески, на которых при слабом свете фонаря можно было прочесть слова: «Здесь можно получить ночлег».

Но, Боже, что это был за ночлег! В грязной и низенькой конуре, кишевшей крысами и клопами, напоминавшей собой притоны разврата в старом Лондоне, лежали вповалку те, которых с большой натяжкой можно было назвать людьми.

Вот к этой-то улице и направлялись оба бывших сообщника «Парижских Волков».

И правда, Мюфлие должен был обладать немалой долей храбрости, чтобы решиться отправиться в один из этих притонов, где в случае, если бы их узнал кто-нибудь из окружения Бискара, они оба могли дорого заплатить за свою смелость.

Разве они уже забыли о несчастье, случившемся с ними на улице Роше?

Дойдя до площади Пале-Рояль, они остановились напротив весьма неказистого памятника, носившего тогда громкое название – Шате д'О (водяной замок).

– Главное, Мюфлие, будь осторожен! – пробормотал Кониглю.

– Послушай-ка,– важно отвечал тот, – я подумал обо всем и сказал себе вот что: не надо, чтобы маркиз считал нас беглецами. Если с нами обоими случится несчастье, если нас поймают и запрут в яму, где придется опять питаться сырыми крысами, тогда он не узнает правды и с проклятием будет вспоминать о нас. Ведь ты этого, конечно, не желаешь?

– О, нет!

– И я тоже. Значит, нужно устроить так, чтобы в случае несчастья попался только один.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что войдет только один из нас и что, если ему кое-что сломают, другой даст тягу и побежит рассказать обо всем маркизу.

– Идет! – произнес Кониглю. – Пойду я!

– Да нет же! Я!

– Нет – я. Видишь ли, Мюфлие, ты один у меня на свете. Мне необходим мой Мюфлие. Я пропал бы без него.

Желая скрыть свое волнение, Мюфлие принялся кашлять и плевать.

– Ладно, старина! – сказал он слегка дрожащим голосом.– Вот что! Давай бросать монету!

Кониглю расхохотался.

– Откуда это? Ведь у нас нет ни гроша!

– И то правда! Ну, так мокрый палец. Обрати внимание, я послюнявлю один из пальцев. Ты не глядя, наугад, возмешься за любой из них. Если тронешь мокрый, идешь ты, если сухой, то я. Согласен?

– Согласен!

И Кониглю дотронулся до сухого пальца.

Сказать правду, Мюфлие не смочил ни одного.

– Теперь, – начал он, – мы уже с тобой, значит, сговорились. Знаешь, что я хочу сделать? Честный Малуан живет там, на первом этаже. Окно на улицу. По-моему, Малуан был всегда добрым приятелем. Я думаю, он нас не выдаст. Я еще посмотрю, нельзя ли и его увлечь с собой на путь добродетели. Одним словом, буду дипломатом и постараюсь разузнать у него, куда девался Биско..Ты же жди меня внизу. Если я скажу. «Гм! Гм!» – значит, ты можешь войти. Если я попаду в какую-нибудь ловушку, все же я успею закричать. Тогда ты смываешься и скажешь маркизу: «Раз только вздумал Мюфлие сделать доброе дело, и на тебе, влип!».

– Не говори так, Мюфлие!

– Ах ты старая мокрая курица! Не бойся! Давай сюда лапу! Вперед!

И они пожали друг другу руки, как ратные товарищи перед боем.

Затем оба, осторожно пробираясь вдоль стен, пошли на улицу Пьер-Лескот.

Уже давно пробило полночь. Ничто не нарушало глубокой тишины, царившей над этим мрачным, пустынным переулком.

Разврат уснул, сморенный усталостью. Нищета тоже старалась забыться сном. Преступление было на промысле. Притон опустел.

Что касается полиции.

То было блаженное время, когда патрули, мерно постукивая своими тяжелыми каблуками о мостовую, брали на себя труд своими громкими «Кто идет!» и «Слушай!» предупреждать господ грабителей, что пришло время удирать.

При этих сигналах, наполнявших спокойствием души доверчивых обывателей, мошенники приостанавливали свои ночные проделки и живо прятались по углам. Патруль проходил, задрав кверху голову, словно разнюхивая воздух. Как только заворачивал он за угол улицы, злодеи выходили из засады и со вздохом облегчения спокойно принимались снова за прерванные дела.

Спите, обитатели Парижа, спите спокойно!

Только по уходе патруля надо смотреть в оба!

Друзья наши осторожно пробирались вперед.

Мюфлие положил руку на плечо Кониглю и молча указал ему пальцем на окно, черневшее на первом и единственном этаже какого-то дрянного домишки с обвалившейся штукатуркой, у которого на фонаре с разбитым стеклом красовалась неизбежная надпись, сообщавшая о временном гостеприимстве и о ночлеге.