Текст книги "Царь Зла"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

16
ПРИГОВОР

Теперь нам следует вернуться назад, к последнему заседанию присяжных, на котором решилась участь Жака.

Положение молодого человека было ужасно. Хладнокровие снова вернулось к нему, и он мог теперь спокойно оценить сложившееся положение.

Он как бы со стороны взглянул на себя и пришел к печальному выводу, что суду невозможно было предъявить никакого обстоятельства, которое говорило бы в его пользу.

Гонения, которым подвергался он в разных мастерских, где приходилось ему работать, невероятный случай, который вывел его из небытия, наделив титулом графа, вовсе ему не принадлежащим, в чем он и сам теперь был уверен, наконец, пагубная страсть, бросившая его в объятия известной куртизанки – все это лишало его того сочувствия, которое вначале вызывали его симпатичная наружность и честный, открытый взгляд.

Однако же зная, что единственной ошибкой его была любовь к падшей женщине, ошибкой, совершенной в минуту безумия вследствие несчастного стечения обстоятельств, наконец, сознавая себя невиновным во всех преступлениях, в которых его обвиняли, Жак по простоте душевной думал сначала, что истина восторжествует и что ему удастся открыть глаза даже самым предубежденным против него. Но после первых же бесед с адвокатом, который взялся защищать его, Жак был жестоко разочарован.

Защитник этот был одним из известнейших юристов и только по просьбе маркизы де Фаверей, делавшей это для Полины, он согласился своим талантом и популярностью содействовать спасению Жака.

Даже этот человек, взявшийся за почти безнадежное дело оправдать Жака, даже он с самого начала весьма недоверчиво отнесся к объяснениям своего клиента и наконец прямо заявил ему, что план его защиты никуда не годится и что если он будет настаивать на нем, то лишится снисхождения суда.

– Но ведь я говорю правду,– возражал Жак.

Адвокат в досаде кусал губы. Его оскорбил подобный ответ Жака, который он приписывал недостатку доверия к себе со стороны клиента. И он, конечно, отказался бы от защиты, если бы не боялся этим вооружить против себя маркизу де Фаверей и, в особенности, самого маркиза.

Тогда он попытался прибегнуть к другому средству, чтобы добиться откровенности клиента. Делая вид, что верит его рассказу, на самом же деле считая его чистейшим вымыслом, он с завидным терпением предлагал подсудимому одно за другим опровержения мотивов преступления, которые, очевидно, будут выдвигаться президентом суда и государственным прокурором.

Жак в ответ настаивал на своей невиновности. Чем мог он доказать ее? Он приходил в отчаяние.

Тогда адвокат начал утешать своего клиента и вселять в его сердце надежду на благополучный исход дела. Мало-помалу он начинал принимать участие в молодом человеке, горячность, наивность и чуть ли не ребяческие выходки которого невольно заставляли верить в его искренность, что просто сбивало с толку знаменитого защитника. Но было одно обстоятельство, которое вопреки возраставшей симпатии к подсудимому, заставляло адвоката возвращаться к своим прежним сомнениям.

Отчего Жак отказывался объяснить, как провел он те несколько часов, которые предшествовали преступлению?

На этом-то пункте сосредоточено было все внимание защитника. В этом заключалась для него завязка дела и, надо сознаться, адвокат, в силу упорного молчания подсудимого, был убежден, что это недостающее звено, если только удастся вырвать его у Жака, будет очевидным доказательством его невиновности.

Да, истина, какова бы она ни была, все же лучше неизвестности! Тут же был какой-то пробел, неизбежным следствием которого могла быть гибель молодого человека. Какого успеха можно было ждать от защиты, построенной на таких шатких доводах? Адвокат не скрывал, что единственным результатом защиты могло быть только смягчение наказания. Думать же об оправдании было безумием.

Он просил Жака раскрыть перед ним свое сердце.

Молодой человек долго не соглашался на это, считая преступлением выдать сокровенную тайну своей души.

Но адвокат ловко вел свое дело. Он стал перебирать всевозможные версии, которые могли дать логическое объяснение странному отказу Жака отвечать на этот вопрос.

Возможно, молодой человек в это время встречался с убийцами? Тогда этот факт сильно усложняет его положение.

Но Жак с негодованием отверг подобное предположение.

– В таком случае, – сказал адвокат,– вы боитесь, вероятно, признанием своим скомпрометировать кого-нибудь. Какую-нибудь женщину, быть может, замужнюю, проступок которой таким образом может дойти до сведения мужа!

– Оставьте! Оставьте меня в покое!– в отчаянии твердил несчастный, чувствуя, что тайна его висит на волоске.

– Или, быть может, речь идет о молодой девушке, честной, невинной, которая в тот вечер имела неосторожность… Говорите смело и открыто.

Адвокат – тот же духовник.

Жак был побежден.

Взяв с защитника клятву, которую тот охотно дал ему, правда, с оговоркой, что он обязывается молчать только перед судом, Жак рассказал ему все. Он назвал имя Полины де Соссэ, рассказал, как спас он ей жизнь, как она в письме просила у него помощи и как в полночь удостоила его коротким свиданием.

– Все это очень странно,– пробормотал адвокат.– Я давно уже имею честь знать мадам де Фаверей и мадемуазель Полину де Соссе. Тут налицо опрометчивость, которую я никак не могу приписать ей. У вас это письмо?

– Нет, – отвечал Жак, – кто-то взял его у меня во время обморока. Когда я пришел в себя, письма уже не было.

Сильно заинтересованный всем этим, адвокат тотчас же отправился к маркизе де Фаверей и передал ей странный рассказ, который он только что услышал от Жака. Маркиза также усомнилась в нем. Полина была крайне осмотрительна, скромность ее была безупречна, она принадлежала к числу девушек, которых не подозревают в подобных приключениях.

– Однако же я все-таки спрошу ее, – добавила маркиза. – Ведь речь идет о спасении жизни невиновного!

Можно догадаться, что отвечала Полина. Ранее Жак вполне мог рассчитывать на ее симпатию. Но ведь они с Люси сами видели в ту ночь, как он в нескольких шагах от их дома поджидал другую женщину, а теперь впутал ее в приключение, в котором она не принимала ни малейшего участия, – это было в высшей степени неделикатно и даже бесчестно.

Маркиза не ошиблась: девушка не имела отношения к ночному свиданию.

Наивная ревность всегда искренна. Люси подтвердила слова Полины. Ни та, ни другая никогда не лгали.

Адвокат ушел от маркизы в полном убеждении, что имеет дело с самым закоренелым преступником.

Узнав об ответе Полины, Жак впал в мрачное отчаяние.

И там подозревали его, и там считали его бесчестным лгуном! И кто же? Единственное существо в мире, участие которого могло бы утешить, ободрить, вдохнуть в него силу и мужество вынести ужасные испытания, ожидавшие его впереди!

– Не защищайте меня, сударь, – сказал он адвокату, – дайте мне умереть!

Защитник ждал от подсудимого протеста, клятвенных уверений в своей искренности, обвинений Полины во лжи и т. п.

Ничего этого не было. Он принял последний удар с какой-то отчаянной решимостью.

Юрист почувствовал сострадание к своему клиенту и в первый раз, быть может, поверил, что подсудимый говорил правду.

Он возобновил расспросы.

Считал ли Жак Полину де Соссэ способной солгать? Хотя бы для того, чтобы сохранить за собой безупречную репутацию, которую мог скомпрометировать ее необдуманный поступок, который, впрочем, не имел никаких последствий и который ее приемная мать легко бы простила.

С другой стороны, сам Жак утверждал, что факты, изложенные им, были верны до малейших подробностей.

Всему этому адвокат мог найти только одно объяснение.

Очевидно, Жак был обманут. Он сам верил в истину тех фактов, на которые ссылался, а, между тем, все это была ложь. Он стал жертвой гнусного обмана.

Адвокат высказал эту мысль Жаку. Молодой человек задумался.

Действительно, он получил письмо. Но теперь письма этого не было у него в руках. Он был на назначенном свидании, туда пришла женщина, говорила с ним, затем удалилась, бросив ему цветок.

Он поднес его к губам и началось забвение.

Строго разбирая все эти, подробности, адвокат почти докопался до правды. Женщина, которую видел Жак, вовсе не была Полиной де Соссэ, так же, как письмо было написано не ею.

Кто же была эта женщина?

Жак подумал о герцогине де Торрес.

Но зачем же ей было расставлять ему эту ловушку? Быть не может, чтобы она так хорошо читала в его сердце, чтобы с первого взгляда сделать вывод о его любви к Полине, которую он лишь мельком видел.

Факт получения письма свидетельствовал о заранее разработанном плане. Все это окончательно сбивало с толку бедного Жака. Он терялся в напрасных догадках.

Адвокат упомянул о Бискаре, с именем которого, по-видимому, так тесно связана была жизнь молодого человека.

– Строить мою защиту на Бискаре, значит, заранее проиграть дело, – сказал Жак, к которому вновь вернулось хладнокровие. – Впрочем, по правде сказать, я не знаю Бискара. Одно ли это лицо с тем, кого я знал под именем дяди Жана и Манкаля? Вполне возможно. Для многих это даже очевидно. Что касается меня, я не в состоянии привести ни одного довода в пользу этого предположения. Дядя Жан был груб со мной, но порой в обращении его проявлялись странные порывы доброты.

Далее. Когда он познакомил меня с Манкалем, как видите, я считаю их разными людьми, он поступал добросовестно и, подобно мне, верил, увы, в тот романтический рассказ, который давал мне имя, положение в обществе и соответствующее ему состояние.

Жак говорил все это обдуманно, взвешивая каждое слово, и собственные доводы еще более укрепили его в вышеупомянутом убеждении.

– Правда, – продолжал он, – я временами замечал некоторые странности в поведении дяди Жана, поступки которого иногда удивляли меня.

В особенности помнится мне один вечер в таверне, где, отуманенному винными парами, мне он показался чем-то вроде главаря бандитов! Но ведь я был тогда в ненормальном состоянии! Был ли он таким на самом деле, кто знает? И я не могу допустить, чтобы дядя Жан, который, как бы то ни было, приютил меня, воспитал, дал мне средства к образованию, чтобы он мог быть тем подлым виновником преступлений, имя которого постоянно звучит у меня в ушах!

– Ну, а его товарищи? Вы знали Дьюлуфе, «Поджигательницу», и других, которые подозреваются в причастности к тайне «Парижских Волков» – Трюара, Бибе и как их там еще?

– Это правда. Но постойте, вы упомянули о Дьюлуфе. Человек этот был очень добр ко мне. Допустим, пожалуй, что я был соучастником Волков. Но разве бы они тогда не защитили меня от бесконечных нападок, жертвой которых мне так часто приходилось бывать!

– Они-то и есть убийцы де Белена и Сильвереаля! Это очевидно! И они – я верю вам – они, угостив вас предварительно наркотиками, бесчувственного притащили в дом герцога и бросили там после убийства! Это, очевидно, акт ненависти, быть может, мести. Не было у вас врага среди этих негодяев?

– Нет, честное слово не было! Не участвуя никогда в их делах, я не мог быть для них соперником!

Так терялись они оба в этом лабиринте, путеводная нить которого ускользала от них.

Адвокат чувствовал, что Жак погиб. Кроме того, молодой человек уже изнемог в борьбе и с ужасом ожидал того дня, когда ему придется защищать свою голову.

– Я отказываюсь от нее, – говорил несчастный юноша. – Пусть ее возьмут у меня и возвратят покой!

Этот ужасный час наконец пробил.

Жак предстал перед судом присяжных. Мы, понятно, не будем входить в подробности этого заседания, все элементы которого живы еще в памяти читателя.

Обвинительный акт подавлял своей ясностью и убедительностью. Допрос, которым руководил президент суда, был скоплением ужасных обвинений. Обозначим вкратце те доводы, перед убедительностью которых должен был отступить Жак:

1. С давних пор он был посвящен в тайны «Парижских Волков».

2. Он назвался чужим именем и воспользовался чужим титулом. Он втерся в дом к де Белену с явным намерением обокрасть его.

3. Он был на содержании известной куртизанки.

4. Наконец, после этой позорной, развратной жизни он совершил двойное убийство, один или в соучастии с другими разбойниками.

Повод к преступлению оставался неизвестным.

Очевидно, им руководило какое-нибудь грязное побуждение: месть де Белену, прогнавшему его из своего дома, и Сильвереалю, домогавшемуся любви куртизанки. Не исключалась и корыстная цель.

Отчего не убежал он вместе со своими сообщниками?

Быть может, будучи новичком, он не смог вынести всего ужаса этой кровавой сцены и от сильного душевного потрясения лишился чувств, а сообщники не успели захватить его с собой.

Что мог он отвечать на это?

Тщетно пытался он опровергнуть эти ужасные обвинения.

В ответах его не хватало ясности и определенности. Он невольно горячился, возражения его были слишком резки. Все это оттолкнуло от него судей. Защитник Жака надеялся на свидетельские показания маркизы де Фаверей и Полины де Соссэ в пользу подсудимого.

Он жестоко ошибался!

Записка, поданная в начале заседания президенту суда, извещала его о подробностях той сцены, когда «Поджигательница» бросила в лицо Жаку ужасное обвинение.

Маркиза де Фаверей, вызванная в качестве свидетельницы, вынуждена была сказать правду.

Это была одна из главных улик. Жак в изнеможении упал на скамью, закрыв лицо руками.

Рассказ о самоотверженном поступке Жака, с опасностью для собственной жизни спасшего Полину де Соссэ от верной смерти, прошел незамеченным. Впрочем, это мог быть один из тех порывов, которые встречаются даже у самых испорченных натур.

Адвокат начал защитительную речь. Он был прав, говоря, что его аргументация опирается на шаткую основу. Однако же он проявил блестящий талант! Неоднократно удавалось ему до слез растрогать слушателей, но волнение это вызвано было скорее чувством восторга его несравненным красноречием, чем истинным состраданием к подсудимому.

– В этом несчастном происшествии, – воскликнул он в заключение своей речи, – куда ни взгляни – всюду тайна, всюду мрак! Подумайте об этом, господа судьи! Истина бывает часто скрыта под такой густой, непроницаемой мглой, что человеческий глаз не в силах распознать во мраке ее божественные формы. Тогда кончается сфера физических чувств, и на сцену выходит совесть. И вот я смело и открыто заявляю вам, господа судьи, что вопреки страшнейшим уликам, человек этот невиновен! Слабость – вот единственное его преступление! Но он не обагрял своих рук кровью! Господин прокурор требует для него смертной казни, но вы, я уверен, не согласитесь на это. Как бы сильны ни были подозрения, вам не хватит доказательств. И, быть может, на следующее утро после того рокового дня, когда эта молодая, прекрасная голова падет на плахе, вы услышите ужасные слова: «Вы осудили невинного!» О, не берите на себя такой страшной ответственности! Если человек этот виновен, дайте ему время на раскаяние, он может еще исправиться, загладить свою вину. Если он невиновен, то не лишайте его жизни, сил, надежды. И чтобы истинный свет пролился наконец на это темное дело, не гасите его во мраке могилы!

Вот каков был приговор присяжных.

На все вопросы касательно виновности подсудимого они единогласно отвечали:

– Да, виновен.

Даже никаких смягчающих вину обстоятельств!

Жак был снова отведен на скамью подсудимых выслушать решение своей участи.

Он поражен был расстроенным видом своего защитника, когда этот благородный, великодушный человек подошел к нему и, с чувством пожимая руку, прерывающимся от волнения голосом сказал:

– Мужайтесь!

Жак понял все.

Гордо поднял он свою прекрасную голову, и ясным, безмятежным спокойствием осветилось его лицо.

Председатель взволнованным голосом прочел приговор.

Жак был осужден на смерть.

– Господа, – громко и торжественно произнес несчастный молодой человек,– да простит вас Бог! Не вы виновны в моей гибели. Я – жертва злого рока.

С этими словами он вышел в сопровождении жандармов из зала суда. Затем он был отвезен в тюрьму и помещен в мрачной камере, предназначенной для осужденных на смерть.

Беспрекословно исполнял он все, что ему приказывали. Он был покорен как ребенок, и в глубине души говорил себе:

– Это справедливо! Бог наградил меня жизнью, а я не сумел ею воспользоваться, не сумел выбраться на честный путь, стать полезным членом общества. Я ни на что не годен! Я лишний в этом мире! Теперь уже слишком поздно. Я умираю. Отлично! Я искупаю свое прошлое!

Но вот пришел к нему защитник и стал убеждать подать кассационную жалобу.

Молодой человек отказался.

– К чему это? – сказал он. – Все мои страдания кончены. Смерть будет для меня освобождением.

– Но, по крайней мере, хотя бы подпишите просьбу о высочайшем помиловании!

– Нет, сударь! Только, пожалуйста, не приписывайте эту непоколебимую решимость излишней гордости. Чего могу я ждать? Замены казни галерами? Нет, уж лучше смерть!

И он в изнеможении бросился на постель и устремил глаза на клочок неба, видневшийся в узком окошке камеры.

И в самом деле, он чувствовал огромное облегчение. Все было кончено. Не надо было больше бороться. Оставался только один последний шаг – шаг к смерти. Это была теперь конечная цель его жизни, известная и уже верная.

Обретя обычное спокойствие, Жак считал себя достойным любить порядочную женщину.

Он думал о Полине.

Быть может, когда его уже не будет в живых, эта девушка вспомнит о нем если не с грустью, то хоть со слезой сострадания. Мысль эта была для него утешением.

К нему приставили одного из той породы людей, которые у каторжников носят прозвище «барашков», что на их языке означает «шпион». Их обязанность – под видом дружбы войти в доверие к осужденному и разными ловкими приемами добиться того, чтобы тот сознался ему в своем преступлении или выдал сообщников.

С первого же дня шпион отступился от своей задачи.

– Он слишком силен для меня, – решил «барашек».

То, что принимал он за силу – было спокойствием безупречной совести, спокойствием, вернувшимся в истерзанную душу Жака.

Прошло два дня.

Роковая минута приближалась.

Жак продолжал молчать и своими большими глазами, по-прежнему сиявшими детской добротой, казалось, пытался заглянуть в таинственный мир, ожидавший его за гробом.

Защитник был от него в восторге. Человек этот, вначале сомневавшийся в Жаке, теперь был искренно убежден в его невиновности.

Он упросил присяжных подписать просьбу о смягчении наказания и сам вручил ее канцлеру, отчаянно пытаясь расположить его в пользу Жака.

Но все старания этого великодушного человека были тщетны. Ужас, который наводили «Парижские Волки» на всю столицу, требовал кровавого примера. Запирательство преступника, как все определяли нежелание Жака сознаться в преступлении, которого он не совершал, лишало его какого бы то ни было сочувствия.

Приказ о смертной казни был подписан.

А в это самое время Жак спал безмятежным сном, небрежно откинув назад голову, с улыбкой на губах, спокойный и готовый к смерти.

В то же время по дороге из Кале в Париж мчалась во весь опор дорожная карета, запряженная четверней.

Жак, не слышится, ли тебе во сне отголосок этого стука, который, быть может, для тебя – жизнь, честь, спасение!

Спи, спи, невинный страдалец! Злой рок не довершил еще своего дела!

17
НЕНАВИСТЬ И ЛЮБОВЬ

Ненависть ненависти рознь. Одна – глубокая, неукротимая, другая – легкая, мимолетная, хотя и не менее сильная!

Редкий убийца, нанеся смертельный удар, имеет ужасное мужество оставаться возле жертвы, когда та корчится в предсмертных судорогах.

Бегство является в некотором роде следствием угрызений совести.

Бискар понимал Изабеллу и скорее, как он сам выразился, он не доверял ей.

В то время, когда, находясь еще под влиянием вспышки гнева, внезапно превратившей ее из любовницы Жака в его жестокого врага, герцогиня наслаждалась, так сказать, предвкушением удовлетворенной мести, Бискар уже понял, что Изабелла будет сильно страдать, видя, каким ужасным пыткам подвергается ее Жак. Поэтому он и решил удалить ее из Парижа.

Ему не стоило большого труда уговорить Изабеллу уехать.

Она уже допустила одну неосторожность. Зачем отправилась она к следователю, рискуя проявить слабость и нарушить задуманный план?

Бискар хорошо знал, зачем ей хотелось еще раз увидеть Жака: подметить выражение его лица, уловить в его взгляде раскаяние, любовь, сознание совершенной по отношению к ней измены, горечь утраты.

О, тогда она оправдала бы его, она спасла бы его!

Он не удостоил ее ответом и она довела дело до конца.

Но силы ее истощились. Нервы расстраиваются от чрезмерного напряжения, это давно известно.

Она сделала свое дело, она отомстила изменнику! Теперь она хотела забыть.

Забвение возможно только вдали от объекта ненависти.

Бискар уговорил ее отправиться в Англию. Да и что хорошего могла она ожидать теперь во Франции? Имя ее было бы замешано в процессе, который покрыл бы его грязью и позором. Она была бы вызвана в суд в качестве свидетельницы. Ей сказали бы: «Вы были любовницей этого убийцы!» Еще раз пришлось бы ей обвинить его в преступлении, в котором он был совершенно невиновен, еще раз пришлось бы ей встретить его честный, прямой взгляд.

Нет, она не могла этого вынести.

Она бежала.

Бискар свободно вздохнул после отъезда Изабеллы. Он опасался ее. Экзальтированные натуры причудливы. Быстро меняют они свои планы, симпатии, в них мало рассудка, они действуют по вдохновению. Изабелла могла помешать ему.

Он с удовольствием убил бы ее, как сделал это с «Поджигательницей».

Но женщина эта могла еще пригодиться для его планов. Лучше всего было дать пройти грозе и терпеливо выждать, пока снова не выглянет солнце.

Однако он следил за ней и не терял ее из виду.

Он узнал, что она не исполнила своего первоначального намерения.

В ту минуту, когда море должно было встать между нею и Жаком, она почувствовала какое-то странное колебание.

Она осталась в Кале.

Там она поселилась в отеле, откуда открывался восхитительный вид на море. Целые дни проводила она в полнейшем уединении.

В изнеможении опустившись в глубокое кресло, задумчиво смотрела она вдаль, прислушиваясь к унылому плеску волн. Временами она пристально следила за мелькавшими вдали белыми парусами, и в воображении ее рисовалась неясная картина ссылки вдвоем.

О, зачем не увезла она его далеко-далеко отсюда, туда, где он всецело принадлежал бы ей одной? По правде сказать, она глупо делала, живя с ним в уединении, следя за каждым его шагом, держа его на положении пленника. Да, не следует стеснять свободы любимого человека.

Как бы прекрасна ни была тюрьма, она всегда ненавистна заключенному.

Но ведь он обманул ее! Он любил другую!

При этой мысли она вздрагивала и ее бледные губы передергивались.

Что происходило сейчас там, в Париже? Ах, он наверно уже томится в тюрьме, в оковах. Он страдает. Так что же, разве он не заслужил этого? А она разве не страдала, она, вложившая в эту любовь всю свою жизнь, все свои надежды? Разве она не плакала, она, глаза которой никогда не знали слез? Разве преступления против любви не должны быть наказаны? Ей вспомнился ужасный случай подобного рода.

Один банкир в один прекрасный день узнал, что жена его в связи с кассиром. Он не сказал ей ни слова, но ловко отомстил обоим. Он сам украл из своей кассы солидную сумму, обвинил в краже кассира и устроил так, что любовник его жены был сослан на галеры.

Она же, Изабелла, пошла еще дальше!

Она посылала на эшафот того, кто обманул ее!

При этой мысли она нервно вздрагивала: воображению ее представлялось, как падает гордая голова Жака под роковым ударом палача.

Каждый день говорила она себе:

– Я должна ехать!

И все-таки оставалась, с нетерпением ожидая газет из Парижа и с лихорадочной поспешностью пробегая их глазами.

Как коротки были известия о Жаке! Дело графа де Шерлю перестало быть сенсацией и больше не занимало публику. Изредка только где-нибудь вскользь упоминалось о ходе следствия.

Наконец она узнала, что дело Жака передано в суд и что ей послана повестка с приглашением явиться в качестве свидетельницы.

Она колебалась. Ей хотелось ехать в Париж, хотелось присутствовать при решении участи Жака. Она говорила себе, что месть ее будет полнее, когда она увидит его там, на скамье подсудимых. Каким наслаждением будет для нее видеть на его лице следы страшной нравственной пытки!

И, однако, она не поддалась этому искушению по причине, в которой она не смела признаться даже самой себе: она не надеялась на свои силы. И там, в суде, как и в кабинете следователя, если бы она только встретила его взгляд, если бы в глазах его прочла она мольбу, сожаление или хоть проблеск раскаяния, кто знает, что бы вышло из этого?

Она узнала все. Ей было известно, что маркиза де Фаверей и Полина де Соссе по просьбе защитника вызваны в суд в качестве свидетельниц.

При этом известии кровь прилила ей в голову. Все сдерживаемое бешенство вылилось наружу в виде яростных воплей и стонов.

Узнав приговор суда, Изабелла злобно воскликнула:

– Осужден! Ну, что же, отлично! Пусть умрет!

Легко и просто произнесла она эту ужасную фразу. Ночью, одна в своей комнате, она снова повторила эти слова, и ей сделалось как-то жутко. Страшно прозвучали эти адские слова среди окружавшей ее мертвой тишины. При звуках собственного голоса несчастная Изабелла вздрогнула от ужаса. В изнеможении упала она в кресло, судорожно комкая в руках газету, откуда узнала эту роковую новость.

Смерть! Смерть! Словно погребальный звон звучало в ее ушах это зловещее слово. Бессознательно повторяла она его, стараясь привыкнуть, стараясь забыть.

Время шло. Она чувствовала, что с каждой минутой Жак приближается к эшафоту.

Теперь ее охватило какое-то странное оцепенение. Временами она нервно вздрагивала, как это бывает во сне, когда кажется, будто падаешь с высоты в пропасть.

Вдруг слабые лучи рассвета пробились сквозь занавески.

Изабелла быстро вскочила с кресла и подбежала к окну. Было утро. Она не ложилась спать. Утро! Значит, прошло уже более двух суток с тех пор, как Жак был осужден.

Она была невежественна. Сколько времени давалось осужденному для подготовки к смерти? Откуда ей знать? Она не знала даже, что он мог подать на кассацию и что он отказался. Эти женщины живут вне общественной жизни и подобно многим другим понятиям, правила правосудия неизвестны им.

Было ужасное утро, дождь лил ручьями, бешено ревело море и громадные волны с глухим шумом ударялись о берег.

Обеими руками схватилась она за сердце. Все существо ее было разбито. Она готова была упасть в обморок.

Вдруг она вскрикнула, выпрямилась и, схватившись за сонетку, закричала:

– Лошадей! Лошадей!

На зов ее явился хозяин гостиницы. Она отдавала бессвязные, почти непонятные приказания. Можно было принять ее за пьяную: она шаталась, поминутно останавливаясь, потом натыкалась на мебель, рыдала или вдруг разражалась каким-то страшным, судорожным смехом.

– Поторопитесь! – твердила она. – Разве вы не слышите! Они убивают его! Я приеду слишком поздно!

И подбежав к ящику, доверху набитому золотыми монетами, Изабелла начала целыми горстями разбрасывать их по полу, повторяя:

– Поторопитесь, поторопитесь же!

– Куда желаете ехать, герцогиня? – спросил хозяин.

Она взглянула на него каким-то тупым, бессмысленным взглядом.

– Где казнят на гильотине, – сказала она.

Хозяин с испугом смотрел на Изабеллу. Он принимал ее за сумасшедшую.

– Ах, правда, вы не знаете! Да и какое вам дело! Ах да, вы спрашиваете, куда я еду?В Париж! Лошадей! Мою дорожную карету! Пусть не жалеют лошадей! Надо успеть! Ступайте, ступайте!

Хозяину гостиницы, бывшему в то же время почтмейстером, было мало заботы о том, куда желала ехать герцогиня.

Так как Изабелла, не считая, бросила столько денег, что ими двадцать раз можно было окупить все ее издержки, то понятно, что он поспешил исполнить ее приказание.

Если она не в своем уме, то для него было выгоднее, чтобы рассудок подольше не возвращался к ней, чтобы она вовремя не опомнилась и не вздумала платить по счету.

В то время почтовая дорога из Кале в Париж пролегала через Булонь, Аббевиль, Бове, Сен-Дени и состояла всего-навсего из тридцати двух станций.

Заплатив двойную, тройную цену, можно было все это расстояние в восемьдесят лье проехать часов за двадцать, при условии, конечно, что не случится никакого приключения в дороге.

Когда это сообщили Изабелле, она печально вскрикнула. Двадцать часов! Это наименьший срок, да и то еще не точный!

– Если герцогиня так торопится в Париж, ей бы следовало уже ехать. Потерянное время не возвращается, – с вежливым поклоном сказал почтмейстер, понимая, что тут речь идет о срочном деле и что тут решается вопрос жизни.

Она поблагодарила, бросив ему свой кошелек, и проворно вскочила в экипаж. Кучер взмахнул кнутом, и лошади помчались во весь опор.

Изабелла свернулась на подушках и плотно обернула голову шалью, так что с трудом могла дышать. Она не хотела ничего видеть. Ей не хотелось жить. О, если бы она могла не думать!

На первой же станции она вскочила с радостным криком.

– Мы приехали!

В ответ на это она услышала громкий хохот кучера. Она была в Маркизе, в пяти лье от Кале.

Герцогиня приказала пропускать полустанции, заглушая ропот кучерского неудовольствия звонким золотом. Она не скупилась теперь! Мысль о совершенном ею преступлении словно раскаленным железом терзала ее сердце. Ей слышался голос Жака, который проклинал, быть может, звал ее.

Куда ей ехать? Что делать? Она старалась успокоиться, привести свои мысли в порядок.

Вот что. Она отправится к Арману де Бернэ! Он примет ее. Он честный, благородный человек. Она скажет ему все. Если нужно будет, она отправится с ним вместе к судьям.

Она ничего не скроет.

Донести на Бискара – значило выдать себя. Она расскажет историю Блазиаса-Манкаля! С каким удовольствием сорвет она маску с этого негодяя! Она погибнет с ним вместе – что за беда! Ей нужно одно – спасти Жака!

Но, освободив Жака, она, быть может, сама будет обвинена в сообщничестве и заключена в тюрьму. Не тюрьма пугала ее, а то, что Жак будет возвращен той, которая одна владеет его сердцем! Этого она не могла допустить!

Нет! Изабелла предложит свои услуги. Жак снова будет принадлежать ей, и она убежит с ним вместе далеко-далеко отсюда! Впрочем, для спасения его достаточно будет открыть всю правду Арману. Она подождет где-нибудь Жака, и они отправятся вместе. Он не сможет отказаться: ведь он ей обязан будет своим спасением! Он сделает это из благодарности, если не из любви.

Но он любит ее, она в этом уверена! То было только минутным увлечением. Неужели мог он в самом деле любить эту девчонку? Не была ли она, Изабелла, в сто раз красивее этой простушки?