Текст книги "Царь Зла"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Вы ошиблись, – возразил Жак.

– Нет. Я точно знаю, что это были вы! И так как мне неизвестно, в котором часу было совершено преступление, то мне казалось полезным для вашей защиты заявить о факте, который, по-моему, должен был доказать вашу невиновность.

– Намерение было, действительно, превосходное, – перебил следователь, – но, к несчастью, сударыня, даже если бы арестованный и не противоречил, с таким странным упорством, вашим свидетельским показаниям, цель которых – его же спасение, то заявление ваше все-таки не могло бы ничем доказать, что он чужд преступлению, совершенному между пятью и шестью часами, утра.

Изабелла дико вскрикнула. Казалось, открытие это причинило ей боль. Но Жак подметил в этом крике фальшивые ноты.

«Странно! – подумал он. – Она одновременно и лжет, и говорит правду. Что это за люди, которых она будто бы видела со мной? Уж не преследовала ли она меня? Не узнала ли? И не захотела ли отомстить?»

Да, она теперь не ненавидела! Она мстила! Куртизанки страшно ревнивы. Теперь Изабелла стала непримиримым врагом Жака! Она отдала его в руки Бискара. Мало того, она готова была на все, лишь бы только довести его до гибели!

По совету короля «Парижских Волков» явилась она сюда. Какую дикую радость доставляло ей смущение и отчаяние Жака, понявшего, что ему отрезан путь к спасению! Как ей хотелось, чтобы он сознался в свидании, назначенном ему ее соперницей! Не смея срывать своими руками эту завесу, она всеми силами старалась вызвать из уст Жака эту, свято хранимую им тайну!

– Мне надо обратиться к вам, сударыня, за некоторыми сведениями, – сказал следователь Изабелле, – и я сам хотел пригласить вас сегодня же. Итак, если позволите, я предложу вам несколько вопросов, но в отсутствии обвиняемого, – поспешил он добавить.

– Я к вашим услугам, сударь, – отвечала Тения.

Варнэ позвонил.

– Отведите обвиняемого в тюрьму и держите его под строжайшим надзором, – приказал он вошедшему жандарму.

Жак спокойно встал и протянул жандарму руки, на которые тот надел наручники.

– Советую вам подумать о своем положении,– благосклонно произнес Варнэ. – Не забывайте, что голова ваша в опасности.

Жак молча поклонился.

Спокойно прошел он мимо Изабеллы.

Куртизанка страшно побледнела, глаза ее заблестели. Ах, если бы он взглянул на нее, если бы в этом взгляде она могла уловить последний проблеск любви, кто знает? Быть может, эта изменчивая натура внезапно вернулась бы тогда к своим прежним чувствам. Но подозрение, внезапное, ужасное, острым ножом кольнуло сердце Жака. Он думал о Полине, он чувствовал, что придется пожертвовать своей жизнью ради чести молодой девушки. Он больше не любил Изабеллу.

Спокойно и равнодушно прошел он мимо своей бывшей любовницы, не удостоив ее даже взглядом.

Дверь закрылась за ним.

– Господин следователь, – сказала герцогиня де Торрес, – я готова отвечать на ваши вопросы.

Все было кончено! Она решилась! Воспоминание о прошлой любви только усиливало ее ненависть.

13
МАНИЯ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ

Не будем входить в подробности этого процесса, основные элементы которого хорошо известны читателю из газетных отчетов.

Жак был заранее осужден.

Да и что мог он отвечать судьям, когда все улики были против него?

Для всех было очевидным, что Жак был с юных лет сообщником «Парижских Волков». Если он домогался благосклонности де Белена, то лишь для того, чтобы добиться исполнения какого-то низкого плана, заранее продуманного предводителем шайки.

Письмо, перехваченное герцогом, не служило ли очевидным доказательством этого соучастия?

Прения заняли несколько заседаний.

Вечером того дня, когда должны были вынести приговор, какой-то человек сидел один в задней комнате кабачка, расположенного напротив здания Суда.

Кроме него, в комнате никого не было. Задумчиво сидел он на деревянной скамье, подперев обеими руками голову. Временами судорожная волна пробегала по его крепкому телу.

В первой комнате кабачка слышался громкий говор и смех. Вдруг он быстро вскочил с места и бросился к дверям.

– Молчать! – закричал он, с шумом распахнув дверь. – Ведь я, кажется, запретил вам орать!

Все притихли. Бискар – это был он, снова захлопнул дверь и уселся на прежнее место.

На столе стояла бутылка. Он налил вина в стакан и поднес его ко рту, но, едва смочив губы, тут же оттолкнул его.

– Нет! – произнес он. – Никакого пьянства! Мне требуется все мое хладнокровие. Я хочу быть спокойным и сильным, чтобы насладиться своим мщением!

В эту минуту кто-то постучал в дверь.

– Войдите, – сказал Бискар.

Вошел Малуан.

– Говори, – приказал ему предводитель Волков.

– Последнее свидетельское показание только что выслушано. Президент на этот раз допрашивал в суде маркизу де Фаверей!

– Наконец-то, – прошептал Бискар. – О чем спрашивал ее президент? – произнес он вслух.

– Не знала ли она подсудимого.

– Что же ответила маркиза?

– Маркиза долго смотрела на него, потом вдруг схватилась за сердце, как бы от сильного потрясения. Она страшно побледнела и зашаталась, так что должна бы сесть.

– Хорошо! Дальше! Дальше!

– Президент, о, они всегда необыкновенно учтивы со знатными господами, любезно сказал ей: «Успокойтесь, сударыня, и скажите, что вы знаете о нем!»

– Что же она отвечала?

– Она с трудом могла говорить. Голос ее как-то неестественно дрожал. Она рассказала, что видела раз молодого человека в комнате, где умирала «Поджигательница».

«Она окончательно погубила его!– подумал Бискар. – Родная мать!»

– Судья спросил у нее, не обвиняла ли она в чем-нибудь молодого человека. Сначала она, видимо, колебалась, потом, по настоянию президента, наконец, сказала, что «Поджигательница» перед смертью обвинила его в сговоре с ее убийцами.

– Это все?

– Нет еще. Потом она, казалось, раскаялась в своих словах. И сейчас же принялась рассказывать историю о каком-то подвиге спасения. Как тот. Ну одним словом, щенок этот будто бы остановил бешеную лошадь.

– Да, знаю, знаю, – быстро перебил его Бискар.

– Ну и все. Судья сказал ей, что она может удалиться.– Она еще раз взглянула на Жака и пошевелила губами, будто хотела еще что-то сказать.

– Да, ну! Кончай же скорее!

– Она ушла.

– И больше ничего?

– Нет. Слушали еще показания одной молодой девушки, которая подтвердила историю о спасении. Какая-то Полина. Но это не произвело никакого действия. Вы знаете. Он ужасный мерзавец, этот щенок.

– А герцогиня де Торрес не явилась на суд?

– Нет. Когда председатель вызывал ее, отвечали, что ее нет. Несколько дней назад она неизвестно куда выехала из своего дома.

– Я-то знаю, – прошептал Бискар. – О! Я хорошо делал, что не доверял ей.

– На чем остановилось дело, когда ты выходил из суда?

– Двенадцать присяжных выходили в отдельную комнату для совещаний.

– Хорошо. Отправляйся снова в суд и как только будет вынесен приговор…

– Я мигом буду здесь!

– Ступай!

Малуан повиновался. Но в ту минуту, как он открывал дверь, на пороге показался новый посетитель.

– Дьюлу! – воскликнул Бискар.

Великан, бледный, исхудалый сделал шаг вперед.

– Оставь нас одних, Малуан, – приказал главарь.

Малуан поспешно вышел, захлопнув за собой дверь.

– Приговор вынесен! – сказал Дьюлуфе.

– А, наконец-то! – крикнул Бискар. – И какой же? Подсудимый осужден, не так ли?

– На смерть.

Бискар разразился пронзительным хохотом.

– На смерть! – повторил он. – Осужден на смерть! – еще раз с удовольствием проговорил каторжник.

Он упивался этими ужасными, отвратительными словами, все лицо его озарилось какой-то адской радостью.

– А, мой старый Дьюлу, – воскликнул он, – как мило с твоей стороны прийти сообщить мне это известие! Тебе, именно тебе следовало сделать это! О, я узнаю тебя, мой добрый единственный друг! Ты знал, какую радость принесет мне это!

Он быстро вскочил с места и широкими шагами принялся мерить комнату.

– Я достиг своей цели, – проговорил он, скрежеща зубами. – А, маркиза де Фаверей! Каторжник сдержал клятву, данную когда-то Марии де Мовилье! Я сказал тебе, что ребенок, которого я вырвал тогда из твоих объятий, должен умереть позорной смертью! Бискар не солгал тебе.

Он залпом выпил стакан вина. Голос его стал ужасен.

– И ты его видела сейчас! Он был в нескольких шагах от тебя! И сердце не подсказало тебе этого! Кровь не заговорила в тебе! Безумная! Ведь это был твой сын. И ты помогла его гибели! Ты сама толкнула его к эшафоту. Твои материнские руки потащили его на Гревскую площадь! Ха-ха-ха! Ты сама подняла нож, который отсечет эту бесценную голову, которую в мечтах своих ты осыпала страстными поцелуями! Ты погубила сына Жака де Котбеля! И кости несчастного отца должны перевернуться в могиле от отчаяния при виде ужасной кончины его кровного детища. Ха-ха-ха!

Негодяй хохотал.

– Бискар! – строго сказал Дьюлуфе.

– Ах, прости меня, старина! Право, я и забыл о тебе!

Он налил стакан вина и подал его Дьюлуфе.

– Возьми же, выпей! Чокнемся! Ах, мой добрый товарищ, помнишь ли ты те ночи безумной ярости, когда я в отчаянии ломал себе руки, и сердце мое разрывалось на части от скорби? Помнишь ли ты те раздирающие душу вопли, которые вырывались из моей груди, терзаемой муками безумной ненависти? А! Теперь я смеюсь! Я счастлив! Я отомщен!

– Пока еще нет! – возразил Дьюлуфе.

– О, теперь уже скоро! Апелляция в кассационный суд – всего три дня. Менее чем через неделю голова Жака падет на эшафоте! Честное слово, я пойду смотреть на его казнь! И в ту минуту, как палач положит свою руку на него, Мария де Мовилье узнает, что Жак – ее сын! Любопытно будет видеть ее в эту минуту! Я хочу насладиться этим ужасным отчаянием матери, узнающей слишком поздно, да, слишком поздно, что умирающий на плахе – тот самый, кого она с отчаянными рыданиями призывала в течение двадцати лет! Вне себя от горя, как безумная, будет она метаться, кричать, звать сына, отчаянно ломать руки, а ответом на ее крики будет стук фургона, увозящего труп казненного сына! Выпьем же, Дьюлу!

– Нет, – ответил тот и с такой силой швырнул свой стакан об пол, что он разбился вдребезги.

Бискар с удивлением посмотрел на него.

– Почему ты не пьешь? – спросил он.

– Потому что.

Он замялся.

– Скорее, я жду, – произнес Бискар, сжимая кулаки.

– Ну, потому, что ты задумал бесчестное, гнусное дело, и я не хочу помогать тебе в этом!

– Слова, пустые слова! Ну! Что мне в том, что ты не хочешь помогать мне! Помогать в чем? Разве не все уже кончено?

– Нет!

– В самом деле? Уж не знаешь ли ты какого-нибудь средства вырвать сына де Котбеля из рук палача!

– Может быть.

Бискар вздрогнул. Он медленно подошел к товарищу.

– Ты знаешь, Дьюлу, – сказал он глухим голосом, – уже давно мы с тобой знакомы. И – черт возьми! Кажется, я люблю тебя одного на свете. Но, смотри, берегись идти против меня! Это было бы с твоей стороны безумием!

– Выслушай меня, Бискар, – помолчав, сказал Дьюлуфе, – если я пришел сюда, если я первый принес тебе известие о смертном приговоре, то только для того, чтобы помешать тебе обременить свою совесть таким ужасным преступлением!

– Мою совесть! – засмеялся Бискар. – О, будь покоен, она настолько крепка, что выдержит это бремя.

– Не смейся, Бискар! То, что ты делаешь теперь, ужасно. Не надо доводить это дело до конца. Да, я знаю, что ты выстрадал. Знаю я, какие ужасные муки изрыли морщинами твой лоб и заставили побледнеть щеки! Но Жак, умирающий.

– Что мне за дело! Я не его убиваю, а его мать!

– Эту женщину, которую ты любил, которую еще и теперь любишь. Да, во всей твоей ненависти я угадываю, узнаю ту пылкую страсть, которую не могло погасить время! Но, Бискар, мой друг, не совершай этого гнусного дела! Не заставляй мать смотреть, как сын ее идет на эшафот за преступление, которого он не совершал!

– Ты проповедуешь не хуже священника!

– Ты понимаешь меня, Бискар. В течение двадцати лет заставлял ты эту женщину проливать все слезы, какими оплакивают матери своих погибших детей. Ты страдал! А она разве не страдала? Разве сердце ее не разрывалось на части от горя и отчаяния? Бискар, я, слышишь ли, я прошу пощадить Жака ради ее и себя самого! Бискар, ты не знал никогда тех высоких наслаждений, которые приносят человеку сострадание к ближнему! Они велики, они прекрасны. Ну, что я такое, ни более, ни менее, как скот. А ведь и мне доступно это чувство! Когда мне случалось сделать что-нибудь доброе, мне казалось, будто я живу вторую жизнь! Бискар, ты довольно уже отомщен, прошу тебя, умоляю тебя нашей старой дружбой: сделай доброе дело! Спаси Жака!

– А?! Чтобы я спас Жака? Полно! В уме ли ты? Как ты еще не попросишь, чтобы я толкнул его в объятия матери? Полно! Довольно об этом! Ты говоришь, что знаешь меня? В таком случае ты должен знать, что я не отменяю свои решения. Я доведу дело до конца.

Дьюлуфе, чуть ли не на коленях стоявший перед бандитом, при последних его словах гордо выпрямился.

– Берегись, Бискар! – хриплым голосом произнес он.

– Что? – крикнул бандит.– Что ты сказал?!

– Я говорю, – медленно, с расстановкой произнес Дьюлуфе, пристальным взглядом впиваясь в глаза Бискара, – я говорю, что пора уж кончить, я должен наконец высказать, что у меня на сердце. Ты любил женщину не своего круга, не своего звания. Для нее ты был только лакеем, она не могла любить тебя. Едва ли даже замечала она тебя!

Бискар скрипнул зубами.

– А между тем, – продолжал Дьюлуфе, – за то, что эта женщина любила другого, когда ты явился к ней только с угрозами и злобой, ты претендуешь на какие-то права над нею? Право мести, пытки! И ты называешь это любовью, Бискар! Вспомни! Я тоже любил, раз в жизни, женщину, которую все отталкивали, которой все пренебрегали. Я любил «Поджигательницу»! Но как преступна она ни была, разве я не был тоже преступником? Мы были одного поля ягоды! Мы были достойны друг друга! Но ты! За что же могла полюбить тебя Мария де Мовилье?

Дьюлуфе вошел в экстаз. Он решился высказать все.

– Что был ты для нее? Ничто! Где могла она тебя заметить? В твоих лесах, где ты прятался, как дикий зверь? И за то,что она любила другого, который был близок ей, ты осмеливаешься ей мстить, и как еще, смертью сына! Это несправедливо! Это подло! И я, Дьюлу, скот, кит, идиот, как ты меня называешь, я не могу допустить этого!

Как все необузданные натуры, Дьюлуфе бил метко и сильно. Кто знает, быть может, убеждая, взывая к тем еще нетронутым началам добра, которые глубоко таятся на дне человеческой души, он пробудил бы подспудные ощущения в человеке, которого хотел убедить?

Но он оскорблял его, он причинял ему ужасные страдания, страшными обвинениями развенчивал его! Бискар был воплощенная гордость, всегда жесткий, всегда самоуверенный. И это-то низкое тщеславие, более сильное, чем всякое другое чувство, Дьюлуфе теперь попирал ногами!

– Пойми меня хорошенько,– продолжал великан.– Я мог любить тебя! Я мог ради какой-то слепой, безрассудной привязанности, быть твоим рабом, твоим псом. Ты меня бил, а я улыбался. Ты приказывал мне делать зло, в то время, как всем существом своим я стремился к добру, и что же, я шел твоим путем, без воли, без рассудка. Но знай же, пришел конец всему этому! Последнее твое преступление возмущает меня. Я не хочу, чтобы оно совершилось!

– Ты не хочешь?! – прошипел Бискар.

– О, ты меня не испугаешь! сказал Дьюлуфе.– Я отбился от полиции, от жандармов, не зная ни страха, ни сомнений. Я убивал, да я много раз убивал, и я стыжусь своих окровавленных рук Но никогда не подвергал я пытке женщину! Никогда я не совершал этого ужасного поступка, перед которым отступил бы палач, никогда не терзал сердце матери! Бискар, еще раз повторяю тебе, берегись!

Бискар с угрожающим видом подошел к Дьюлу.

– Берегись, чего это? – бешено крикнул он.

– Говорю тебе, что меня ты не испугаешь, – отвечал великан. – Ты силен! Да и я не слаб!

У Бискара хватило силы воли обрести обычное хладнокровие.

– Дьюлу, мой добрый Дьюлу! – мягко сказал он.– Что ты хочешь делать? Ты знаешь, что борьба со мной невозможна!

– Это уж как получится! У каждого свои силы!

– Посмотрим, Дьюлу. У меня есть сила, которой, как ты знаешь, покоряется все. Слушай. Я люблю тебя, ты добрый товарищ, старый друг. Вот почему я говорю тебе это. Ты думаешь иметь дело с Бискаром? Нет, ошибаешься! Ты будешь иметь дело с королем «Парижских Волков»! Здесь я повелитель, здесь я царь! Стоит мне мигнуть, и тебя свяжут, убьют.

– Попробуй, – сказал Дьюлуфе и, закатав рукава, показал бандиту свои железные мускулы.

Бискар иронически улыбнулся.

– Да, да, знаю,– произнес он со сдержанной насмешкой.– Но, поверь, прежде чем начинать борьбу, лучше всего объясниться. Я хочу гибели Жака. Ты хочешь его спасения. На моей стороне свидетели, государственный прокурор, присяжные. А на твоей кто?

– На моей – истина!

– Глупости!

– Нет, совсем не глупости! Ну, что, если бы сегодня вечером кто-нибудь отправился к маркизе де Фаверей и сказал ей: «Человек, которого осудили сегодня, невиновен! Он был жертва гнусных козней! Его обвиняют в совершении преступления, но это ложь! Тот, кто во всем виновен, разными низкими проделками достиг того, что Жак безвинно предан суду! Наконец, маркиза де Фаверей, это – сын Жака де Котбеля, а настоящий убийца, тот кто бросил Жака в эту адскую машину, которая должна разорвать его на части, это глава «Волков Парижа», это Бискар!»

Бискар был страшен, слушая эти слова.

Он походил на мертвеца.

– Кто же сделал бы это? – прохрипел он.

– Я!

– Ты утверждаешь, что пойдешь к Марии де Фаверей?

– Если ты не откажешься от своих планов, я сделаю это!

– И ты скажешь ей все?

– Непременно, и приведу доказательства, хотя бы даже мне пришлось ради этого сложить свою голову на эшафоте!

– Берегись и ты, в свою очередь!

– Ты пугаешь меня? Ты воображаешь себя королем? Ну, тебе это не удастся! Я слишком долго ползал. Теперь я встаю на ноги! Кроме того, зачем мне скрывать это? Я всегда любил Жака! И я краснел со стыда, видя, как ты пытался развратить эту честную, благородную натуру. И, к тому же, сказать тебе все? «Поджигательница» любила его. И когда я, по твоему приказанию, подливал вина этому бедному ребенку, она мне говорила: «Дьюлу, ты делаешь дурно!» Видишь ли, ты напрасно убил ее, голоса, выходящие из могил, бывают легче услышаны! Последний раз говорю тебе, Бискар, я не хочу, чтобы Жак погиб! И хотя бы даже пришлось мне посадить тебя, слышишь ли, на скамью подсудимых, я все-таки спасу его!

– Пустомеля! – зарычал Бискар.

И, вынув из-за пазухи медный свисток, он громко свистнул.

С полдюжины Волков бросились в комнату.

– Взять этого человека! – приказал Бискар.

Все бросились на Дьюлуфе.

Но великан уже прислонился к стене.

Шесть человек! Что значило это для него?

Он молча отбивался.

Один упал с раздробленным черепом.

Другой закричал от страшной боли, которую причиняла ему переломанная ключица.

Остальные разбежались.

– Трусы!– крикнул Бискар.

И в руках бандита сверкнул нож.

Дьюлуфе содрогнулся. Что он видел? Этот человек, для которого он жертвовал своей жизнью, для которого готов был выносить ужаснейшие муки, какие только мог испытывать человек, Бискар, которого он так любил, бросился на него с ножом в руках! Кровь застыла в его жилах. В изнеможении опустил он голову.

Лезвие ножа вонзилось ему в тело.

Он прислонился к карнизу, потом вдруг зашатался и всем своим громадным телом грохнулся об пол.

– Поднять эту падаль и бросить ее в Каньяр, – приказал Бискар.

– Но ведь он еще жив!

– Он там умрет, вот и все!

14
ПОСЛЕДНЯЯ БОРЬБА

Как ни был силен Дьюлуфе, он даже и не думал сопротивляться.

В одну секунду он забыл все: и свою силу, и то святое дело, которое он отстаивал, он видел только один ужасный для него факт.

Бискар решился убить его!

Бискар, которого он спас с опасностью для собственной жизни, из-за которого он терпел ужасные муки, бросился на него с ножом!

«Ужасный для всех, добрый для меня!» – думал он всегда о Бискаре.

Когда лезвие ножа вонзилось в его тело, он не чувствовал физической боли, он изнемогал от душевной раны.

Волки бросились на него. Он позволил схватить себя, в то время как, несмотря на рану, ему стоило лишь тряхнуть плечом, чтобы повалить их всех на землю.

Негодяи воспользовались его бездействием, и тонкими просмоленными веревками связали его по рукам и ногам.

Между тем, Дьюлуфе истекал кровью. Голова у него закружилась, он потерял сознание. Теперь он был не более, как бесчувственная масса в руках своих противников.

– В Каньяр! – бросил Бискар.

Негодяй действовал под влиянием холодной, обдуманной злобы, которая во сто крат ужаснее самых бурных порывов бешенства. Неожиданное сопротивление того, кого он считал своим слепым орудием, и как раз в такую минуту, когда он был уже близок к цели, казалось ему предательством.

Кто внимательно следит за развитием характера этого странного человека, мечтавшего держать в страхе весь мир, тот, несомненно, понял, что этим бесчеловечным существом руководило, действительно, безумие, мания. Его цель, страсть, будущее – все сосредоточилось на одном образе – на Марии де Мовилье.

До сих пор он оставался таким же, как и тогда, в Оллиульских ущельях. Он оставался влюбленным! Этот зверь любил! Он, правда, по-своему понимал это святое чувство. Ему известны были только вспышки дикой, бешеной страсти, больше ничего.

Быть может, он любил Дьюлуфе. Кстати, он однажды доказал это, когда на суде Волков унес великана на своих руках и тем спас его от ужасной пытки. Кто знает, если бы Дьюлуфе угрожала неотвратимая опасность, Бискар, быть может, пожертвовал бы для него своей жизнью.

Но тут речь шла о Жаке! Речь шла о Марии! При одном звуке ее имени он становился зверем!

– На смерть! В Каньяр! – рычал он.

Дьюлуфе был приговорен. Бедняга погиб безвозвратно!

Черным ходом вынесли его со связанными руками и ногами и доставили на крутой берег Сены.

У берега стояла одна из тех барок, которые обыкновенно употребляют для перевозки гипса. Сейчас она была пуста.

Словно мешок, бросили туда бандиты бесчувственного, истекающего кровью Дьюлуфе.

Один из Волков, который был не кто иной, как Бибе, схватил длинный багор и оттолкнул барку от берега.

– Кажется, ему порядком-таки попало, – сказал другой, по прозвищу Франк.

– Должно полагать, между ними что-нибудь да вышло, недаром же Биско ухлопал своего любимца.

– Он много себе позволял, вот что.

– Я всегда говорил, что рано или поздно ему не миновать такого конца.

Лодка, между тем, плыла вдоль берега. Скоро в густой тени возникли контуры собора Богоматери.

Волки живо перетащили все еще бесчувственного Дьюлуфе в другую барку, ветром прибитую в канал, и теперь они плыли под низко нависшими каменными сводами.

Это был один из рукавов, ведущих в Каньяр.

Проходя под этими мрачными сводами, можем ли мы умолчать о двух предыдущих жертвах Бискара?

Увы! Именно там эти два благородных существа гибли во цвете лет! Мюфлие! Кониглю! В ушах звучит еще глухой звук топора, перерубившего твою воловью шею, о, Мюфлие, и твою лебединую шею, о Кониглю!

Сам Бибе, конечно же, не обладавший кротостью агнца, и тот не мог удержаться, чтобы не почтить память двух осужденных.

– Он был ничего себе! – произнес он в виде надгробной речи, имея в виду Мюфлие.

– И Кониглю был добрый малый, – закончил Франк.

Не затрепетали ли при этом души ваши от радости, несчастные жертвы! Пожелаем вам этого! А если существует загробная жизнь, дай Бог, чтобы, соединясь с белокрылыми ангелами, внимая божественным звукам небесных арф, услышали вы эти любимые голоса друзей ваших, о, Мюфлие! о, Кониглю! Эти голоса, которые хотя и огрубели от вина, все же идут из глубины преданных вам сердец.

– Ну, готово! Приехали, – сказал Франк.

И оба Волка подхватили Дьюлуфе.

Он даже не шевелился.

– О, когда Бискар бьет, он редко промахивается!

Несколько минут спустя бедный Дьюлуфе лежал в сырой и вонючей яме мрачной подземной тюрьмы с железной дверью. Через узкое, заделанное железной решеткой окошечко скудно проникал туда тяжелый вонючий воздух, наполненный ядовитыми испарениями реки.

Глубокий мрак царил в тюрьме.

По бледности и неподвижности Дьюлуфе походил на мертвеца. Но он был только в сильном обмороке, обессилев от потери крови.

Не прошло и часа после прибытия Дьюлуфе в Каньяр, как он уже пришел в себя. Глубокий вздох вырвался из его груди.

Он открыл глаза, потом тотчас же закрыл их. Окружающий мрак удивил и даже испугал его. Сначала он ничего не помнил, что с ним было. Потом, мало-помалу, к нему начало возвращаться сознание. В памяти воскресло ужасное слово: «Каньяр».

Это было последним словом, которое произнес Бискар.

Сделав отчаянное усилие, Дьюлуфе вскочил на ноги. Но вдруг он зашатался и схватился рукой за грудь. Бедняга вздрогнул, ощутив на ней кровь.

Крупные слезы покатились по его морщинистым щекам.

Сердце его разрывалось на части от острой и нестерпимой боли. «В Каньяр!» Не в этом ли мрачном месте, не желая изменить своему повелителю, испытал он ужаснейшие страдания, какие только может вынести человеческое существо? И это самое место Бискар избрал могилой для него!

О, он понимал теперь все: его обрекали на смерть, бросив в эту отвратительную яму. Уже не в первый раз слышал он из уст Бискара эти ужасные слова. И ни одна из жертв, осужденных на подобное изгнание, никогда не возвращалась оттуда. Дьюлуфе хорошо знал это.

Но какое же преступление совершил он?

Несчастный с трудом восстановил в памяти все подробности последней сцены, происшедшей между ним и Бискаром.

Ему вспомнился Жак.

Ну, что же! Да, он действительно не желал смерти бедного мальчика, которого так часто, бывало, качал на коленях, которого «Поджигательница» всегда звала птенчиком. «Поджигательница»! Другое ужасное воспоминание! Бискар – бесчестное, низкое существо! Он убивал всех тех, кого любил Дьюлуфе! А он считал еще этого мерзавца своим другом! Нет, он его злейший враг! А Жак, не ужасно ли, не бесчеловечно ли было вести его на эшафот, его, невинного бедняжку, и в ту минуту, как прозвучит зловещий удар ножа, кричать его матери, кричать Марии де Мовилье:

– Вот он, твой сын! На, возьми его теперь!

Грубой, животной натуре Дьюлуфе непонятно было это утонченное, дьявольское злодейство! Зверь убивает, но не мучит! Дьюлуфе не был палачом. Судорожно хватая себя за голову, несчастный прислонился к холодной стене, обдумывая все эти ужасы.

Жак погиб! И он, Дьюлу, был отчасти виновен в этом! Зачем объявил он о своих намерениях Бискару? Не лучше ли было отправиться к маркизе де Фаверей, открыть ей все и навести полицию на след Бискара и Волков?

Изменить! Это слово заставило его содрогнуться. Нет, он поступил правильно, иначе поступить было нельзя. Надо было предпринять эту последнюю попытку Могли он предполагать, что ни одно человеческое чувство не было доступно этому каменному сердцу? Могли он подозревать, что Бискар ради того только, чтобы навсегда похоронить ужасную тайну, не отступил перед убийством его, Дьюлу, которого он всегда называл своим другом?

А между тем это было так. Теперь рухнула последняя надеж -да на спасение Жака. Ужасная трагедия разыграется до конца. Бискар бросит несчастной матери окровавленную голову ее сына! И белое, чистое лицо, которое она один лишь раз поцеловала в ущельях Оллиуля, она снова прижмет к своим устам, но уже холодное лицо мертвеца!

Надежды больше не было. Дьюлуфе знал теперь, где он! Он знал, что Каньяр не отдает назад своих жертв. Он умрет от голода, истощения, печали.

Так нет же! Этого не будет! Он не падет духом! В нем снова проснулась его прежняя непоколебимая энергия. Нет! Он не умрет, не испробовав всех средств, какие только может подсказать человеческое мужество тому, кто хочет жить!

Он вскочил на ноги. Он уже чувствовал себя гораздо сильнее, чем предполагал. Рукой ощупал рану. Она не глубока. Но кровотечение было обильным. Он чувствовал, что жизнь его в опасности. Что ж! Пока лихорадка не начала свою разрушительную работу, у него остается еще достаточно времени!

Но что ему делать?

Он поднял свои огромные руки и с радостью отметил, что они не утратили прежней силы. Но с кем, с кем же бороться?

Медленно обошел он свою тюрьму.

Она представляла собой прямоугольную комнату. Стены были сложены из камней, скрепленных цементом, окаменевшим от времени. Пробить стену? Нечего было и думать об этом. Он бы только переломал ногти и пальцы в этой бесполезной попытке. Вылезть в окошко? Мешают железные прутья. Их три. Чтобы выскочить в окно и броситься в воду, что медленно и тягуче протекает рядом, надо вырвать, по крайней мере, два прута.

Это самое доступное и реальное. Дьюлуфе на минуту остановился, собрался с духом, призывая на помощь всю свою волю и сделав над собой страшное усилие. Он совершил немало подобных подвигов. Своими сильными, огромными ногами он уперся в мягкую почву, затем просунул обе руки в отверстие и, скрестив пальцы, обхватил широкий прут, подавшись всем туловищем назад. Мускулы напряглись и он начал тянуть прут к себе. Напрасно! Прутья были крепко вделаны в стену! Средний, за который он сейчас ухватился, кажется, никак не вырвать, как он тут ни трудись. Ну, не робей же, Дьюлу! Надо во что бы то ни стало добиться цели, спасти Жака, спасти его мать. Это может искупить всю твою прошлую порочную жизнь. Смелей, Дьюлу! Ведь у тебя же не детские руки!

Приняв более удобную позу, он снова обхватил руками толстый прут. Потом, перегнувшись назад, что есть силы рванул его к себе!

Прут вырвался, причем кусок камня отскочил от стены! Но в то же время раздался страшный крик. Дьюлуфе лежит на земле. Он бьется, корчится, хрипит!

В этом ужасном падении он сломал себе бедро.

Несчастный лежал на земле, судорожно сжимая в руках обломок вырванного из стены прута.

Как дикий зверь, кричал он. С пеной у рта, впиваясь ногтями в грязь, силясь встать на ноги, кричал он, как безумный, от дикой, нестерпимой боли. К перелому кости добавилось повреждение мышц. Огромная кость обнажилась сквозь ткани тела. Это хрипение великана, не желавшего покориться страшной пытке, было ужасно. Долго боролся он. Наконец, ему удалось привстать на одно колено, сломанная нога подвернулась под ним. Имей он нож, он бы, кажется, попробовал отрезать ее. В таком положении пробыл он некоторое время, вытянув руки, прижавшись лицом к стене и судорожно грызя камень, так сильны были его страдания.

Он хотел встать. Сломленная нога была страшно тяжела, как будто налита свинцом. При каждой попытке приподняться он снова падал на землю, и каждый раз боль становилась все более жестокой.

Наконец, будучи не в силах уже терпеть ужасные, нестерпимые страдания, он в изнеможении опустился на землю и закрыл глаза. Крупные жгучие слезы текли по его искаженному муками лицу.