Текст книги "Избранное"

Автор книги: Вильям Хайнесен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

2

Народ теснился, на пристани, когда маленький моторный бот из Нордвига привез потерпевших крушение на «Морском гусе» обратно в Котел. Был воскресный день, серая ветреная погода. Повсюду приспущенные в знак траура флаги. У редактора Скэллинга и его жены великолепный наблюдательный пункт у одного из вновь вставленных окон в конторе фру Шиббю. У второго окна сидит сама фру Шиббю и в волнении сосет окурок сигары, наблюдая за происходящим в театральный бинокль.

– Пастор Кьёдт! – клохчет она. – Он одет как полярный исследователь: в меховой шапке и огромных варежках! Не похоже, чтобы он пережил что-то ужасное! Но что это за японский флаг? Видите, Скэллинг?

Да, редактор хорошо видит странный флаг. Белый с красным кругом посредине, а в кругу крест. По-видимому, знамя крендельной общины, поскольку его несет Бенедикт Исаксен из больницы. Значит, крендельная община проводит нечто вроде парада. Теперь они стали называть себя носителями креста. Редактор вспомнил о гигантском деревянном кресте, который он недавно видел в мастерской Маркуса. Хорошо, что они не взяли его с собой сюда, впрочем, и это бы его не удивило.

– Это демонстрация, – говорит фру Шиббю и выплевывает окурок сигары на пол. – Мой дурачок Людерсен тоже там, господи боже мой, бедняга! Слышите, они поют!

Она открыла окно, и в него ворвалась песня:

 
Ведь скоро ночь придет,
ведь скоро ночь придет!
Храни свой свет, мой бедный ум,
ведь скоро ночь придет!
 

– Что с тобой, Майя? Тебе плохо, дорогая?

– Все это так странно!

Фру Скэллинг закрыла глаза и прижала платок к губам.

– Да, веселого в этом ничего нет, – согласился редактор. – Тьфу! Но ведь эти сектанты хотят вербовать новых приверженцев, не так ли? А повод исключительный. Их пророк, потерпев кораблекрушение, возвращается невредимым!

– Словно Иона во чреве кита! – громко захохотала фру Шиббю.

В дверь забарабанили, и в комнату вошел взволнованный доктор Тённесен. Фру Шиббю подала ему левую руку, не выпуская бинокля из правой:

– Сюда, доктор, подвиньте стул к окну! Вы тоже не могли удержаться!

– Да, это в какой-то степени меня касается, – признался доктор, – ибо это начинает превращаться в эпидемию безумия. Я предвижу, что общественность скоро будет вынуждена вмешаться. Почему вы ничего не пишете об этом в вашей газете, редактор? Ведь с этим надо бороться! Остановите безумие, остановите, черт подери! Как вы думаете, что будет следующим шагом? Я догадываюсь – хождение по водам. Или массовое утопленничество? Или самосожжение. Или приношение человеческих жертв. Да, я серьезно говорю, ведь раньше такие вещи бывали! И теперь все предпосылки имеются. Несчастные, отчаявшиеся, жаждущие чуда люди и парочка фанатиков с богатой фантазией – Симон Симонсен и наш знаменитый скелет – санитар. Сам по себе хороший человек, ничего не боится в этом мире, но слишком уж разошелся. Знаете, что он выкинул вчера? Исцелил божью овечку! У нас в нервном отделении лежала семнадцатилетняя девушка, которую мы постепенно бы вылечили, поскольку ее паралич был результатом истерии. «Встань, возьми свою постель и иди!» – заорал на нее Бенедикт. И конечно, девушка встала и хотела поднять железную кровать. Эта девушка твердо убеждена, что свершилось чудо и вскоре наступит судный день. Она, ее мать, вся семья, соседи – все стали преданными членами крендельной секты…

– Боже милостивый! – воскликнула фру Скэллинг.

– Вот оно! Сейчас бегемот начнет мочиться! – крикнула старая фру Шиббю и раздраженно подкрутила бинокль. – Пастор Кьёдт, поторопись сойти на берег, а то мы подумаем, что и ты стал крендельный!

Симон-пекарь встал на форштевне моторного бота.

– Селя! – раздались крики. – Селя! Селя!

Доктор и редактор качали головой.

– Иисусе Христе, спаси нас! – испуганно проговорила фру Скэллинг.

На площади воцарилась тишина. Голос Симона-пекаря звучал громко и призывно.

– Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покойся. Если же не будешь бодрствовать, то я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя. Впрочем, есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со мною в белых одеждах, ибо они достойны. Побеждающий облечется в белые одежды, и не изглажу имени его из книги жизни.

– Селя! – выкрикнул высокий женский голос.

– Это Лива Бергхаммер, – сказала фру Скэллинг, – та, жених которой…

Редактор тихонько подтолкнул жену локтем. Этот толчок словно явился последней каплей. Майя разразилась нервными рыданиями.

– Ну-ну, – сказал доктор, несколько раздосадованный тем, что его наблюдениям мешают.

– Майя! – раздраженно сказал редактор.

– Да, я знаю, – послушно ответила она, – я ничего не могла с собой поделать. Я сейчас…

Новый приступ рыданий. Доктор покачал головой:

– Вот видите, лучшего доказательства не надо, чистейшая зараза.

Он подошел к фру Скэллинг:

– Вы тоже ярко выраженный человек настроения, не так ли? Послушайте моего совета и держитесь подальше от таких зрелищ. Читайте хорошие книги, слушайте хорошую, здоровую музыку.

– Да, господин доктор! – ответила фру, приседая и тихонько вытирая глаза.

Редактор покраснел. Не хватало еще, чтоб его жену отчитывали.

– Селя! – прозвучало снова с площади. Японский флаг подняли и опустили. Симон-пекарь сошел на берег в сопровождении Ливы и трех моряков.

Толпа людей в черных одеждах пришла в движение, запела.

– Их не так мало, – заметил редактор.

– Среди них есть просто любопытные, – сказал доктор, – но нет никакого сомнения в том, что эпидемия распространяется, причем с невероятной быстротой. – Доктор зажег свою потухшую трубку. – Чисто психологически это интересно, – сказал он, – в малом масштабе это то же самое, что происходит в Италии и в Германии, – массовый гипноз и демагогия. Это характерно для всей нашей эпохи. Но на практике это черт знает что… что нам делать, редактор?

– Напишите статью в газету, доктор! – предложил редактор.

– Гм, да. – Доктор задумался. – Что-то вроде предупреждения. С медицинской точки зрения. «Гигиена ума». Но я опасаюсь, что это не поможет. Нужна более сильно действующая вакцина. Что-нибудь вроде религиозного контрдвижения. Но только не Оксфордское движение.

Он бросил искоса суровый взгляд на редактора.

– Да, ваше Оксфордское движение окончило свое существование в помойке! – заклохтала фру Шиббю и удовлетворенная отложила бинокль.

Редактор невольно снова покраснел.

– Вот видишь, Майя, – сказал он, – доктор подтвердил то, что я тебе постоянно внушал, дорогой друг: хорошие книги, хорошая музыка. Достоевский, Моцарт.

– Моцарт – пожалуйста, но не Достоевский! – поправил доктор, обнажив два неприятных клыка, которые вообще-то редко бывали видны.

Редактор снова покраснел.

– Have a drink? [26]26
  Не хотите ли выпить? (англ.).


[Закрыть]– предложила фру Шиббю, громко зевнув.

– Нет, спасибо. – И доктор, и редактор спешили.

– Постарайся пореже закатывать истерики при мне, – резко сказал редактор жене по дороге домой. – Культурный человек должен уметь управлять своими чувствами.

– Зато ты очень хорошо умеешь ими управлять, – огрызнулась она, выдернув свою руку из его.

– Давай, начинай снова… это удивительно приятно.

Она громко вздохнула:

– Вы все словно не понимаете, что это серьезно.

– Что ты хочешь этим сказать? Серьезно?

– Вот именно. Это совсем не то, что ваше дурацкое Оксфордское движение.

– Ах, вот ты о чем, – презрительно проговорил редактор.

– Да, – продолжала фру, – ведь здесь люди гибнут!

Редактор просунул руку под руку жены.

– Ты, в сущности, права, Майя, – сказал он. – Люди гибнут.

– Правда ведь? – оживившись, сказала она. И вдруг сжала ему руку. – Никодемус! Смотри! Нет, туда… Под памятником!

– Под памятником?..

Редактор резко остановился. Вверху, под памятником погибшим морякам, собралась большая толпа, среди нее возвышался крест… гигантский крест Маркуса.

– Нет, это уж слишком! – простонал он. – Что за безвкусица! Майя, ни с места! Слышишь! Майя!

Но Майя уже мчалась туда, ее невозможно было остановить. И… он сам почувствовал, что должен торопиться туда, к холму. Массовый гипноз, да. Гипноз толпы. Против него не устоять. Проснулся первобытный инстинкт. Это смешно. Это ужасно.

Под позолоченным крестом было черно от людей. Книготорговец Хеймдаль тоже был здесь. Он дернул редактора за рукав и сказал:

– Знаете, что мне это напоминает? Фреску Синьорелли «Воскресение мертвых»! Только все эти люди должны были бы быть обнаженными… в физическом смысле слова, как они обнажены в духовном!

Редактор нашел свою жену. Она прижималась к плечу старика Верландсена. Толстые стекла очков учителя выражали предел ужаса.

– Смотрите! – сказал он. – Смотрите, что написано вверху на кресте! Ну и ну!

– Религиозный маскарад! – сказал редактор. Его злило, что он не мог владеть своим голосом и говорить спокойно. Он взял жену за руку и строго посмотрел на нее.

– Смерть, где твое жало? – прозвучал полный экстаза женский голос.

Это была Лива Бергхаммер, девушка с хутора Кванхус, о которой так много говорили. Прелестная девушка. Она встала у подножия креста и в диком экстазе обращалась к толпе… Ее речь приводила в волнение, поистине проникала до мозга костей…

– Ибо если кто может свидетельствовать о преодолении смерти, то это я. За один месяц я потеряла брата, возлюбленного и деверя… и только что спаслась от смерти на море! Но для спасшего свою душу нет смерти! И в скором времени никто более не сможет говорить о жизни и смерти, только о вечности! О вечной гибели или вечном спасении!

– Селя! – закричала толпа. Будто порыв ветра пронесся.

– Селя! – Редактор услышал шепот и увидел искаженное лицо жены. – Селя! – произнесла она снова, глядя на него округлившимися глазами и вздернув верхнюю губу.

– Майя! Нет, нет… Не смей, слышишь! Иди домой! Я не могу этого вынести! Слышишь!

Он схватил ее за руку и с силой потащил с холма, на дорогу, в чью-то остановившуюся машину.

– Ради бога! – сказал он изумленному водителю. – Ради бога, отвезите нас домой! У моей жены нервный шок!

– Только не к доктору! – умоляла фру Скэллинг. – Я не хочу к доктору! Он ничего в этом не понимает.

– Нет, нет, – успокоил ее редактор. – Не к доктору, домой.

– И немедленно в постель! – приказал редактор, водворив свою жену в дом. – Нет, не буду звонить доктору, будь спокойна. Я сам буду тебя лечить. Сейчас мы оба выпьем, чтобы подкрепиться. А потом ты ляжешь. Да? Тебе ведь уже немного лучше, да, Майя?

– Да-да, конечно, Никодемус.

Майя попыталась улыбнуться:

– Послушай… мы, кажется, устроили скандал?

– Чепуха, ни у кого не было времени, чтобы обратить на это внимание. Но, Майя, дай слово, что отныне мы будем держаться подальше от всяких сборищ. И ты увидишь, все будет хорошо. Ты будешь читать успокоительные книги. Твое здоровье! «Тысячу и одну ночь», например. У меня идея… Ты ляжешь в постель, а я посижу около тебя и почитаю тебе о путешествиях Синдбада Морехода!

Она обвила руками его голову и с благодарностью сказала:

– Какой ты милый, Никодемус. Но уж если ты хочешь почитать мне, то почитай лучше проповеди Ольферта Рикарда… ведь сегодня воскресенье.

– Прекрасно! Конечно! Это же действительно успокаивающее чтение.

Прежде чем редактор дочитал первую проповедь, его жена тихо заснула. Он с легким зевком отложил книгу и вошел в гостиную. Здесь было тепло и уютно. Он испытывал чувство благодарности. Боже ты мой, ведь его самого чуть не увлекло в эту бездну. Вот, значит, как бывает.

Он приготовил себе грогу.

Да, это могло случиться. Его самого чуть не увлекло, не захватило странное безумие. Как волчок, да… волчок, который запускают, и он начинает жужжать. Голос молодой девушки все еще звучал в его ушах. Несомненно, тут сыграл роль и sex appeal [27]27
  Половое влечение (англ.).


[Закрыть]. Но к черту. Все, к счастью, обошлось.

Теперь нужно только держаться подальше и даже не смотреть в эту сторону. Пусть эпидемия свирепствует. Однажды она прекратится, как все эпидемии. Как все войны. Короче говоря, как все тяжелые времена. И небо снова прояснеет!

– Во многих отношениях уже сейчас заметен просвет, – сказал он сам себе, пригубив напиток. – Есть кое-какие знаки на Солнце и Луне. Русские быстро приближаются к границе Германии. Тот факт, что второй фронт задерживается, нашел свое естественное объяснение. Это необыкновенно умная и предусмотрительная тактика – пусть Россия и Германия истекут кровью! Тогда только наступит срок пустить в дело огромные свежие превосходящие силы, самую могущественную военную машину из всех известных миру. Предательство по отношению к русским союзникам? Да, но вряд ли стоит проявлять мягкость по отношению к азиатским ордам.

Редактор ясно ощущал, что в его душе уже в течение нескольких дней растет оптимизм, который давно был ему насущно необходим.

Да и внутри страны дела обстоят не так плохо, как думалось в свое время. С тайными политическими бунтарями прекрасно разделывается датский амтман, сильный и умный человек, которого поддерживают оккупационные власти.

А что касается коммунизма, которого он боялся больше всего, то перед самим собой он вынужден был признать, что просто поддался панике, вполне, впрочем, понятной. Социал-демократы ведут себя пристойно, в том числе и молодые. Никаких серьезных признаков какого-либо подпольного революционного движения фактически нет. Часовой механизм предназначался для рождественской карусели. Этот важный факт он узнал вчера вечером у Масы Хансен, где покупал табак, тогда же он узнал и о гибели бедного наборщика Хермансена. Маса Хансен привела карусель в пример того, что и она несет убыток от смерти молодого способного человека. Она мимоходом намекнула, что за эту работу был выплачен аванс в сто крон.

Редактор вынужден был посмеяться над самим собой, вспомнив, какие муки он пережил из-за этого часового механизма. К счастью, у него хватило ума держать свои муки при себе. Даже Майя ничего об этом не знает. Значит, помимо интеллекта, он обладает еще и здравым инстинктом.

Сообщение о смерти наборщика принесло ему не только несказанное облегчение, но и – нечего скрывать – огорчило. Вспыльчивого, угрюмого, но и способного и умного маленького человечка больше нет. Такого наборщика и корректора поискать! Новый работник почти неграмотный. А личные обиды, которые он терпел от Хермансена… боже ты мой, он ему прощает. Он был озлоблен и одинок, ему самой судьбой было предназначено тайно ненавидеть то общество, из нормальной жизни которого он был исключен как инвалид.

Одно за другим… да, конечно, начинает проясняться. Хотя, конечно, никогда больше не вернутся благословенные довоенные времена с их невинным блеском, эпоха «Графа Люксембурга», какие-то камни преткновения останутся. Разочарования – неизбежные спутники жизни, но они, как правило, преодолеваются. Одним из таких разочарований было Оксфордское движение. А вообще-то история не лишена комических сторон.

Все начиналось так хорошо. Организовали вечер, на который мужчины явились в смокингах, так было предписано. Этот вечер прошел с большим подъемом. В особенности благодаря энергии фру Хеймдаль, жены книготорговца. Однако она же оказалась и его злым гением. Потому что фру говорила почти непрерывно и большинство иностранных слов произносила неправильно. Душераздирающее зрелище представляли собой страдания ее умного и образованного мужа. Книготорговец выдержал только этот один вечер. Он не пришел на следующий, который проводился у аптекаря де Финнелихта.

Майя, милое дитя, тоже вначале была далеко не на высоте, однако по его дружескому, но твердому приказу она сразу же отошла в сторону, предоставив ему говорить за них обоих.

А фру Финнелихт! Она очень любила исповедоваться, и ее «исповеди» – это совсем особая статья. Очень юмористическая статья. Боже ты мой, ну и разоблачала себя эта крепкая, дородная и шумная дама, по слухам урожденная француженка, с глазами Ришелье, по выражению Хеймдаля, разоблачала себя как, попросту говоря, безголовая курица.

А честно говоря, вся эта попытка, предпринятая с добрыми намерениями создать активную духовную жизнь на религиозной основе, была опорочена Опперманом – именно он поднес, так сказать, зажженный фитиль к зданию. Другие мужчины – неподкупный Тарновиус, философ Финнелихт, музыкально одаренный Виллефранс, остроумный Ингерслев, тихий, начитанный Линдескоу да и сам редактор Скэллинг – просто не могли этого вынести, Опперман, тщательно причесанный и улыбающийся, с золотым браслетом и маленьким Евангелием в шелковом переплете… и с мандолиной! Он, впрочем, недурно играл на ней.

Но боже ты мой!.. Улыбаясь, редактор качал головой при воспоминании о вопиюще безвкусных и пошлых высказываниях, исходивших из уст этого нелепого человека. Конечно, пришлось положить конец эксперименту. Это было сделано на закрытом и очень веселом собрании в клубе.

Вся история продолжалась, таким образом, два дня.

В сущности, жаль, что она так окончилась. В особенности если сравнишь ее фиаско с необычайным успехом отвратительного сектантства.

Редактор заглянул в спальню. Жена по-прежнему крепко спала. Он осушил бокал и вынул плед. Видит бог, ему самому необходимо подремать.

– Лива!

Лива шла как лунатик, глядя в пространство улыбающимися глазами, и, по-видимому, не слышала, что ее окликают. Магдалена и Сигрун обменялись испуганными взглядами. У одетой во все черное Сигрун лицо было заплакано.

– Лива! – сказала Магдалена и дернула сестру за рукав. – Ты что, нас совсем не видишь?

– Не вижу? Вижу, конечно, милые!..

Лива взяла сестру и Сигрун под руку. Они быстро поднимались по тропинке. Но вдруг Лива остановилась и, словно в страхе, посмотрела на Магдалену:

– Куда мы идем? Домой? Но я… мне нужно обратно, я должна поговорить с ним!

– Чепуха, – уговаривала ее Магдалена. – Мы пойдем домой, поедим, и ты отдохнешь! Пастор Кьёдт сказал, что тебе очень нужно поспать, ты ведь глаз не смыкала с тех пор, как вы были в Нордвиге. Слышишь!

Лива опять уставилась в пространство. Она покорно подчинилась. Но вдруг, весело подмигнув сестре, сказала:

– Магдалена! Вот мы идем – ты, я и Сигрун. Идем и ждем. Светильники, где светильники?

Магдалена и Сигрун переглянулись.

– Боже, помоги нам! – всхлипнула Сигрун.

– Тс-с, – шикнула на нее Магдалена, – это пройдет, когда она выспится, вот увидишь.

Лива впала в глубокую задумчивость. «Он по-прежнему не смотрит на меня, избегает моего взгляда. Но он пожал мне руку. Мы же вместе. Он сказал: скоро пробьет час. Мы победили самих себя, сказал он, и я больше не боюсь. Пусть пробьет час, господи. Сегодня вечером или в любое другое время. Я жду его с радостью, сказал он. И ты должна ему радоваться».

– Да, я радуюсь! – громко воскликнула Лива и сжала руку сестры.

– Возьми себя в руки! – сказала Сигрун.

– Тс-с, – Магдалена сверкнула глазами, – относись к этому спокойно.

– Побегу за доктором! – предложила Сигрун.

– Нет, не побежишь! Иди-ка лучше своей дорогой, Сигрун.

– Ты меня, значит, гонишь? – обиделась Сигрун. – Да, гонишь! Прекрасно! Я уйду, не бойся. Домой… в пустой дом!

– Нет, дорогая, ты не так поняла, Сигрун.

Сигрун обиженно тряхнула головой:

– Я вам не навязываюсь, Магдалена, будь спокойна! Я теперь сама о себе позабочусь. Вот именно! С меня хватит сумасшедших! Слава богу, что я с вами разделалась!

Она с отвращением поджала губы, быстро повернулась и ушла.

– Вот и отец! – сказала Лива, обнимая старика.

– Дорогое дитя, – растроганно сказал он. – Слава богу, что ты снова с нами! Я так боялся, тебя так долго не было, я боялся, что ты заболела, и…

Магдалена сделала ему знак, и он замолчал, вопросительно глядя на нее.

– Она очень устала, – шепнула Магдалена. – Ее нужно сразу же уложить в постель.

– Альфхильд! – радостно воскликнула Лива. – И ты здесь, Альфхильд.

– А что ты мне принесла? – выпытывала Альфхильд, прыгая вокруг нее в ожидании. – Что, Лива?

Магдалена отстранила ее. В кухне стояла Томеа. Она тупо взглянула на Ливу и подала ей безжизненную руку.

– Пойдем, – мягко сказала Магдалена, слегка подталкивая Ливу в спину. – Теперь спать. А все остальное уладится, вот увидишь!

Ливу уложили в ее алькове на чердаке. Но она не спала. Лежала и бормотала что-то про себя, то улыбаясь, то всхлипывая, в глазах ее застыл страх. Магдалена принесла бутылку джина и протянула ей рюмку:

– Выпей, это придает силы!

Лива выпила и посмотрела на сестру благодарным взглядом.

– Это дягиль, – сказала она улыбаясь. – Помнишь, как мы варили вино из дягиля? Когда это было, Магдалена? Не так уж давно. А потом мы наряжались и шли в город, помнишь?

– Танцевать, да! – сказала Магдалена. – Это было давно. – Она налила рюмку и себе.

– Теперь засыпай. Хочешь, я спою тебе?

Она положила руку на руку Ливы и тихонько стала напевать:

 
В роще на дубе высоком
кувшин висит золотой.
И девушки там танцуют,
танцуют веселой гурьбой.
 

Лива устало свернулась клубочком под периной и заснула.

Когда она проснулась, стояли глубокие сумерки, она села на постели, объятая тревогой и страхом. Ей приснился страшный сон. Она одна идет между темными домами, в руке у нее – зажженный светильник… наступил судный день, мрак прорезают пронзительные крики. Где-то далеко маячат маленькие мигающие огоньки. Это светильники мудрых дев, они медленно удаляются и становятся не ближе звезд на небе. Она поднимает свой светильник, чтобы показать, что он не потух, но масло в нем догорает, свет его становится все более красным и слабым и наконец гаснет. Она одна во мраке…

Дрожа, она вскочила с постели, страх и ужас захлестнули ее. Она услышала спокойный голос Магдалены:

– Ну, Лива, выспалась? Теперь тебе лучше, да?

– Дай мне стакан воды, – попросила Лива. Сестра принесла воды, и она с жадностью выпила.

– Еще?

Ливу трясло.

– Не осталось ли вина в бутылке?

Магдалена рассмеялась:

– Смотри не стань алкоголиком.

Лива словно в лихорадке выпила две рюмки. Вот так! Теперь она успокоилась. От вина стало так хорошо.

– Теперь поедим, – сказала Магдалена.

Но Лива и слышать не хотела о еде. Она торопилась. Ей нужно поговорить с Симоном.

– Чепуха, – уговаривала ее Магдалена. – Поговоришь вечером. Пойдем пройдемся.

Лива как будто ничего не имела против. Магдалена зажгла огонь. Лива сняла со стены маленькое зеркальце и поставила его на стол.

– Нет, знаешь что! – воскликнула она улыбаясь. – Я не могу показаться в таком виде! Я надену черное воскресное платье. И… Магдалена, будь добра, одолжи мне твою серебряную цепь с крестом.

Магдалена захохотала:

– Ну и ну! Ты что, модницей стала?

Лива тщательно приводила в порядок волосы перед зеркалом.

– Хочешь взять мою заколку для волос? – спросила Магдалена. – И серьги?

– Да, дорогая! – радостно откликнулась Лива.

Магдалена не верила своим глазам. Лива наряжалась, как будто собиралась на танцы. Сестре пришлось принести ей пуховку с пудрой, губную помаду и одеколон.

– И туфли, Магдалена, – попросила Лива. – Одолжи мне твои новые красивые туфли с серебряной отделкой. Я буду с ними осторожна.

– Пожалуйста! – весело отозвалась Магдалена.

Серьги и заколка очень шли Ливе. Она разрумянилась. Совсем как в прежние времена. Ведь такой жизнерадостной и веселой девушкой она и была всего два года назад. У Магдалены слезы выступили на глазах при виде прежней Ливы. Да, она не умерла, она такая, как прежде! Ведь ей всего двадцать три года. А время залечивает все раны.

– Сегодня воскресенье, да? – сказала Лива. – Значит, у Марселиуса танцуют!

– Весь мир перевернулся! – смеялась Магдалена. – Но нет, Лива… туда мы не можем пойти! Пока еще нет. Мы потанцуем позже, Лива! На моей свадьбе!

– Да, на твоей свадьбе! – сказала Лива. – Когда это будет?

– На рождество!

– Так подождем до рождества. А сейчас немного пройдемся, мне так хочется. Давай выпьем еще по маленькой, хорошо?

– Нет, дорогая, нужно знать меру.

Про себя Магдалена подумала: «Счастье, что сегодня вечером Лива не была предоставлена себе самой».

Томеа широко открыла глаза, когда разряженная и улыбающаяся Лива вошла в кухню.

– Пойдешь с нами, Томеа? – спросила она. – Прогуляться в город, пойдем!

Магдалена легонько толкнула Томеа в бок:

– Пойдем, пройдемся немного. Тебе тоже нужно развлечься.

Томеа переводила взгляд с одной на другую, на лице ее показалась растерянная улыбка, она медленно покачала головой:

– Нет! – Села и скорчилась у огня, будто от холода. Но Альфхильд обязательно хотела пойти, сестры разрешили, она бурно захлопала в ладоши и стала искать красные бусы, чтобы надеть их на голову.

– Куда это вы собрались? – послышался слегка удивленный голос отца из горницы.

– Путешествовать! – пошутила Магдалена. – Мюклебуст пригласил нас на небольшую прогулку по морю на своем корабле викингов!

– Прощай, отец! – сказала Лива, похлопав его по щеке.

Три сестры рука об руку весело побежали по тропинке вниз.

Погода стояла безветренная. Земля сверкала инеем при свете месяца. Магдалена снова вспомнила дни юности… ощущение крыльев, когда она по вечерам спускалась в город на танцы.

– Ух! – крикнула Лива так громко, что отозвалось эхо. Она сжала руки сестер, сделала несколько па и запела веселым, звонким голосом:

 
Ветер, вздувай паруса
и наш кораблик гони,
чтобы на синих волнах
мы покачаться могли.
 

– Тише, не надо так шуметь, – сказала Магдалена, – кто-то идет по дороге.

– Мы будем делать все, что нам хочется. – Лива продолжала распевать:

 
Разгневался грозный Нептун,
жаждет топить корабли.
Уж много смелых героев
в море могилу нашли.
 

Человек на дороге остановился прислушиваясь. Магдалена трясла Ливу за рукав, пытаясь заставить ее замолчать, но тщетно. Она продолжала петь звонким мальчишеским голосом:

 
Доброе пиво и водка —
спутники наши везде,
куда бы мы только ни плыли
по синей морской борозде.
 

С дороги послышался дребезжащий голос:

 
Кричат пророки – плоть есть тлен,
за каждым смерть идет.
Мы ж любим жизнь, вовсю живем,
а смерть пусть подождет.
 

– Добрый вечер! – весело приветствовал сестер Понтус-часовщик. – Я шел к тебе, Магдалена, с доброй вестью. Нет, на этот раз не о Фредерике, а обо мне самом! Но куда же вы? А не пойти ли нам всем ко мне и выпить по рюмочке портвейна? По рюмочке, за счастье и удачу для всех нас!

Понтус сильно благоухал спиртом.

– Я не думал очутиться сегодня вечером в дамском обществе! – засмеялся он так, словно его щекотали. – Да еще в обществе таких красивых дам! Да, надо сказать, девушки из Кванхуса, с вами мало кто может соперничать. Это вы унаследовали от матери. Она была дьявольски хороша. Я помню ее, помню, с каким огнем она танцевала. Я сам был влюблен в нее. Старик Шиббю тоже. Боже ты мой, он носился с ней как с писаной торбой, она могла бы быть вдовой судовладельца, а вы его дочерьми. Но она вышла за Элиаса, и никто этого понять не мог, но бог с ними. А Шиббю женился на старой фру Шиббю, пароходной стюардессе. И прекрасно. Он покоится в своей могиле, мир его праху.

Понтус беззаботно болтал, пока они шли по городу.

– Да, мы оба женились на сварливых бабах: и Шиббю и я. Но его была хуже. Из-за нее он и умер, бог знает, что это правда! Он никак не мог с ней справиться. Он был слабый человек, толстый, жирный, как и его щеголь-сынок. А моя Катрина… да, слово чести, девушки, она, только она виновата в том, что я слишком поздно начал жить. Да, поздно… скоро я стану совсем стариком. И все же, черт возьми! Я еще всем покажу! Но войдем же в дом! Прошу вас, дамы!

Они вошли в темное, затхлое помещение магазина. Понтус зажег лампу и вынул бутылку и рюмки.

– Я искренне рад, – сказал он с легким поклоном. – Я чрезвычайно рад тому, что вы собрались здесь, уважаемые дамы! Я особенно рад видеть тебя, Лива! Рад, что ты говоришь и смеешься, как простые люди. Потому что, честно говоря, я думал… но хватит об этом. Так много всякой чепухи болтают!

Понтус преодолел приступ чиханья. Он поднял бокал и сказал, подавляя восторженный смех:

– И пожелайте мне счастья, дамы! Потому что… мы же не будем жеманиться, правда?

Он понизил голос, и взгляд его стал сразу серьезным, почти угрожающим.

– Я буду отцом! Ребенка Ревекки, моей продавщицы! Ей всего девятнадцать лет…

Понтус отодвинул бутылку, оперся локтями о стол и продолжал:

– Она все-таки осталась с носом, Магдалена. Ей пришлось вернуться ко мне и отказаться от своего адъютанта! Поистине моя победа… но я не хочу торжествовать, я благодарю бога за то, что он снова сделал меня, старого, одинокого бобыля, человеком… богатым, способным продолжать свой род! Ваше здоровье!

Лива не дотронулась до своего бокала. Она была очень бледна и удивленно озиралась вокруг.

– Не хочешь выпить со мной? – нетерпеливо сказал Понтус. – Напрасно ты к этому так относишься. Я не оставлю девушку в беде. Мы женимся в январе. Ну, Лива! Возьми же свой бокал.

Лива посмотрела на Магдалену взглядом, полным глубочайшего отчаяния, и быстро поднялась с места.

– Мне нужно идти! – прошептала она.

– Нет, Лива! – умоляюще сказала Магдалена. – Куда ты хочешь идти?

– Говорить с ним!

Лива уже выбежала из магазина. Магдалена сумела догнать ее и пыталась заставить вернуться.

– Подожди нас, Лива!

– Я не могу ждать! – сказала Лива. – Пусти меня! Мне нужно идти.

– Мы пойдем с тобой! – сказала Магдалена.

– Что это за фокусы? – раздраженно спросил Понтус. – Почему вы все вдруг уходите? А я только что хотел пригласить Ревекку! Ну где это видано!

В пекарне Симона было темным-темно и холодно. Лива чувствовала, что она близка к обмороку. Она села на ближайшую скамью и прижала руки к глазам.

– Лива! – услышала она голос Магдалены у входа. – Лива! Что тебе здесь нужно? Здесь нет ни души! Пойдем домой, слышишь?

Лива сидела затаив дыхание. Она слышала, что сестра подошла ближе, шарила руками. Остановилась и сказала:

– Как странно, она же вошла сюда. – Лива! – снова крикнула она. И еще раз, безнадежно: – Лива! Нет. Уф-ф, – вдруг произнесла она и быстро вышла.

Лива сидела долго. Страх одолевал ее, она встала с подавленным стоном, густой мрак жил, шевелился, большие, как паруса, занавеси шелестели, клочья тумана плавали в воздухе, слабо освещенные снизу… искривленные парящие фигуры, бледные лица со стершейся улыбкой, строгие лица с острыми птичьими глазами, безумные, искаженные лица, мертвые лица, деревянные, застывшие, с раскрытыми ртами… беспомощные молодые застывшие лица… Ивар… Юхан… Енс Фердинанд!

Она издала пронзительный крик.

– Симон! – кричала она. – Симон, где ты?

Ей послышалось, что он ответил:

– Здесь!

Звук открываемого и закрываемого люка. Шаги по лестнице. И Симон вошел, освещенный мерцающим светом стеариновой свечи, которую он держал перед собой.

– Это ты, Лива? – спросил он и подошел ближе. – Твои сестры ищут тебя, они только что были здесь и спрашивали, не у меня ли ты. Но почему ты сидишь здесь одна-одинешенька, Иисусе Христе, что с тобой?

Он быстро подошел к ней. Лива дрожала, у нее зуб на зуб не попадал, и она не могла произнести ни слова.