Текст книги "Избранное"
Автор книги: Вильям Хайнесен
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)
– Боже ты мой! – раздается удивленный и укоризненный голос за спиной Ливы. Чья-то рука крепко хватает ее. Это Хельга. – Что с тобой? Ты с ума сошла? Стоять полуголой на холоде, ночью! Тебе же нужно лежать в тепле! Смотри, как ты дрожишь! Если бы я знала…
Она тащит Ливу в дом, вверх по лестнице, на чердак. Крестьянка, полуодетая, уже стоит в коридоре. Причитает:
– Девушка, на что он тебе, этот сумасшедший? Она же совсем вне себя! Останься с ней, Хельга… Ведь кто ее знает… Разбудить пастора?
– Не нужно, моя дорогая фру, – раздается голос пастора Кьёдта, – я сам проснулся, когда наш бедный друг пекарь начал рычать.
Пастор садится на край постели и говорит, сложив губы трубочкой, нежным голосом:
– Вот так, Лива, девочка моя! Теперь мы все забудем. Все тяжелое, все плохое. Теперь Лива заснет. Ей так хочется спать. Глазки ее уже закрываются. Божий ангел бодрствует у твоего ложа, Лива. Баю-бай. Не плачь. Ты хорошая девочка. Когда ты выспишься, все пройдет. Да-да, все будет хорошо. Ну, поплачь немножко, это облегчает. У меня есть чудесная Библия с картинками, я ее тебе подарю, ведь ты веришь в бога. Ты придешь ко мне, я буду отцом тебе, Лива…
В голосе пастора теплота, всепрощение. Он так успокаивает, Хельга и ее мать глубоко растроганы.
Часть четвертая
У Фрейи Тёрнкруны большая прекрасная комната над рестораном «Bells of Victory». Светлые гардины из цветастой материн, легкая бамбуковая мебель, широченная оттоманка с массой подушек в ярких кретоновых наволочках, роскошные куклы, умеющие двигать руками и ногами, у кукол лукавые глаза. Фрейя коллекционирует такие куклы. Их у нее множество. Она сама шьет им платья, большинство одето в пижамы – полосатые или в цветочках, а на некоторых даже смокинги и накрахмаленные сорочки.
– Догадываешься, кто это? – спрашивает она.
– Да, это Опперман! – смеется Магдалена.
– Разве он не мил? – Фрейя прижимает куклу к щеке.
– Ты живешь с ним?
– Приличные девушки об этом не спрашивают! – Фрейя плутовато щурит глаза и шлепает Магдалену куклой.
Магдалена смеется. Ей легко и свободно в этой сладко пахнущей духами комнате Фрейи. Она много раз собиралась побывать у Фрейи – своей подруги девических времен, но всегда что-то мешало, разные горести и неприятности. И вообще что за жизнь у них на хуторе Кванхус? Больной отец с припадками, на которые так страшно смотреть, безумная Альфхильд и почти такая же безумная Томеа. И Лива скоро станет такой же. Вечная тяжелая работа, вечный уход за детьми и вечное горе. Не успели пережить смерть Улофа, как умер Ивар, сразу же после – Ливин жених Юхан. «Может надоесть и горе, – думает она, раздраженным кивком головы отбрасывая от себя угрызения совести. – За что я осуждена на вечное горе? Сидишь, забившись в угол, а жизнь уходит, в то время как Фрейя…»
– Спасибо, Фрейя… что ты наливаешь?
– Коктейль! Твое здоровье!
– Как тебе хорошо, Фрейя. Сама себе госпожа, делаешь что захочешь!
– Вот уж не знаю, – говорит Фрейя, протягивая ей сигареты в прозрачной коробочке. – Почему ты, собственно, так считаешь? Дела у меня хватает, работа, скажу тебе, тяжелая, не думай, что я танцую на розах. Иногда до смерти устаешь от всего. Опперман. Отец. Короче говоря…
Она затягивается сигаретой, бросается на оттоманку, выпуская колечки дыма.
– Опперман, в сущности, мерзавец. Он страшно богат, мог бы содержать меня, если бы хотел, а не взваливать целый ресторан на мои плечи. Но для этого он слишком скуп. Сначала дело, потом уж удовольствие. Что говорить, жалованье у меня хорошее. Но он все же скуп и мелочен до отвращения. Они все мерзавцы. Опперман не единственный. Судья, например. Как он обхаживал мою младшую сестру Фриггу, когда ей еще и пятнадцати не было! Тьфу!
Фрейя хватает куклу, изображающую Оппермана, и швыряет на пол.
– Нет, мне далеко не так прекрасно живется, как ты думаешь. И тут еще отец со своими грехами, обращением к богу и всякой чепухой. А что у меня есть в жизни, Магдалена?
Фрейя поворачивается на бок, стряхивает пепел с сигареты и выплевывает крошку попавшего в рот табака.
– Меня любят, да? Да, я пью коктейли с лейтенантом Карриганом или с майором Льюисом, и с идиотом Пьёлле Шиббю! И они болтают свой обычный вздор: «Ты прелесть, Фрейя! Ты шикарная дама!» А когда очень уж разогреются: «Я люблю тебя! Да, я очень влюблен, правда, правда… enchanted, enchanted, dear love! [24]24
Очарован, очарован, дорогая! (англ.).
[Закрыть]» Ну уж спасибо. Вначале-то я почти верила этому.
Фрейя понижает голос и тушит сигарету о дно пепельницы:
– Нет… есть кое-что получше – выйти на улицу и изобразить из себя юную невинность. Это бесподобно. К тебе подходит застенчивый юнец и попадается на удочку… такой милый, такой пугливый, жаждущий испытать настоящую страсть.
Фрейя щелкает языком и мечтательно закрывает глаза. К своему изумлению, она слышит, что Магдалена полностью с ней согласна, и бросает на нее удивленный и испытующий взгляд.
Магдалена краснеет, и подруги начинают поверять друг другу свои тайны.
– Да, вот тогда чувствуешь, что живешь на свете, – говорит Фрейя. – И снова чувствуешь себя молодой. И свободной. Как будто начинаешь все сначала, не правда ли?.. Но я-то думала, что для тебя все это прошлое, Магдалена. Ты вдова, у тебя дети. Да, кто-то мне говорил, что ты обручена с Фредериком? Или с кем другим?
– Не то чтобы обручена. – Магдалена снова краснеет. – Я… я просто поиграла с ним немного.
Фрейя встала, улыбаясь, взяла Магдалену за руку и сказала:
– Ты все такая же. А я-то думала – вдова и вообще!.. И ты бесподобно выглядишь! Не скажешь, что ты моешь лицо зеленым мылом! Или у тебя такая кожа от природы? Да вы все сестры красивые, и ты, и Лива, правда, Томеа нет, но Альфхильд становится просто очаровательной. Ужасно жаль, что она… Ну, твое здоровье! Выпьем эту и еще одну, тогда в голове зашумит так следует. А потом примем вид глупых овечек. Посмотришь, у меня это здорово выходит! И отправимся на вечернюю прогулку!
Фрейя потягивается и делает несколько па по покрытому ковром полу, шаловливо напевая:.
Было морозно и звездно. Фрейя поежилась от холода и крепко сжала руку Магдалены:
– Ой, да ведь сейчас зима. Не разыскать ли нам лучше Пьёлле и Оппермана или других взрослых мужчин? – Она внезапно остановилась: – Слушай! Не сбегать ли мне в офицерскую столовую узнать, там ли Карриган и Льюис? Они хорошие парни! Льюис чудовищно богат, у него целая железная дорога. Он одно время путался с женой Пьёлле, но больше не хочет, потому что она прилипла к нему, хочет разводиться, снова выйти замуж, и все такое. – Фрейя захихикала: – Он предпочитает меня, говорит, что я прелестна. Он забавный. Называет меня ликерной конфеткой, смешно, правда?
– А не отложить ли нам до следующего вечера, когда мы получше принарядимся? – предложила Магдалена.
Она не могла не думать о Фредерике. Не хотела ему изменить. Ей только хотелось посмотреть на жизнь и втайне провести вечерок, как ей вздумается, тем более что для этого представился случай. Томеа начала снова приходить в себя и пообещала присмотреть за детьми и за стариком. Нет, Магдалена не хотела изменять Фредерику.
Они спустились к пристани. На площади перед магазином Шиббю стояла группа матросов.
– Хелло! – крикнули оттуда. И вдруг женщины оказались в центре группы. Бледный молодой человек в роговых очках молящим тоном что-то сказал Магдалене и обнажил ряд зубов под маленькими усиками. Остальные захохотали, и Фрейя перевела, что он спрашивает, нет ли у Магдалены грелки для чайника.
– Да, маленькой грелочки, – повторил матрос. – У меня есть чайник с чудесным чаем, но в эту проклятую морозную погоду он остыл.
Фрейя что-то сказала по-английски, и это вызвало бурю веселья.
– Я спросила, не скудно ли ему без его старой бабушки, – сказала Фрейя. Она подтолкнула Магдалену локтем и предложила идти дальше. – Нечего стоять с этими парнями в такой холод, – сказала она. – Пойдем куда-нибудь, где не придется стучать зубами.
К пристани причаливало судно. Шхуна.
– Пойдем посмотрим, что там за ребята, – сказала Фрейя.
С затемненного судна раздавались крики, на которые отвечали с пристани. Низкий и твердый голос на борту отдавал приказания. Магдалена вдруг остановилась, прислушалась, открыв рот. Голос Фредерика? Она отпустила руку Фрейи и быстро подбежала к краю пристани. Сердце ее ступало.
– Что с тобой? – удивленно спросила Фрейя.
Да, конечно, это был «Адмирал». Как в лихорадке она слышала, что кричат о заболевшем человеке, о госпитале. Боже мой… не заболел ли Фредерик?
Нет, она его увидела. На нем была светло-серая куртка, меховая шапка и большие перчатки.
– Это он! – заикаясь, проговорила Магдалена.
– Кто? Твой возлюбленный? Вот как! Теперь ты испортила нам всю обедню, – с легким упреком сказала Фрейя. – Скажите, вдруг ее принц вернулся.
Но по голосу Фрейи чувствовалось, что она растрогана.
– Ну и что же? – спросила она.
Фредерик увидел Магдалену, спрыгнул на берег и подошел к ней. Он онемел от волнения, она заметила, как дрожит его грубая рука в ее руке. Не промолвив ни слова, он повел ее на судна, помог перелезть через поручни и привел в свою каюту. Здесь было тепло и светло. Фредерик запер дверь и сказал дрожащим голосом:
– Магдалена… ты… сдержала слово?
Они сели на койку. Раздался страшный стук в запертую дверь… Часовщик Понтус жалобно причитал:
– Где это видано? Запирать дверь от своего судовладельца!
Фредерик, выругавшись, открыл дверь. Часовщик был очень возбужден, шнурочки усиков так и ходили под раздувающимися ноздрями, он был похож на Гитлера.
– Изволь объяснить! – кричал он. – Разве ты не должен был идти из Абердина прямо к Вестманским островам? Что тебе тут делать? Задерживает рейс и упускает шансы для фирмы только ради того, чтобы обнять девку!
Фредерик был очень спокоен.
– Сядь, Понтус, – сказал он. – Не кричи, словно бентамский петух, которому прищемили хвост! Я был вынужден прийти сюда, у одного матроса аппендицит. Это ближайший порт.
– Но поторапливайся же! – сказал Понтус и гневно затопал ногами. – Нельзя терять время. Каждый день стоит мне целого состояния!
Фредерик вынул из шкафчика бутылку рома и налил в три рюмочки.
– Мы уходим на рассвете, – сказал он. – Я уже нашел замену больному. Ваше здоровье!
Магдалена не отрываясь смотрела на Фредерика. У нее в глазах стояли слезы. Как он изменился! Стал словно шире в пледах, тверже. Его неуверенность, то, что напоминало об Улофе, как ветром сдуло. Она гордилась Фредериком. Это уже не внимательный и послушный ученик Ивара, а вполне самостоятельный человек, сам себе господин.
Подавив приступ чиханья и вытерев глаза, Понтус сказал:
– Я пережил ужасное время.
– Волновался? – спросил Фредерик, нетерпеливо подняв голову.
– Да, и это, – печально согласился Понтус. – Но я имел в виду совсем другое. Могу вам об этом рассказать, а то кому же, черт возьми, расскажешь? Никто ведь не интересуется моими делами, все только или завидуют, или злорадствуют.
Он съежился и чуть не заплакал.
– Меня обманули! Обманула проклятая стерва, с которой я в минуту непростительной глупости обручился! Это Ревекка, она работает у меня в магазине. Вы, может быть, и не знаете эту стерву? Она красивая, и я с ней жил, хе-хе. Было решено, что мы поженимся. Вы понимаете, что денег на приданое я не жалел. Она прямо-таки утопала в украшениях и тряпках. Но в один прекрасный день она объявляет, что обручилась с одним адъютантом.
Понтус громко хихикал и почесывался.
– Обручилась! – повторил он. – С адъютантом! Как мило, не правда ли? Тьфу… Она вся стоит дешевле будильника. Тьфу! И к тому же воровала. Не то чтобы крупно, но…
– Но какая удача, что ты с ней разделался! – сказал Фредерик, тихонько подталкивая Магдалену.
– Удача! – с волнением произнес Понтус и протянул рюмку за очередной порцией рома. – Удача? Не то слово, Фредерик. Я чувствую себя как человек, которого поставили к стенке, чтобы расстрелять, но в последнюю минуту помиловали! Именно так.
И прибавил, обнажив свои длинные зубы:
– А приданое, милые мои дети, ей пришлось вернуть. Тут уж никакого пардону.
Понтус пил одну рюмку за другой и быстро заснул. Фредерик положил его на свою койку и задернул полог.
– Вот мы и вдвоем, Магдалена, – сказал он и хотел посадить ее к себе на колени. Но она тихонько отвела его руки и, поймав его взгляд, сказала:
– Нет, Фредерик. Сначала нам нужно поговорить.
Взгляд Фредерика сделался колючим. Она невольно съежилась под этим взглядом.
– Разве ты?.. Разве ты не моя? – угрожающе спросил он. Уголки рта у него дрожали.
– Я не та, какой ты меня считаешь, – жестко сказала Магдалена.
– Ты изменила мне? – тихо спросил Фредерик.
– Нет. – В голосе Магдалены звучал страх.
Фредерик внезапно поднялся, до боли сжал ее руки, притиснул к стене и, глядя ей в упор в глаза, процедил сквозь зубы:
– Попробовала бы ты!
– Пусти меня! – в ужасе сказала Магдалена.
– «Нет!» – передразнил Фредерик. – Но, может быть, намеревалась?
Он отпустил ее руки, отбросил их. Лицо его было бледно, в глазах горел огонь мщения.
– Фредерик! – воскликнула она. – Фредерик! Я не узнаю тебя! Ты так изменился! Слышишь! Я… я только не хотела быть нечестной перед тобой! Я изменила бы тебе, если бы ты не пришел сейчас! Называй меня как хочешь! Я… ты мне казался совсем другим… Фредерик!
– Ты несешь чепуху! – сказал Фредерик, опускаясь на скамью. Он вытер вспотевший лоб. Но вдруг ударил своей большой загрубевшей рукой по столу:
– Сказать, что я думаю о тебе? Ты сама не знаешь, чего хочешь. То я недостаточно хорош для тебя, то ты недостаточно хороша для меня. Но этому теперь конец. Слышишь? Перед тобой человек, для которого ты – все. Он думает только о тебе, хочет быть только с тобой, он копит деньги, чтобы ты и твои дети могли на них жить. Он хочет жениться на тебе и жить с тобой до конца своих дней! И если ты скажешь ему только «может быть», то он… Он не забудет тебя, но выбросит тебя из своего сердца!
Магдалена встала перед ним на колени, схватила его руки, прижала их к губам, страстно целовала, впиваясь зубами в суставы, изо всех сил подавляя рыдания. Поднявшись, сказала сдавленным голосом:
– Я никогда не изменю тебе, Фредерик! Ты тот, о ком я давно тосковала! Мы поженимся, Фредерик… Когда? Ах, если бы сегодня!
Он поднял ее и посадил к себе на колени, их преданные взгляды встретились, она прошептала ему в ухо:
– Я хочу иметь от тебя ребенка. И это произойдет сегодня ночью. Мы будем вместе всю ночь. А этот труп стащим на берег!
Фредерик разразился громовым хохотом:
– Давай поскорее выбросим отсюда труп, время терять нельзя.
В эту ночь Магдалена домой не вернулась. Томеа проснулась часов в семь утра и обнаружила, что ее постель пуста. Дети крепко спали. Но где Альфхильд? В последнее время Альфхильд начала рано вставать и бродить вокруг дома. Однажды утром она даже спустилась в город и пришла домой с пакетом конфет, которые ей дали в кредит у Масы Хансен.
Томеа вышла из дому, обошла двор. Дул западный ветер, мороза как не бывало, воздух мягкий, туманный. Альфхильд нигде не слышно и не видно. Но… – вдруг издалека послышался ее голос… она как будто говорила с кем-то и громко смеялась. Звуки доносились со стороны болота, и вдруг Томеа словно молнией ударило подозрение: «Энгильберт! Конечно же, Энгильберт!»
Она немного постояла, открыв рот и сжав руки. Потом быстро и осторожно направилась на звук.
Так оно и есть. Две бредущие в тумане спины – это Альфхильд и Энгильберт. У него на плечах нет корзины с мясом. Он, наверное, больше не работает у Оппермана. И не живет у фру Люндегор. Просто бродит где попало, живет где-то поблизости. Может быть, в пещере троллей.
Обе фигуры исчезли в тумане. Томеа ускорила шаг и увидела их снова. Она хотела было окликнуть Альфхильд, но внутренний голос сказал ей: «Не кричи, не спугни их, а то они исчезнут».
Красные круги плавали в воздухе перед глазами Томеа. Голова горела как в лихорадке, кровь стучала в висках. Она этого ждала. Она знала, что этот час пробьет.
Она услышала крики лисиц. Показались три первые длинные клетки. Альфхильд и Энгильберт по-прежнему шли быстро. Томеа снова чуть было не окликнула их. Вот! Они исчезли за клеткой. Она бросилась бежать, изо всех сил стараясь бежать бесшумно. Добежав до клетки, остановилась. Надо было унять свое громкое дыхание. Энгильберт и Альфхильд стояли и разговаривали приглушенными голосами, потом Альфхильд сказала громко:
– Ты же обещал!
Он зашикал на нее и проговорил запинаясь:
– Если ты будешь так кричать, ты вообще ничего не получишь!
И легкий звук, которого ждала Томеа: писк рта, закрываемого рукой. Вот так!
Томеа вдруг подходит к ним. Энгильберт отпускает Альфхильд. Несколько мгновений он и Томеа не отрываясь смотрят друг на друга. Альфхильд приводит в порядок платье и упавшие на лоб волосы. Она снова подходит к Энгильберту и жалобно говорит:
– Так дай же, что ты обещал! Слышишь!
– Томеа! – шепчет Энгильберт. – Я знал, что ты здесь. Я чувствовал, я все время спиной ощущал твой взгляд.
Она видит, что его взгляд исполнен желания, как это бывало часто и раньше. Его улыбка говорит о том, что он в ней уверен.
– Иди домой, Альфхильд! – говорит Томеа. – Иди, девочка, и сейчас же!
– Да, но он обещал!..
– Ты получишь шоколад дома, если сейчас же уйдешь! – говорит Томеа. В ней горит пламя, голос дрожит.
Альфхильд переводит взгляд с одного на другую, делает прыжок и бежит к дому.
– Томеа! – шепчет Энгильберт.
Томеа наклоняет голову. Он приближается к ней, но она отступает и вдруг поворачивается и бежит от него.
– Томеа! – кричит он и жалобно, и угрожающе. Она слышит его шаги за собой, бежит еще быстрее, ее ноги хлюпают, разбрасывая брызги… она скользит и падает, но вскакивает прежде, чем он успевает догнать ее.
Теперь он спотыкается, одна нога у него ушла глубоко в илистую яму, вот и другая ушла по колено. Томеа снова его опередила, у нее есть время оглядеться и понять, где она – в самой середине болота! Давно она здесь не была, но с детства знает это место как свои пять пальцев и прекрасно помнит, как выбраться на твердый травяной холм среди болота. Этот холм называется Куликовым островом.
Она немного замедляет бег. Энгильберт поднялся на ноги и продолжает преследование. Она прыгает с кочки на кочку. В одном месте был большой кусок твердой земли, поросший травой, летом там обычно паслись овцы. Но сейчас его затопило, и он похож на озеро. Она бежит через озеро, вода ей только до колен. И снова она прыгает и бежит, пока наконец не достигает Куликова острова. Здесь она останавливается и оглядывается.
Она не сразу обнаруживает Энгильберта. Он снова попал в илистую яму, барахтается на четвереньках, пытаясь высвободиться из вязкой тины. Работает руками и ногами, как пловец, бросается вперед, перевертывается на спину. И наконец… Она с дрожью видит, что он высвободился и поднялся на ноги. Чувство ужаса и напряженного волнения пронизывает все ее тело. Она стоит, выпрямившись во весь рост. Видит ли он ее? Она громко засмеялась, подумав: «Отсюда ты живым не выберешься! А ну, попробуй!»
Энгильберт приближается к ней по прямой, но медленно, всюду опасные ямы, он ведет себя теперь осторожнее, оглядывается и пробует почву ногой, прежде чем шагнуть. Но вот он разбежался и прыгнул… Смелый прыжок, но удачный, под ногами у него твердая почва. Новый прыжок! Тоже удачный.
«Давай, давай», – думает она, стиснув зубы.
Туман немного рассеялся, на востоке образовалось круглое пятно из всех цветов радуги – солнце вставало. Энгильберт и Томеа оказались так близко друг от друга, что могут обменяться взглядом. Энгильберт улыбается, задыхаясь, и торжествующе кивает ей, разгоряченный напряжением и вожделением. Теперь их разделяет всего десять шагов. Но это пространство – светло-зеленая трясина, она не выдержит не только человека, но даже овцу. Томеа это знает. Она однажды своими глазами видела, как здесь утонула овца. Она видит, что Энгильберт собирает силы для нового прыжка, нацеливается на кочку в центре трясины. Он сжал губы, наклонился вперед, согнул колени, прыгнул. И вдруг по плечи очутился в мягкой податливой тине.
Томеа издала хриплый крик. Она не может произнести больше ни звука, невольно бросается на землю и ползет к трясине. Но голова тонущего уже исчезла, трясина сомкнулась словно бы с легким вздохом, виднеется только черный след, но и он исчезает. Томеа медленно отползает назад. Она обессилена, оглушительный свист наполняет ее уши. Измучившись, она падает на мокрую траву и медленно приходит в себя. Свист затих, воцарилась всепоглощающая тишина. Прямо перед ней что-то светится в тумане – раскаленное красное колесо с ободком всех цветов радуги.
Томеа лежала на Куликовом острове, пока не отдохнула. А потом медленно направилась домой. Сквозь тающий утренний туман вырисовывался силуэт хутора, из тумана возникали мохнатые крыши, за пеленой тумана и недвижного торфяного дыма они казались темными. Здесь под самой крышей в восточной части дома Томеа спала всю жизнь. Это, собственно, не комната, а глубокий альков, но теперь она уступила его Магдалене и ее детям и перебралась в кухню. Сейчас у нее одна мысль, одно-единственное желание – забраться на свое старое место, свернуться клубком, остаться одной в темном алькове под поросшей травой покатой крышей.
