Текст книги "Избранное"

Автор книги: Вильям Хайнесен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

2

Лива сидела на палубе маленького почтового судна «Морской гусь». Она сидела на грузовом люке, закутавшись в толстый черный плед и прислонившись спиной к теплой трубе. Капитан Фьере Кристиан посоветовал ей занять это место и дал ей мешок с ветошью, на которую она и уселась. Плед она получила в подарок от Оппермана, он послал его на судно вместе с коробкой конфет и записочкой:

«Счастливого пути! С наилучшими пожеланиями. М. О.».

Лива испытывала чувство освобождения, уехав из Котла. Она была довольна, что привела свой замысел в исполнение, хотя многие не советовали ей в опасное военное время пускаться в такой путь. Маленький рейсовый пароходик, курсировавший по открытому морю, на прошлой неделе подвергся воздушному нападению, его обстреляли из пулеметов, и он с большим трудом добрался до гавани. Но после письма, которое она недавно получила от Юхана, ей нужно было во что бы то ни стало увидеть его и поговорить с ним.

Длинное письмо, которое она послала ему сразу же после похорон Ивара, очень его огорчило. Может быть, было неумно с ее стороны рассказывать обо всей этой чепухе с Опперманом и его женой. Во всяком случае, она написала неудачное письмо. Вот поговорит с Юханом сама и все уладится.

Лива с удовольствием вдыхала свежий морской воздух: На какое-то мгновение ей показалось, что она вернулась в детство. Иногда ей удавалось отогнать все горестные мысли и только чувствовать, что она существует… ощущать свое тело, биение сердца, развеваемые ветром волосы… Она наслаждалась, сплетая руки, прижимая пальцы ног к подошвам, полной грудью вдыхая воздух, зевая – да, она существует, она живет. Отдавшись этому приятному чувству, она уютно укуталась пледом и не могла удержать улыбки, вспомнив о том, какая неожиданная суматоха поднялась утром при ее отъезде.

Магдалена провожала ее, но пришел Симон-пекарь, и Магдалена исчезла не попрощавшись. А когда Лива прощалась с Симоном, новый посыльный Оппермана Фриц принес ей сверток… Симон сам принял его и передал ей, не имея никакого представления ни о том, от кого он, ни что в нем.

И вот суденышко, пыхтя, вышло из узкого фьорда и городские дома и улицы медленно задвигалась… а там, на холме, перед магазином Масы Хансен, стояла Магдалена и махала носовым платком… И еще один человек махал ей на прощание. Опперман стоял на террасе своего дома и размахивал флагом. Настоящая обезьяна. На него просто невозможно сердиться, слишком уж он смешон и наивен.

Но вот город скрылся в дыму и тумане, перестал быть реальностью, длинный фьорд свернулся и стал невидим, и, наконец, гора на берегу растаяла в голубом далеке и остались только ботик и пустынное море.

Лива ощущала лицом холодный воздух, а спиной – покалывающий жар. Небо на востоке становилось серо-красным, а у чаек, следовавших за ботом, полиловели крылья. И море стало мягкого лилового цвета. На мгновение Ливу пронизало глубокое, несказанное счастье веры, счастье, которое выше радости и горя. Она испытывала смиренную благодарность к Симону, проповеди которого пробудили ее к духовной жизни и таким удивительным образом придали смысл ее существованию, ее жизни и смерти. Нерушимые узы духа связывали ее с этим сильным человеком. Она гордилась тем, что ей выпало на долю рядом с ним бороться за царствие божие. Вначале она его боялась, считала жестоким, беспощадным. Но после того случая, в день похорон, когда она встретила его на дороге и узнала, что и у него бывают минуты слабости, что и ему трудно преодолеть себя, победить сомнения и грех, подавить зло в себе самом, она стала понимать его лучше, чем раньше.

Юхан встал с постели. Он сидел на складном стуле в углу маленькой веранды, перед ним стояла немолодая сестра милосердия в черном одеянии и взволнованно разводила руками. Красные пятна покрывали щеки и лоб Юхана. Он был в праздничном костюме и благоухал мылом и бриллиантином. Сестра бросила на Ливу оскорбленный взгляд и, уходя, резко тряхнула головой. Лива догадалась, что Юхан встал с постели против воли этой сестры, а может быть, без ее ведома. Они были не одни. В другом углу веранды сидел пожилой человек с сухим как пергамент лицом и жадными глазами смотрел прямо перед собой.

Юхан встал и взял Ливу за руку.

– Спасибо, что приехала, – сказал он. – Я так беспокоился, не случилось ли с тобой чего. Как ты добралась?

– Прекрасно, – ответила Лива.

Юхан наклонился, поправляя стул.

– Надо немножко поднять спинку, – сказал он. – А то прямо лежишь на нем. Такой нелепый стул.

– Давай помогу, – сказала Лива. – Вот так. Теперь ты можешь сидеть как следует.

Мужчина в другом углу издал звук, похожий на подавленный смех. Лива испуганно посмотрела на него, но он сидел по-прежнему, тараща свои колючие, выпученные глаза.

– Не обращай на него внимания, – сказал Юхан, не понижая голоса. – Он всегда вот так сидит. У него не все дома. Он старый и глухой.

Голос Юхана был до ужаса невыразителен. Он говорил коротко и отрывисто.

– Спасибо, что пришла, – повторил он, не глядя ей в глаза.

Она подвинулась ближе к нему и взяла его за руку.

– Милый, – сказала она, ища его взгляд. – Я должна была приехать… Чтобы ты сам увидел, что…

Она улыбнулась и покачала головой. Глупая история с Опперманом показалась ей теперь такой далекой и не имеющей к ней никакого отношения. Не стоило и слов на нее тратить.

Юхан кивнул, отвернувшись, и закрыл глаза. Руки у него были холодные, влажные, а виски под пышной копной волос покрылись потом.

– Ты ведь не сомневаешься во мне? – спросила Лива и сжала его руку.

Юхан отвечал медленно, не открывая глаз:

– Я так много думал о тебе, Лива, о нас двоих вообще. Я ни о чем другом, кроме тебя, не думаю, ни днем, ни ночью.

У старика в углу начался новый приступ смеха. Лива невольно вздрогнула.

– Юхан! – шепнула она. – Почему ты не смотришь на меня?

Юхан открыл глаза, но его взгляд по-прежнему избегал ее.

– Ты не спрашиваешь, как я себя чувствую, Лива, – глухо проговорил он. – Гораздо лучше. Доктор считает, что я скоро буду в силах перенести операцию. А если перенесу, то… Многие выздоравливают после такой операции. Я верю в нее, Лива! Я верю, нет, я чувствую, что буду здоров!

Он быстро прибавил:

– Ты понимаешь, я говорю тебе все это потому, что это самое главное. Самое главное – буду я здоров или нет, правда? Ведь зачем тебе меня ждать, если все пойдет прахом… Я совсем не требую этого, Лива! Тебе незачем ждать безнадежно больного!

Он распрямил плечи, жестко откашлялся и вдруг взглянул ей в глаза:

– Я живу, видишь! Я буду здоров! Я вернусь! Ты не раскаешься, что ждала меня, Лива!

В голосе Юхана звучало что-то похожее на угрозу, взгляд был жесткий. Сумасшедший старик смеялся и кривлялся в своем углу. Лива была в растерянности.

– Юхан! – с упреком сказала она. Юхан безжалостно сверлил ее взглядом, она не могла его выдержать и опустила глаза.

– Чего ты боишься, Лива? – глухо спросил он, сжимая ее руки.

– Ты не веришь мне, – тихо ответила Лива. – Ты веришь отвратительной сплетне!

Она опустила голову, подавляя рыдание. Он с трудом поднялся и встал перед ней на колени, взял обе ее руки в свои и хриплым голосом произнес:

– Я верю тебе, Лива! Слышишь! Я должен верить в тебя. И в себя тоже. Иначе полная безнадежность! Ты знаешь, что ты для меня? Все!

В гостиной за верандой кто-то играл на фисгармонии. Старик поднялся и ушел туда. После ухода странного безумца Лива почувствовала себя свободнее. Она наклонилась и прижалась щекой к щеке Юхана.

– Родной мой, – сказала она, стараясь говорить самым будничным тоном. – Ты можешь быть спокоен. Посмотри на меня! Я не собираюсь защищаться. Я верна тебе и буду верна, что бы ни случилось. Я непоколебима, Юхан. Ничто, ничто не разлучит нас! Даже смерть!

Она сжала его голову и твердо сказала:

– Мы будем жить в Иисусе Христе, правда?

Юхан не ответил. Их взгляды встретились. Он был очень взволнован. Лива же очень спокойна. Но и Юхан начал успокаиваться. Он снова сел на свой стул.

– Прости меня, я погорячился, – сказал он. – Но подумай, каково мне лежать здесь одному и знать, что ты там совсем беззащитна. И что я ничего не могу сделать, чтобы защитить тебя. Конечно, соблазнов много, Лива, когда девушка молода и хороша собой, как ты, и было бы слишком требовать от тебя…

– Для меня соблазны не существуют, – сказала Лива, выпрямляясь.

В дверь просунулась голова сестры милосердия:

– Юхан Хермансен! Доктор здесь, он очень сердится, что вы встали.

Послышался голос доктора, и он тоже показался в двери:

– Юхан Хермансен, что это такое?.. Ах, у вас гостья. Да, но вы нарушаете предписания… этого нельзя делать, в особенности теперь, когда… наметилось некоторое улучшение. Мы должны следить, чтобы не было рецидива.

Доктор бросил на Ливу неодобрительный взгляд поверх очков. Сестра хотела помочь Юхану подняться, но он встал без ее помощи. Он был очень бледен, белки его глаз налились кровью. Они посмотрели друг другу в глаза, на секунду он прижал ее к себе.

– Я приду завтра в приемные часы, – сказала она.

Доктор повернулся к Ливе:

– Вы его сестра?

– Нет, невеста.

Доктор вздохнул:

– Невеста, вот что…

– Что вы думаете, доктор?.. – Голос Ливы осекся, и она не смогла договорить.

Доктор увел ее в глубь веранды. Раза два вздохнул, прежде чем ответить.

– Гм, да… В сущности, положение вашего жениха не так уж плохо. Правда, затронуты оба легких, но одно можно еще спасти. Мы пытаемся сейчас остановить болезнь… Понимаете? Это цель так называемой торакопластической операции. Мы делаем все, что можем. Самое главное – поддерживать в нем мужество.

Доктор окинул Ливу испытующим взглядом:

– Ваш жених слишком нетерпелив, он, наверное, слишком много думает, не правда ли? От своих мыслей он теряет аппетит. Лежит и терзает сам себя. Это нужно из него выбить, фрекен! Согласны? Кстати, вас проверяли на туберкулез? Вот как, у вас минус. Смотрите не заразитесь! Ваш жених именно сейчас очень опасен в этом отношении.

Доктор торопился.

– Посмотрим, посмотрим, – заключил он.

Лива провела беспокойную ночь в переполненной гостинице в порту. Она спала на диванчике в ресторане, и ей еще повезло: у нее была крыша над головой во время такого острого жилищного кризиса. Она встала рано утром, выпила чаю, вышла из гостиницы и стала наудачу бродить по туманным улицам, по которым, так же как и у них дома, маршировали солдаты и двигались армейские машины. Так странно – ни одного знакомого лица. Все молодые женщины были в цветных головных платках. Очевидно, такова мода в этом городе.

Лива долго шла вдоль берега и наконец увидела серое здание больницы для туберкулезных, в которой лежал Юхан. На крыше сидели чайки. А на сонной воде качалось несколько гагар. Лива спустилась к воде, села на камень. Из больничной кухни вышла девушка и стала кормить кур. Чайки слетели с крыши и, крича, закружили над курами.

Заморосил дождь. Лива поднялась и пошла обратно в город, покрытый серой пленкой мелкого дождя и дыма. Узкие грязные улицы кишмя кишели солдатами в касках и закамуфлированными военными машинами. На некоторых солдатах были противогазы.

Ливу одолевала усталость, хотелось спать. Было всего десять, прием посетителей в больнице начнется только через пять часов. Начался ливень. Она вернулась в переполненную гостиницу и нашла свободное местечко в уголке ресторана. Вокруг шумели моряки, распивавшие пиво. До нее долетали отдельные слова, обрывки фраз, лишенные всякого смысла. Ей вдруг показалось, что она сидит на веранде больницы и ждет Юхана, она смотрела на голые стены, давно потерявшие свой первоначальный цвет от частого мытья, на подоконники без цветов и слышала, как фыркает глухой старик. Но вот вышел Юхан, загорелый, в дорожном костюме, в штурманской фуражке с блестящим козырьком. «Пошли!» – весело сказал он, взяв ее за руку, и она поднялась с легким радостным криком.

Лива почувствовала чью-то руку на плече и проснулась. Это была официантка, очень молоденькая и худенькая.

– Здесь спать нельзя, – сказала она. – Пойдем, я найду тебе местечко получше!

Она привела Ливу в темную комнатушку при кухне:

– Вот ложись на мою кровать.

– Большое спасибо, – сказала Лива. Легла одетая на кровать и сразу же уснула.

Внезапно Лива проснулась. Ей снова приснилось, что она сидит и ждет Юхана, но вместо жениха пришел Опперман, по-отечески укутал ее большим пледом и сказал: «Ждать, ждать, всегда ждать!»

Она вскочила. В комнатушке было темно, хоть глаз выколи, из кухни несло густым чадом. В ее ушах еще звучал голос Оппермана: «Ждать, ждать». Было уже два. Слава богу, она не проспала часы приема в больнице… Что бы подумал Юхан?

Добрая девушка принесла Ливе воды умыться и полотенце.

– Я устрою тебя на ночь на чердаке, – сказала она. – Там хорошо. Я сама сплю там иногда. А что ты делаешь в городе? Ищешь место?

Причесываясь перед осколком зеркала, Лива рассказала ей, зачем она здесь. Девушка жалобно прищелкнула языком:

– Если он лежит там, значит, он очень болен.

– Очень, – подтвердила Лива. – Какое же у меня сонное и помятое лицо!

– Я принесу тебе чашку крепкого кофе, – сказала девушка. – Время еще есть, это тебя подбодрит.

Лива с благодарностью выпила обжигающий напиток, приправленный чем-то пряным, очень крепкий, и щеки у нее запылали.

– Разыщи меня, когда вернешься, – сказала девушка. – Меня зовут Марта.

– Спасибо, Марта.

Лива поспешила в больницу. Дождь перестал. Длинная, блестящая от влаги дорога отливала всеми цветами радуги. Из солдатских бараков доносилось щебетанье волынок. На мысу, где находилась больница, сияло солнце, отражаясь в окнах веранды.

У входа сестра милосердия беседовала с очень бледной женщиной в черном. Сестра одной рукой держалась за ручку двери. Лива слышала, как она сказала:

– Но это же чудесно, что он на небе встретит сестренку и братишку, которые ушли туда раньше, подумайте об этом, фру Ольсен. – Старая женщина не ответила, а только чуть-чуть пошевелила губами, глядя перед собой потухшим взглядом.

Сестра кивнула Ливе, как знакомой.

– Невеста Юхана Хермансена, – любезно сказала она. – Он просил передать вам… Но войдите. Нет, не пугайтесь, ничего не случилось. Это просто… письмо.

На мгновение она исчезла и вернулась с письмом. Лива быстро разорвала конверт.

«Мой друг, я решил просить тебя не приходить ко мне сегодня. Для меня такая большая радость, что я видел тебя вчера. Я спокоен и уверен в тебе, знаю, что ты не изменилась. Имей только терпение, еще немножко, и я поправлюсь. Не сердись за то, что я прошу не навещать меня. Это ради тебя, я не хочу, чтобы ты заразилась в больнице, где много заразных больных. Поэтому-то я и встретил тебя вчера на веранде. Было чудесно видеть тебя, говорить с тобой, этим я буду жить долго. Мы будем писать друг другу, как всегда.

Твой Юхан».

Лива сложила письмо. Сестра серьезно посмотрела на нее и подала ей руку.

– Ваш жених замечательный человек, – сказала она.

Она обернулась к вновь вошедшему. Глаза ее загорелись радостью.

– Здравствуйте, господин пастор! Добро пожаловать!

Пастор, бледный, с влажными карими глазами, принес большой букет цветов, издававших тонкий аромат, который на мгновение вытеснил резкий запах карболки. Лива все еще держала сложенное письмо в руках. Она была в растерянности. «Цветы, – подумала она, – конечно, надо купить свежих цветов Юхану».

В цветочном магазине были только овощи и цветы в горшках. Выручила Марта. Она была знакома с юношей, который работал у садовника; достаточно ему позвонить, и все будет в порядке. Лива получила большой букет цветов бесплатно, и юноша вызвался сам отнести его в больницу, Лива прикрепила к букету письмецо. Она хотела дать юноше на чай, но Марта подтолкнула ее локтем и сказала:

– Не будь дурой, ему полезно пробежаться. – Юноша смотрел на Марту с доверием и обожанием.

– Это твой брат? – спросила Лива.

– Нет, это сопляк, который ездит на велосипеде по моим поручениям, – засмеялась Марта. Она потащила Ливу по узкой и шаткой лесенке. На самый верх, на чердак, вела подвесная лестница. Марта открыла люк, и они влезли в очень низкую, но светлую чердачную каморку. В углу лежал старенький матрац, а под окном стояла пустая бутылка и два запыленных стакана.

– Смотри, как здесь уютно и тихо, – сказала Марта. – Теперь ты дорогу знаешь. Пойдем вниз, поешь чего-нибудь, ты, наверное, голодна и устала. Плохо с твоим возлюбленным, Лива? Ты его ужасно любишь, да?

Марта сочувственно смотрела на Ливу:

– Он первый у тебя? Действительно первый? А если он умрет? Что тогда? Будешь ходить в черном? Как вдова? Ну вот, разревелась…

– Чепуха, я не реву.

– Ревешь. – Марта жалобно всхлипнула и взяла Ливу за руку. – Ты похожа на одну киноактрису, у нее тоже была настоящая любовь, – сказала она с нежностью. – Точь-в-точь, Лива. Будь я такой красавицей, как ты, я бы пошла в киноактрисы.

Марта зевнула и похлопала себя по губам:

– Ну, пойдем, поешь!

Ливе есть не хотелось.

– Ты такая зареванная, – сказала Марта. – Я принесу тебе кофе и хлеба сюда!

Она приподняла люк и, насвистывая, стала спускаться.

Лива рано легла спать в чердачной каморке. Она перечитала письмо Юхана, спрятала его на груди и потушила коптившую стеариновую свечу. В густом мраке она дала волю слезам. Плакала и молилась, пока сон и усталость ее не сморили. Мрак заполнился искорками, цветами, голосами и звуками беспокойного дома. Но вот открылся люк в полу.

– Это я, – сказала Марта. – Ты спишь, Лива? Можно я побуду у тебя? В моей комнате сидят надоедливые и мертвецки пьяные мужики. Они мне осточертели… Тьфу! Давай зажжем свечу, я принесла бутылочку ликера, попробуй!

Марта разлила густую зеленую жидкость в запыленные стаканы и в предвкушении удовольствия прищелкнула языком.

– Вкусно, Лива… эту бутылку мне подарил английский офицер, я спала с ним! Ты знаешь, они мне дарят все, что я только захочу, с ними надо уметь обращаться. Мне всего семнадцать лет. Знаешь, сколько у меня было возлюбленных? Тринадцать!

Марта закурила сигарету и уселась на полу, прислонившись спиной к стене. Она покачивала стакан на ладони и тихонько насвистывала сквозь зубы.

– Но мне никто из них не нравится, – прибавила она, выпятив нижнюю губку. – Я бы предпочла иметь одного, как ты. Настоящего героя из фильма, как твой. Пусть он утонет или будет неизлечимо болен, а я буду посылать ему цветы, как ты. А если он умрет, я буду ходить в черном, в длинном узком платье, с черной вуалью и серебряным крестом на груди. Твое здоровье, Лива! Я говорю правду, каждое словечко – правда. Почему в жизни все шиворот-навыворот? Мне нравятся благородные молодые вдовы, которые идут за белыми гробами своих мужей. Это совсем не то, что глупые девки, которые ложатся с пьяными матросами и крадут у них деньги. Разве это жизнь? Послушай-ка, Лива!

Марта вдруг хриплым и дребезжащим голосом запела грустную песню о возлюбленной утонувшего моряка, которая бросает три красные розы в морскую пучину:

 
Три розы на грудь твою, милый,
за каждый год по одной,
в те годы нам счастье светило,
и целый год был весной.
 
 
Всего три коротких года
жизнь была светлой моя.
Счастье сменили невзгоды.
Я так любила тебя!
 

Марта пела, глядя на свечу. Крупные блестящие слезы катились по ее щекам. Лива смотрела на нее в изумлении, слова песни падали тяжелыми горькими каплями в ее душу:

 
Возьми эти розы, мой дорогой,
на мертвую грудь положи.
Возьми эти розы – одну за другой,
и пусть увянут они.
 

3

Ливе очень не хотелось возвращаться домой. Ей нужно было еще раз увидеть Юхана перед отъездом, поговорить с ним, услышать его голос, убедиться, что он жив.

Она решила подождать неделю. Она по крайней мере была в одном городе с Юханом и каждый день могла справляться о его здоровье.

Марта принесла ей в чердачную каморку стул и маленький шаткий столик. Здесь Лива могла спокойно писать письма своему жениху. Она встала рано, купила ручку, чернила, промокательной бумаги, несколько конвертов, блокнот и целое утро обдумывала и писала письмо. Днем пошла в больницу передать его. Как обычно, там было много посетителей. Знакомой сестры не было, но молодая няня взяла толстый конверт и обещала передать.

– Не можешь ли ты узнать, как он себя чувствует? – попросила Лива. – Я подожду здесь у дверей.

– Одну минуту! – сказала девушка и ушла с письмом.

В стеклянную дверь гостиной Лива видела веранду, где она сидела с Юханом. Теперь там сидела другая пара, молодая женщина, к которой пришел жених, или муж, или брат. В гостиной сидели пациенты и их гости, а в углу – сумасшедший старик, уставившийся диким взором куда-то в пространство.

Няня вернулась, но быстро прошла мимо Ливы, не взглянув на нее. Она, по-видимому, очень торопилась и забыла о своем обещании. Лива решила подождать, не уходить, – пока не получит ответа. Времени у нее много.

В глубине гостиной показалась сестра, в руке она держала письмо. Лива узнала большой серый конверт и похолодела от страха. Почему письмо возвращают? Почему его не отдали Юхану?

Сестра взяла Ливу под руку и отвела в маленькую боковую комнатку, где на стенах висело множество фотографий и удушливо пахло акацией.

– Сядьте, – любезно предложила сестра и усадила Ливу на маленький диванчик.

– Он… умер? – спросила Лива, ощутив внезапно ледяной холод и спокойствие.

Сестра молча кивнула. Склонив голову и сложив руки, она села на кончик стула и долго молчала.

– Да, тяжело, – проговорила она наконец. – Но вы, может быть, и не надеялись? Мы-то знали, что это вопрос времени. Но это произошло гораздо скорее, чем мы предполагали. Мы думали, что он продержится еще несколько месяцев. Ваше посещение так его обрадовало и подбодрило, вчера вечером температура у него была почти нормальная. Но сегодня рано утром у него пошла горлом кровь и наступил конец… У него не было сил сопротивляться.

В дверь постучали, в комнату осторожно проскользнула молодая сестра.

– Сестра Елизавета, – тихо сказала она, – извините, что я мешаю, но вас зовет доктор.

Сестра поднялась, положила руку на плечо Ливы:

– Подождите здесь, я скоро вернусь. Принести вам воды? Одну минуточку…

Лива сидела спокойно. Она еще не могла осознать, что произошло. Из окна был виден птичий двор. Куры беспокойно бродили по двору, у одной облезла шея и часть груди. Она была похожа на пожилую даму, которая нарядилась не по возрасту. На мгновение Ливе показалось, что у всех кур человеческие лица, усталые, красные, будничные лица, что они переговариваются женскими голосами, сдвигая головы: «Что, он умер? Правда? Когда? Сегодня утром? Он умер спокойно? Звал ли он на помощь? Подумать только! Но нам-то что до этого!..»

Няня принесла стакан воды. Лива до него не дотронулась, пить ей не хотелось. Она и не волновалась, она вся застыла, погрузилась в апатию. Рассматривала фотографии на стенах, над кроватью сестры Елизаветы. Незнакомые улыбающиеся лица. Люди на фотографиях всегда улыбаются или по крайней мере выглядят добрыми, уверенными. Люди не снимаются, когда они опечалены или в беде. Такие фотографии было бы страшно вешать на стены.

Над изголовьем кровати висело распятие – маленькая фигурка Спасителя из слоновой кости на черном кресте. Ливе показалось, что фигурка пошевелилась в полумраке, словно хотела переменить положение, и Ливе вдруг стало очень жалко замученного, беспомощного человека на кресте. Она часто видела и крест, и изображение распятого, и это лишь настраивало ее на торжественно-молитвенный лад, но на этот раз она всем сердцем сочувствовала одинокому юноше, сыну человеческому, который в муках и страхе думал, что покинут всеми, даже богом.

Сестра Елизавета вернулась, она очень торопилась и немного запыхалась.

– Примет вам от пастора Симмельхага, – сказала она, – он очень хотел бы поговорить с вами, но, к сожалению, у него нет времени. Он должен быть на важном заседании. Я ему рассказала, как вы одиноки здесь, сказала, что вы живете в гостинице Хансена… Мы считаем, что это неподходящее место для вас, и, если хотите, вам могут дать койку в Христианском союзе молодых женщин.

– Нет, спасибо, – ответила Лива. – Мне там хорошо. У меня добрая подруга, и если вы не сочтете это невежливым…

– Как хотите, – сказала сестра Елизавета, – вы вольны поступать, как вам угодно. Вы не баптистка?

– Нет, – ответила Лива, – я не баптистка.

Сестра взглянула на свои часы и протянула ей руку:

– Скоро четыре. Вы можете в семь прийти в часовню? Или предпочитаете отложить на завтра? Как вам угодно. Мы хотим помочь вам чем можем.

– Спасибо, – сказала Лива, – я вернусь к семи.

Ливе удалось незамеченной проскользнуть в каморку. Марте она расскажет потом. Она хотела побыть у гроба Юхана одна.

Большой деревянный дом, переполненный людьми, шумел и гремел, как обычно. Разговаривали, двигали стульями по полу, звенели посудой. Из какой-то отдаленной комнаты доносилось приглушенное пение, глухой топот танцующих. Лива не зажгла свечи, села на стул и уставилась в голубоватый с черным крестом четырехугольник окна. Она презирала отвратительный шумный мир с его пороками и грязью, его несчастьями и смертями. Да, поистине пора пробить часу освобождения, пусть бедные и заблудшие люди наконец поймут, что тщетно восставать против неизбежного.

Несколько позже Лива вернулась в больницу. Ветер за это время переменился, задул с севера, стоял пронизывающий холод, воздух был полон мелкими колючими снежинками, а на небе полыхало северное сияние. Очертания домов, трубы и обнаженные деревья вырисовывались черными спокойными силуэтами на бушующем небе.

В маленькой часовне было светло, сестра Елизавета и еще одна молоденькая сестра только что закрыли гроб крышкой.

– Решайте сами, хотите ли вы видеть покойного, – сказала сестра Елизавета, – но я бы вам не советовала. Это тяжелое зрелище.

Но Лива хотела попрощаться с покойным, крышку с гроба сняли, и сестра Елизавета откинула с лица белую кисею. Лива вынуждена была собрать все свои силы, чтобы не задрожать при виде мертвого лица, оно было искаженное и совершенно незнакомое, в нем не осталось ничего от живого Юхана. Глаза, нос, рот – все чужое, рот скосился, обнажив часть верхних зубов в ужасной улыбке, нос невероятно увеличился и заострился, а глаза исчезли в голубоватых глазницах. Не изменилась лишь пышная шевелюра.

Лива дотронулась до лба мертвого, он был холоден как лед. И вдруг она разразилась неудержимыми рыданиями, она слышала свое хриплое, как у астматика, дыхание, ей больно было дышать.

Сестра Елизавета подошла и взяла ее за руку.

– Прочтем «Отче наш», – сказала она. Лива не могла сосредоточиться на молитве, но наконец ей удалось остановить свои судорожные рыдания.

Лива возвращалась медленно, не торопясь. Спешить было некуда. Она смотрела в небесную глубь, северное сияние кружило прямо над ее головой тревожными сполохами, колоссальным смерчем многоцветных лучей. Она остановилась, долго созерцала это потрясающее зрелище и сокрушалась оттого, что еще живет, дышит и мерзнет, одинокая, на этой земле.

Она сошла с дороги в невысокий черный кустарник на краю каменистого пустыря. Дрожа от холода, встала на колени, моля бога, чтобы он сократил ее земное ожидание.