Текст книги "Избранное"

Автор книги: Вильям Хайнесен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

4

Серый октябрь, мрак и ветер, беспрерывное наступление русских на Восточном фронте. Ужасно, ужасно. Чем все это кончится?

Поражение Германии на Востоке само по себе факт отрадный. Но с другой стороны, что хорошего, если орды азиатских пролетариев неудержимо обрушатся на Европу? Непонятно, как Черчилль может одобрять такой ход событий и почему он все еще не начинает наступления.

У редактора Скэллинга были и другие причины для огорчений. Иногда у него прямо-таки сосало под ложечкой от тоски по добрым, старым довоенным временам.

Да и здесь, на островах, дела тоже шли вкривь и вкось, сектантство, и религиозное, и политическое, расцветало без удержу. Новый общественный класс грубых выскочек и военных спекулянтов нетерпеливо рвался к власти. Высокая конъюнктура ударила людям в голову, и они уже не могут остановиться. Эти варвары жаждали всерьез сделать острова суверенным государством, где они могли бы хозяйничать, как им только вздумается! В столице высоко вздымались волны недовольства, а законные датские власти подвергались наглейшей критике. Полуобразованные бандиты, самонадеянные невежды и доморощенные пророки считали себя достаточно компетентными, чтобы занять места амтманов и судей.

И тут, в Королевской гавани, распространяется слоновая болезнь национализма. Молодежный союз «Вперед» сильно ею заражен, и к ним близок сам Саломон Ольсен. Поговаривали, что он обещал финансировать новую газету, редактором которой будет Бергтор Эрнберг. Ну-ну. Вообще-то это в высшей степени аморально со стороны Саломона Ольсена – кавалера Даннеброга!

Но, скорее всего, эти мыльные пузыри высокой конъюнктуры рано или поздно лопнут и в конечном счете победит старый здоровый консерватизм, пустивший глубокие корни в народе.

Однако существует угроза гораздо большей опасности, угроза истинной чумы, и тут есть все основания призывать к оружию. Коммунизм! Коммунистические идеи, которые, как известно, после большевистской революции стали распространяться по всему миру. Редактор обсуждал этот вопрос со своими добрыми друзьями – книготорговцем Хеймдалем и почтмейстером Линдескоу. Многие молодые социал-демократы в большей или меньшей степени заражены этой болезнью. Пока еще социал-демократическая партия в основном здорова. Она – убежденная сторонница парламентаризма, спокойно, с достоинством проводит свою политику в соответствии с социал-демократическими традициями в других странах. Ее политика известна. Социал-демократическая газета только что напечатала очень разумную передовицу, в которой недвусмысленно подчеркивает, что социализм должен основываться на эволюции, а не на революции.

Передовица появилась не зря. Она предупреждала беспокойные элементы в рядах социал-демократов, чтобы они держались подальше от революционной заразы. Хуже всего, что революционеры ушли в подполье, ведут свою работу исподтишка. Они здесь, наступают на тебя, но доказать это невозможно. Ты ощущаешь исходящий от них запах, грубый запах диких зверей.

Редактору Скэллингу прекрасно знаком этот запах, он его ощущает в своей собственной типографии. Ведь наборщик Енс Фердинанд Хермансен, несомненно, революционер. Он враг общественного порядка, об этом свидетельствуют его недвусмысленные высказывания. Нельзя верить его категорическим утверждениям, что он не состоит ни в какой тайной организации. Во всяком случае, он явный представитель царящего ныне духа возмущения и протеста. Эпизод в церкви говорит об этом со всей ясностью. Не стоит легкомысленно отмахиваться от него и считать его всего-навсего случайным припадком безумия, вызванным алкоголем. Наоборот, это было симптоматично.

Иметь дело с маленьким горбуном и держать его у себя на работе далеко не приятно, хотя он, бесспорно, во многих отношениях ценный для газеты работник, у него великолепная голова, он настоящий книжный червь, знает поразительно много почти обо всем на свете – от политики городского муниципалитета и регулирования цен до мировой истории и астрономии. К тому же, если не считать прискорбных периодов запоя, которые, к сожалению, все учащаются, он человек дисциплинированный, способный, изобретательный, и чертежник, и художник. Особенно хорошо он пишет вывески и рекламы для крупных предприятий, а карикатура на Бергтора Эрнберга, которую редактор случайно обнаружил в типографии, сделана поистине талантливо и с восхитительной злостью. Очень жаль, что Енс Фердинанд при всех своих достоинствах заражен опасными социальными идеями. И кто знает, может быть, однажды, в самый неожиданный момент, именно этот карлик подложит мину под общественное здание.

Вообще-то пока непосредственная опасность не грозит. Британские оккупационные власти вряд ли потерпят революционные беспорядки. Но можно ли без серьезных опасений думать о том дне, когда война наконец кончится и страна снова лишится своих теперешних хозяев? Ведь от остальной части государства вряд ли можно ждать добра. Там хозяйничают коммунистически настроенные борцы за свободу, борцы движения Сопротивления. Они наверняка вооружаются изо всех сил, чтобы взять власть в свои руки, когда песенка немцев будет спета. Если здесь плохо, то там еще хуже.

Брожение идет повсюду, враг подстерегает со всех сторон, часто там, где его меньше всего ожидаешь. Например, что за человек доктор Тённесен? Он насмехается над своим собственным классом. Этот странный аутсайдер высказывался пренебрежительно о газете «Тидендеи». Вообще у него крайне левые политические и социальные взгляды.

Да, у редактора Скэллинга есть все основания испытывать тревогу.

И один прекрасный день откроется люк в полу и ты заглянешь в самое логово дьявола.

Было воскресенье. Редактор провел большую часть дня в работе над маленькой лирико-философской статьей для рубрики «Котел продолжает кипеть». Наконец он ее окончательно отделал и отнес в типографию, а после ужина ему пришло в голову, что заголовок не отвечает серьезным размышлениям о морали, содержащимся в статье. Рубрика была его детищем, как правильно заметил аптекарь Финнелихт. Она была аперитивом для интеллигентного читателя. Обладала своим ароматом, своим тонким, несколько горьковатым запахом. Была задумана в стиле прелестных добродушно-остроумных заметок, какие печатают в крупных консервативных газетах. Но постепенно времена изменились отнюдь не в юмористическую сторону, и соответственно изменились размышления. Поэтому совершенно необходимо придумать новый заголовок. Например, назвать заметку «Под грозовыми тучами». Звучит неплохо. Лучше всего переделать сейчас же.

Редактор спустился в типографию и переделал. Но, собравшись уходить, услышал странный тревожный звук, исходивший из конторки. Звук походил на тиканье часов, но смешно же прятать здесь часы! Редактор обследовал конторку. Да, в одном ящике он нашел остов будильника. Он тикал. В ящике лежало также несколько потрепанных книг с черными отпечатками пальцев на страницах. Вернер Зомбарт, «Война и капитализм». На немецком языке! Г. Уэллс, «Устаревшие новые времена». Маленькая брошюра о Ленине, написанная всемирно известным большевиком Максимом Горьким.

Редактор задрожал, словно от холода, ему пришлось подняться в свой кабинет и сесть. «Спокойно», – сказал он себе. Ведь он знал это и раньше. Знал, что здесь логово разбойников. Часовой механизм! Это же классическая составная часть адской машины. Но хватало только детонатора. Вот оно! Хорошо, что он вовремя обнаружил это гнездо скорпионов. Он примет меры. В первую очередь нужно выгнать наборщика. И вообще пора действовать.

Но как? Чем больше он думал, тем труднее казалась задача. Если эти бандиты после войны действительно установят коммунизм во всем мире, пули в затылок не миновать. Но можно получить ее и сейчас, если не делать хорошую мину при плохой игре. Адская машина! Не стоит лезть на рожон.

Редактора снова забила дрожь. Он осторожно положил часовой механизм и книги на место, потушил свет и какое-то мгновение постоял у входной двери прежде, чем открыть ее. Его трясло от гнева и нервного возбуждения. Боже мой… Человек жил себе, ни во что не вмешивался, и лично ему ничто не угрожало. И вдруг его втягивают в большую политику, в пляску ведьм!

Под лестницей, ведущей в типографию, стоял мужчина. Он направил на редактора дуло револьвера. За ним виднелись еще мужчины, безмолвные, настороженные. Редактор собрался было позвать на помощь, но с облегчением обнаружил, что револьвер – бутылка, подносимая ко рту. Здесь, значит, собралась группка жаждущих, из тех, на кого неизбежно наталкиваешься и воскресный вечер. Слава богу!

Однако редактор все еще нервничал. Он поспешил домой, он почти бежал. На углу у магазина Масы Хансен его чуть было не сбила машина. Он завопил, машина резко затормозила, из нее быстро вышел высокий мужчина в шубе, за ним неслышно вылезла собака. Редактору подумалось о волках, о русских мехах, с бьющимся сердцем он отпрянул в сторону и занял позицию за одной из колонн перед входом в магазин. Но мужчина в шубе тут же его заметил и направил на него безжалостный луч карманного фонаря. Редактор, застонав, поднял обе руки вверх:

– Ради бога!..

– Я вас не ушиб? – спросил незнакомец. Редактор сразу же узнал голос консула Тарновиуса. Слава тебе господи! Он готов был от радости обнять консула.

– Нет, – сказал он, разражаясь хохотом и лязгая зубами, – я только испугался, господин консул!

– Да, все это проклятое затемнение, – с облегчением сказал консул. – Но я же сигналил, господин редактор, и даже очень громко!

– Да, но я шел так быстро, что ничего не замечал, я был погружен в свои мысли…

Мужчины обменялись сердечным рукопожатием.

– Я еду домой с очень тяжелым известием, – сказал консул. – Мой зять погиб. Вчера ночью. Он шел на военном транспортном судне.

– Боже, боже! – воскликнул редактор и снова схватил руку консула. – Примите мои соболезнования!

– Благодарю. Это очень, очень печально. Мы все очень любили Чарльза Гордона, он был такой одаренный молодой человек. Капитан Гилгуд ценил его необычайно высоко. Да, но этого можно было ожидать. Какие времена, какие времена, Скэллинг!

– Да, какие времена, – подтвердил редактор, качая головой.

Он поспешил домой и в изнеможении упал на диван.

– У тебя такой расстроенный вид, Никодемус! – огорчилась жена. – Ты болен?

– Вовсе нет. Но сделай мне стакан грога, Майя, будь добра.

Редактор выпил перед сном четыре стакана грога, но ночь провел все равно неспокойно. Лежал, прислушивался. Надвигалась гроза, с гор бурными порывами налетал ветер. Слабо звенело неплотно сидевшее в раме стекло, звук напоминал бесконечное треньканье телефона. Скрипела во дворе сушилка для белья. Снизу, из гостиной, доносилось тиканье больших часов. На ночном столике тикали карманные часы. Ну, это было еще ничего. Эти четыре звука были вполне знакомыми, привычными. Но пятый звук… А может быть, ему кажется? Нет, вот опять… легкое ритмичное тиканье, как будто будильник. Но в доме нет будильника, в комнате для прислуги тоже. Прислуга – ранняя птичка, ей не нужен будильник.

– Ты спишь, Майя?

Жена проснулась сразу:

– Что такое, Никодемус? Воздушная тревога?

– Нет, нет, не волнуйся, – успокоил ее редактор, и коротко рассказал, в чем дело. Оба прислушались.

– Ты слышишь?

– Ах, это, – с облегчением сказала жена. – Это же жуки-точильщики, только и всего.

– Ты думаешь? Я не знал, что у нас в доме водятся жуки-точильщики.

Фру Скэллинг зевнула:

– Ох, у нас их множество, Никодемус, особенно осенью. А что, ты думал, это может быть?

– Ничего, – ответил редактор. Он потушил свет и снова улегся в постель. Теперь и он слышал, что это не часовой механизм. Звук был не такой ритмичный. Иногда он раскалывался надвое. Удивительные, сказочные, невидимые, крошечные насекомые подавали друг другу сигналы. Сигналы любви. Следовательно, это не адская машина, за которую он их принял со страху.

Редактор уже засыпал, как вдруг раздался сильный стук в дверь. Кто это может быть? Он быстро вскочил, зажег свет и снова разбудил жену. Было два часа. Снова постучали.

– Пойди и спроси, в чем дело… не открывай! – предложила фру Скэллинг. – Или мне пойти?

– Нет, нет, я сам. Может быть, пожар или еще что-нибудь. Или немцы высадились, кто знает! Или… или революция.

Редактор побледнел как полотно, ноги у него дрожали. Шатаясь, он вышел в переднюю и крикнул: «Кто там?»

– Иисус! – ответил глубокий спокойный мужской голос.

– Что за безобразие? – крикнул возмущенный редактор. – Убирайтесь отсюда!

– Он грядет! – послышалось в ответ. – Будь готов! Он скоро придет!

– Что он сказал? Кто это? – спросила жена с лестницы.

– Он сказал, что он – Иисус! Ты только подумай!

– Боже! – воскликнула жена и съежилась в своей ночной рубашке. – Может быть, это предупреждение свыше, Никодемус?

От сильного порыва ветра задрожал дом. Начинался настоящий шторм. Редактор снова забрался в постель. Он не мог говорить, от холода у него зуб на зуб не попадал. Жена присела на край постели.

– Ты не отвечаешь, Никодемус? – сказала она, тряся его за руку. – Ты боишься? Может быть, надо было открыть, как ты думаешь?

Редактор раздраженно покачал головой, но жена упорно продолжала:

– А если… если это действительно он?..

– Что ты хочешь этим сказать?

Фру Скэллинг отвернулась и закрыла лицо руками.

– О, мне так страшно, – сказала она. – Ведь мы оба почти забыли бога. Да, забыли, Никодемус! Я много об этом думала, особенно после того, как прочитала эту книжечку, ты знаешь, «Только для грешников».

Новый порыв бури с гор, на крыше что-то завыло, и крупный град забарабанил в окна.

Она повернулась к нему, их взгляды встретились.

– Ты сам боишься, Никодемус! Признайся! У тебя всегда такой вид, как будто ты мерзнешь! Ты так похудел за последнее время!

– Ужасные времена, – признался редактор, погладив ее руку. И прибавил, глядя в пространство испуганными глазами: – Какое совпадение, что ты назвала эту книгу, Майя. Книготорговец Хеймдаль тоже только что прочел ее и очень ею взволнован. Мы в клубе недавно об этом говорили. Аптекарь Лихт сказал, что удивительно, как это оксфордское движение [11]11
  Движение так называемого активного христианства, основанное в 1921 г. в Оксфорде американским пастором Франком Бухманом и распространившееся в Англии и Америке, а в 30-х годах затронувшее и Скандинавию. Заключалось главным образом в публичном признании грехов, в основном адюльтера, что приводило к скандалам в обществе.


[Закрыть]до нас не дошло. «Но дойдет, – сказал он, – ибо оно еще существует».

– Хоть бы дошло! – вздохнула жена.

Следующее утро принесло разгадку таинственного ночного посещения. Стучали не только в дверь редактора, стук раздавался почти в каждом доме. Стучали пекарь Симон, безумный лодочный мастер Маркус и Бенедикт Исаксен – санитар. Трое психов разделили город между собой: пекарь взял западную часть, двое других сумасшедших – восточную. Во многих домах с нарушителями спокойствия обошлись очень жестоко, из окна судьи на голову санитара вылили содержимое ночного горшка, а в лодочного мастера вцепилась большая умная овчарка Тарновиуса.

Эти успокоительные новости принесла редактору и его супруге кухарка вместе с утренним кофе, который она подавала им в постель.

Трое миссионеров не закончили еще свой обход. Из окна конторы Саломона Ольсена увидели пекаря, он шел с непокрытой головой, ветер и дождь хлестали его, острое лицо было мокро и красно, словно ошпаренное. Встречные останавливались и смотрели на него с изумлением, во всех окнах и дверях виднелись удивленные лица.

Безумец приблизился к магазину Саломона Ольсена. Несколько продавцов вышли на улицу, собираясь его задержать, но из этого ничего не вышло; раскрыв рты, они отступили и дали ему пройти. Но когда он направился за прилавок, его остановил Бергтор Эрнберг, быстро выбежавший из конторы.

– Не валяй дурака, – скомандовал Бергтор. – Здесь тебе делать нечего!

– Порождение ехидны! – крикнул пекарь громовым голосом, заполнившим весь магазин. – Тщетно ты будешь бороться с неизбежным!

– Нет, это уж слишком! – Управляющий Гьоустейн поспешил на помощь Бергтору. – Безобразие! Сумасшедший! Я вызову врача!

– Пусть войдет! – прозвучал вдруг голос Саломона Ольсена с лестницы. – Входи, Симон!

Саломон Ольсен хранил спокойствие, его холодное лицо выражало лишь огорчение и жалость.

– В чем дело, Симон? – мягко спросил он. – Ты хотел видеть меня?

Пекарь безмолвствовал; широко раскрыв глаза, он смотрел на Саломона, ноздри его дрожали. Конторские работники спустились в магазин и столпились у подножия широкой белой лестницы. И с улицы вошли любопытные. Магазин заполнился народом. Все взгляды были устремлены на двух мужчин.

Симон открыл рот, собираясь что-то сказать, большая уверенная фигура торговца, казалось, лишила его дара речи.

– Ты отошел от нас, – сказал Саломон, – ты борешься против нас, Симон! Но почему? Разве мы не были друзьями и братьями? Почему мы не можем быть по-прежнему друзьями? Подумал ли ты об этом, Симон?

– Подумал, – хрипло ответил пекарь, наклонив голову и нахмурив брови. – Я сверял свои мысли со Священным писанием. Там сказано, что никто не может служить двум господам, что нужно выбирать между богом и маммоной. Помнишь это место, Саломон Ольсен? Согласен ли ты с этими словами?

– Ты прекрасно знаешь, что я не ставлю маммону выше бога, – спокойно ответил Саломон. – В сердце своем я ношу не маммону, а бога.

– Тогда продай все, что имеешь, и раздай деньги бедным! Или ты забыл то место, где об этом говорится?

Саломон вздохнул, устало улыбаясь и окидывая отеческим взором собравшихся:

– Ты легко можешь переспорить меня, Симон, ты всегда обладал даром оратора и совершенно невероятной памятью, а я, как тебе известно, плохой толкователь Библии. У меня есть только вера. Но… давай представим себе, что я продам все, что имею, и раздам деньги бедным. Мое заведение пойдет прахом, и что получится? Ведь не деньги имеют ценность, Симон, а дело, которое дает всем пищу, одежду, свет и тепло. Разве не верно то, что я говорю? Разве тот талант, который бог дал мне, я, как лукавый раб, должен зарыть в землю вместо того, чтобы сделать его плодородным в винограднике господнем? Я не бросаюсь деньгами, чтобы жить в роскоши, не откладываю ни одного эре, ты это прекрасно знаешь. Я вкладываю все в дело! А если все поступят так, как ты требуешь, то что получится? Страна скоро превратится в пустыню…

Пекарь изогнул шею и выжидающе посмотрел на Саломона.

– Было бы лучше, если бы она стала пустыней, – хрипло сказал он.

Подняв голову, он громко откашлялся, снова овладел голосом, угрожающе протянул руки к Саломону и закричал:

– Скоро она и так станет пустыней! Недолго осталось до судного дня! И к чему заниматься торговлей? Она не даст ни тебе, ни другим масла в светильники! А нужно только масло! Иисус сам взял свой крест… Если ты хочешь следовать за ним, возьми свой крест и иди! Но никто из вас не принимает всерьез слова Писания! Вы берете из него только то, что можете использовать, чтобы усыпить вашу совесть! Но читай! Читай 24-ю главу от Матфея! Читай Апокалипсис! Читай пророка Даниила и других пророков!

– Я знаю, что ты человек серьезный, – дружески произнес Саломон. – Ты, наверное, гораздо лучше меня. Но ты не из числа смиренных, нет. Ты, может быть, даже немного высокомерен, не правда ли, Симон? Ты очень строг к другим, а к себе самому? Помнишь – не судите…

– Что касается меня, – ответил пекарь, обнажая зубы, словно в улыбке, – то я на деле докажу свою веру.

Саломон протянул ему руку:

– Расстанемся друзьями, а не врагами, Симон! У нас обоих есть недостатки, но мы оба верой своей заслужили милосердие господа нашего Иисуса Христа. Попытаемся снова понять друг друга. Встретимся в «Капернауме», как встречались раньше, Симон. Поговорим там!

Пекарь отвернулся. Его лицо исказилось, и он хрипло крикнул:

– Нет! Мы не пожмем друг другу руки, как будто вернулись к старому! Ибо скоро наступит срок, когда царствие божие победит князей мира сего!

Зловещая улыбка вновь появилась на лице пекаря. В его глазах зажегся дикий огонь, на губах выступила пена, и он закричал:

– Ты глубоко ошибаешься, думая, что спас свою душу, Саломон Ольсен! Скоро ты услышишь это из уст самого господа, когда он появится в облаках! Ибо сказано в Писании: «И купцы земные восплачут и возрыдают, потому что товаров их никто уже не покупает».

Симон окинул взглядом большой магазин и, указывая на полки и шкафы, сказал:

– Да, в Писании сказано: «Товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шелка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора, корицы и фимиама, и мирра и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих!»

Пекарь еще раз повернулся к Саломону Ольсену и крикнул очень громко, воздев руки вверх:

– Горе тебе! И плодов, угодных для души твоей, не стало у тебя, и все тучное и блистательное удалилось от тебя, ты уже не найдешь его!

Руки Симона опустились. Он сделал шаг к торговцу и в упор поглядел ему в глаза. Потом быстро вышел из магазина.

Саломон Ольсен, медленно покачивая головой, направился в кабинет.

– Он сошел с ума, – сказал он Бергтору, – сошел с ума.

– По его глазам видно, что он безумен, – подобострастно подтвердил Бергтор.

Вздохнув, Саломон Ольсен сел. На его столе лежали две нераскрытые телеграммы. Он вскрыл одну и, волнуясь, пробежал ее глазами.

– Смотри! – сказал он.

– Это о «Жанне д’Арк»? – с любопытством спросил Бергтор.

– Да, продано на восемь тысяч фунтов. Недурно, а? Не оправдались мои дурные предчувствия!

Напевая, Саломон Ольсен вскрыл другую телеграмму. И вдруг умолк. Поднялся, не вымолвив ни слова, и вышел в коридор. Бергтор услышал звук резко задвигаемой задвижки на дверях туалета. Телеграмма лежала на столе. Она была от агента Саломона Ольсена в Рейкьявике. Бергтор прочел и задрожал.

Боже милосердный! Траулер «Магнус Хейнасон» подорвался на мине у берегов Исландии. Несчастье видели с двух судов, но сильная буря помешала спасти людей. По-видимому, в живых никто не остался.

Бергтор передал печальное известие инспектору Гьоустейну. К чему скрывать? Все равно все станет известно. Вскоре весь магазин загудел приглушенными мрачными разговорами.

– Это ужасно, – сказал Гьоустейн. Он был сильно простужен и напихал полный рот лакричных пилюлек. – Ужасно! Двадцать человек погибли. Все отсюда, с фьорда. И само судно! Лучшее наше судно. Во всяком случае, одно из лучших.

Бергтор бросил на него строгий взгляд и сказал, откинув голову:

– Они пали на посту, Гьоустейн! Погибли за родину! Никогда, никогда их не забудут!

Он повернулся, быстро вставил лист бумаги в машинку и начал писать. Стихотворение. Слова лились сами собой. Они рождались в его опечаленном сердце и вызывали слезы в уголках его глаз.