Текст книги "Маленький стрелок из лука"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Кирилл, – заглянула она ему в глаза, – я решила развестись с ним...

Она ждала, что он скажет, но Кирилл молчал, глядя на дорогу. Да и что он мог сказать? Он не знает ее мужа и знать не хочет. Стариков, ее муж, был артистом эстрады, а теперь заместитель директора концертно-эстрадного бюро. Инга рассказывала, что они когда-то выступали в одной концертной бригаде. Оказывается, Инга, когда училась в консерватории, пела с эстрады.

– Поедем в Солнечное, там пляж лучше, – сказал Кирилл.

– Все мои знакомые советуют развестись, – продолжала Инга. – Этот длинный подонок опять написал анонимку в райком... Почему я и задержалась.

Как Кирилл ни отмалчивался, она все-таки заставила его высказаться. Он отлично понимал, каких слов ждет от него Инга, но сказал совсем другое:

– У тебя начинает портиться характер... Ты становишься сварливой и злой. Как же ты могла с таким человеком столько лет прожить?

– Это бог меня наказал, – грустно отозвалась Инга. – За то, что я тебя обманула.

– Зачем же ты меня обманула?

– Ты мне не сделал предложение, а он сделал, – спокойно объяснила она. – Еще до встречи с тобой.

Значит, когда у них в ту новогоднюю ночь все началось, Инга уже была помолвлена со Стариковым...

– Кирилл, только скажи честно... – она посмотрела на него долгим влажным взглядом. – Если я с ним разведусь, ты возьмешь меня с ребенком?

Она ему до сих пор нравилась, иначе бы они не встречались, но того, что он чувствовал к ней раньше, и в помине не было. Все то умерло. Не сразу, конечно, но умерло. Безвозвратно. Семейная жизнь не сделала ее умнее. Еще не соскочив с одной расшатанной семейной колымаги, она уже зорко высматривает другую, которая должна быть понадежнее.

– Я никогда на тебе не женюсь, – вынудила она его произнести эти жестокие слова.

Что-то в лице ее дрогнуло, она отвернулась и стала смотреть в боковое окно. Врывающийся в машину поток свежего ветра играл ее черными с мягким блеском волосами. Кирилл сказал и испугался: а что, если она сейчас заявит ему, что в таком случае между ними все кончено? Он не был готов к этому. Больше того, если бы она сейчас ушла от него, он, наверное бы, страдал. Не так, как раньше, но ему бы опять ее не хватало. Но и сказать ей неправду он не мог. Слишком еще она дорога была ему, и потом, обманывать он не умел.

– Я заслужила это, Кирилл, – спокойно призналась она. – И спасибо, что правду сказал.

До Солнечного доехали молча, каждый думая о своем. На пляже было не многолюдно. Они разделись, полежали на желтом песке, потом выкупались. Инга была очень хороша в купальнике. На нее оглядывались мужчины.

Инга стала под солнцем и, запрокинув кверху круглое лицо, прикрыла глаза и замерла в этой нелепой позе.

Кирилл вспомнил про Еву, которой любовался в Коктебеле, и невольно сравнил с Ингой. Бело-розовое великолепие Инги сразу потускнело... Он вспоминал иногда Еву, особенно когда ехал по оживленному Невскому, где чаще всего можно встретить знакомого человека, или шел по Литейному на работу. Он смотрел на девушек, искал взглядом среди них Еву. Постепенно ее лицо стало стираться в памяти, но сейчас, когда он мысленно сравнил их, Ева до удивления отчетливо возникла перед ним. Что-то внутри у него тоскливо заныло. Неужели лишь одно воспоминание о Еве вызвало у него это тягостное ощущение. Не только тягостное, но и тревожное... Раз она не идет из головы, почему же он палец о палец не ударит, чтобы ее разыскать? Он ведь знает, где она учится и даже где живет. В разговоре она обмолвилась, что дом ее на углу Полтавской и Староневского. Он хорошо знал этот огромный серый дом и не раз проезжал мимо...

– А если я выйду замуж за другого? – чуть-чуть приоткрыв глаза, спросила Инга.

Кирилл сидел на корточках рядом и рассеянно лепил из влажного песка башню.

– О чем думаешь, Кирилл? – не изменяя своей позы, скосила на него глаза Инга.

"Кончай изображать из себя Венеру Милосскую!.. – с досадой подумал он. – Неужели не чувствуешь, что глупо так стоять?.."

Она словно почувствовала и села на песок рядом с ним.

– Ты молчишь? – дотронулась она пальцами до его волос.

– Разведись сначала, – сказал он.

– У меня сын, и он не может расти без отца.

– Значит, все дело в сыне, – усмехнулся Кирилл.

– Я обязана думать о счастье своего сына.

– А почему ты думаешь, что твой сын будет счастлив с чужим для него человеком?

– Я одна с ним не справлюсь, – Инга протянула руку и разрушила слепленную им башню на песке. – Иногда он напоминает мне отца, такой же бывает въедливый и грубый...

– Я тебе ничем не могу помочь, – сказал Кирилл. Ему стало жалко башню, он с таким трудом соорудил ее и даже из нескольких кусочков коры крышу сделал.

– Я понимаю, тебе удобнее так, – с улыбочкой произнесла она.

– Что так? – спросил он, чувствуя, как в нем закипает раздражение.

– Ты не чувствуешь никакой ответственности.

– В чем ты меня упрекаешь? – спросил он, холодно глядя на нее. И опять подумал, что ему сейчас было бы куда приятнее видеть на ее месте Еву. Та хотя и моложе Инги, но гораздо тоньше и умнее.

Сообразив, что перегнула палку, Инга снова вернулась к своей неизменной теме и стала ругать мужа. Кирилл скучал и подумывал о том, как бы поскорее отсюда убраться. Инга теперь как заведенная пластинка не остановится. Вечером к нему обещал зайти Вадим Вронский, они давно не виделись, как вернулись из Коктебеля.

Не такой уж у нее на поверку оказался идеальный характер. За ее покладистостью, веселостью, обаянием всегда скрывался трезвый расчет. Она и замуж вышла за Старикова потому лишь, что он был куда обеспеченнее аспиранта Кирилла. У него была квартира, "Волга", а у Кирилла ничего тогда не было. Вот и сейчас она, прикрываясь заботой о сыне, ломает голову, как лучше устроить свою жизнь после развода с мужем, если она когда-либо с ним вообще разведется. Кто так много говорит об этом – обычно не разводится. Не страдает, не мучается, а именно холодно прикидывает, что ее ждет, когда она окажется на бобах...

Взглянув на часы, Инга поднялась и стала переодеваться.

– Я умираю с голода, – сказала она, когда они сели в машину.

Поужинали в придорожном ресторане. Инга, по-видимому почувствовав настроение Кирилла, больше не заводила разговор о семейных дрязгах. Ела она как всегда с аппетитом, выпила немного водки. Темные глаза ее оживленно сияли на круглом лице с заметным черным пушком над верхней губой.

2

Ева проснулась в первом часу дня и теперь валялась в постели, разглядывая потолок. Мыслей никаких в голове не было, надо бы встать, сварить крепкий кофе. Есть не хотелось. Дома никого нет, мать и отец на работе. А у нее каникулы. Через неделю однокурсницы поедут в совхозы области копать картошку, а ее освободили по болезни. Значит, ей еще месяц отдыхать.

За окном, во дворе, гремели железными бачками мусорщики. Гудел мотор, лязгала лебедка. Но вот машина фыркнула, скрежетнуло железо и стало тихо. И тотчас в комнату донеслось негромкое голубиное воркованье. Шторы в ее комнате были задернуты, но все равно было светло, значит, на улице солнце!

Приглушенно затрещал в прихожей телефон. Ева никак не могла заставить себя встать и снять трубку. Телефон потрещал-потрещал и умолк. Она особенно и не переживала, кому надо, еще позвонят. Тем не менее встала, сбросила длинную ночную сорочку и пошла в ванну умываться. По пути привычно оглядела себя в высоком зеркале, стоявшем в прихожей, и скорчила недовольную гримасу. Она сама себе редко когда нравилась.

Почистив зубы и умывшись, поставила на газовую плиту чайник, достала из узкого белого пенала банку с растворимым кофе, встряхнула, еще есть! Мать тоже любила крепкий кофе, а отец предпочитал чай. Пока чайник нагревался, Ева разыскала в бельевом шкафу смятую пачку сигарет – с вечера она всегда их прятала туда, чтобы отец не нашел, – и закурила.

Попыхивая сигаретой, бродила по комнатам и не знала, чем себя сегодня занять. До девяти вечера у нее есть время. После девяти вернется мать из поликлиники, отец вроде бы до конца недели не приедет из Красного Села... Надо бы сходить на Староневский к портному Лене, он обещал сшить ей брюки.

На кухне зафыркал чайник, Ева отправилась завтракать.

Прихлебывая черный как деготь кофе, она смотрела в высокое кухонное окно и думала о том, что надо бы вымыть грязную посуду, сваленную в раковину, подмести пол.

Снова зазвонил телефон. Отсюда, из кухни, звонок был слышен отчетливее и, наверное, поэтому казался настойчивым и требовательным. Ева подошла и сняла трубку. Звонила подруга.

– Ева, ты только послушай, что я тебе скажу... – громко тараторила она, будто звонили из соседней комнаты. – Тут стоит машина, мы сейчас едем в Лисий Нос на дачу... Ну, понимаешь, у приятеля Бориса... ты его не знаешь, мальчик – обалдение!.. Так у него день рождения... Я им сказала про тебя, они в восторге... Живо собирайся, мы за тобой заедем.

– Я хотела к портному... – нерешительно сказала Ева. Она и сама еще не знала, хочет она поехать или нет. – И потом, я в девять должна быть дома... Ты же знаешь моих дар-рагих родителей!

– Ева, мальчики клянутся, что ровно в девять ты будешь дома...

– Знаю я эти "ровно в девять", – пробормотала Ева, не зная, что делать, но тут в трубке зазвучал голос Бориса:

– Привет, старушка! Ну чего ты ломаешься? Я тебя познакомлю с таким парнем... Не пожалеешь, клянусь аллахом! Да отвезем мы тебя вечером... Обещаю!

– Ева! – вырвала у него трубку Мария. – Там стереомагнитофон, говорят, записи – закачаешься.

В трубке опять затрещало, щелкнуло и послышались короткие гудки. Не дожидаясь повторного звонка, Ева поставила в раковину чашку с остатками кофе и, все еще мучаясь сомнениями, пошла в свою комнату переодеваться. Черт с ним, с Леней, брюки она успеет сшить, но вот вовремя вернуться домой вряд ли... Она знает эти... дни рождения! Парни напьются, и никто ее не повезет домой. Марию она не видела давно. Как с Коктебеля приехала, лишь раза два-три по телефону поговорили. То она спешила, то Мария...

Ева подводила ресницы, когда в дверь позвонили. Ворвалась толстушка Мария, с ходу набросилась на нее, стала целовать:

– Какая ты красивая, Ева! А загар, боже мой! Все парни будут валяться у твоих ног... А мой уже сошел... Две недели жарилась на южном солнышке, и лишь одно воспоминание...

– Мне надо вовремя быть дома, – сказала Ева.

– Будешь-будешь, – беспечно ответила подруга.

Танцевали какой-то стремительный танец, то ли твист, то ли шейк... Ева не любила резких движений. Она лениво передвигала свои длинные ноги и смотрела на Тома, который бесом извивался вокруг нее. Он неплохо танцевал. Ростом чуть пониже ее, плотный, рыжеволосый. Том одет по последней моде, что Еве нравилось. Том – странное имя. Приятели еще называли его: Томик. У него были правильные черты лица, а вот глаза производили странное впечатление, все время перебегали с одного на другое, как будто что-то взвешивали и оценивали. Как позже узнала Ева, он и был по сути дела оценщиком, работал заведующим отдела культтоваров в комиссионном магазине.

Она видела, что нравится Тому. Он почти не отходил от нее и сейчас, изворачиваясь перед ней в замысловатом танце, пытался пристально смотреть в глаза, хотя это ему трудно давалось. Какого же цвета у него глаза? Светлые, почти такие же рыжие, как и он сам. Рядом танцевала Мария с высоким Борисом, которому уж никак не подходило прозвище Блоха. Уж скорее – Кузнечик. Он был бы красавцем, если бы не тяжелая лошадиная челюсть, придававшая его лицу угрюмое выражение, и бесцветные, невыразительные глаза. Мария, плотная и коротконогая, танцевала азартно и поворачивалась для своего веса довольно легко.

Блоха, более медлительный, с неподвижным лицом, скорее не танцевал, а раскачивался на одном месте, надменно глядя сверху вниз на свою тумбообразную партнершу.

В другой комнате сидели за столом еще несколько парней и две девушки, которых Ева впервые здесь увидела. Одна пара встала и тоже пошла танцевать. В открытую дверь виден большой круглый стол, уставленный бутылками и закусками. Посередине гигантский арбуз. Окно распахнуто, и вишневые ветки с твердыми бело-розовыми ягодами подрагивали на ветру.

Музыка оборвалась, Том подошел к магнитофону, стоявшему на подоконнике, и переменил кассету. Пел Демис Руссос. Когда Том снова подошел к ней, Ева сказала, что устала и хочет отдохнуть. На самом деле ей захотелось послушать популярного певца, который ей очень нравился. Том присел у ее ног прямо на ковер.

– Что тебе, девочка, надо достать? Говори, я сегодня добрый!

– А что ты можешь достать? – усмехнулась Ева.

– Все, что хочешь, – широко повел рукой Том, будто и впрямь готов был ей отдать весь мир.

– Для начала одну сигарету, – улыбнулась она. – Только хорошую.

Том вскочил с пола, ушел в другую комнату и скоро вернулся с непочатой коробкой "Мальборо". Ева распечатала красивую красную пачку, извлекла сигарету, и Том тут же галантно чиркнул зажигалкой. Ева любила американские сигареты, С удовольствием затянувшись, она благосклонно посмотрела на Тома, вновь расположившегося у ее ног.

– А ты и впрямь полезный человек, – выпуская дым, заметила Ева.

– Джинсы? Кожа? Замша? Очки? – небрежно произнес Том. – Мы все могем.

Последняя фраза прозвучала слишком вульгарно, но Ева и вида не подала, что это резануло ее ухо.

– На меня джинсы трудно подобрать, – вздохнула она, вспомнив про портного Леню, который, впервые увидев ее, сказал, что такие классические фигуры, как у Евы, редко встречаются, поэтому для нее брюки нужно шить только на заказ. Слишком длинные ноги.

– Я подберу, – многозначительно посмотрел на нее Том и тут же перевел взгляд на ее колени. – Только я сам их тебе примерю...

– Ты за джинсы покупаешь меня? – поинтересовалась Ева.

– За джинсы? – усмехнулся он. – Это было бы невыгодно. Фирменные джинсы, например, "Вранглер", стоят полтора рубля...

– Сто пятьдесят? – уточнила Ева, ее стал этот рискованный разговор забавлять. – Неужели я не стою этих денег?

– Я коммерсант и не люблю переплачивать... даже таким красоткам, как ты.

– Оставим этот дурацкий разговор, господин коммерсант, – сказала Ева, почувствовав досаду: не надо самой было поощрять его. Вот и дождалась!

– Почему дурацкий? – с улыбкой возразил Том. – В нашем мире все сейчас продается и покупается. Уж я-то на этом деле собаку съел!

– Смешно, – задумчиво сказала Ева. – Я читала в книжках, что раньше парни гордились, что они летчики, офицеры, метростроевцы, а теперь хвастаются перед девушками, что они бармены, официанты, торговцы...

– Все профессии хороши, – примирительно заметил Том. – Но торговля двигает прогресс.

"Глуповат ты, господин коммерсант, или меня за дурочку принимаешь?" – подумала Ева, а вслух произнесла:

– Вы давно знаете Марию?

– Я ей дубленку устроил, – ответил Том.

Ева видела эту дубленку. Ничего не скажешь, хорошая, но ее дубленки почему-то не волновали, хотя она и любила хорошо одеваться. Может быть, потому, что на очень уж многих сейчас дубленки. Дубленки и джинсы захватили в плен весь мир. Разве что Африку пощадили, и то потому, что там чертовски жарко.

Мария мигнула Еве, мол, выйдем. Они уединились на скамейке под яблоней. Подруга была немного пьяна, на порозовевшем толстогубом лице ее рассеянная улыбка.

– Ну как он тебе? – спросила она.

– Никак, – ответила Ева. – Какой-то торгаш.

– Он все может, – сказала Мария. – Такими бабками ворочает... Это его дача. Правда, записана на престарелого родителя.

– А мне-то что? – насмешливо посмотрела на нее Ева. – Ты мне предлагаешь за него замуж выйти?

– Я же вижу, ты ему очень понравилась.

– Я многим нравлюсь, да вот беда, мне никто не нравится... – Ева заглянула в глаза подруге. – Мне девятнадцать, а я еще никого не любила.

– Никого-никого? – хитро прищурилась Мария.

– Я имею в виду по-настоящему... Ну чтобы мучаться, страдать... Я и слов-то таких никогда не произносила: "Я тебя люблю"... Боюсь, Маша, никогда из меня Джульетты не получится...

– А ты встречала теперь Ромео? Или хотя бы Отелло? – засмеялась подруга. – Век такой, Евочка, рациональный и меркантильный.

– Твой Том выдал мне сейчас, заявил, что я паршивых джинсов не стою.

– Джинсы теперь дорогие... – балагурила Мария.

– Пожалуй, мне пора смываться, – взглянув на часы подруги, сказала Ева.

– Ты что? – всполошилась Мария. – Всю компанию испортишь! Томик, кроме тебя, ни на кого не смотрит.

– Плевать я хотела на твоего Томика, – вдруг рассердилась Ева. – Что я ему, игрушка?

Мария обняла ее за плечи и увела в комнату. Там налила себе и ей шампанского. Они выпили. Гремела музыка, слышалось шарканье подметок о вытершийся ковер. Под потолком, где висела хрустальная люстра, плавал сизый дым, пахло жареным мясом и свежим арбузом. К ним подскочил Борис и, осушив рюмку коньяка, утащил Марию на середину комнаты. Подошел Том и молча взял Еву за руку, таким образом приглашая потанцевать. Ева вырвала руку и сказала, что не хочет.

– Ева, у тебя характер оё-ёй! – присаживаясь рядом за стол, заметил Том.

– Какой уж есть.

Том налил ей в фужер шампанского, а когда она отвернулась, наблюдая за танцующими, выплеснул туда из своей рюмки коньяк. Ева увидела, но ничего не сказала. Она решила как можно скорее уйти, причем потихоньку, чтобы не заметили, а то опять начнутся упрашивания, уговоры. Еще светло, а до электрички не очень далеко.

– О чем ты думаешь, Ева? – спросил Том, подвигая ей фужер.

– То, о чем я думаю, тебя не очень обрадует, – ответила она.

– Выпьем? – поднял он свою рюмку. – Только до дна.

– Не поможет, Томик, – улыбнулась Ева. – Я редко бываю пьяной. Так что не стоит стараться, а если бы и напилась, это ничего бы не изменило.

Том нахмурился, обдумывая ее слова. Вернее, взвешивая. Она с любопытством смотрела на него. Том не мог долго выдержать ее взгляд. Светлые глаза его, опушенные короткими рыжими ресницами, скользили по ее фигуре, столу, танцующим. И еще она обратила внимание, что надбровные дуги у него выступают над глазницами, а лоб низкий.

– Ева, ты хочешь испортить мне праздник, – с упреком сказал он. И, сделав над собой усилие, постарался посмотреть ей прямо в глаза.

Ева не успела ответить – музыка вдруг резко оборвалась, и вся компания снова шумно уселась за круглый стол. Борис нагнулся к Тому и сказал:

– Ребята желают в картишки сразиться...

– Скажи девочкам, пусть уберут со стола, – распорядился Том.

Мария и еще две девушки в одинаковых коротеньких юбках принялись все перетаскивать на кухню.

– Бутылки и рюмки оставьте, – сказал Борис и развалился на стуле. В руках у него появилась колода новеньких карт. Пощелкивая ими, он с улыбкой на длинном чернявом лице оглядел присутствующих. Взгляд его остановился на Еве.

– Ева, пожелай мне счастья, – сказал он. – С выигрыша – тебе флакон французских духов.

– Ты же мне обещал, скотина, – уничтожающе посмотрела на него Мария.

– Разве? – ухмыльнулся Борис. – В таком случае я проиграю, ты приносишь несчастье... – И громко расхохотался.

– Может, мне пожелаешь счастья? – взглянул на Еву Том.

– Я не приношу людям счастья, – скрывая досаду, ответила она. Подумаешь, корчат из себя героев! Картежники несчастные... Случайно она взглянула на подругу и поразилась выражению ее лица: Мария сидела позади Бориса и, как зачарованная, следила за его руками, ловко раздающими карты. На губах у нее отсутствующая улыбка, толстая шея вытянута, напряжена.

Две девушки тоже пристроились возле своих парней и примолкли, наблюдая за игрой. Том показал ей свою карту, это была десятка червей, и шепнул, что сейчас обязательно выиграет. На столе уже лежало около пятидесяти рублей.

– Ваши не пляшут, – сказал Борис парню и показал ему туза и десятку.

Парень с кислой улыбкой бросил на стол две двадцатипятирублевки. Теперь Борис с улыбкой смотрел на Тома.

– Банк? – спросил он.

Том кивнул. Борис выбросил из колоды, зажатой в ладони, карту. К десятке пришел король. Ева видела застывшую улыбку на лице Бориса, его впившиеся в Тома желтоватые глаза.

– Еще карту, – спокойно сказал Том. – Открой!

Борис выбросил на стол семерку.

– Очко, – сказал Том и пододвинул к себе все деньги. Повернувшись к Еве, он с улыбкой заметил:

– А говоришь – несчастливая! Да с тобой я в два счета разделаю под орех этих мальчиков...

Разделал он их под орех или нет, Ева так и не узнала: воспользовавшись напряженной обстановкой за столом – Том метал крупный банк, – она вышла в сад. Оглянулась на дом, там за столом неподвижно замерли человеческие фигуры. Ярко краснела шевелюра Тома. Он забыл про Еву и про все на свете. Том держал банк, и все его мысли были сосредоточены на картах.

Ева пожала плечами и вышла на улицу. Она была равнодушна к деньгам, и ей было дико видеть эти застывшие лица, напряженные, с лихорадочным блеском глаза, эти руки, загребающие со стола смятые радужные бумажки. Даже Мария не заметила, как она ушла. Было около десяти. Кое-где в дачных домах засветились окна. Слышалась музыка, негромкие голоса, в стороне прошумела машина. Ева свернула в переулок, потом в другой и вдруг поняла, что не знает, куда идти. Кругом укрывшиеся среди фруктовых деревьев дачи. Сюда она приехала на машине и теперь не знала, в какой стороне станция. И, как назло, не слышно ни одной электрички. На улице ни души. Решив, что улица все равно ее куда-нибудь приведет, Ева зашагала вперед. И, проплутав минут двадцать, вышла на шоссе. Бог с ней, электричкой, она доедет на автобусе.

Небо постепенно темнело, лишь в том месте, где зашло солнце над невысокими деревьями протянулась неширокая багровая полоса. Над головой пролетела стая галок. Птицы молча опустились на ближайшие деревья. Сверху чуть слышно досыпались сучки, иголки, кора. Одна галка недовольно вскрикнула и тут же умолкла, будто устыдившись, что нарушила вечернюю тишину. Мимо проносились легковые машины. На некоторых уже были включены подфарники. А вот и автобусная остановка. Ева прислонилась спиной к цветной кирпичной стене и стала смотреть, как на сумрачном небе, будто из тумана, одна за другой выступают блеклые звезды. Ярко сияла лишь одна большая звезда над перелеском. Еве кто-то говорил, что это Венера. Богиня любви.

"Жигули" на небольшой скорости проезжали мимо, затем резко затормозили, так что завизжали на асфальте покрышки, и задним ходом подкатили к остановке. Дверца распахнулась, и на дорогу вышел высокий темноволосый мужчина в кожаной куртке.

– Вы? – улыбаясь, сказал он. – Вот так встреча!

И Ева узнала его, это был тот самый моложавый мужчина, который прилично отделал в Коктебеле на пляже заносчивого Бориса. Его звать Кирилл, имя довольно редкое, чтобы его не запомнить.

– Мне повезло, – сказала Ева. – Я уж думала, придется здесь проторчать всю ночь.

– Не верю, чтобы вас оставили под открытым небом.

– Не все же, как вы, подвозят незнакомых девушек.

– Я узнал вас, Ева, – сказал он. – Конечно, если бы я ехал быстрее, то мог бы и проскочить.

– Почему же вы ехали медленно?

– Судьба, я встретил вас, – улыбнулся он.

Ева сбоку поглядывала на Кирилла. Сегодня он показался ей еще симпатичнее. Трудно поверить, что этот человек с интеллигентным лицом размахивал кулаками на пляже, как кувалдами, укладывая своих противников.

Кирилл шутит, а глаза его задумчивы. Он все еще мысленно спорил с Галактикой, от которого и возвращался. Василий Галактионович летом жил на даче в Комарове. Его большой старый дом стоит в сосновом бору. Никакого огорода, лишь под окнами клумбы с тюльпанами. Вся территория усыпана золотистыми сосновыми иголками. С обрыва виден Финский залив. Кирилл приехал к шефу днем. Они пообедали на веранде, потом Кирилл показал ему эту статью, которую он собирался опубликовать в альманахе. И Галактика, прочтя ее, встал на дыбы, заявил, что статья не может пойти.

– Вы опять с кем-то подрались? – проявив завидную проницательность, нарушила затянувшееся молчание Ева.

– На этот раз меня положили на обе лопатки, – рассмеялся он.

– По вашему виду не скажешь, что вы потерпели поражение.

– С Галактикой трудно бороться...

– С Галактикой?

– Это мой шеф. Он могуч и велик, как Вселенная... – Он бросил на нее быстрый взгляд, глаза его стали веселыми. – С Галактикой невозможно справиться, ее можно только покорить.

Ева спросила, где он работает, и Кирилл рассказал, а затем поинтересовался ее делами. Ева призналась, что учиться не хочется. С первого октября у нее начнутся занятия в университете. Надо же этот чертов английский язык добить? Если не распределят ее в "Интурист" переводчицей, то какой толк от ее учебы?

– А в школу? – спросил Кирилл. – Учительницей английского языка?

– Нет уж, – заявила Ева. – В школу меня и пирогом не заманишь! Самое лучшее – в "Интуристе" с иностранцами работать. Все знакомые девчонки довольны.

– Чего же вы тогда выбрали такую профессию? – спросил Кирилл.

– Я выбрала! – фыркнула Ева. – Дар-рагой папочка с первого класса упек нас с сестрой в английскую школу. Ну а потом, естественно, в университет. Куда же еще, если мы столько лет английским языком занимались?

– Я пять лет в университете, три года в аспирантуре изучал английский язык, а разговаривать не могу, – сказал Кирилл. – Да и тексты читаю с помощью справочника.

– Нужна практика, – заметила Ева. – А без практики язык забывается. Так что у меня нет особых причин радоваться своему высшему образованию. Пусть папа радуется.

Ева удивилась, когда Кирилл остановился у парадной ее дома.

– Вы знаете, где я живу? – с любопытством посмотрела она на него.

– Надеюсь, на этот раз вы сообщите мне свой телефон?

Она с тревогой осмотрелась, потом повернулась к нему.

– Надо было дальше остановиться, – сказала она.

– Понятно, – улыбнулся Кирилл. – Недреманное Око?

– Недурно, – сказала Ева и назвала свой телефон.

Кирилл быстро записал его на обложке своей брошюры, которая была в кармане куртки. Ева, озираясь на свой дом, протянула ему записную книжку, и он записал ей свои телефоны: домашний и рабочий. Мельком взглянув на номера, Ева улыбнулась:

– Все рядом, и дом, и работа...

– И вы, Ева, – без улыбки сказал Кирилл.

Внизу щелкнул лифт, и она сразу встрепенулась. Сунув ему теплую узкую ладонь, пробормотала: "Пока" – и поспешно направилась к подъезду. Походка у нее стремительная, прямая, голова приподнята вверх. Туфли на высоких каблуках звонко простучали по каменным ступенькам. Она скрылась в парадной.

Кирилл смотрел на тускло освещенный подъезд, слышал гудение лифта. Откуда-то сверху выплеснулся на него пронзительный гвалт зажигательной танцевальной музыки и тут же умолк, будто захлебнулся. Мимо прошел пожилой мужчина с овчаркой. Собака, блеснув глазами, сунулась было к Кириллу, но хозяин дернул за поводок, пробормотав: "Куда ты, дура?" – и овчарка послушно затрусила дальше по самому краю тротуара.

У Кирилла было очень хорошее настроение, он забыл про неприятный разговор с Галактикой и, стоя у огромного серого дома, глуповато улыбался. Мелькнула мысль зайти в будку и позвонить Еве, но, вспомнив про мрачного отца, передумал. Ему не захотелось на ночь глядя портить настроение Недреманному Оку.

Кирилл сел в машину и, продолжая бездумно улыбаться, поехал в сторону Концертного зала, что на Греческом проспекте.