Текст книги "Маленький стрелок из лука"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

3

Кирилл любил свою квартиру, почти ничего не тронул после смерти матери. Обычно, когда он возвращался из длительных командировок, его дома встречали пыль и нежилой запах. Уезжая, он закрывал окна и форточки. Пыль была на подоконниках, на столе, на старинном резном зеркале, даже на белом, как сугроб, холодильнике. Типичная черная городская пыль от выхлопных газов автомобилей, от труб заводов, которые еще дымили за Невой на Выборгской стороне, от котельных, что обеспечивали район горячей водой. Это уличная пыль, но существовала еще и квартирная. Она была серой и покрывала стекла книжных секций, вазу на мраморном столике, экран телевизора. С пылью Кирилл боролся всю жизнь. За один раз от нее не избавишься, кажется, все протер, а потом глядь – на корешках книг осталась или на бронзовой статуэтке. Пыль, как ловкий опытный враг, отступала, но не сдавалась.

И на этот раз встретила его пыль. И не только пыль, что-то неуловимо изменилось в квартире, когда он повернул ключ в замке и открыл одну, а затем и вторую дверь. Тревога охватила его, как только он заглянул в комнату: не было на месте магнитофона, усилителя, проигрывателя, стереоколонок, пуста была и деревянная полочка, на которой в ряд выстроились кассеты в пластмассовых коробках.

Кирилл стоял посередине комнаты на ковре и недоуменно озирался. Он все еще не мог взять в толк: что же произошло? Обшаривал глазами комнату, надеясь, что вот сейчас все станет ясным и он увидит свои вещи, по-видимому передвинутые на другое место... Но вещи не появлялись. Он даже не сбросил со спины огромный рюкзак. И совсем ему стало не по себе, когда он увидел на обоях три светлых прямоугольника: исчезли три картины. Фамильная ценность. Эти картины приобрел еще его прадед, и они передавались по наследству из поколения в поколение. Даже в блокаду мать не променяла их на хлеб и крупу. Все золото и серебро, что было в доме, отдала спекулянтам за продукты. Не пожалела редкостное венецианское зеркало старинной работы, книги, бронзовые и фарфоровые статуэтки, французские каминные часы, бюст Льва Толстого, а картины сохранила. И вот их нет. Лишь на поблекших обоях свежо отпечатались три прямоугольника.

Взгляд его метнулся вверх и наткнулся на четвертую, самую большую картину. В тяжелой золоченой раме она выглядела громоздкой, и вор не решился ее взять. Маленький стрелок из лука, примостившись в ветвях дерева, целился в него. И на пухлых детских губах его играла шаловливая улыбка.

Долго Кирилл смотрел на картину, и ни одной мысли не было в его голове – сплошная звенящая пустота. Лишь какое-то время спустя, будто очнувшись от забытья, он подумал: "Странно... Почему этот малыш целится в меня?" Раньше Кирилл не замечал, может, никогда именно с этого места не смотрел на картину. Он машинально отступил на шаг назад, но маленький стрелок из лука упорно продолжал целиться в него.

Кирилл, оторвав взгляд от полотна, направился а другую комнату и пошатнулся: рюкзак зацепился за проем двери. Он сбросил его в прихожей и осмотрел свой кабинет: здесь вроде бы все было на месте. Вор забрал лишь технику и картины. Заглянул в шифоньер, – незаметно, чтобы копались. У Кирилла не так уж и много было из одежды. Даже поношенное кожаное пальто висит. Правда, вор мог его и не заметить, пальто висело на распялке под светлым плащом.

Кирилл сел на диван и положил на колени телефон. Медленно, цифру за цифрой набирал служебный номер Вадима Вронского. Как ни удивительно, застал того па месте. Вадим обрадовался, засыпал вопросами, что-то стал рассказывать про Иванова, Кирилл, слушая вполуха, вяло отвечал. Наконец Вадим почувствовал, что с приятелем что-то не того.

– Не выспался, что ли? – спросил он.

– Меня обокрали, – унылым голосом сообщил Кирилл.

– Говорил: женись... – упрекнул Вадим. – И потом, я же тебе, кретину, советовал поставить квартиру на охрану! Даже, помнится, договорился с капитаном. Чего же ты?!

– Украли всю мою аппаратуру, пленки и картины...

– Картины? – переспросил Вадим. – Те самые, что в большой комнате? Подлинники?

– Других у меня не было.

– И ту большую, где пир в лесу?

– Большую не тронул.

– Я не особенно морокую в искусстве, но, по-моему, они стоят уйму денег?

– Фамильная ценность, – ответил Кирилл.

– Вор знал, что брать... – подытожил Вадим. – Я сейчас пришлю к тебе бригаду из угрозыска, ты ведь в нашем районе, пусть ребята поработают... Следы-то какие-нибудь остались?

– Остались, – хмуро пошутил Кирилл. – Отпечатки рамок на обоях...

– Когда это случилось? – озабоченно спросил Вадим.

– Думаю, что и твои ребята не ответят на этот вопрос. Замок не взломан, по-видимому, соседи ничего не слышали... Я открыл дверь и то не сразу сообразил, что здесь побывал вор. У него был ключ или отмычка. Но тогда зачем он снова закрыл дверь?

– Толковый грабитель, – заметил Вадим. – Знал, что тебя нет и незачем шухер поднимать.

– Да, сработал чисто, – согласился Кирилл. – Никакого разгрома в квартире не учинил. Действовал не торопясь.

– Я к тебе сейчас приеду, – сказал Вадим и повесил трубку.

Кирилл тут же набрал номер телефона Евгении. Когда она взяла трубку, на его лице впервые, как он переступил порог, появилась легкая улыбка.

– Я знала, что ты сегодня приедешь, – после первых приветствий сообщила Евгения. – Сижу дома и жду твоего звонка. Я даже обед приготовила...

В трубке послышался тоненький голосок, какое-то царапанье, потом голос Евгении:

– С тобой хочет поговорить Олька...

– Дядя Киил, – прозвучал слабенький голосок. – Приизайте к нам обедать... Мама пииготовила...

Что мама приготовила, Кирилл так и не уяснил. Олька не выговаривала добрую половину букв из алфавита. Так, по крайней мере, ему показалось.

– Я приеду, – сказал Кирилл. – Только не обедать, а ужинать... Понимаешь, меня обокрали!

– А я уж подумала, ты меня разлюбил... – в голосе Евгении облегчение. – У тебя такой голос... Что-нибудь ценное?

– Ага, – сказал Кирилл. – Что же ты приготовила на обед? Олька так и не смогла выговорить.

– Приедешь – узнаешь, – ответила Евгения и с детской непосредственностью заявила: – А что тебе делать одному в обворованной квартире? Позвони в милицию, пусть ищут вора, а ты приезжай... Олька мечтает с тобой познакомиться... И заодно просит захватить пингвина или на худой конец белого медвежонка.

– Я ей привезу щенка, – сказал он. – Белого, пушистого, не отличит от медведя...

– Черт дернул меня за язык пообещать ей подарок с Севера.

– Никогда не обманывай детей, – сказал он.

Кирилл повесил трубку, глаза его были устремлены на высокое окно с черной пылью на подоконнике, а на губах все еще играла улыбка. Он пожалел, что не позвонил первой Евгении, сейчас бы уже мчался к ней... А теперь жди Вадима, милицию, занимайся неприятным, оставившим в душе отвратительный осадок, делом... Раньше Кирилл вместе с Вадимом сам входил в дома, где совершилось преступление, теперь преступление само пришло к нему в дом...

Щенка Кирилл при всем желании не смог бы вот так сразу найти, зато он выбрал в магазине огромного белого пушистого медвежонка с черным носом и блестящими глазами, сделанными из какого-то полудрагоценного камня. Когда он шел с медведем под мышкой по улице, на него все оглядывались. А одна женщина даже спросила, где он такую «прелесть» купил.

Евгения жила па третьем этаже большого кирпичного дома на Московском проспекте. Прямо под окнами росли старые липы и тополя. Кирилл не решился при Ольке обнять Евгению, но она сама повисла у него на шее. Худенькая длинноволосая девочка лет четырех, засунув пальчик в рот, во все глаза смотрела не на них, а на пушистого мишку, который был ростом больше нее. Насмотревшись вдоволь, она потрогала игрушку рукой и разочарованно произнесла:

– Он не зывой...

У Ольки волосы такие же густые, как у матери, но не черные, каштановые. Смотрела она на мир большими, немного удивленными глазами, которые таращила из-под густых черных ресниц. Уголки пухлых губок были опущены вниз, отчего казалось, что девочка чем-то недовольна и вот-вот заплачет. Однако Олька редко плакала. И смеялась тоже. Кирилл часто ловил на себе ее внимательный взгляд. Когда она на него вот так смотрела немного исподлобья, засунув палец в рот, у Кирилла возникало желание схватить ее па руки и подбросить к потолку, услышать ее смех, увидеть улыбку, но он пока воздерживался: Олька должна привыкнуть к нему. Она-то Кириллу понравилась, а вот понравился ли он ей?..

Кирилл еще не знал, что путь к сердцу ребенка, выросшего без отца, непрост и длителен.

Они поцеловались на кухне у газовой плиты, когда Олька вошла туда. Остановившись на пороге и сразу же по привычке засунув пальчик в рот, она спокойно посмотрела на них и изрекла:

– Мама, зачем ты все время целуешь дядю?

– Я его люблю, – ответила Евгения, улыбаясь Кириллу.

– И мне нужно его любить?

– Я была бы очень рада.

– Я его не люблю, – твердо заявила Олька и ушла из кухни. До медведя она в этот вечер даже не дотронулась, хотя видно было, что он притягивал ее. Выдерживая характер, девочка таскала за собой куклу, что-то шептала ей па ухо, бросая то на Кирилла любопытные взгляды исподлобья, то на медведя, сиротливо сидевшего на полу у двери.

– Она у меня гордая, – заметила Евгения. – И упрямая. Я бы очень хотела, чтобы ты ей понравился.

– Уж если тебе понравился, то Ольку как-нибудь обведу вокруг пальца, – рассмеялся Кирилл.

– Ты ее недооцениваешь...

Они втроем ужинали в большой квадратной комнате с балконом. Стол накрыт цветной накрахмаленной скатертью. В хрустальной вазе огромные яблоки, которые страшно и надкусить. Олька сидит на двух ковровых подушках, положенных на стул. Все стены увешаны картинами в буковых и простых деревянных рамках. Это акварели, натюрморты, портреты молодых бородатых парней и большеглазых длинношеих девушек с грустными лицами. Евгения была изображена на трех портретах и нигде не похожа сама на себя. Не скажи, что это она, Кирилл сам и не догадался бы.

У стены широкий раскладной диван, накрытый тонким ковром, сервант с красивым столовым сервизом и хрусталем. Книги в другой маленькой комнате. Там одна стена занята секциями с книгами, а вторая – шкафом с игрушками. Там же и Олькина кровать. Квартира обставлена со вкусом. Красивая люстра, неброские обои, на широких окнах – толстые шторы из гобеленового материала. Паркет сверкает лаком.

Угощала Евгения куриным бульоном с великолепными мясными пирожками домашнего приготовления. На столе бутылка шампанского. Она прямо из холодильника и помутнела от испарины. Евгения в узкой кофточке и короткой юбке, открывающей ее стройные ноги. Когда она вставала из-за стола, чтобы принести из кухни кофе или тарелку, Кирилл с удовольствием смотрел на нее, что не ускользнуло от пристального взгляда Ольки.

– У меня самая красивая мама, – заявила она, глядя на Кирилла блестящими большими глазами. Они у нее почему-то были синими, хотя синие глаза чаще бывают у блондинок, а не у брюнеток.

– Ты тоже красивая, – чтобы польстить ей, заметил Кирилл.

– Мама лучше, – упрямо надула губки Олька.

– Вы обе красивые, – дипломатично согласился Кирилл.

– Ты тоже не страшный, – критически осмотрев его, заметила Олька. – Только у тебя нос толстый и зуб с дыркой!

Чертовка, даже заметила крошечную щербинку на передних зубах!

– Для мусины это не страшно, – успокоила его Олька. – Бабушка говорила, что с лица воду не пить...

– Мирно беседуете? – посмотрела на них Евгения, усаживаясь на стул.

– Олька засыпала меня комплиментами, – улыбнулся Кирилл.

В десять часов Евгения уложила девочку спать. Немного погодя та встала и, шлепая босыми ножками по паркету, обхватила мишку поперек туловища и потащила к себе в постель.

– Он устал, бедняга, сидеть в углу, – пояснила она. – Пусть немножко поспит.

– Кирилл, я так скучала без тебя, – потом говорила ему Евгения. – Считала дни, когда ты приедешь... У меня ведь середины не бывает: я или не люблю, или уж так люблю, что самой страшно!

По потолку пробегали тени, это штора шевелилась на сквозняке. Балконная дверь была приоткрыта, и до них доносились звуки ночного города: шум машин, неясные голоса, музыка. Будто прогрохотали вдали заглушающие раскаты грома: это пролетел самолет.

– Не было дня там, на Севере, чтобы я о тебе не, думал... – сказав Кирилл. – И знаешь, чего я больше всего на свете боялся? Приеду, а ты другая, не такая, какой я тебя узнал на острове Важенка...

– И какая же я здесь? – повернула она к нему лицо с блестящими глазами. Матовая белизна ее кожи красиво оттеняется черными распущенными волосами.

– Именно такая, какой я и хотел тебя увидеть.

– А ты немного другой, – сказала она. – Какой-то отрешенный и озабоченный...

– Меня все-таки обокрали, – усмехнулся он. – И украли не пустяк, а очень хорошие картины – память о моих предках.

– Найдут, – успокоила Евгения. – В музей воры их не продадут, а в частное собрание ворованные вещи настоящий коллекционер не возьмет.

– Продаст за валюту иностранным туристам, ведь у меня настоящий Франс Гальс да и остальные две представляют большую ценность.

– Я прожила двадцать шесть лет и ни разу еще не видела живого вора, – сказала Евгения.

– Тебе повезло, – усмехнулся он. – Наши деды и прадеды, делавшие революцию, ошибались, что грядущим поколениям будут чужды такие понятия, как воровство, бандитизм, пьянство, жадность, жажда наживы... Социализм победил, а пережитки остались... И не думают исчезать! Да и пережитки ли это? Может, в крови у человека заложены пороки? Вернее, в генах? Так и передается, как дурная болезнь, по наследству от отца к сыну и так далее? Ученые не отрицают и такую возможность.

– Бывает, и у хороших родителей рождаются подонки, – возразила Евгения. – И наоборот, у мелких людишек вырастают прекрасные дети... Тут что-то другое, Кирилл. Наверное, в каждом человеке заложено и хорошее и дурное. Все зависит, в какой среде он воспитывается, под чье влияние попадает смолоду: один привьет доброе семя, другой – злое.

– Ты права, – задумчиво сказал Кирилл. – У Гитлера были вполне нормальные родители, а вырос идейный убийца, каких еще не видывала наша мать-планета.

– Картины твои найдутся...

– Пока это не случилось со мной, я как-то не задумывался о том, какое моральное воздействие на человека оказывает подобный случай... Я сейчас как оглушенный хожу, смотрю на людей и ищу в каждом вора. Я знаю, это пройдет, но вот такой отвратительный осадок, что мир несовершенен, что в нем полно всяких подонков и негодяев, живущих, как паразиты на теле, за счет других, останется... Я ведь выезжал со своим приятелем на происшествия, видел жертвы насилия, но все это было как бы со стороны, а теперь я буду по-другому смотреть на такие вещи. Мне даже не так жалко украденного, как мучительно стыдно за человечество – прости громкие слова! – которое способно порождать на свет весь этот мусор, шлак...

– Есть пословица: пока гром не грянет, человек не перекрестится.

– Мне как-то Глаша призналась, что пока день, солнце, она в бога не верит, а как засверкают молнии, загрохочет гром, она начинает креститься...

– Славные ребята эти Глаша и Санька, – вздохнула Евгения.

Кирилл прижался к ней и, вдыхая теплый знакомый запах ее нежной кожи, подумал: все, что у него украли, – это пустяк по сравнению с тем, что он приобрел. Она, едва касаясь своими чуткими пальцами, гладила его по спине, губы ее были совсем рядом, большие глаза светились искорками, и горячая волна счастья накатилась на него. Еще не зная, как они встретятся, он мечтал именно об этом. Представлял себя рядом с ней.

Эти мысли не покидали его последние дни на Севере. Немного тревожила встреча с Олькой, потому что он знал, какое место она занимала в сердце матери. А сейчас он думал об этой милой девочке, заснувшей в обнимку с пушистым мишкой, с нежностью. Кирилл хотел бы, чтобы у него была такая дочь... Пока он еще и мечтать не смел, что Олька когда-нибудь назовет его папой! Он и сейчас видит ее серьезный изучающий взгляд. Уголки губ опущены, волосы вьются на голове, медно отсвечивал под люстрой. Совсем крошечный человечек, а уже со своими мыслями, с характером, привычками... Хотя Евгения и ругает се, что сует палец в рот, Кириллу это нравится. Этакий маленький задумчивый философ с пальцем во рту. В ее небесных глазах сейчас отражается весь чистый и непосредственный мир, в котором, как в сказке, всегда добро побеждает зло.

– Когда мы поженимся? – помолчав, спросил Кирилл.

– Через год, – ответила она.

Он ожидал совсем другой ответ.

– Почему через год?

– В себе я не сомневаюсь, Кирилл, а ты должен проверить себя...

– Какая чепуха! – рассердился он. – Мне нечего себя проверять. Я люблю тебя и всегда буду любить!

– Подождем, Кирилл, – мягко сказала она, – Пусть к тебе Олька привыкнет.

– Год! С ума можно сойти! – возмущался он. – И эта унизительная проверка!

– Я тебе сказала, в себе не сомневаюсь, – повторила она.

– А я – в себе!

– Не будем больше об этом говорить, – и хотя голос ее по-прежнему был ласков, в нем прозвучала твердость.

– Я тебя отказываюсь понимать, – сказал он. – Зачем испытывать судьбу? За год многое может произойти...

– Если за год может произойти такое, что помешает нам быть всегда вместе, то какой смысл вообще говорить о женитьбе? – упрекнула она. – Женщины умеют ждать, дорогой мой!

– Ты за всех женщин не отвечай, – сказал он.

– Кирилл, так будет лучше.

– Но почему? Почему?

– Хорошо, я отвечу тебе... Я не могу во второй раз ошибиться, пойми меня! Я мучительно пережила разрыв с мужем. Больше такого не должно повториться. Никогда! Пусть я буду любить тебя, пусть буду страдать, если у нас ничего не получится... Но это легче, чем снова развод. Милый, не забывай, у меня Олька! Я не могу ее обмануть. Не имею права! Понимаешь? Уже один раз я обманула, сказала, что у нее нет папы. Если я обману еще раз, она никогда мне не простит этого.

Да и я себе не прощу! Вот почему для меня такой серьезный шаг замужество, Кирилл! Я верю тебе, но я не знаю, будешь ли ты так же любить меня через год, как сейчас?

– Ладно, – сдался он. – Чего доброго, мы всерьез поругаемся... Пусть все будет, как ты хочешь. Я тебя прошу лишь об одном: если ты изменишь свое решение – сообщи мне, Сразу же, договорились?

Она притянула его к себе, поцеловала и прошептала:

– А теперь уходи... Я не хочу, чтобы тебя Олька увидела...

– Покорить тебя, оказывается, мало, – ворчал он. – Нужно еще завоевать и Ольку!

– Я надеюсь, тебе это удастся. – Она смотрела на него, сидя на диван-кравати. Волосы рассыпались за спиной, круглые колени она прижала к подбородку, глаза искрились. А над ее головой, зловеще освещенная сбоку уличным фонарем, в буковой раме смутно вырисовывалась длинношеяя девушка с лилией в руке.

Кирилл вспомнил про свои украденные картины и совсем расстроился. Он даже забыл поцеловать Евгению, проводившую его до дверей.

– Кирилл?.. – взглянула она на него своими мерцающими глазами.

Он прижал ее к себе, погладил волосы, а потом крепко стиснул, сомкнув своп руки у нее на спине. Дико и нелепо было сейчас уходить от этой женщины, которую он с таким трудом нашел и с которой решил никогда больше не расставаться. Телом он ощущал ее гибкое молодое тело, чуть прикрытое сорочкой, а жаркий запах этого тела кружил голову...

– Почему счастье всегда так трудно дается людям, а несчастье само сваливается на голову? Мы заслужили с тобой счастье, Евгения, вот оно... – Он так крепко прижал ее к себе, что она ойкнула. – А мы отталкиваем его от себя. Боимся его, что ли?

– Ты сам сказал, что счастье – это большая редкость, – отвечала она. – Наверное, поэтому, когда оно наконец приходит, люди не верят в него, сомневаются...

– И ты сомневаешься?

– Нет, Кирилл, нет!

– Ты мое счастье, Евгения... Я никогда и никому не говорил таких слов. Я опять поглупел...

– А ты – мое, – прошептала она, пряча на его груди лицо с сияющими глазами.

– Если ты не придешь ко мне, я сам приду к тебе с чемоданом... Я не знаю, что мне делать там одному... в обворованной квартире...

– Я завтра приду... Нет, уже сегодня... – шептала она, целуя его. – Оставлю Ольку у мамы и приду...

Очутившись на улице, Кирилл задрал голову и стал искать ее окно. Кажется, вот это... Шевельнулась штора, раскрылась балконная дверь, и он увидел Евгению. Она смотрела на него и улыбалась. Он не видел ее лица, потому что оно едва белело в сумраке, но знал, что она улыбается. А потом он брел по Московскому проспекту – машину Кирилл еще не взял из гаража – и думал о том, что идет по улице не он, а лишь какая-то часть его... Потому что почти весь он остался там, в небольшой уютной квартире, где на стенах развешаны картины, где с мишкой в обнимку спит маленькая большеглазая Олька, где осталась одна Евгения...

Кирилл сидел в своем кабинете на Литейном проспекте и разбирал бумаги. Очерк для альманаха он написал там, на Севере, теперь нужно было подготовить материал для большого реферата. Кстати, его он тоже начал в деревне, там же обработал магнитофонные записи. Но работы еще было много, он даже не приступил к систематизации фольклорного материала, не выявил отличительные признаки сказаний и легенд именно этого района на Севере. Для этого нужно с месяц посидеть в библиотеке, перерыть гору опубликованных материалов на эту тему...

Он еще не был у Галахина, не доложил о результатах своей поездки. Директор института приходил на работу что-то в двенадцатом часу, он еще жил на даче в Комарово.

В кабинет заглянул Землянский. Преувеличенно громко стал восторгаться видом Кирилла, мол, посвежел, загорел (это на Севере-то!). Посожалел, что Кирилл не отпустил бороду. Многие научные сотрудники отпускают в командировках роскошные бороды. Михаил Львович еще больше раздался вширь, животик его распирал брюки и рубашку, круглое довольное лицо лоснилось. Новая должность явно пошла ему на пользу: он стал одеваться со вкусом, носил модные рубашки, подтяжки и галстуки. Редкие волосы еще дальше отступили со лба и висков, однако лоб от этого не стал больше и выпуклее.

– А у нас никаких новостей, – разглагольствовал он, расхаживая по кабинету. – Да, Сидоровская в следующем месяце защищается... Кандидатская у нее в порядке, так что без запинки проскочит. А твой реферат включен в план институтского издания на будущий год. Директор не сомневается, что ты справишься с задачей...

– А как ты? – поинтересовался Кирилл. – Не загубил еще альманах?

Землянский жирно хохотнул, оценив по достоинству юмор, и сказал:

– Начальство не жалуется... Авторы тоже: я ведь добрый, никого не обижаю!

– И себя тоже, – подковырнул Кирилл, вспомнив, что в последнем номере альманаха Землянский запланировал две свои статьи. Одну, правда, под псевдонимом "Львов".

– Что же было делать? – сразу ощетинился Михаил Львович. – Галахин снял статью Горохова о фресках Рублева, якобы обнаруженных в Пскове, а это оказались работы мастеров более поздней эпохи... Ничего под рукой не нашлось, и я...

– Поставил ту самую серую статью, которую я в свое время забраковал... – закончил Кирилл.

– Я ведь ее переработал, – скромно напомнил Землянский. – Как твои дела на личном фронте? – перевел он разговор на другое. – Как поживает та прекрасная девушка, у которой библейское имя Ева?

– Чего это ты вдруг про нее вспомнил? – недоуменно взглянул на него Кирилл.

– Она произвела на меня незабываемое впечатление, – улыбнулся Землянский и ушел.

В его тоне проскользнуло что-то задевшее Кирилла за живое... Такое ощущение, будто Землянский что-то знает, но не хочет говорить...

Услышав шум мотора, Кирилл выглянул в окно и увидел Галактику, вылезающего из "Волги". Выждав для приличия полчаса, он взял бумаги и отправился к нему.

У Василия Галактионовича был усталый и недовольный вид. Однако, увидев Кирилла, он встал из-за стола и, протягивая руку, пошел навстречу.

– Проветрился, Кирилл Михайлович? Не жалеешь, что я тебя загнал на край света?

– Не жалею, – искренне ответил Кирилл. Ему ли жалеть об этом? На Севере он провел прекрасные дни, может быть, даже лучшие в своей жизни.

– Не скучаешь по альманаху? – испытующе взглянул на него Галахин.

И Кирилл уловил в его голосе нечто такое, что заставило его насторожиться. Судя по всему, Василий Галактионович совсем не разделяет оптимизма Землянского... Но возвращаться снова к редактированию Кириллу вовсе не хотелось.

– По-моему, альманах в надежных руках, – бросил он пробный камень.

Галактика не любил дипломатничать.

– Ты помоги ему, Кирилл Михайлович, – сказал он. – Вкуса у него маловато или... требовательности к другим и к себе. Материал сырой, неинтересный, авторов он не ищет... В общем, как член редколлегии, помоги Землянскому... Конечно, когда закончишь реферат и обработку данных командировки.

Кирилл коротко рассказал директору о своей поездке, показал подготовленный очерк, материалы. Василий Галактионович слушал с интересом, задавал вопросы. Усталость и недовольство исчезли с его лица. Оказывается, он и сам бывал в Терском районе, плавал на пароходе "Рулевой" по Белому морю от Умбы до Кандалакши. Даже слышал про озеро Олень, но вот побывать на нем не довелось...

Когда Кирилл уже собрался уходить, Галахин, нахмурившись, стал перебирать бумаги на столе, потом открыл ящик, другой... Наконец он нашел листок бумаги с приколотым к нему скрепкой конвертом и протянул Кириллу:

– Тут мне передали эту галиматью... – на лице его отразилось явное отвращение. – Почитай и... разорви эту мерзость! У меня к тебе никаких вопросов нет.

У себя в кабинете Кирилл прочел письмо Сергея Петровича Кругликова в партийную организацию института. Каллиграфическим почерком, без единой ошибки, на вырванном из тетрадки в клетку двойном листе было написано, что он, отец Евы Кругликовой, обращается в партийную организацию института с просьбой разобрать недостойное поведение в быту Воронцова Кирилла Михайловича... Далее подробно излагалось, что Ева систематически ходит к нему домой. Потом она пропадает где-то по нескольку дней, а домой возвращается в нетрезвом состоянии. А товарищ Воронцов никакой ответственности за поведение дочери нести не желает, о чем самолично заявил ему в оскорбительной форме. Несмотря па неоднократные предупреждения, Кирилл Михайлович никаких выводов из создавшегося положения не делает и не собирается жениться на девушке, которая к нему ходит... Более того, он, Воронцов, последнее время стал уклоняться от встреч с девушкой, которую сам же сбил с правильного пути... Как отец, он не может мириться с таким положением дел и просит партийную организацию института обсудить недостойное поведение человека, носящего звание советского ученого... В конце письма было ясно сказано, что он, Кругликов, надеется, что партийная организация сурово накажет Воронцова и сообщит о своих выводах ему, Кругликову, по такому-то адресу...

Ну, ладно, Галахин умный человек, а попади письмо к другому, ведь пустили бы его в ход и замучили Кирилла выяснением обстоятельств его личной жизни, отношений с Евой, которые совершенно никого не касаются, в том числе и настырного назойливого папаши! Еве двадцать лет. Она давно совершеннолетняя. И отец знает, что она отнюдь не ангел... Зачем же он хочет втоптать в грязь и другого человека?

Вот она, расплата за счастливые месяцы, проведенные на Севере! Кража и это грязное письмо! Конечно, прежде чем оно попало к Галахину, оно походило по рукам сотрудников института, на это, наверное, главным образом и рассчитывал Евин дорогой папочка... Не мог же он всерьез надеяться, что партийная организация займётся подобной ерундой? Теперь понятна ухмылка Землянского, когда он спросил, как поживает девушка с библейским именем Ева...

Где она сейчас, Ева? Три месяца, если не больше, Кирилл не видел ее. В общем-то неплохая девчонка, но без царя в голове! Возможно, она и не стала бы такой, если бы не папочка, который отравил ей всю жизнь, сделал ее перекати-полем... Ведь с тех самых пор, как па нее стали обращать внимание мужчины, он планомерно и жестоко ее преследует, не ослабляя рвения, не давая ей самой разобраться в происходящем. Убежденный в своем праве на это – в праве подавлять ближнего и диктовать свои условия – он, как буйвол, никуда не сворачивая и не отступая, прет напролом! И не понимает, что этим самым не спасает дочь, а толкает ее на необдуманные поступки, которые она совершает иногда просто назло ему...

И вот выясняется, что этот человек отравляет жизнь не только собственной дочери, но и другим, кто имел несчастье с ней познакомиться. Сколько помнит себя Кирилл, ему никогда до сей поры не приходилось сталкиваться с родителями своих знакомых девушек таким образом.

И вот в его жизнь без приглашения, бесцеремонно вторгся чужой, неприятный человек – отец его знакомой девушки. Он стал приходить к нему домой, звонить в любое время, следить за ними и вот в довершение всего накатал в парторганизацию кляузную бумагу...

Можно было бы его понять, если бы дочь была беззащитной, наивной девочкой, которая делает первые шаги в жизни, но ведь это не так? И Кругликов это прекрасно знает. Не только забота о благе дочери руководит его поступками: он получает от преследования Евы и ее знакомых удовольствие.

Ева как-то рассказывала, что мать однажды уходила от отца: встретила в своей поликлинике одного человека и ради него покинула дом, дочерей. Потом она вернулась, человек тот был женат и не собирался уходить из своей семьи. И потом, у него ничего бы не вышло, если бы даже и захотел: отец превратил бы его жизнь в пытку. Он и так засыпал все организации письмами, в которых всячески разоблачал соблазнители, пытающегося разбить его семью... Тогда Еве и сестре было по пять лет, и комиссии, разбирающие жалобы отца, поддержали его. Как же, брошенный муж с двумя малолетними детьми! А у человека того были большие неприятности по работе...

Мать вернулась, и отец ни в чем не упрекнул ее, она сама говорила Еве, он обвинил во всем гнусного соблазнителя, воспользовавшегося "слабостью и неопыткостью" в житейских делах матери. Наверное, с тех самых пор и затаил он непримиримую злобу к мужчинам, посягающим на его семейство, состоящее из одних женщин... Смешно, но он всегда и во всем обвинял других, но только не жену и дочерей. Поэтому Ева знала: что бы она ни выкинула, всегда может прийти домой, и отец, пожурив ее, простит. Зато не простит ее знакомых, если докопается, с кем и где она была. Ева старалась не подводить знакомых, обманывала отца, наводила его на Ложный след, но он рано или поздно находил адреса. И уже больше не выпускал из виду этого человека. Заносил его фамилию, адрес, телефон в свой талмуд. Стоило Еве исчезнуть, и отец садился за "Жигули" и начинал объезд всех ее знакомых, даже наведывался к тем, с которыми она уже давно порвала. Не стеснялся поднимать их с постели среди ночи, затевал решительные выяснения.