Текст книги "Маленький стрелок из лука"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Деньги будут, – самоуверенно заявил Блоха. А машину у отца уведу...

– Ну-ну, попробуй, – улыбнулся Том. Он не сомневался, что Люся того быстро отошьет. Она хоть и молодая, да ранняя и отличит гнилой товар от доброго...

Он закрыл па ключ комнату, на минуту зашел к директору магазина, коротко сказал про дневной товарооборот и вышел из магазина. Сразу к машине не пошел, минут пятнадцать подождал на углу улицы Еву, а потом, чувствуя досаду и злость на себя, за то что дал ей денег, перешел лицу, сел в машину и поехал на дачу.

А Ева в это время сидела в ресторане гостиницы "Европейская" напротив режиссера Василия Ивановича Иванова и, держа в тонкой руке фужер с шампанским, смотрела на него и внимательно слушала. Василий был в расстегнутой безрукавке, давно не стриженная борода спускалась на обнаженную загорелую грудь, широченную, как деревянное корыто, маленькие синие глаза его зло поблескивали из-под густых бровей. Василий пил водку и разглагольствовал. Молча пить он не умел. На толстых могучих руках его топорщились белесоватые волосы.

– Искусства нет ни в кино, ни на телевидении, – говорил он, вперив в девушку неподвижный взгляд – Назови мне нашумевший в последнее время фильм? Ну хотя бы один?

Ева не могла назвать не потому, что была согласна с Ивановым, просто она редко ходила в кинотеатр, а летом особенно. А телефильмы вообще не смотрела, разве что иностранные многосерийные.

– А почему нет искусства? – таращился на нее Василий. – Потому что в кино и на телевидении работают ремесленники... Да и в театре – тоже! И я – ремесленник! Меня тоже надо гнать со студии в три шеи. Ремесленниками мы стали потому, что нет в кино настоящей литературы! Режиссеры выражают только себя. Они и хорошую литературу в два счета угробят. Чего себя выражать-то, если у тебя ничего за душой нет? Вот и жуют жвачку, а зритель у нас добрый, все проглотит... Это не в Англии, где киностудии одна за другой прогорают... Не ходят англичане в кино, хоть ты караул кричи! Не ходят, и баста! Телевизоры еще смотрят, а в кино не хотят... Не нравится им современное кино... Ты согласна со мной?

– Да что вы все про кино и про кино, – сказала Ева. – Как будто больше не о чем говорить?

– Хочешь, я из тебя сделаю известную актрису? – рассмеялся он. – Сейчас в кино командует господин случай. На фоне всеобщей бесталанности ничего не стоит прославитьсяиылезла на экран, спела хриплым голосом смешную песенку, поиграла подведенными глазами, покрутила бедрами, показала бюст – тут уж оператор должен постараться! А если хорошая фигура и красивые ноги, можно обнаженной показать в русской бане или в ванной... Заметила, что не фильм, то баня с паром... Нет в сценарии, так режиссер вставит, теперь каждый режиссер соавтор... И новая кинозвезда готова! Бери ее и катай по экранам...

– Хочу, – прямо взглянула в глаза ему Ева.

– И голая в речку полезешь? Это тоже теперь модно!

– Если надо, – усмехнулась Ева.

– В баню-то я уж тебя точно запру! – рассмеялся Василий. – К черту литературу! Даешь голый секс!

– Я серьезно готова сниматься в кино в любой роли: в бане, ванной, речке...

– В постели, – ввернул он.

– И в постели, – спокойно сказала Ева. – Как это говорится, искусство требует жертв!

– Не искусство, а самодур-режиссер, – ударил себя кулаком по ляжке Василий.

– Вы ведь не самодур? – взглянула ему в глаза Ева.

– Чем я лучше других? – вздохнул он, налил в рюмку из бутылки водки и лихо выплеснул в бородатый рот.

– Не наговаривайте на себя, Василий Иванович, вы не такой, – тихо произнесла Ева, глядя на него светло-карими прищуренными глазами.

– Чего же не приходила на студию? – повнимательнее посмотрел и он на нее. – Я снял бы тебя еще в одном фильме.

– Раньше не хотела, а теперь хочу, – повторила Ева. – Обстоятельства изменились. Меня из университета исключили.

– Не хочу учиться, а хочу жениться... – рассмеялся Иванов.

– Не поэтому, – сказала Ева. – Я не захотела изучать английский язык.

– И зря, – рубанул воздух толстой рукой Василий. – Читала бы в подлиннике Шекспира.

– Я его не люблю.

Василий грохнул кулаком по столу, так что все задребезжало, а бутылка с шампанским подскочила и чуть не упала, и оглушительно захохотал:

– Она Шекспира не любит! Толстой тоже не любил, гении, они тоже не любят друг друга... А ты за что не любишь великого трагика и поэта?

– Я не верю ему, – ровным голосом произнесла Ева. – Не верю, что Ромео отравился, а Джульетта заколола себя кинжалом из-за любви... Не верю, что Отелло мог задушить Дездемону из-за такого пустяка... А король Лир роздал неблагодарным дочерям свое царство. Все это красиво, впечатляет, но не правда.

– Оригинальная точка зрения на Уильяма Шекспира... – усмехнулся Василий, снова наливая себе водки и пододвигая бутерброд с семгой. – Ну, бог с ним, с Шекспиром... А Кирилл знает, что тебя того... из университета?

– При чем тут Кирилл? – надменно надула губки Ева. – С Кириллом мы расстались.

– Надеюсь, не на почве Шекспира?

– Он, наверно, лучше меня, он умеет любить, – задумчиво произнесла она. – А я никого не люблю.

– Правильно и делаешь, – помрачнел Василий и положил свою огромную лапищу ей на руку. – В наше время любовь – это расточительство...

– Не понимаю? – Взглянула на него Ева.

– Проживешь с мое, милая, поймешь... – Василий еще налил рюмку и выпил. Отерев накрахмаленной салфеткой рот и бороду, грустно улыбнулся: – Я недавно разошелся со своей Нонкой... Ну, с женой моей! Я ведь любил ее и, как видишь, все напрасно... Вся моя любовь коту под хвост!

– Первый раз встречаю человека, который жалеет свою собственную любовь, – засмеялась Ева – она не умела жалеть – и сама налила в фужер шампанского. Она поняла, что на душе у режиссера скверно, но и ей было невесело.

– Тебе этого не понять, ты же никогда не любила, – подковырнул Василий.

– Стоит ли прошлое жалеть, а тем более любить то, чего уже нет?

– Есть люди, которые только прошлым живут, – грустно заметил Василий. – Слышала про такого писателя Марселя Пруста?

– Он жил в комнате, обитой пробкой, и не выносил малейшего шума, – сказала Ева. – Чем ему еще было жить, если он из комнаты не выходил?

– А ты читала его?

– Начала что-то про Свана и не смогла закончить, – призналась Ева. – Тоска смертная...

– Ты молода, и у тебя есть будущее.

– Можно подумать, что вы старый.,.

– Дело не в возрасте...

– Вот именно, – подхватила Ева. – Я иногда чувствую себя старухой.

– Странно, что вы расстались с Кириллом, – думая о другом, проговорил Василий. – Мне казалось, он тебя любил...

– Меня долго любить невозможно, – сказала Ева, – В меня многие влюбляются, а потом...

– Что потом?

– Мне на них наплевать, а это никому не нравится.

– У тебя сердца нет, что ли?

– Вы уверены, что любовь прячется в сердце?

– Не знаю, где она прячется, а отними у человека любовь – и он перестает быть человеком, – сказал Василий.

– Кто же тогда я? – с улыбкой спросила она.

– Дурочка ты, – беззлобно ответил он. – Маленькая дурочка.

– Я хотела бы поумнеть.

– Та женщина, которую полюбит Кирилл, будет счастливая, – убежденно сказал Василий.

– Значит, мне не повезло, – усмехнулась Ева.

Василий налил ей в фужер шампанского, себе водки и, задумчиво глядя в пространство, внушительно сказал:

– Давай, сестренка, выпьем за Кирилла! Счастья ему...

– Почему вы назвали меня сестренкой?

– Сестренка по несчастью! – невесело рассмеялся Василий. – Мне худо, вижу, и тебе от радости плясать не хочется...

Ева молча улыбнулась и выпила все до дна.

– Кирилл, он настоящий, – все так же задумчиво продолжал Василий. – И если он тебя любил, а ты... В общем, тогда тебе действительно не повезло.

– Я молода, и у меня есть будущее...

– Сдается мне, девочка, что нет у нас с тобой будущего... – с расстановкой, что-то про себя обдумывая, проговорил Василий. – Вот что, Ева, мне до чертиков надоел этот чопорный ресторан с иностранцами, официантами в смокингах, да и метр на нас уже косо поглядывает... Поедем лучше ко мне? Только попросим этого критика в штатском, чтобы он дал нам с тобой хорошую выпивку?

– У тебя есть кофе и музыка? – посмотрела на него девушка, незаметно для себя самой перейдя на "ты".

– У меня четыре голых стены и раскладушка, – сказал Василий. – Я ведь на днях ушел из дома...

– Ну что ж, – вздохнула она. – В таком случае, обойдемся без кофе и музыки.

– Штопор и стаканы у меня найдутся! – весело улыбнулся Василий и на весь зал басисто гаркнул, подзывая официанта.

Ни Ева, ни Василий не видели, как неподалеку от Стоянки такси, что у Казанского собора, остановились «Жигули». Кто-то проворный из очереди кинулся было к машине, но тут же вернулся несолоно хлебавши: водитель наотрез отказался подхалтурить. У бородатого Василия под мышкой две разнокалиберных бутылки, у Евы разбухла сумочка от закусок и яблок. Лохматая голова Иванова возвышалась над очередью, синие глаза его возбужденно поблескивали. Когда подошла их машина, какая-то парочка ринулась к ней, но Василий молча поймал нахального юношу за штанину и вернул в очередь. Накрашенная девица с сигаретой во рту сама вернулась, бросив на Еву высокомерный взгляд. Еве было весело, она одна выпила в ресторане бутылку шампанского, обернувшись, она показала девице язык.

Парень и его подружка что-то бубнили, но они уже не слушали, забрались в машину и выехали на ярко освещенный Невский. Вслед за ними неторопливо двинулись "Жигули".

Василий ушел из дома в чем был, позднее Нонна привезла на студию чемодан с его личными вещами, а за пальто и плащом, заявила она, мол, сам придешь осенью. Временно Василий поселился у одного приятеля-киношника, только что получившего однокомнатную квартиру в Купчино и не успевшего еще ее обставить. Приятель с киногруппой на все лето уехал в Сибирь, где снимался многосерийный фильм из жизни дореволюционных промышленников. Можно было бы пожить у Кирилла, но тот улетел в длительную командировку на Кольский полуостров, а развод произошел уже в его отсутствие. Недавно Иванов сдал комиссии отснятый фильм, получил деньги и теперь, как говорится, прожигал жизнь. На студии он не показывался уже с полмесяца, хотя знал, что за ним закреплен новый фильм, который надо будет снимать осенью. Пока автор дорабатывал сценарий, Василий гулял, как он это умел делать, широко и шумно... Однажды в разгар веселья в Купчино приехал Вадим в милицейской форме и, вызвав его в прихожую – в комнате были гости, – заявил, что ему позарез нужны деньги, подвернулись две путевки за границу, ну и они с Люсей решили поехать... Василий спросил, сколько надо? Вадим сказал, сколько не жалко... И щедрый Иванов тут же вручил ему большую часть постановочных... Лишь потом он сообразил, что Вадим его просто-напросто надул: подумал, что он все пропьет и таким манером выманил деньги... Пока у Василия еще были наличные, но скоро придется идти на поклон к другу. Волнения и переживания после развода понемногу улеглись, и Василий сам чувствовал, что надо кончать с весельем и браться за работу. Фильм он будет снимать в Средней Азии в городе Чимкенте. А из Ленинграда ему хотелось уехать.

Вот в такой момент и скрестились пути Василия Иванова и Евы Кругликовой. У обоих на душе было муторно, оба перешагнули в жизни через какой-то немаловажный рубеж.

Примерно через час после того, как они приехали, дверь раздался настойчивый дребезжащий звонок.

– Кого это черт несет? – проворчал Василий, слезая с подоконника, где он сидел со стаканом в руке разглагольствовал о коварстве женщин. После развода с Нонной он любил на эту тему поговорить, тем более что Ева не спорила с ним, а даже соглашалась.

Когда в проеме двери возникла величественная фигура Иванова, Сергею Петровичу Кругликову пришлось задрать голову, чтобы посмотреть тому в лицо.

– Я отец Евы, – сообщил он. – Она у вас?

– А вам, собственно, какое дело? – свел вместе густые светлые брови Василий.

Такого Сергей Петрович не ожидал, обычно мужчины конфузились, мялись, а затем, посторонившись, пропускали его в прихожую, куда он входил с трагическим выражением на лице и первым делом бросал взгляд на пол, где должны стоять сапоги или туфли Евы, в зависимости от погоды и времени года, а потом на вешалку, где должно висеть ее пальто или плащ...

– Можно зайти? – намерился он переступить порог, но Василий загородил проход.

– Нельзя, – коротко ответил он, собираясь захлопнуть дверь.

– Я отец... – смешавшись, повторил Кругликов, пытаясь заглянуть в прихожую.

– Вот что... папочка... – презрительно сказал Василий, подавляя гнев. – Катись отсюда, пока я тебя не спустил с лестницы! Ишь ты сыщик какой нашелся!

И перед самым носом его с треском захлопнул дверь, но не успел вернуться в комнату, где на единственном кресле с красной обивкой, закинув нога на ногу, сидела Ева с сигаретой и консервной банкой на коленях, куда она стряхивала пепел, как раздался длинный звонок. Ева даже не пошевелилась. Положив сигарету на деревянный подлокотник, протянула руку и взяла с полированного журнального столика стакан с шампанским. Лицо у нее невозмутимое, глаза задумчиво устремлены на незашторенное, распахнутое окно, в которое заглядывало темное небо с тусклыми крошечными звездочками. Еву совершенно не волновало то, что происходит в прихожей. Она знала, что никакая сила сейчас не поднимет ее с кресла. Этот громадный бородатый мужчина ей нравился еще с тех пор, как она снималась в его фильме. Он многим женщинам в киногруппе нравился, но режиссер почему-то мало обращал на них внимания. В том числе и на нее.

Встретились они сегодня случайно на углу Невского и улицы Бродского. Ева направлялась к автобусной остановке, чтобы поехать к Тому, а Василий покупал в киоске сигареты. Она сразу узнала его могучую фигуру, буйную русую бороду. Сама подошла и поздоровалась. Василий уже был навеселе и без лишних слов предложил пойти в "Европейскую" поужинать. Ему не так хотелось поужинать, как выпить, а такие люди, как Иванов, не любят пить в одиночестве. Ева с удовольствием составила ему компанию...

Она услышала гневный приглушенный бас Василия, потом грохот, удаляющийся шум, затихающие голоса, а немного погодя вернулся побагровевший и возбужденный Василий.

– Отбил нападение? – улыбнулась Ева, не изменяя позы. Глаза ее прикрыты черными ресницами.

– Какой-то гнусный тип рвался сюда... утверждает, что твой отец.

– Надеюсь, ты его не спустил в мусоропровод?

– Если еще раз сунется, так и сделаю...

– Если бы ты знал, как он мне надоел! – вздохнула Ева. – Теперь будет дежурить под окном.

– Он что, ненормальный?

– Ты первый, кто так с ним сурово обошелся, – сказала Ева. – Может быть, это его чему-нибудь научит?

– Если хочешь, поезжай с ним, – успокаиваясь, сказал Василий.

– Ты этого хочешь? – пристально взглянула она на него.

– Нет.

– Тогда забудь о нем, – сказала она, отпивая из стакана.

Однако Кругликов сам напомнил о себе. Они слышали, как фыркнул внизу мотор машины, потом послышались пронзительные гудки. Кто-то с первого этажа в форточку обругал его, мол, как не совестно по ночам людей беспокоить?.. После этого машина уехала. Ева даже не встала с кресла и не посмотрела в окно. Лицо ее было безмятежно, глаза мерцали. Чтобы яркий свет от торшера не бил в глаза, Василий набросил на него свой пиджак.

– Диву даюсь, как нашел он тебя? – не мог успокоиться Василий.

– Он всегда меня рано или поздно находит.

– И у Кирилла был?

– Ты спроси, у кого он не был, – усмехнулась Ева.

– Поразительный тип! – покачал головой Василий. – А зачем он это делает?

– Меня, видишь ли, спасает...

– А ты от него спасаешься?

– Вот именно.

– Ну и положеньице у тебя... – сочувственно сказал Василий. – Всю жизнь таскать за собой хвост в образе заботливого папочки! Но каков подлец, а? Стал звонить, когда ты свет выключила...

– Я тоже научилась его обманывать, – сказала Ева. – Но как он нас сегодня выследил, не могу в толк взять!

– В следующий раз я его поколочу! – пообещал Василий.

Они помолчали. На кухне водопроводная труба издала громкий утробный рык, потом над головой явственно заскрипели паркетины под чьими-то тяжелыми шагами. Непривычно было видеть незашторенное окно, смотревшее прямо в темное небо. Послышался могучий звук двигателей, и звездный мрак наискосок прорезали розовые и зеленые вспышки идущего на посадку самолета.

– Здесь хорошо, – тихо произнесла Ева.

– Хорошо? – с сомнением переспросил Василий, оглядывая пустую необжитую комнату, в которой еще пахло обойным клеем и краской.

– Мне с тобой хорошо, – уточнила девушка.

Василий снова уселся на подоконник, загородив собой небо и звезды, и задумчиво уставился на нее. Очень привлекательная, с богатыми данными и... такая несчастная! Ей хорошо в пустой комнате, где всего одно кресло и у голой стены раскладушка со скомканным постельным бельем. Какой надо быть одинокой и неприкаянной, чтобы чувствовать себя в этой обстановке хорошо. Василию иногда хотелось волком выть в этой убогой комнате, когда он утром просыпался с тяжелой похмельной головой.

Он был по натуре добрым человеком и искренне пожалел Еву. Он разглядел в ней то, что еще не видел ни один ее знакомый: неприкаянность и одиночество, глухую тоску по чему-то и самой ей еще неясному... Все видели в ней красивую желанную женщину, а человека не замечали. Таков уж удел красивых: они никогда не кажутся окружающим несчастными. Мужчины ими восхищаются, женщины им завидуют. Хорошая фигура, красота – это божий дар, который далеко не всем достается. Если к красоте да еще немного ума, женщина может добиться в своей жизни многого, об этом свидетельствует многовековая история человечества. Красивые женщины, даже невысокородные, из низов, при королевских дворцах правили государствами, иногда определяли мировую политику, развязывали кровавые войны...

Теперь другие времена, но женская красота и обаяние и сейчас много значат. Красивая женщина всегда может лучше устроить свою жизнь, чем некрасивая. То, что обыкновенной женщине нужно добиваться годами упорного труда, красавице дается легко, даром.

Как Ева распорядится своим богатством – красотой? Растратит все впустую или добьется всего, чего пожелает? Но для того чтобы что-либо достичь, нужно этого хотеть, а у Василия сложилось впечатление, что Ева ничего не хочет. Живет как живется, а под лежачий камень и вода не течет.

Василию захотелось чем-нибудь помочь ей, растормошить ее, заставить шевелиться, действовать! Лишь красота и энергия могут поистине сотворить чудо...

– Ева, поехали со мной в Среднюю Азию, – предложил он. – Я тебя завтра же на студии оформлю помрежем, и уедем отсюда к чертовой матери! На полгода, а? Подальше от моей Нонки и твоего папочки! Ну как, поедешь?

В глазах ее что-то вспыхнуло, ресницы задрожали, она зашевелилась в кресле, встала и, протянув руки, как слепая, подошла к нему. Совсем близко.

– И ты еще спрашиваешь? – прошептала она и, уткнувшись ему в широченную грудь лицом, затихла. Плечи ее задрожали, непрошеные слезы хлынули из глаз. Так облако на небе вдруг неожиданно разразится дождем, хотя светит солнце и ничто не предвещает грозы. Ева и не помнит, когда в последний раз плакала, непривычно это для нее. Она чувствовала, что краска щиплет глаза и вместе со слезами черными ручейками течет по щекам, но даже не пошевелилась.

Василий растерялся, он даже протрезвел. Большая рука его стала осторожно гладить ее длинные гладкие волосы. Сквозь тонкую ткань рубашки он ощущал ее твердую горячую спину. Она плакала, а он улыбался в густую бороду. Ему вдруг стало легко и спокойно, как давно уже не было... Права эта девчонка, что прижалась к его груди, нечего цепляться за прошлое. Надо жить будущим, а будущее вот оно, рядом, в твоих руках... Только сумеет ли он его долго удержать, вот в чем вопрос!..

5

– Дядя Кирюша, а в Ленинграде летают большие воздушные шары? – спрашивала Глаша, не отставая от него ни на шаг.

– С какой стати они должны там летать? – удивился Кирилл.

– Это так красиво: большой-большой город и над ним летают разноцветные воздушные шары... – мечтательно говорила Глаша.

Это действительно было бы красиво, но с чего она взяла, что в больших городах должны летать воздушные шары? Наверное, видела фильм о блокадном городе с заградительными аэростатами в небе...

Кирилл нервно мерил шагами узкую полоску берега. Глаша семенила сзади, стараясь точно попадать босыми ножонками в оставленные им следы на песке. Косички она расплела, и жидкие светлые волосы трепал ветер, дующий с озера. Небо над головой было низкое, затянутое пепельной мглой. Мгла эта как с утра обложила все кругом, так и не рассеивалась. Однако большого волнения на озере не было. Ровные, чуть заметные волны катились на берег, покачивая заякоренные на мелководье карбасы и плоскодонки. Не очень сильный ветер относил в сторону комаров.

– Ты точно помнишь, что они отплыли сразу после обеда? – уже который раз спрашивал Кирилл девочку.

– Сашка кино любит, – объясняла Глаша. – Наверное, уговорил тетю Женю пойти в клуб. А вы любите кино, дядя Кирилл?

– Сашка хоть умеет управлять карбасом?

– Санька-то? – удивилась она. – Санька все умеет. Весной в путину вместе с рыбаками сети ставил.

Может, мотор забарахлил? – рассуждал вслух Кирилл. – Что же могло случиться?

– С Санькой ничего не случится, он счастливый... – трещала сзади Глаша. – У него две макушки.

– Какие еще макушки? – буркнул Кирилл.

– Обыкновенные, на голове. У всех но одной макушке, а у Саньки – две! – с гордостью заявила Глаша.

– А у тебя два языка, – поддразнил Кирилл. – Когда один спит, другой болтает...

– Я на вас не обижаюсь, дяденька Кирилл, – сказала Глаша. – Вы очень расстроенный...

Кирилл записывал предсвадебные обряды в соседней деревне, там одну девушку выдавали замуж, соблюдая старые обычаи. Когда он вернулся, Евгении на месте не было, оказывается, она, не дождавшись его, с Сашкой уплыла в Трубачево, где находились почта, магазины и сберкасса, хотя Кирилл и просил подождать. Он сам хотел отвезти ее. Дело в том, что последние дни, после возвращения с острова Важенка, Евгения места не находила от волнения: ей хотелось во что бы то ни стало дозвониться до Ленинграда и узнать, как там ее Олька... Сон ей приснился нехороший! Кирилл и не подозревал, что она такая, суеверная.

Уплыли они на карбасе после обеда, а сейчас уже поздний вечер. Можно несколько раз обернуться туда и назад. До Трубачева напрямик полтора часа езды на моторке. А на Сашкином карбасе сильный мотор, не то что у деда Феоктиста. И хотя Кирилл понимал, дозвониться отсюда трудно и Евгения могла задержаться, он волновался, особенно после того, как узнал у местных, что почта закрывается в шесть вечера, а сейчас без пятнадцати девять.

– Вы не убивайтесь, дяденька Кирилл, – успокаивала Глаша. – Куды они денутся? Я ить не страдаю из-за мово Саньки? Ежели бы че с ними стряслось, я бы враз почувствовала. Я завсегда чувствую, когда что-нибудь случается. Вот в прошлом году...

– Бензин мог кончиться? – рассуждал Кирилл.

– У Саньки всегда в лодке стоит полная канистра, – откликнулась Глаша. – Сашок – ужас какой хозяйственный мужик. Как я. И в движках он морокует. Коли и сорвет шплинт с крыльчатки, он тот же секунд починит.

– Погоди! – прислушался Кирилл. – Кажется, мотор...

Глаша остановилась, ветер занес ее легкие волосы на лицо, она отвела их маленькой тонкой ручонкой и тоже прислушалась.

– Это рыбацкий катер, – уверенно сказала она. – Стороной пройдут... Санькин мотор я сразу бы узнала...

Неподалеку от них опустилась ворона и, поглядывая в их сторону блестящим разбойничьим глазом, принялась обследовать кромку берега. Ветер топорщил на ее гладкой спине черные перья. Вот ворона остановилась, степенно подняла корявую ногу и, нахохлившись, растопыренной лапой почистила клюв.

– Надо плыть в Трубачево! – решил Кирилл и, больше не раздумывая, направился к карбасу деда Феоктиста.

– Ой, я с вами! – встрепенулась Глаша, глазевшая на ворону.

– Холодно, а ты босиком, – засомневался Кирилл. -• Пожалуй, лучше иди домой и поставь самовар...

– Какой самовар, дядя Кирюша? – обиделась Глаша. – До самоваров ли тут, ежели мой Сашок... – она прикусила язычок, вспомнив, как только что расписывала, будто с ее Сашкой ничего не может приключиться, иначе бы она почувствовала.

– Что твой Сашок? У него же две макушки? – без улыбки спросил Кирилл. Он не на шутку стал волноваться, теперь его мучило нехорошее предчувствие.

– Мало ли че, – сказала Глаша. – Макушки-то две, а голова одна, и он ее не бережет... Вы заводите мотор, а я сбегаю за бинтами!

– За бинтами? – изумился Кирилл.

– А вдруг они ранены? – Глаша чуть не плакала. От ее былого оптимизма не осталось и следа.

– Захвати одеяло и оденься потеплее, – покачав головой, распорядился Кирилл. – И скажи деду, что мы на карбасе пойдем в Трубачево.

Глаша вернулась быстро, она запыхалась, к груди прижимала свернутое в рулон одеяло. На ней была теплая стеганая куртка, из кармана свисал коричневый шерстяной платок.

– Я взяла бинты и пузырек с йодом, – сообщила она, забираясь в карбас.

Глупостями занимаешься, а на ноги ничего не надела, – рассердился Кирилл. – На кой черт им твой йод, если... Но, заметив, как испуганно расширились ее глаза, он умолк... Тоже хорош! Нервы распустил. Он чуть было не брякнул: уж если что им понадобится на воде, так это спасательный круг...

От этой мысли у него засосало под ложечкой, и он почувствовал слабость, даже вынужден был отпустить стартер. Уже не предчувствия, а дикая тревога стала терзать его: не случилась ли с ними какая беда! Уже сумерки, где они могут быть? Сомнительно, что мог отказать мотор на берегу, а если в пути, на озере?.. Разве их сыщешь теперь? Но волна идет к берегу, если бы отказал мотор, их бы все равно прибило к суше...

Кирилл заторопился, руки его дрожали, и, как обычно бывает в таких случаях, мотор не заводился, фыркал, чихал... Он понял, что залил горючкой свечу. Пришлось ее ключом выворачивать, протирать и снова ставить на место. Глаша широко открытыми глазами смотрела на него. Она съежилась на носу в своей толстой куртке. Босые ноги, как птица, поджала под себя. Платок по-прежнему торчал из кармана. Это почему-то стало раздражать Кирилла.

– Платок потеряешь, – заметил он, нажимая на стартер.

– Я не переживу, коли с ними что-нибудь случилось, – совсем как взрослая произнесла Глаша.

Мотор взревел, и Кирилл круто развернул нос карбаса. Теперь резкий ветер не давал возможности переговариваться. Он держал вдоль берега, но нигде карбаса не было видно.

В Трубачеве им сказали, что Сашка – его тут все знали – и молодая городская женщина отчалили от берега в начале седьмого, как только почту закрыли. Ему даже сообщили, что Евгения дозвонилась до Ленинграда, дома у нее все благополучно... В маленьком поселке всегда все всё знают!

– Господи, неужто они утопли? – плачущим голосом воскликнула Глаша, когда они снова подошли к карбасу.

– Ты еще нюни распусти тут мне! – грубо оборвал Кирилл, у него у самого сердце переворачивалось от ужасного предчувствия.

Они молча отплыли от берега, Кирилл развернул карбас и направил его туда, где низкое лохматое небо сливалось с колышущимся неприветливым озером. Глаша перебралась на корму. Устроилась рядом, сейчас она напоминала сгорбившуюся старушку с маленьким скорбным лицом, спрятавшимся в платке, который она накинула на голову.

Лицо Кирилла окаменело. Он сейчас не думал, куда держит путь, он думал о том, что не может жизнь быть столь жестокой к нему: только что он с таким трудом после горя и разочарований нашел свое счастье, а в этом Кирилл теперь не сомневался, как оно, возможно, обернулось ужасной трагедией... Кирилл не считал нормальными тех людей, которые были способны из-за неудачной любви или из-за крушения несбывшихся надежд покончить с собой. Он был убежден, что ему в голову даже никогда такая мысль не придет. А сейчас он впервые совершенно отчетливо представил себе, что если не стало Евгении, то а его жизнь утратила весь свой смысл... Пусть это прекрасное и вместе с тем коварное ненасытное озеро примет в себя и его... Он с открытыми глазами камнем пойдет на дно и не сделает малейшей попытки всплыть наверх. Пусть грудь разрывается от удушья, лопаются барабанные перепонки в ушах, а могучий инстинкт жизни прилагает все усилия, чтобы вытолкнуть тело наверх, он не всплывет. У него хватит силы воли не всплыть...

Ветер обдал его лицо мелкими брызгами и вмиг развеял недостойные капитулянтские мысли... Он еще не знает, что с Евгенией, а уже хоронит себя! Не только паникер, но еще, оказывается, и слабак! Кто сказал, что она утонула? Наверняка они плыли вдоль берега, даже если карбас затонул, они смогли бы добраться до суши. Кирилл знал, что Евгения хорошо плавает, а о Саньке нечего и говорить: он родился на озере! Они живы, и их надо искать... Мысль его заработала четко и ясно. Он вспомнил, что Евгения хотела перед отъездом обязательно наведаться на маленький остров, Кирилл забыл, как он называется... Кажется, у него и названия-то нет.

– Далеко отсюда до острова? – громко спросил он нахохлившуюся Глашу, страдальческими глазами смотревшую прямо перед собой. Обороты мотора он убавил до минимума.

Тут островов много, – бесцветным голосом ответила она.

Наверно, Глашу посетили те же самые мысли, что и Кирилла, очень уж у нее испуганное лицо.

– Маленький такой... – волнуясь, кричал Кирилл, – Он где-то должен быть близко... Помнишь, она говорила, что хорошо бы туда съездить? Ну, когда мы смотрели на чаек, помнишь?

– Не помню, – вяло произнесла она. – На каких чаек?

Кирилл решил подойти с другой стороны.

– Евгения была в синей юбке, и ее еще комары в воду загнали.

– Вчерась-то? – на этот раз вспомнила Глаша, – Так она хотела плыть на Федюнин бакен, это близко.

– Говори, как туда держать? – приказал Кирилл.

Наверное, в его голосе прозвучала надежда, потому что Глаша завозилась на скамье, затем стащила с головы платок, и светлые волосы залепили ей лицо. Она отдела их за ухо, взглянула в глаза Кириллу.

– Чего им торчать-то до ночи на бакене? – спросила она.

– Ты давай показывай!

Глаша посмотрела на озеро и велела взять влево. Платок она так и не надела, хотя волосы мешали ей.

– Если мы их найдем, я боженьке и пречистой деве Марин свечку в церковке поставлю, – заявила Глаша.

– Так ты же говорила – в бога не веришь?

– Когда все хорошо, не верю, а когда беда постучится в окошко, я про боженьку вспоминаю.

– С кем же ты в церковь ходишь? – спросил Кирилл. – И даже свечки ставишь...

– Я только в пасху и в троицу, – ответила Глаша, – С дедушкой, с кем же еще?