Текст книги "Маленький стрелок из лука"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

2

Среднеазиатская киношная одиссея Евы закончилась осенью в Чимкенте. Пока она снималась в эпизодах, Василий Иванов подобрал ей небольшую роль в новом телефильме; ей нравилось работать на съемочной площадке, но когда отснялась и ее перевели на должность пятого или десятого помощника режиссера, Ева затосковала. Одно дело, когда ты какая ни есть артистка, а другое – когда ты девочка на побегушках! Хотя новая должность ее и громко называлась «помреж», на самом деле она была курьером. Настоящие помощники режиссера закончили институт и имели непосредственное отношение к творческому процессу, Евой же скоро стали командовать все кому не лень, даже осветители.

С Василием Ивановым у нее вскоре состоялся очень короткий разговор. Надо сказать, что на съемочной площадке режиссер забывал про все на свете, иной раз даже не замечал Еву, что ее очень задевало. Если бы она поговорила с ним вечером, в номере гостиницы, очевидно, так бы все и не обернулось, но Ева подошла к нему в разгар работы на съемочной площадке. Огромный, бородатый, в кургузой брезентовой куртке – как раз моросил дождь, – Василий грубо спросил:

– Что тебе?

– Я не хочу плясать под дудку этой дурочки Виктории, – заявила она.

Виктория – это настоящий помощник режиссера, под начало которой попала Ева.

– Чего же ты хочешь? – сверля ее небольшими синими глазами, спросил Василий.

– Что я хочу? – растерялась Ева. Она и сама не знала, чего хочет. Виктория сунула ей в руки хлопушку с цифрами дублей и заставила стоять под дождем возле камеры и как идиотке хлопать перед каждым дублем и неизвестно зачем громко кричать: "Дубль третий! Дубль четвертый!.." На нее пренебрежительно посматривали помощники оператора, осветители и даже статисты в рваных полосатых халатах. Ева хлопала, кричала дурацкий текст, а в довершение всего Виктория ее из-за какого-то пустяка еще отлаяла при всех. Вот тогда Ева швырнула хлопушку на влажный песок и подошла к Василию. Более неподходящий момент трудно было подобрать: у Василия что-то не ладилось, он нервничал, ругался с костюмершей и гримером.

– Мне надоело заниматься всякой ерундой, – заявила Ева. – Я не за этим сюда приехала.

За чем же ты приехала? – продолжал сверлить ее потемневшими глазами Василий. С густой бороды его стекали на грудь дождевые капли.

Этот бестактный вопрос ему не стоило бы задавать, Потому что прислушивающиеся к их разговору киношники стали переглядываться и хихикать. Еву довольно трудно было вывести из себя, но тут она сорвалась, хотя внешне, как всегда, была невозмутима.

– Я большую глупость сделала, что приехала сюда... – заявила она.

– Это можно легко поправить, – не повышая голоса, ответил Василий и обвел глазами присутствующих на площадке: – Игнатий, рассчитай помпомрежа Кругликову и возьми ей билет на ближайший самолет до Ленинграда...

Потом Василий долго стучался к ней в номер, но она не открыла. Лежала на узкой кровати и разглядывала свои руки: на ногтях облез лак, мизинец распух. Помогала прилаживать к дощатой стене сарая какой-то плакат и занозила палец.

– Ева, нам нужно поговорить... – гудел за дверью Василий.

– О чем? – не двигаясь с места, спросила Ева. – О чем, зачем я сюда приехала? Лучше об этом поговори со своими киношниками, им это очень интересно знать!..

– Открой!

– И не подумаю.

– Я сейчас выломаю дверь... – пригрозил он и бухнул в дверь ногой.

– Я думала, ты меня оформил помрежем, а оказывается, я всего-навсего помпом?

– Какая разница?

– Я не хочу быть помпомом...

– Может, ты хочешь быть директором? – взорвался Василий. – Или режиссером-постановщиком? Да кто ты такая...

– Я никто, – спокойно ответила она, – Поэтому и уезжаю.

– Ну и проваливай! – грохал он в ярости кулаками в дверь. – На коленях уговаривать не стану... Помпом...Помпадурша!

– Если ты не прекратишь ломиться в дверь, я администратору позвоню, – чтобы разозлить его еще больше сказала Ева. Уж она-то знала, что Иванова администратором не испугаешь...

– Плакать не стану... – басил он за дверью. – А ты пожалеешь...

Он еще немного потоптался, что-то пробормотал себе под нос и ушел. А немного погодя администратор группы Игнатий, которому она тоже не открыла, просунул в щель между полом и дверью синий конверт с деньгами и билетом.

Рано утром Еву на "Волге" отвезли в аэропорт, и она улетела в Ленинград, по которому уже успела соскучиться. С Василием они так больше и не увиделись. Когда она уезжала, он спал. Игнатий сказал, что с вечера он подпил в ресторане, рвался снова к ней, но его ребята не пустили.

– Зря, – сказала Ева. – Мы даже не попрощались.

– Передать ему что-нибудь? – провожая ее до трапа, спросил Игнатий. Глаза у него черные с поволокой. И смотрел он на Еву с грустью. Она знала, что ему нравится.

– Я желаю ему создать киношедевр, – улыбнулась Ева.

– Я в этом сомневаюсь, – вздохнул Игнатий. – Ева, где я вас найду в Ленинграде?

– Найдете, – помахала она ему рукой и проскользнула мимо стюардессы в салон.

Вот так закончилась ее киногастроль. Насколько он был внимательным к ней в Ленинграде, настолько стал безразличным в Чимкенте, Конечно, работа у режиссера нервная, но это нисколько не оправдывает его хамского отношения к ней. Василий Иванов в жизни и режиссер Иванов на съемочной площадке – это совсем разные люди. А подлаживаться сразу под двух Ивановых Еве было не под силу. Да она и не умела этого делать.

И потом, ей до чертиков надоела Средняя Азия: жара, пустыня, ишаки... Потянуло домой, в Ленинград.

Одному богу известно, какими путями отцу удалось добиться, чтобы Еву восстановили в университете. Он никогда не делился с близкими своими планами, не рассказывал, у кого бывал, разыскивая Еву по городу. Лишь потом она узнавала от знакомых, что Недреманное Око посетил их и имел разговор...

Для Евы наступили тяжелые дни: отец взял отпуск и вместо того, чтобы поехать в санаторий отдохнуть, каждое утро сажал дочь в машину и отвозил в Публичную библиотеку, где она готовилась по предметам, которые было необходимо сдать, чтобы ее допустили к занятиям. И Ева готовилась, больше ей ничего не оставалось делать. Когда она сдавала зачеты и экзамены, отец ждал на набережной.

Ева все благополучно сдала и была допущена на лекции, правда, с последним строгим предупреждением. Она решила, что нужно все-таки закончить университет, даже не так для отца, как для себя. В киногруппе Ева убедилась, что дипломированные киношники котируются гораздо выше. Будь у нее высшее образование, ее не назначили бы помпомом... Учительницей английского языка она все равно никогда не будет, о чем со всей решительностью и заявила отцу, но ради диплома согласна учиться. Кто знает, может быть, со временем переводчицей в "Интурист" устроится. И еще одно обстоятельство придало Еве решимость закончить университет. В самолете, когда она летела в Ленинград, один иностранец почувствовал себя плохо, он стал по-английски объяснять стюардессе, что ему необходимы какие-нибудь сердечные капли. Симпатичная стюардесса улыбалась, кивала головой в синей пилотке, а потом принесла мятные конфетки и стакан воды... Иностранец, он оказался англичанином, схватился за сердце и закрыл глаза. Ева объяснила девушке, что нужен корвалол или валокордин, у него сердечный приступ. Стюардесса побледнела и помчалась за лекарством в свое отделение.

Англичанину скоро стало легче, он горячо поблагодарил ее, а Ева подумала, что вот, оказывается, иногда и есть реальная польза от знания иностранного языка...

Отец несколько ослабил свое наблюдение, когда она стала исправно ходить на лекции. Первое время он всегда встречал ее у подъезда университета и увозил домой, а потом стал пропускать. Отпуск у него кончился, и он снова стал ездить на работу в Красное Село. И оттуда при всем желании ему никак не успеть к окончанию лекций в университете. Но Ева больше не собиралась никуда исчезать. Она ходила на занятия, не пропускала лекции, а домой ее провожал Альберт Блудов. Он охотно взялся Еве помочь наверстать упущенное, вернее, пропущенное. Честно говоря, если бы не Альберт, Ева не сдала бы так скоро экзамены.

Однажды Альберт сильно удивил ее. Они вместе вышли из университета, и тут прямо к подъезду подкатил на "Жигулях" Том Лядинин. Распахнул дверцу и, улыбаясь, широким жестом пригласил в машину. Ева заколебалась, наверное попрощавшись с Блудовым, она бы села, но тот вдруг подскочил к машине и с силой захлопнул дверцу. Она так треснула, что выходящие из здания девушки оглянулись. Рассерженный Том выбрался из машины и направился к ним. Альберт, оставив Еву, шагнул к нему навстречу.

Ева остановилась и стала заинтересованно смотреть на них. Она любила наблюдать за драками. Особенно если они возникали из-за нее. Блудов был выше Лядинина на целую голову, но Тома слабаком не назовешь, он крепко сбит и в своей кожаной куртке казался здоровяком.

Но драка не произошла. Альберт, засунув руку в карман, "то-то негромко сказал Тому, и тот, переведя с него на Еву ошарашенный взгляд, вдруг повернулся, сел в машину и укатил.

– Я думала, вы подеретесь, – разочарованно произнесла Ева.

– Мое оружие – интеллект, – скромно заметил Альберт.

– Что ты ему все-таки сказал?

Альберт улыбнулся и взял ее под руку. Раньше он этого не делал.

– Я вызвал его на дуэль.

– И он испугался? – допытывалась Ева.

– Нет, он принял вызов и поехал за пистолетами...

Больше Ева от него ничего не добилась. Гораздо позже Том неохотно рассказал, что этот сумасшедший верзила с безумными глазами (Ева этого бы не сказала) заявил ему, что у него в кармане лимонка и, если Том сейчас же не уберется отсюда, он ее швырнет в "Жигули".

– Подумаешь, лимоном в машину, – усмехнулась Ева.

– Да не лимоном... лимонкой, бомбой, – ответил Том. – И я по глазам понял, что этот бешеный тип не врет.

– Трус ты, – с презрением сказала Ева.

– Ты ошибаешься, дорогая, – усмехнулся он. – Я просто осторожный.

С тех пор без договоренности с ней Лядинин никогда не приезжал к университету.

Ева и Альберт брели пешком по осеннему Ленинграду и разговаривали. Блудов совершенно не походил ни, на кого из ее знакомых. Красавцем его не назовешь у него мрачное лицо аскета, глаза немного косят, а может, ей так кажется, потому что когда они идут рядом, она все время ловит на себе его пристальный, изучающий взгляд сбоку. Высокий, худой, с длинными руками, вылезающими из рукавов простенького прорезиненного плаща, Альберт мало заботился о себе. Шапку он не носил даже зимой. Грива русых волос спускалась на плечи. И длинные волосы он носил не оттого, что это было модно, просто не любил постригаться, и потом, при таких густых и жестких волосах можно вполне без шапки обходиться.

Альберт не спросил ее, почему она перестала ходить в университет, почему вместе со всеми не сдавала экзамены, он просто, когда она его попросила, стал ей помогать. Даже пропустил премьеру нового спектакля, что было большой жертвой с его стороны, потому что он был завзятым театралом. Он вообще не спрашивал ее о жизни, больше сам говорил, причем на самые разные темы. Любимым философом его был Иммануил Кант. Этим летом он не поленился и съездил в Калининград, чтобы поклониться праху великого философа. Его знаменитую работу "Критика чистого разума" считал гениальнейшим произведением, много рассказывал о ней, но Ева так ничего и не поняла. Она не могла даже постигнуть эпиграф к "Критике чистого разума" Френсиса Бэкона, который Альберт помнил наизусть.

Ева честно ему заявила, что философия Канта для нее – темный лес. На это Альберт улыбнулся и успокоил ее, сказав, что многие философы – современники Канта не сразу постигли суть этого величайшего произведения всех времен. Например, Готлиб Фихте...

Свернув с Марсова поля к Зимней канавке, они пошли вдоль Летнего сада. К воде приклеились большие желтые и красные листья. Было тихо, даже не слышно звона трамвая. По пустынным аллеям Летнего сада бродили одинокие фигуры в плащах. Меж темных стволов белели еще не спрятанные в деревянные ящики мраморные фигуры богов и богинь. В своем чугунном кресле, окруженный чугунными зверюшками, сидел дедушка Крылов. И не было возле него молодых мамаш с колясками, из которых выглядывали темные и светлые головки детишек.

Альберт шагал рядом, шлепая громадными спортивными ботинками с белыми шнурками по влажному асфальту. Все говорят, что Блудов – умный парень, первый студент на курсе. Он один в их группе получает повышенную стипендию. Из дома ему не помогают, там и так большая семья. Приходится Альберту подрабатывать на товарной станции. Грузит какие-то контейнеры... Большие крепкие ладони у него в мозолях. Умный, а живет в каком-то непонятном Еве мире. Кант, Гегель, Гете, Шиллер... Вот увлекается немецкой философией и поэзией. Не пьет и не курит. Публичная библиотека для него дом родной. Единственное развлечение – театр. Даже ни с одной девушкой не дружит, а рассуждает о любви, правда, с позиций Иммануила Канта. Сколько людей рядом, и у каждого свой мир... А у нее что? Есть ли у нее какой-нибудь свой мир?..

На этот вопрос Ева не смогла себе ответить. Если и есть, то она его не понимает. Она как этот лист на воде: тихо – и он смирно лежит на поверхности, будто впаянный, прилетит ветерок – и лист вздрогнет, сдвинется с места и поплывет, куда подует...

Проницательный Альберт – она все время чувствовала на себе его косой взгляд – угадал ее настроение и мысли. Кашлянув в кулак, он заметил:

– У тебя интеллигибельный характер...

– Интел... Какой характер? – удивилась она.

– Каждый человек живет в двух мирах: в мире общественном, где необходимо подчиняться существующим законам, которые подчас противоречат человеческому бытию, и в мире своем, сверхчувственном... То есть, у каждого человека как бы два характера: эмпирический, привитый окружением, и ноуменальный, интеллигибельный, как бы присущий ему изнутри. Поведение человека определяется взаимоотношениями этих двух "я". Так вот у тебя преобладает интеллигибельное начало.

– Это плохо? – спросила Ева.

– Для других плохо, а для тебя, наверное, хорошо, – усмехнулся Альберт.

Ева остановилась у чугунной ограды Летнего сада и стала смотреть на двух белых лебедей, величаво плывущих по пруду. Когда один из них, изогнув длинную грациозную шею, дотронулся глянцевым черным клювом до перьев другого, Ева подумала, что они сейчас напоминают двух балерин на затемненной сцене Мариинского театра. Лебеди не обращали внимания на машины, прохожих. Обогнув решетку, они медленно поплыли дальше, в глубь сада.

На Марсовом поле пожелтела трава, но белые и оранжевые цветы еще тянули свои поредевшие лепестки к хмурому небу. Гранитные постаменты с выбитыми на них мужественными словами возвышались над подстриженным кустарником, начавшим терять свою обильную листву. Михайловский замок громоздился за их спинами, отгороженный от дорог и тротуаров Фонтанкой. Ева уже не раз замечала, что в городе можно чувствовать себя очень одинокой, несмотря на то, что кругом люди, тысячи людей. Ни им до тебя никакого дела нет, ни тебе до них. Глядя на лебедей, она даже забыла, что рядом Альберт Блудов. Этот нелепый парень имел одну особенность: быть незаметным и первым не напоминать о себе. Сколько бы Ева ни стояла и ни смотрела на воду, он бы не нарушил молчания, даже не пошевелился бы. Его большая голова все время была занята недоступными Евиному пониманию мыслями. А мыслить можно везде: на улице, на работе, в общежитии. Он не любил, когда ему мешали думать, и сам старался не мешать людям, способным задумываться.

Лебеди скрылись за излучиной, и тут же в воду опустились несколько диких уток. Одна из них подплыла к овальному белому перу, оставленному лебедем, дотронулась до него широким клювом, дернула головкой, будто обожглась, и бросилась догонять подружек, целеустремленно плывущих вдоль каменного берега.

– Альберт, – сказала Ева, глядя на уток. – Ты знаешь, чего ты хочешь в этой жизни?

– Конечно, – спокойно ответил он.

– Чего же ты хочешь? – она взглянула ему в глаза.

Глаза у Блудова небольшие, светлые, бровей почти не видно, потому что они тоже светлые.

– Я многого хочу, – сказал он.

– А все-таки? – настаивала Ева.

– Я хотел читать в подлиннике Шекспира – я его читаю. И для меня открылся новый Шекспир! Ни один перевод не передает того аромата и богатства языка, который в подлиннике. По-моему, Шекспир – это поэт, которого каждый понимает по-своему. Он писал не для всех, а для каждого в отдельности. А переводы делаются для всех.

– А еще? – спросила Ева. – Ну, кроме Шекспира?

– Я буду читать немецких философов в подлиннике...

– Хорошо, допустим, ты изучишь все языки в мире, – с досадой перебила Ева. Ей хотелось совсем другое от него услышать. – Ну, а дальше?

– Чтобы все языки изучить, одной жизни не хватит, – вздохнул он.

– А хочется тебе иметь квартиру, деньги, дачу, машину?

– Я не аскет и отнюдь всех благ цивилизации не чураюсь, – ответил Альберт. – Только это у меня не на первой месте. Наверное, все это само собой придет.

– А мой один знакомый говорит: не заложишь фундамент, не построишь дом... – вспомнив Тома Лядинина, сказала Ева. – А фундамент нужно закладывать по кирпичику... А ты надеешься все сразу получить!

– Я тебе этого не говорил, – заметил Альберт. – Я по кирпичу закладываю фундамент знаний и убежден, что это сейчас для меня главное. И построена будет на этом фундаменте отнюдь не дача...

– Ты будешь ученым? Философом?

– Давай лучше поговорим, кем ты будешь, – с улыбкой сказал он.

– Дорогой Блудов, в том-то все и дело, что я сейчас никто и потом буду никем, – с грустью ответила Ева. – Может быть, поэтому я ко всему безразлична? Мне ничего не хочется. Ни к чему не стремлюсь.

– Просто быть женщиной – это тоже не так уж мало, – заговорил он. – Истории известны случаи, когда женщины ворочали государствами, королями, императорами, при всем при том, кроме красоты, не блистая никакими талантами.

– Мне об этом уже говорил один человек, – улыбнулась Ева. – Он даже обозвал меня помпадуршей.

– Графиня Помпадур была не только красавицей, но и умницей, – заметил Альберт.

– Ты хочешь сказать, я дура? – без всякой обиды спросила Ева.

– Я так не думаю, – ответил он.

– Королей осталось на белом свете очень мало, – улыбнулась Ева. – И потом, где они, эти короли?

– У тебя странный ум, – заметил он. – Слишком конкретный, когда что-либо касается тебя... Ты сразу все переводишь на себя.

– А на кого же мне переводить, Блудов? На тебя?

– Я бы тебе посоветовал задуматься над словами Канта: "Имей мужество пользоваться собственным умом".

– Ты умный, Алик, – ласково сказала Ева. – Но ты так мне и не ответил: чего ты хочешь в этой жизни?

– В первую очередь – стать человеком, – сказал он. – А во вторую очередь – полезным для общества человеком.

– А мне ни того, ни другого не хочется.

– Не наговаривай на себя, – улыбнулся он. – Сейчас тебе ничего не хочется, а придет время, и ты будешь думать по-другому. Так всегда бывает.

– Когда же это время придет?

– Когда ты полюбишь, – глядя в сторону, проговорил он.

– Уж не тебя ли? – насмешливо посмотрела она на него.

– Ты научись в конце концов хотя бы самую малость абстрактно мыслить! – рассердился он. – Как-нибудь проживу и без твоей любви...

– Блудов, милый, не сердись! – заглянула ему в глаза Ева. – Ты гораздо счастливее меня: у тебя есть цель, ты знаешь, чего хочешь, а у меня ничего нет. Ты богач по сравнению со мной!

– Это уже лучше, – смягчился он. – Не то, что ты говоришь, а как ты говоришь.

– Вот ты сказал, что у меня характер интел...

– Интеллигибельный, – подсказал он.

– Так как же мне жить-то с таким погибельным характером? У меня все не как у людей. Учиться не хочется, работать – тоже. Уж на что кино – интересное дело, а меня и оно не захватило. Возьмусь за книгу – тут же брошу, в театр не тянет, в кино бываю редко, телевизор не смотрю... Пьянки-гулянки – тоже быстро надоедают... Чего мне надо? К чему стремиться? У меня не было прошлого, нет настоящего и вряд ли будет будущее... И что я такой за человек? Вот ты философов изучаешь, Блудов. Скажи, что мне делать?

– На такие вопросы даже философия ответа не дает, – с грустью в голосе ответствовал Альберт. – Пустая ты, Ева. И поверхностная. Плывешь по течению... Это хорошо, что тебе такие мысли приходят в голову. Значит, в душе у тебя что-то еще сохранилось... А чтобы выйти из столбняка, в котором ты находишься, тебе надо влюбиться. Причем по-настоящему, так, чтобы в тебе все перегорело. И тогда ты сама себя не узнаешь! Станешь другим человеком, я в этом уверен. Ведь я давно за тобой слежу. Раньше удивлялся тебе, не понимал, а теперь понимаю. И не потому, что ты мне нравишься, а потому, что ты на других не похожа... Как будто ты не в своем веке родилась и ждешь, когда тебя наконец разбудят... Только сильная освежающая любовь очистит тебя от всего наносного, разбудит от зимней спячки... Ты спишь, Ева, а не живешь, но не может же это вечно продолжаться?

– Дай-то бог, – сказала Ева. – Может быть, ты и прав. Влюбиться... Думаешь, это для меня так-то просто? Я бы и рада, да не получается. Нравится мне человек, тянет к нему, но пройдет какое-то время, и не хочу его больше видеть, он мне противен. И это не потому, Блудов, что мне встречались неинтересные, наоборот: умные, тонкие, талантливые... А конец один и тот же: или я их бросала, или они меня. Причем без раскаяния и сожаления... Где же он, тот самый, самый, которого я смогла бы полюбить сильно и страстно? Где он прячется, проклятый? Покажи мне его, Блудов!

– В этом деле я тебе не помощник, – усмехнулся он.

Они пошли дальше. Пересекли Литейный. Не доходя до комиссионного, Ева замедлила шаги, раздумывая: зайти к Тому или не стоит? С тех пор как она приехала из Средней Азии, она у него ни разу не была. Том звонил, приглашал в Таллин, к себе на дачу, но Ева готовилась к экзаменам, и ей было не до этого. А сейчас стало немного посвободнее. Мария с Борисом уехали в Ялту.

Там сейчас бархатный сезон... Интересно, где Блоха раздобыл денег? Обычно у него и копейки за душой нет, все пропивает, а тут оделся как пижон, да и Марии подарил золотое колечко с камнем. Наверно, в карты выиграл, заработать таких денег он не мог. Работать Борис не любит.

Они прошли мимо магазина. Ева уже давно курила те самые сигареты, что в продаже. А Том говорил, что у него есть заграничные...

Может быть, не было бы рядом Альберта, Ева и зашла к Лядинину, но ей почему-то не хотелось расставаться с однокурсником. Славно они с ним сегодня поговорили... Умный парень, порядочный и волевой. Он никогда не будет делать то, что ему не хочется. И если бы не он, она никогда бы не наверстала упущенное. Сколько раз ей хотелось все бросить и уйти из Публички, где она занималась с Альбертом, а отец сидел сзади через стол. К Блудову отец относился тоже с некоторым подозрением, но заниматься вместе не препятствовал. Даже как-то сказал, чтобы Ева пригласила его домой. Она пригласила, и Блудов молча просидел весь вечер у телевизора. Даже от чая отказался. Тоже странный парень. Мать, например, потом сказала, что не верится, будто он первый студент на курсе, мол, бука какой-то. Почему-то люди никогда не признаются, что они сами могут быть скучными и неинтересными, а всегда упрекнут в этом других... О чем мог разговаривать Альберт с отцом, который задавал ему такие банальные вопросы: "Ну, молодой человек, как у вас обстоят дела с учебой?", "Понравился ли вам такой-то фильм?", "Что вы думаете по поводу наших успехов в космосе?".

Такие вопросы кого угодно заставят надолго замолчать, а Блудов вообще не переносил пустой застольной болтовни. Однако когда она позже спросила, какое впечатление на него произвели ее родители, он коротко ответил: "Родители как родители..."

Они пешком дошли до ее дома. Хотя небо клубилось серыми облаками, дождь так и не собрался, но воздух был влажный, и железные крыши блестели. У парадной рабочие грузили в большой крытый грузовик мебель. На тротуаре на стуле с резной спинкой сидела пожилая женщина в плюшевом жакете и прижимала к себе клетку с канарейкой. Почему-то переезд людей на другую квартиру всегда вызывал у Евы тоскливое чувство. Может быть, потому, что расставленная на тротуаре старая обшарпанная мебель, кровати, тумбочки, стиральная машина, ночной горшок – все это обнажало что-то интимное, чужое, которое совсем ни к чему выставлять напоказ...

От большого квадратного стола с треском отлетела резная ножка. Грузчик нагнулся и небрежно закинул ее в кузов. Женщина с клеткой безучастно смотрела на все это. Лицо у нее было оплывшее, с мешками под глазами. Когда грузчики подошли ближе, Ева подумала, что они сейчас возьмут стул вместе с пожилой женщиной и суетящейся в клетке канарейкой и небрежно забросят в машину.

– Хочешь, зайдем к нам? – предложила Ева. – Я тебе кофе сварю.

Блудов отказался и, кивнув ей, повернулся, будто на ходулях, и пошел к трамвайной остановке. Походка у него смешная: раскачивается, ногами загребает и еще сутулится на ходу, будто стесняется своего высокого роста. Куда он сейчас? В неуютное общежитие? Или в театр? Блудов никогда заранее не покупал билеты, шел к театру и в толпе других охотился за лишним билетиком... И говорил, что всегда ему везло... Вот человек, у которого жизнь насыщена до предела! После разговора с ним у Евы даже легче стало на душе. Блудов очень хороший товарищ, всегда придет на помощь, не только ей, он никому не отказывает. С ним можно на любую тему поговорить, даже поделиться самыми сокровенными тайнами, он никогда не предаст. И вместе с тем вот сейчас Ева поднимется на пятый этаж и забудет о нем до следующей встречи в университете. А он не забудет о ней. Будь это в общежитии, в театре или на погрузке контейнеров на товарной станции, Блудов будет думать о ней...

Хорошо иметь такого друга. Тебе хорошо. А вот хорошо ли ему? Об этом лучше не думать!..