Текст книги "Маленький стрелок из лука"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Кирилл оторвался от окна и, повернув голову, встретился взглядом с Евгенией. В глазах ее посверкивали золотые и серебряные точки, но выражение лица было грустное. Дом все еще не хотел ее отпускать. Она не была уверена, что не совершила ошибки, полетев в неведомую даль с совсем еще чужим для нее человеком. И не в нем в конце концов было дело: ее на самом деле давно притягивал Север, ей как никогда этой весной хотелось каких-то перемен. Было и еще одно очень важное обстоятельство, заставившее ее решиться на такое, – это возможность набраться новых впечатлений... Что она в жизни видела? Художественный институт имени Репина? Неудачное замужество, рождение дочери – все это надолго оторвало ее от искусства. Муж все силы приложил, чтобы сделать из нее примерную домашнюю хозяйку, он внушал ей, что из женщин никогда еще не получались гениальные художники. Пусть она назовет хотя бы одного прославившегося в веках художника – женщину? Голубкина? Так ведь она скульптор и, судя по воспоминаниям современников, так же, как и Жорж Санд, обладала мужским характером.

Да, муж все сделал, чтобы убить в ней художника. И она поверила ему, забросила краски, кисти... Лишь придя в себя после развода, стала понемногу заниматься тем, чему ее шесть лет учили в институте, но настоящей веры в себя еще не было. И поездка на Север, может быть, вернет ей эту утраченную веру...

Кирилл взял ее за руку и, заглянув в грустные глаза, сказал:

– Я только сейчас поверил, что ты со мной, рядом...

Но она еще была очень далеко от него. В этом ему еще придется не раз убедиться...

Она видела, как он обрадовался ей. И сейчас, в самолете, Евгении захотелось сделать ему что-нибудь приятное. По натуре она была отзывчивой и доброй женщиной. Этим в свое время и воспользовался ее муж...

– Ты победил, Финдлей, – сказала она, впервые назвав его на "ты". И с улыбкой прочла:

– Кто там стучится в поздний час?

"Конечно, я – Финдлей!"

– Ступай домой. Все спят у нас!

"Не все!" – сказал Финдлей!

Кирилл, сколько ни напрягал память, не смог вспомнить ни одной строчки из Бернса, а ему нравилось это лаконичное и игривое стихотворение.

– Мы летим, Кирилл? – повеселев, спросила она.

– Я давно лечу, – с улыбкой ответил он. – А ты только что оторвалась от земли.

И это была правда.

Часть пятая

Я вас люблю...

1

Деревушка Клевники с трех сторон окружена водой. Огромное озеро Олень почему-то пощадило вытянутый языком кусок суши, на котором в беспорядке разбросано десятка два крепких деревянных изб. Года три назад озеро вдруг разгневалось на деревню и весной захлестнуло ее волнами. Год в деревне никто не жил, потому что избы почти до половины стояли в синей воде. Жители переселились в соседнюю деревню, а сюда лишь приплывали на моторных лодках-карбасах посмотреть на свои полузатопленные дома. Через год Олень смилостивился и отступил, люди снова вернулись в Клевники. До сих пор верхняя часть домов отличается по цвету от нижней, побывавшей под водой, более темной, кое-где с остатками засохших бурых водорослей. Небольшие, срубленные из крепких сосновых бревен бани спускались к самой воде. Вволю напарившись, молодые, да и старики, выскочив из бани в чем мать родила, в облаке пара, шарахались в озеро. Побарахтавшись с минуту в ледяной воде, снова заскакивали в баню.

Кирилл поселился у старика Феоктиста. Тому было что-то около восьмидесяти лет, в деревне все его звали дедушкой Феоктистом, а как его фамилия, старик и сам не помнил. Жил он с правнучкой Глашей, востроглазой и юркой, как юла. Глаша была сиротой. Как иногда случается на северных озерах, ее родители-рыбаки попали в сильный шторм и утонули. Олень большое и суровое озеро. Не один рыбак нашел свою могилу на его дне, а до дна не так-то близко. В некоторых местах глубина в озере до трехсот метров. Глашины родители погибли три года назад в большой разлив. В тот год деревню-то и затопило. Сейчас Глаше восемь лет, она уже ходит в школу, но иногда в девчоночьих, чуть раскосых глазах с золотыми ресницами сквозит недетская печаль, хотя большую часть дня девочка весела и подвижна. Она очень любопытная, первые дни так и ходила за Кириллом, будто веревочкой привязанная. Глаза у нее чистые и синие, как озерная вода в спокойную погоду, льняные волосенки тонкие и мягкие, как паутина. Иногда она их заплетает в две тоненькие косички, торчащие по обе стороны головы, будто мышиные хвостики. Когда Глаша по своей привычке громко и быстро говорила, хвостики мелко-мелко дрожали, а поговорить девочка любила.

– И че вы, дяденька Кирилл, мужиков наших пытаете? – спрашивала она, задирая к нему свое маленькое живое личико. – И старушек наших пытаете? Вон давеча бабушку Нюту пытали. А че она вам сказать-то может, ежели глуха как камень? Вы лучше со мной разговаривайте... Я люблю книжки с картинками читать и оё-еёй сколько всего знаю!

– Знаешь? – подзадоривал девочку Кирилл. – Ну тогда скажи: сколько твоему дедушке лет?

–Феоктисту-то, – морщила маленький белый лобик Глаша. – Много... И убежденно добавляла: – А сколько в сам деле, никто не ведает. Даже сам дедушка.

– А тебе сколько?

– Дедушке в петров день именины, а я счастливая – родилась в пасху! – с гордостью говорила Глаша.

– Ты знаешь все религиозные праздники, – усмехался Кирилл.

– Я в бога не верю, – отвечала девочка. – Боженьки нет. Учителка говорила. А дедушка верит. Я сама видела, как он крестится, когда гром-молния засверкает. И зеркало зачем-то полотенцем закрывает. И самовар... Зачем он закрывает, дяденька Кирилл?

Этого Кирилл и сам не знал, но чтобы не упасть в глазах Глаши, переводил разговор на другое:

– А песни дедушка Феоктист знает?

– Песни? – прыскала в ладошку Глаша, и ее косички начинали дрожать, подпрыгивать. – Рази дедушки поют? Они только храпеть умеют! Дедушка Феоктист так, бывает, храпит, что тараканы с потолка падают...

– У вас в избе тараканы? – удивлялся Кирилл. Он ни одного еще не видел.

– Какие у нас тараканы? – Она свела вместе два пальца. – Тараканчики... Крошечные, как божьи коровки... А вот у Дегтяревых тараканы так тараканы. Не тараканы, а тараканищи... Во-о! – Она щедро отмерила на ладони, как рыбак показывает величину пойманной рыбины.

– Я думал, во время потопа вся эта нечисть погибла, – заметил Кирилл.

– Нечисть, можа, и сгинула, а тараканы приплыли из соседней деревни, – совершенно серьезно пояснила Глаша. – Таракашки, они без людей не могут.

Они сидели с Кириллом на опрокинутой лодке. Чтобы не испачкать брюки о просмоленные доски, он положил на корявое днище несколько лопушин, сорванных возле бани. Тоненькие исцарапанные ножки девочки не доставали до песка, и она пятками то и дело бухала в борт. Лодка издавала глухой жалобный стон.

Прямо перед ними привольно расстилалось озеро Олень. Низкие берега заросли молодой нежно-зеленой осокой и камышом. Здесь, на Севере, весна налетает как вихрь. Оно и понятно, за какие-то два месяца деревья должны зацвести и дать семена, травы и цветы прожить свой недолгий век, птицы вывести птенцов, созреть ягоды и вылупиться грибы. Короткие весна и лето на Севере, зато щедрые и обильные урожаями. Стоит постоять с неделю хорошей погоде, и все вокруг буйно зацветет, полезет вверх, к солнцу. Еще старый, иссушенный ветрами камыш не полег соломой на дно, а молодые побеги уже вовсю расталкивают его, неудержимо прут вверх. Когда ветер не рябит воду, на дне видны лиловые пятна кувшинок. Сначала они с пятак, потом с блюдце, а скоро будут с тарелку. Вот тогда-то они и появятся на поверхности. Наверное, на озере есть и лилии, но пока их не видно, может быть, тоже прячутся на дне, дожидаясь своего часа?..

Олень редко бывает спокойным, чаще всего к вечеру, когда над высоким холмом, что сразу за деревней, будто в глубоком раздумье останавливаются облака, а розоватые солнечные лучи косо бьют в глаза, неспокойные воды озера превращаются в гигантское зеркало, отражающее в себе и небо, и солнце, и поросший мелкой корявой березой холм, который называют Пупова гора, и больших желтоклювых чаек, с черными метками на хвосте, что парят над озером, зорко глядя вниз.

Солнце прячется за Пуповой горой всего на час-два, а потом снова появляется над ожившим озером. И долго оно ползет по волнам, не спеша подымается в зенит. Ночи здесь все лето белые, точнее, не белые, а сиреневые потому как вода и небо сливаются, а в низинах над лугами и озером стелется сиреневый туман. Ночи всегда холодные. Дед Феоктист спит на русской печке под стеганым ватным одеялом. Каждое утро он затапливает печь, готовит немудреный обед для себя, Глаши и Кирилла. В основном они едят рыбу. Дед через день садится на свой карбас и едет проверять сеть. Без рыбы не возвращается. Несколько раз ездил с ним и Кирилл, но потом перестал. Неинтересно ловить рыбу сетью. Кирилл иногда на вечерней зорьке с удочкой становится на якорь как раз напротив Пуповой горы и ловит больших черных окуней. Иногда его сопровождают Евгения и Глаша. Окуни и плотва берут жадно. Наверное, в озере мало корма, потому они и хватают наживку из червей, сырого теста, рыбьего мяса. Глаша ловит на окуневый глаз. Она ногтем мизинца ловко вырывает у окуня радужный глаз и насаживает его на крючок.

– Ему же больно! – упрекнула ее Евгения.

– Рыбе не бывает больно, – авторитетно заявила Глаша. – Че же тогда, когда ее живую потрошат и режут на куски, она не кричит и не плачет?

Кирилл попытался ей объяснить, что у рыб есть голос и они "разговаривают", но на такой высокой частоте, что человеческое ухо не в силах уловить. А рыбьи глаза все время и так в воде, какие уж там слезы!..

Девочка долго молчала, глядя на поплавок из гусиного пера, а потом задумчиво произнесла:

– Я замечала, как сорвется окунишко с крючка, так потом долго рыба не клюет на этом месте. Знать, предупреждает...

Как бы там ни было, но с тех пор при них Глаша больше не ловила на окуневый глаз. Да и без глаза окуни и плотва хорошо клевали. Иногда Кирилл бы и еще посидел при таком-то клеве, но Евгения начинала обвинять его в жадности и потворстве низменным инстинктам, дескать, не может совладать со своей натурой и остановиться. Пойманной рыбы и на уху хватит, и на жаренку, зачем же еще ловить?..

Будто угадав его мысли, Глаша, барабаня голыми пятками в гулкий бок лодки, сказала:

– Тетя Женя меня нарисовала... Дедушка говорит, здорово похоже.

– А ты как думаешь? – полюбопытствовал Кирилл. Ему нравилось разговаривать с девочкой. Когда ее долго не было рядом, он начинал скучать.

– Я же себя не вижу, какая я? – объяснила Глаша. – А на портретах люди никогда не походят сами на себя... Наших рыбаков в прошлую путину сняли у карбаса в газету, так потом, когда она пришла, всей деревней гадали, кто это в газете помещен? Никто на себя ни капельки не похож! А карбас получился хорошо, даже номер видно.

Кирилл решил, что портрет девочке не понравился. Смешная она на нем: большеглазая, удивленная и с косичками в разные стороны... Это первый портрет, который Евгения написала здесь. Север ее опьянил, она с утра до вечера бродила по деревне, забиралась на Пупову гору, несколько раз уходила с рыбаками на карбасе. Один раз попала в шторм и заночевала на каком-то живописном острове. Там раньше был скит, а теперь никого нет. На берегу сторожка, напоминающая избушку на курьих ножках. ...Ей там очень понравилось, весь альбом заполнила карандашными рисунками. Теперь пристает к деду Феоктисту, чтобы он ее туда снова отвез. Местные рыбаки уплыли на катере в дальний конец озера и теперь вернутся не скоро. Евгения жалела, что не поехали с ними. Кирилл пообещал ей, что они и без деда, тяжелого на подъем, доберутся до острова Важенка, где сохранился монашеский скит. И теперь Евгения напоминает ему об этом. Кириллу и самому хочется поглядеть на скит, избушку на курьих ножках, половить там непуганую рыбу, но вот вопрос, как туда добраться? Озеро Олень километров двадцать в ширину, а в длину и все пятьдесят будет. И островов на нем не счесть. Когда над озером нет дымки, далеко-далеко видны сразу два острова, но это не Важенка. Тот остров большой, и от деревни напрямик километров двенадцать будет, не меньше. Надо знать озеро, чтобы добраться до Важенки. И еще одно: нужно дождаться хорошей погоды, в шторм не выйдешь. Правда, у деда Феоктиста надежный карбас и мотор хоть и старенький, но пока безотказный. Сам дед не лезет в него, если забарахлит, ему помогает рыбак Петя. Дело в том, что в Клевниках живут одни рыбаки. Целая рыболовная артель. Дома они бывают в эту пору редко, их небольшой катер, с прицепленными к нему несколькими карбасами, пашет озеро вдоль и поперек, а бывает, по глубоким протокам уходит и в другие озера. Здесь в округе почти все большие озера соединяются. Возвращаются рыбаки домой в субботу. С утра в деревне начинают куриться все бани. К приходу рыбаков – они, как правило, причаливают вечером – бани истоплены, столы накрыты, а жены, старики и ребятишки в любую погоду табунятся на берегу, из-под ладоней поглядывают на озеро, не появился ли катер? Если ветер дует с озера, то еще катера и не видно, но уже можно услышать негромкий прерывистый шум двигателя.

Улов хороший – и праздник в Клевниках, а неудача – и лица у всех невеселые. Ведь от улова рыбаков, от выполнения и перевыполнения ими плана зависит и благосостояние всей деревни. Но надо сказать, живут в Клевниках неплохо: у всех добротные избы, огороды, коровы, свиньи, куры, утки и гуси. Магазина в деревне нет, нужно на ледке плыть в соседнюю деревню, она побольше, там магазин и почта.

– Я же вижу, вы страдаете по тете Жене, а живете порознь, – сказала Глаша. – Взяли бы да вышли за нее замуж.

– Страдаю? – озадаченно проговорил Кирилл. – Замуж это ты выйдешь, когда вырастешь...

– Я – за Саньку, – призналась Глаша. Он мне давно шибко нравится.

– А ты ему?

– Он на меня, глупый, и не смотрит, – вздохнула девочка.

– А собираешься замуж! – поддразнил Кирилл.

– Я и говорю – глупый, – рассудительно продолжала Глаша. – Счастья своего не знает... Я ведь работящая, у нас в роду все работящие: и упокойный батюшка, и покойница родима матушка... Царствие им небесное... И дедушка. Ему вон сколько годов-то, не сосчитать, а ить не сидит сложа руки? Да я, как белка в колесе, все по дому... Кто полы моет, рубахи, стирает, рыбу чистит? Я ить на все руки от скуки! Вот и посудите, где еще этот конопатый дурак Санька сыщет лучше жену?

Вот они, дети, без отца-то и матери! От горшка два вершка, а рассуждают как большие! Понятно, все эти слова она переняла у взрослых. Соберутся женщины, толкуют о том, о сем, а ребятишки тут же, вертятся рядом, слушают, мотают на ус...

– Понятно, глупый, – скрывая улыбку, согласился Кирилл. Он вправду подумал, что из Глаши получится хорошая жена. Такие-то не избалованные жизнью дети с малолетства знакомы с любым трудом, знают цену добру и злу. А то, что Глаша сейчас неказистая, это ерунда: еще выровняется, похорошеет, станет девушкой что надо. Характер у нее самостоятельный и вон какая рассудительная!..

– Обедаете вместях, гуляете тоже, а живете в разных избах, как чужие, – укоризненно глядя на Кирилла, заявила девочка. – Не годится так, дяденька Кирилл. Вам надо... жениться на ней.

– Думаешь? – усмехнулся Кирилл, глядя на озеро.

– Она хорошая, красивая и... рисует! Знаешь сколько она тебе потретов наделает? Все стены в своей избе увешаешь...

– А если она не хочет замуж за меня?

– Не хочет? – не поверила Глаша. – Да где же у ее глаза? А еще художница! Что ты, росточком махонький, горбатый? Аль у тебя заячья губа?

– Заячья?

– Мужчина ты видный из себя, степенный, водку не пьешь, да еще и не старый... Наши бабы говорят, вы с тетей Женей пара, хоть на выставку! Оба красивые, видные из себя...

– Погляди, что это там? – показал рукой Кирилл на озеро. – Птица или... зверь какой?

Глаша приложила ко лбу ладошку и всмотрелась в даль. Толстые губы ее поползли в улыбке, обнажив маленькие острые зубки. Один со щербинкой.

– Скажете тоже! Топляк это... Раз дедушка на карбасе налетел на топляк, так пришлось рубахой дно затыкать, а то утонул бы. В нашем озере топляков страсть как много. Сплавляют лес плотами, попадут в шторм к разбегутся деревья кто куда. Поди собери их потом! Вот и плавают по озеру... Сазоновы прошлой осенью наловили плавника на целую баню. Вон она стоит у воды. Видите, новенькая и крепкая как орех! Да вы не туда смотрите, дяденька Кирилл...

Кирилл смотрел на приближающуюся к ним Евгению. Она шла по узкой прибрежной тропинке. Брюки ее были измочены росой, в руках большой альбом и складной мольберт, черная длинная коса змеилась за спиной.

– Вон вы где от меня спрятались! – весело крикнула она. Белые зубы ее блеснули в улыбке.

– Она тебя тоже любит, – шепотом сообщила ему Глаша. – Только еще не знает про это... Как мой глупый Санька!

С Пуповой горы Олень простирается во все стороны, как настоящее море. Извилистый берег, изрезанный маленькими бухтами и заливами, уходит от деревни вдаль и скоро теряется в сиреневой дымке, а дальше вода и небо. Сегодня на редкость теплый и безветренный день. Обычно, даже если яркое солнце, с озера тянет холодный ветер. Уже конец июля, а Кирилл еще не видел, чтобы кто-нибудь купался в озере. Вот в банный день купаются все – и стар и млад. После горячего пара, соскочив с полка, приятно бухнуться в обжигающую воду. Кирилл тоже попробовал и даже поначалу не ощутил никакого холода. Холод пришел через несколько минут, когда разгоряченное тело остудилось. Если у самой поверхности вода еще терпима, то уже на метровой глубине кусается. Жители деревни почти не снимают стеганых телогреек, а вот ребятишки бегают в рубашках и босиком.

Кирилл стоит за спиной Евгении и смотрит, как на холсте, закрепленном защелками на мольберте, появляются очертания озера и береговой полосы у деревни. Евгения пишет красками, здесь, в Клевниках, она впервые после долгого перерыва взялась за кисть. И теперь не расставалась с нею с утра до вечера, да иногда и в белую ночь писала. Если сейчас, днем, Евгения еще терпела присутствие Кирилла, то вечером работала одна. Кирилл как-то сунулся было ее проводить на Пупову гору, она почему-то особенно любила писать, стоя на этом холме, но Евгения попросила его вернуться. Она умела настоять на своем, причем не доводя дело даже до легкой ссоры.

Художницей Евгения была неплохой, на взгляд Кирилла, ей особенно удавались портреты. Она умела скупыми точными штрихами уловить характер человека, его, как говорится, внутреннюю сущность. В ее альбоме были и ребятишки, и старики со старухами, и рыбаки, а вот даже карандашного наброска Кирилла не было. Евгения почему-то упорно избегала его писать. Кириллу-то, собственно, было безразлично, но видя, как она горячо уговаривает кого-нибудь из сельчан попозировать, он подчас испытывал легкое чувство обиды: почему ему не предложить?

Кирилл тоже здесь не сидел сложа руки, он каждый день встречался с жителями деревни и заводил с ними долгие разговоры о прошлом, о преданиях и легендах этого сурового края. Не каждый житель так уж сразу раскрывал перед ним душу. Случалось, как говорится, получать от ворот поворот. Неохотно рассказывали о своем житье-бытье рыбаки. Первое время они вообще настороженно приняли Кирилла и Евгению, но потом привыкли. А вот старики и старухи охотно делились о своей жизни. Главное, надо было направить беседы в нужное русло, потому что в основном все разговоры сводились к одному: сколько у кого детей, родственников, как они живут, что пишут в письмах, у кого кто народился, кто умер, когда кто собирается приехать в отпуск... Говор у сельчан был яркий, образный. Встречались забытые старинные слова вроде "вежды". Один старик, рассказывая о смерти сына-рыбака, сказал: "Сам я, батюшка, закрыл ему вежды..." Встретилось даже старинное слово, явно французского происхождения: "Жавель". Преклонная старуха, ругая пропойцу племянника, заявила, что он "хлещет не только сивуху, но жавель..." Это значит, одеколон. Поразило его и слово "стогна", что означает улицу в городе. Только порывшись в словаре, Кирилл узнал, что это церковнославянское слово. Каким образом оно удержалось в маленькой деревеньке Клевники за Полярным кругом? Услышал он здесь и довольно редкие русские пословицы: "И крута гора, да забывчива; и лиха беда, да избывчива" "Ноябрь – сентябрев внук, октябрев сын, зиме родной брат". "Старая штука смерть, а каждому внове".

Евгения смеялась над ним, мол, стоит ли записывать услышанное? У Даля в словаре столько образных слов...

А вот редких песен и сказаний он здесь не обнаружил. Когда беседа налаживалась, Кирилл как бы между дедом включая магнитофон и все записывал. Многие не обращали на это внимания, а один бородатый дотошный старик, по прозвищу Лопата, умолк и стал с подозрением поглядывать на Кирилла острым маленьким глазом из-под кустистой седой брови. А потом промолвил:

– Ты, часом, кукуш, не шпиен? Чевой-то ты адскую машину-то включил? Накрутишь, навертишь, кукиш, а опосля по энтому..."би-би-си" мой голос услышат? У внучонка мово есть приемник... Ты уж, милок, выключи, мать ее в душу!..

Евгения чуть со смеху не умерла. Она частенько вместе с Кириллом присутствовала при этих вечерних беседах на крыльце дома. Даже злые кусачие комары ее не пугали. Пока Кирилл неторопливо вел разговор, задавал вопросы, Евгения раскрывала альбом и карандашом делала портретные наброски. На нее никто и внимания не обращал, потому что она обычно молчала. И лишь, когда комары совсем замучают, вскакивала с места и убегала к озеру, где тянул ветерок. Кирилл мазал лицо и руки каким-то пахучим средством от комаров и мошки, но Евгения не пользовалась им, утверждая, что жидкость вредна для кожи лица. Средство действовало о г силы час-два, а потом самые отчаянные комары начинали пикировать со всех сторон и снова надо было натираться. От укусов мошки у Кирилла все ноги повыше ступни были в волдырях и расчесах. Проклятые твари пробирались в резиновые сапоги и жалили. Не так страшен был сам укус, как последствия его: нога сутки чесалась так, что хоть караул кричи... Евгения так одевалась, что мошка до нее не добиралась, зато комары не давали житья.

Наверное, Евгения полюбила Пупову гору за то, что там никогда комаров не было. Они любят низины, сырые места, а на горе сухо, ветер обдувает со всех сторон. Низкие северные березы и сосны почти не загораживают солнце, в траве копошатся пчелы и синие бабочки, а вот птиц не слышно. Лишь издалека ветер приносит крики чаек да тяжелый плеск воды о берег. Олень сейчас не синий, а свинцово-черный, и волны бегут на берег с белыми гребешками. В такую погоду не стоит выходить рыбачить. С виду неопасная волна может запросто ударить в борт и опрокинуть лодку. Карбасу, конечно, не страшны такие волны, но в непогоду дед Феоктист не даст его.

На небольшом холсте появляются знакомые размытые очертания берега, несколькими мазками обозначена покосившаяся баня у самой воды и разлапистый ольховый куст, а подальше за баней опрокинутая лодка, на которой Кирилл сидел с Глашей. Кстати, где она? Вроде бы хотела отправиться с ними, но потом куда-то исчезла. Наверное, решила не мешать... Смешная девочка? Выходи, говорит, замуж за тетю Женю... Странные у Кирилла и Евгении сложились отношения. Все началось так прекрасно, она решилась полететь с ним, вместе нашли эту глухую деревушку, которая с первого взгляда очаровала художницу, а потом началось что-то непонятное...

Кирилл выбрал в деревне самый просторный и светлый дом. Кроме деда Феоктиста и Глаши, никто в нем не жил. Окна большой комнаты выходили на озеро. Прямо в стекла упираются корявые ветви низкой, с искривленным стволом, березы. Из окна виден берег и дедов карбас со стационарным стареньким мотором, у которого вместо румпеля длинная изогнутая железяка. Кирилл думал, что только у деда такой румпель, но потом увидел и на других карбасах, даже с более мощными моторами, подобные железяки. Ему объяснили, что самодельным румпелем, согнутым из толстого железного прута, гораздо удобнее управлять посудиной. Прут можно сделать какой угодно длины и управлять лодкой из любого места. Почему-то самодельный румпель напомнил Евгении руль современного мотоцикла. Ребята делают высокие рули и ездят на мотоциклах, будто на скакунах, небрежно держа поводья... Даже восьмилетняя Глаша могла править карбасом. Это она их впервые повезла знакомиться с прилегающим к деревне озером Олень. Удивительно было видеть эту худенькую востроглазую девчонку на скамье, держащуюся тоненькой рукой за изогнутый железный прут. Она умело направляла довольно тяжелый и вместительный челн с высокими бортами и узким задранным носом против волны. И вид у нее был такой, будто управлять карбасом обычное для нее дело. Щуря от солнца васильковые глаза и изгибая тоненькую, чуть заметную белую бровь, она сосредоточенно смотрела вперед. Иногда делала незаметное движение рукой – и карбас послушно изменял направление, Уже потом Кирилл понял, что таким образом она уклонялась от встречающихся на пути топляков, он их вообще не видел. Иной коварный топляк и не выглядывает из воды, прячется в ней, и только опытный взгляд может заметить его, потому что вода в этом месте меняет свой цвет: темнеет и переливается. Такой подводный топляк самый опасный, он может в один миг пропороть днище лодки. Не топляки, а прямо подводные мины!..

Кирилл думал, что они будут жить в одном доме, но Евгения рассудила по-другому: она поселилась в избе, что через три дома от деда Феоктиста. В той самой избе, где, как позже выяснилось, жил непутевый Санька, которого обстоятельная Глаша облюбовала себе в мужья. Молодая женщина сказала, что им жить в одном доме совсем ни к чему: кто они – муж и жена? Или близкие родственники? И что скажут люди? На это Кирилл возразил, что людям все равно, где они будут жить. Эти его слова совсем не понравились Евгении. Она молча взяла свой щегольский чемодан и отправилась к Завьяловым, там жили муж, жена и их младший одиннадцатилетний сын Санька. Старшие дети, их еще было двое, разъехались по стране. Дочь вышла замуж и уехала в Челябинск, у нее уже ребенок, так что Санька стал дядей, в средний сын поступил в строительный техникум и учится в Кировске, вот ждут домой на каникулы....

Евгении выделили свободную комнату, поменьше, чем у Кирилла, но тоже с видом на озеро. Правда, березы под окном не было. Вместо березы на зеленой лужайке барином развалился гигантский камень-валун, который восхищенная Евгения сразу же зарисовала в альбом. Камень действительно был необычный: одним гладким боком он вздымался как сугроб, второй скрывался под землей. Северная сторона была чистой, а южная, обращенная к озеру, заросла ошметками зеленого мха. Цвет у камня пепельно-серый с красными и синими прожилками. Можно было подумать, что из космоса прилетел метеорит в глухую деревушку. Каким образом сюда попала эта гранитная глыба? Поблизости не видно никаких гор. Потом Кирилл обнаружил множество больших и маленьких валунов в лесу, на полях и лугах. Даже на Пуповой горе, будто бородавки, то там, то тут выглядывали из-под мха камни. Такое впечатление, что когда-то в глубокой древности здесь взорвалась гигантская гора в разбросала во все стороны осколки. Или, что вернее всего, прошел ледник, разрушивший каменную гряду. Потом, где бы Кирилл и Евгения ни были в этих местах, везде им попадались на глаза валуны.

– Какой ты молодец, Кирилл, что вытащил меня из Ленинграда, – проговорила Евгения, не переставая наносить мазки на холст. – Ты знаешь, я даже не скучаю по Ольке. Это, наверное, нехорошо? Каждое утро, просыпаясь и видя, что за окном хорошая погода, я радуюсь, как когда-то в детстве, зная, что нынче праздник и мне преподнесут подарок...

– Мне бы кто-нибудь преподнес подарок... – пробурчал Кирилл. Ему было приятно, что Евгения счастлива.

– Не порти мне настроения, – заметила Евгения. – Скажи лучше, когда мы поплывем на остров Важенка?

– Хоть сейчас, – ответил Кирилл.

– Давай завтра, – предложила она. – Рыбаки говорили, что всю неделю будет хорошая погода.

– Завтра так завтра, – согласился Кирилл. Ему действительно хотелось посмотреть на монашеский скит, сфотографировать его, а потом, в Клевниках все равно больше делать было нечего. Побывают на Важенке, и надо трогаться дальше. От деда Феоктиста он слышал, что в Терском районе есть такая деревня Морошкино, там живет его кума, так она столько понарасскажет, что этой штуковины не хватит записывать... Куму звать Ефимья Андреевна; она знает все старинные обряды: ее к на свадьбы зовут, и на похороны. Она и песни поет и а голос плачет... Да вообще Морошкино исстари славится сказителями и еще знаменитыми бондарями. Никто таких добротных бочек да кадушек не делает, как морошкинцы.

Кирилл узнал, как туда добраться, это оказалось не так-то просто. Нужно ловить на большаке лесовоз и на нем ехать по проселочной дороге до Умбы – районного центра, а оттуда на пароходе по Белому морю в сторону Кандалакши до Синявино. Вроде бы от поселка ходит автобус, когда нет распутицы. Да там недалеко, что-то около тридцати километров, можно и на своих двоих...

Кирилл бы уже и раньше туда отправился, но Евгения никак не могла расстаться со своей Пуповой горой, она умоляла пожить здесь еще хотя бы неделю, а теперь вот предстоит путешествие на Важенку... Кирилл во всем идет ей навстречу, а она... после десяти вечера, здесь рано ложатся спать, уже и на порог своего дома не пускает.

Кирилл устал стоять у нее за спиной и присел на поваленную березу. Здесь, на Севере, ветры и штормы бывают столь свирепые, что вырывают деревья с корнями из земли. Плывешь по Оленю, и все берега ощетинились корягами и черными сучьями. Иногда их так много навалено, что и пристать невозможно.

– Мне Глаша сегодня призналась, что если бы у нее не было Саньки, то она в тебя бы влюбилась, – бросив на него смешливый взгляд, сказала Евгения.

– Мне Глаша тоже много чего наговорила...

– Потешная девчонка!

– Например, она заявила, что никак не может взять в толк, приехали, мол, вместе, а живем порознь, – продолжал Кирилл.

– Иногда она высказывает такие мысли, что только диву даешься. Даже странно слышать подобное от ребенка.

– Глаша – молодчина.

– И еще она спрашивала, почему я всех в деревне рисую, а тебя нет.

– И что же ты ей ответила? – заинтересованно спросил Кирилл.

– Почему-то мне пока не хочется твой портрет написать, – пожала она плечами. – Или ты очень ясен, или я тебя еще совсем не знаю...

– А тех, кого пишешь, хорошо знаешь?