Текст книги "Три версты с гаком"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Нина сидела в низком кресле, закинув ногу на ногу. На черных лакированных лодочках дрожал отблеск свечей. Она заметила, как взгляд Артема скользнул по ее коленям, и улыбнулась, не изменив своей удобной и спокойной, но несколько вызывающей позы.

В мастерской были еще два архитектора и Вадик. Архитекторы разгуливали по просторной мастерской и разглядывали картины, Вадик пил сухое вино и смачно закусывал огурцом.

– У меня есть к тебе, Артем, деловое предложение, – сказал Вадик. – Бросай свою живопись – не доходное это дело, – переходи на графику... Дам великолепную халтуру.

– С каких это пор ты стал работодателем? – усмехнулся Алексей. – Сколько тебя помню – ты только и делал, что носился по всем издательствам и редакциям в поисках шабашки...

– Вы теперь со мной не шутите, – ухмыльнулся Вадик. – Вчера утвердили на ставку главного художника одного небольшого издательства.

– По знакомству? – полюбопытствовал Алексей.

– А что же я, по-твоему, плохой художник?

– Никудышный, – сказал Артем. – Впрочем, ты и сам это знаешь. Поговорим лучше о рыбалке.

– Я не рыбак, – сказал Вадик и отвернулся.

Нина и архитекторы в разговоре участия не принимали. Архитекторы, закончив экскурсию по мастерской, уселись напротив Нины. Черноглазый, с буйной шевелюрой вокруг белого холеного лица Марк – Артем частенько встречался с ним у художников – придвинул свой стул вплотную к девушке и стал рассказывать о проекте нового кооперативного дома, который они с приятелем на днях закончили.

Приятель молчал. Был он русоволос, с широким, гладко выбритым добродушным лицом, звали его Вася. Артем впервые его видел.

– Мой приятель, – снисходительно улыбнулся

Марк, – чертовски талантлив, но совершенно беспомощен, когда нужно постоять перед соответствующими организациями за свой проект...

Как бы по рассеянности он положил Нине на колено свою белую руку с аккуратно подстриженными ногтями. Черные глаза его влажно заблестели.

– Вы проектируете дома для жилищных кооперативов? – заинтересовалась Нина.

– В наших домах живут тысячи ленинградцев, – скромно заметил Марк, все еще не убирая руку с ее колена.

– Этот человек, – включился в разговор Артем, – совместил туалет с ванной...

– В свое время это была гениальная идея, – усмехнулся Марк.

Вася с любопытством посмотрел на своего соавтора.

– Так это вы, архитекторы, подложили человечеству такую свинью? – засмеялась Нина. – Я больше с вами не разговариваю... И уберите, пожалуйста, руку с моего колена.

Марк поспешно убрал руку и с неудовольствием взглянул на Артема.

– У тебя сегодня воинственное настроение, – сказал он.

– Обозвал меня халтурщиком, – подал голос Вадик.

– А вы знаете, за что наш дорогой Марк получил премию? – невозмутимо продолжал Артем. – За сенсационное изобретение двадцатого века: полусидячую ванну!..

Вася снова с интересом посмотрел на соавтора, но ничего не сказал. Впрочем, лицо у него стало хмурым.

Артем хотел было спросить, почему Марк последнее время работает над проектами с разными соавторами, но удержался, решив, что на сегодня хватит. На белом лице Марка появились розовые пятна, и он уже откровенно недоброжелательно поглядывал на Артема. Сострив что-то насчет художников-реалистов, тоже плодотворно работающих на злобу дня – камень в огород Артема и Алексея, – Марк перевел разговор на другую тему.

Но когда он снова попытался положить растопыренную ладонь на Нинино колено, девушка мягко, но решительно сняла его руку и подвинулась ближе к Артему. Тут хозяин пригласил желающих на преферанс, и архитекторы ушли в другую комнату.

Нина собралась уходить, Артем тоже поднялся.

С Московского проспекта они пошли пешком к парку Победы. Рядом строили новую станцию метрополитена. Гулко ухала дизель-баба, загоняя в землю железобетонные опоры, скрежетал бульдозер. Из-за высокого дощатого забора доносились голоса. Автобусы уже не ходили, а такси в этом районе трудно было поймать.

Нина, почти весь вечер молча просидев в кресле, вдруг разговорилась. В пух и прах раскритиковала любимые работы Алексея. Надо сказать, что она это сделала с большим знанием дела.

– Искусствовед? – спросил Артем.

– Вы считаете, судить о художниках имеют право только искусствоведы?

– Я ничего не считаю, – сказал Артем. Ему стало неинтересно, он не любил бесполезные разговоры об искусстве.

Нина сразу поняла его настроение и замолчала.

Они миновали парк Победы. Метро тоже закрылось. В будке телефона-автомата целовалась какая-то парочка. Скамейки в сквере пустые, и непонятно было, зачем они забрались в тесную душную будку. На всей протяженности бесконечного Московского проспекта мигали огни. Светофоры перешли на ночной режим.

Нина жила на набережной Кутузова. Сначала Артем попытался остановить свободное такси, но потом махнул рукой. И даже когда мимо проносились машины с зелеными огоньками, он не поднимал руку: все равно не затормозят. Было тепло, они долго стояли у парапета и смотрели на Неву. Развели мосты. Какой-то лихой таксист ухитрился проскочить на мост, когда тот стал подниматься, и теперь медленно скатывался по наклонной плоскости назад, где его уже поджидал заскучавший без дела милиционер.

Мимо тихо проплыл большой белый пароход. В иллюминаторах светились огни, на баке кто-то негромко тренькал на гитаре. Глухо и мощно рокотали двигатели. В гранитный берег заплескалась тяжелая маслянистая волна. Она принесла с собой пароходные огни и теперь щедро разбрызгала их: по влажным ступенькам причала.

– Вы, кажется, говорили – у вас есть машина? – спросила Нина.

– Я не говорил, но машина действительно есть...

– Наверное, у вас масса знакомых, и все просят раз-

везти их по дачам. Когда я заикнулась о машине, у вас сразу лицо стало

 скучное-прескучное... Я уже и не рада, что начала этот разговор...

– Но мне будет приятно поехать с вами, – сказал Артем.

Нина повернула голову с коротко остриженными волосами и посмотрела ему в глаза.

– Вы всегда говорите то, что думаете? – спросила она.

– Всегда, – ответил Артем.

– Любопытный вы человек... – задумчиво произнесла Нина.

Когда пароход растворился в сумраке и его огни слились с береговыми огнями, Артем сказал:

– Завтра в одиннадцать я заеду за вами.

– Я буду ждать, – и, не протянув руки, Нина легко перебежала через улицу и скрылась в черном провале высокой арки, ведущей во внутренний двор.

Утром, подъезжая к ее дому, Артем вдруг подумал, что девушка просто-напросто разыграла его и никуда с ним не доедет.

Но Нина стояла у парапета с большой клетчатой сумкой. При ярком солнечном свете ее волосы казались золотистыми.

– Я забыл вчера спросить: куда мы едем?

– Если бы вы спросили, я никуда бы с вами не поехала, – сказала она.

– Я уже подумал, что свалял дурака, – усмехнулся Артем.

– Если бы спросили, я решила бы, что вы просто мелочны, но вы не спросили, и я поняла, что отказывать в подобных услугах знакомым – ваш принцип, а принципиальных людей я уважаю.

Она бросила сумку на заднее сиденье и села рядом с Артемом. Спокойная, уверенная в себе. Глаза у нее серые, с крапинками у зрачков. Высокий чистый лоб, густые русые волосы.

– И все-таки куда мы едем? – Артем включил мотор.

– Выезжайте на Приморское шоссе.

Дача оказалась в Солнечном. Это пятнадцать минут езды на электричке. Чуть побольше на машине. Когда они свернули к заливу и остановились перед небольшим зеленым домом с железной крышей, усыпанной сосновыми иголками, Нина рассмеялась:

– Вы удивлены, что это так близко?

– С чего вы взяли? – ухмыльнулся Артем.

Он вышел из машины и, отворив большие ворота, загнал под толстые сосны «Москвич». Закрыв створки, поднялся на крыльцо и закурил. Нина все еще стояла по ту сторону забора и, постукивая коленями по клетчатой сумке, с интересом наблюдала за ним.

– Однако вы чувствуете себя здесь как хозяин, – заметила она.

– Еще не поздно, – глядя на пустынный залив, сказал Артем. – Скажите, что забыли ключ...

– Не надейтесь, я этого не скажу...

Нина поднялась на крыльцо, достала из сумки ключ и, со скрежетом повернув его два раза в чреве большого висячего замка, открыла дверь.

– Посмотрите, что делают вороны! – показал на песчаную косу Артем. – Хватают с земли раковины с моллюсками и, взлетев, бросают на камни, а потом едят их.

– Какие вороны? – удивилась Нина, проходя мимо него в темный коридор. – Здесь высокий порог – не упади...

Несколько счастливых дней провели они вдвоем на этой даче. Бродили по красноватому, промокшему песку залива, и за ними тянулись две цепочки следов. На берегу валялась всякая всячина: остовы когда-то давно потонувших лодок, плоские пенопластовые поплавки от морских сетей, ржавые буйки, длинные бурые морские водоросли, напоминающие щупальца гигантского кальмара, осклизлые доски, балки, днища бочонков, консервные банки. Все это выкинула на берег недавно разыгравшаяся на заливе буря. С залива тянуло холодным влажным ветром с примесью гнилых водорослей и йода.

Притащив из сарая дров, Артем растапливал печку. Глядя на огонь, слышал, как за тонкой перегородкой Нина готовит ужин. Неяркие красные лучи заходящего солнца бродили по сыроватым стенам, наполняли огнем пустую хрустальную вазу и, еще немного задержавшись на каком-то позеленевшем навигационном приборе, исчезали.

Нина почти ничего не рассказала о себе. Она была из тех редких женщин, которые не любят говорить о своей личной жизни. Единственное, что он узнал, Нина – химик и учится в аспирантуре. Сейчас работает над диссертацией. Через год защита. Артему было легко и хорошо с ней. Ему – тридцатилетнему холостяку – даже пришла в голову мысль, что Нина, пожалуй, была бы для него подходящей женой.

Об этом он ей прямо и сказал, когда они возвращались в Ленинград. Нина вдруг как-то вся съежилась, поникла. Он с удивлением взглянул на нее. После долгого молчания она невесело улыбнулась и сказала:

– Я замужем.

Вопросов задавать он не стал. Молча довез ее до дома. Не стал спрашивать и телефона. Не потому, что не хотел больше встречаться, а из гордости.

Лицо у нее было грустное и задумчивое. Тут бы сказать ему несколько теплых, хороших слов, и все, наверное, было бы в порядке, но он молчал. Упрямо, как осел. Ему хотелось, чтобы она сказала эти хорошие, теплые слова.

Она сказала:

– Мы приехали.

– Да, – подтвердил он.

Был день, по набережной прогуливались люди. Нина придвинулась к нему, обняла и поцеловала.

– Прощай, Артем, – сказала она.

Невесело улыбнулась и, забрав свою огромную клетчатую сумку, ушла.

Несколько раз он приезжал на набережную Кутузова, останавливался напротив огромного серого дома и, посигналив, ждал. Чего ждал? Она ни разу не вышла. А может быть, у нее окна во двор?..

3

Артем поднялся с захрустевшего мха. Запах багульника сонными волнами плыл по сосняку. На маковке приземистой сосенки сидела сорока и внимательно смотрела на него. Круглые черные глаза у птицы осмысленные и насмешливые.

.– Дурак я, да? – спросил Артем.

Сорока охотно покивала головой, а заодно и длинным черным хвостом.

– Ах ты чертовка! – Артем замахнулся сухой шишкой.

Птица обругала его на своем птичьем языке и улетела. Низко, над самыми деревцами. А сосенка еще долго кивала красновато-зеленой маковкой.

Артем загляделся на огромную сосну о четырех головах. Из могучего ровного ствола ответвлялись четыре стройные вершины. Сестры-близнецы. От кого-то Артем слышал, что по сучьям на стволе можно определить возраст дерева. Сколько же лет этой четырехголовой красавице? Задрав голову и шевеля губами, долго считал. Получилось что-то около ста лет.

Он вышел из леса на тропинку. С непривычки – а может быть, виноват запах багульника? – перепутал направление и не знал, в которой стороне Смехово. Такое случалось с ним и раньше. Пойдешь далеко в лес, закрутишься, а потом никогда точно не определишь, где село. Приходилось чутко прислушиваться, ждать, когда пройдет поезд. И сразу все становилось на свое места. Грохот проходящего товарняка был слышен на многие километры.

Пока Артем топтался на месте, раздумывая, в какую сторону направиться, на тропинке показалась девушка. Она шла навстречу. В руках портфель. Когда девушка приблизилась, Артем узнал Таню, учительницу, которая жила у бабки Анисьи.

Таня была в туфлях на низком каблуке. И наверное, поэтому она сегодня не показалась такой высокой. Артему почудилось, будто она улыбается, не разжимая губ.

– Вы мой ангел-спаситель, – обрадовался Артем. – Я заблудился.

– В трех соснах?

Артем думал, она остановится и поговорит с ним, но учительница прошла мимо.

– В какой все-таки стороне поселок? – спросил он, догнав ее.

– Не смешите, – сказала она.

– Так и не скажете?

– Не скажу.

– Ладно. Я пойду за вами.

Она сбоку взглянула на него, пожала плечами. Немножко курносая, большой рот и полные губы. В общем, не красавица.

– Вас звать Таня? – спросил он.

Она молча шла немного впереди. Портфель покачивался в руке. Глаза опущены. Туфли оставляли на земле отчетливый след. Она шла, не обращая внимания на Артема, будто забыла, что он идет рядом. Внезапно остановившись, нагнулась и без всякого отвращения подняла с земли толстую волосатую гусеницу. Внимательно рассмотрев, положила ее на широкий лист подорожника и пошла дальше.

– Вы случайно не урок молчания преподаете в школе? – пошутил Артем.

– Я преподаю в младших классах, – сказала она, даже не улыбнувшись.

Впереди показались широкая просека и деревянный мост. Артем рассмеялся: это же рябиновский мост! А просека, заросшая камышом и осокой, – полу высохшее рябиновое болото. Засмеялся он оттого, что шел в обратную сторону. Не в Смехово, а в Голыши – рабочий поселок спиртзавода «Красный май».

У деревянного двухэтажного здания семилетней школы Таня остановилась.

– До свидания, – сказала она.

– Как же я назад дорогу найду?

Она взглянула на него своими продолговатыми глазами и улыбнулась, сразу став удивительно красивой.

– Вот закончатся занятия в школе, я вам, так и быть, покажу дорогу домой...

– Сколько у вас уроков?

– Ждите, – сказала она и, погасив свою великолепную улыбку, поднялась на крыльцо.

Мимо Артема проходили и пробегали мальчишки и девчонки с сумками и портфелями, а у некоторых, как и в пору его детства, учебники и тетрадки были перехвачены кожаным ремешком. Ребятишки с любопытством поглядывали на незнакомого бородатого мужчину. Кто-то громко произнес: «Глядите, никак поп!»

На крыльцо вышла пожилая женщина в светлом платке, зевнула и зазвонила. Ребятишки прошмыгнули в коридор. Немного погодя мимо промчался озабоченный кудрявый паренек в больших кирзовых сапогах. Он даже не взглянул на Артема. Потом степенно прошли мимо еще двое опоздавших. Эти не спешили, видно, не впервой им опаздывать. Остановившись на крыльце, они без тени стеснения стали глазеть на Артема.

– Скорее в класс! – скомандовал Артем.

Мальчишки даже не пошевелились.

– А вы кто? Новый учитель? —. спросил один из них.

– У нас еще с бородой учителей не было, – прибавил второй.

– Татьяна... гм... как ее отчество?

– Васильевна, – сказал мальчишка.

– Татьяна Васильевна вас в угол поставит...

– Не поставит, – ухмыльнулся один.

– Она не злая, – прибавил второй.

– Сколько у вас уроков сегодня?

– Пять.

На крыльце показалась Татьяна Васильевна.

– В угол я вас не поставлю, – сказала она, – а вот после уроков посидите в классе целый час.

Взяла нарушителей за руки и, бросив на Артема насмешливый взгляд, увела в класс.

Артем стоял возле школы и задумчиво смотрел на изрезанное перочинными ножами крыльцо. Сразу за школой шумели сосны. У забора, пришлепывая мягкими губами, щипала свежую лоснящуюся траву буланая лошадь. Распугав кур, из подворотни вымахнула большая длинношерстая собака. Внезапно остановившись посреди дороги, принялась яростно чесать задней ногой лохматый бок.

Глава пятая

1

Стоя на лестнице, прислоненной к дому, Артем заколачивал досками окно. Гвоздь согнулся, пошел в сторону. Чертыхнувшись, он достал другой и забил рядом.

– Ты что же нам, земляк, всю перспективу портишь? – услышал Артем знакомый голос.

Во дворе стоял Носков. Сегодня он был в синем потертом пиджаке, широких зеленых галифе с красным кантом и начищенных хромовых сапогах. Артем давно обратил внимание, что большинство мужчин в Смехове носили солдатские гимнастерки, кирзовые сапоги. А вот председатель был в хромовых, офицерских.

– Уезжаю, – сказал Артем, нацеливаясь молотком в очередной гвоздь. Один раз он уже попал по пальцу.

– Зачем же ты окна-то заколачиваешь?

– Ну, чтобы жулики не забрались...

– Дед твой, Андрей Иваныч, жил открыто, и достаток его известный... Вряд ли кто додумается в твоей избе кубышку искать.

Артем опустил руку с молотком. Действительно, чего это ему пришла в голову блажь заколачивать окна? Повесил замок и поезжай. Но отступать уже было поздно: два окна заколочены, осталось одну доску приколотить на третье.

Закончив дело, Артем подошел к Кириллу Евграфовичу. Худое, с пропеченными на солнце скулами и тонкими губами лицо председателя было хмурым.

– Недолго же ты у нас погостил, – сказал Носков.

– Дачником не привык прохлаждаться, а для работы здесь нет никаких условий: изба низкая, темная. Я уж не говорю, того и гляди развалится... Мне света много нужно, Кирилл Евграфович.

– Гляжу, избалованный вы народ – художники... А ты возьми да поправь избу-то! Сделай повыше да посветлей.

Артем присел на бревна, закурил. Солнце уже скрылось, и на поселок из-за леса наползала сиреневая дымка. На крыше соседнего дома с дребезжанием крутился самодельный деревянный флюгер. Это Санька, сын Николая Даниловича Кошкина, сегодня смастерил и поставил.

Кирилл Евграфович присел рядом. Артем протянул ему сигареты, но тот отказался. Достал «Беломор» и тоже закурил.

– Парень ты, видно, работящий, – помолчав, сказал председатель. – День-деньской бродишь по селу, лесу – все рисуешь. Небось целую папку изрисовал? А зачем тебе все это? Башня, станция, лес? Так в папке и останется?

– Может, и в папке, – ответил Артем.

– В искусстве я не шибко разбираюсь, – продолжал Носков. – Ну, в Третьяковке был, в Эрмитаже... Так, все наскоком, долго в городе не задерживаюсь, да и других дел там по горло хватает. Жена, дети уйму заказов надают, так что больше по универмагам, чем по театрам да музеям... Твоих картин, сам понимаешь, я не видал, а вот как ты считаешь, есть у тебя такие, чтобы потом в музее висели и народ на них смотрел? Я понимаю, бывает, при жизни и не дождешься такого, но сам-то ты должен чувствовать: есть у тебя такие картины? Или еще не нарисованы?

«Ох и хитрый ты мужик, Кирилл Евграфович! – подумал Артем. – На такой вопрос сразу и не ответишь...» Есть ли у него, действительно, хотя бы одна картина,

достойная быть выставленной в Русском музее? Пожалуй, нет. За последние два года они с Алексеем оформили Дворец культуры и музей... Огромные панно, человеческие фигуры на фасаде дворца, по три метра каждая, расписанные потолки, стены... Наверное, по масштабам работы они с Алексеем переплюнули Репина с его «Государственным советом»... В «Вечерке» писали, что работа выполнена талантливо. Хвалили в Союзе художников, заказчик, помимо договорных сумм, премию выплатил... Казалось бы, радуйся, Артем: работа принята, оплачена, похвалили, – чего еще нужно? Не было настоящего творческого удовлетворения. Того самого, которое он испытал, закончив небольшой портрет маслом Николая Черкасова... Учителя в институте имени Репина очень высоко оценивали его живопись. Курсовые и дипломные работы несколько раз выставлялись. Одна даже получила премию... А потом одна неудача, вторая... Кто-то сказал, что в его картинах не хватает жизни... Тогда эта истина показалась ему примитивной. А пожалуй, тот человек прав.

На эти мысли навел Артема вопрос председателя поселкового Совета. А тот молча курил, смотрел на дорогу, над которой охотились за мошкарой ласточки, и не торопил с ответом. Впрочем, ответ Артема был коротким:

– Нет у меня хороших картин, Кирилл Евграфович... Пока нет.

– Хорошую картину нарисовать небось то же самое, что новый дом построить?

– Я думаю, потруднее, – подумав, сказал Артем.

– А ты боишься старую избу раскатать, – улыбнулся Носков. – Дед твой этот самый дом шесть десятков лет назад по бревнышку сложил. Своими собственными руками...

– Наверное, я не в деда пошел.

– А на вид – вылитый Андрей Иваныч... И борода такая же. Только у него, понятно, седая... Пенсия-то у твоего деда была не ахти какая. Маленькая пенсия. По рублю старик откладывал на ремонт дома... Знал, что умрет, а до последнего дня откладывал. Не для себя, понятно.

– Для кого же?

Кирилл Евграфович встал с бревен, отряхнул галифе.

– Не люблю я заколоченных домов, – сказал он. – Сколько на моем веку людей свои дома заколачивали! Вот как ты. А глядишь, через год-два снова возвращаются... Пустой дом для меня что покойник. Стоит, глядит на тебя мертвыми глазами, аж с души воротит. Нехорошо, когда люди свои дома заколачивают...

Кирилл Евграфович пожал Артему руку. Выйдя на дорогу, поправил свою зеленую командирскую фуражку и неторопливо зашагал по улице. Широченные галифе полоскались, будто паруса. Казалось, налети сильный ветер – и Кирилл Евграфович Носков птицей взмоет в вечернее небо.

Артем задумчиво сидел на бревнах, года два назад заботливо заготовленных дедом для этой самой избы, окна которой он только что заколотил. На небе зажглись звезды. Из-за леса вверх по вершинам деревьев выкатилась огромная красная луна. Узкая, как синее веретено, туча перерезала луну как раз посередине. Там, где село солнце, небо было еще чистое и прозрачное. Небольшое облако уносило с собой последний багровый отблеск.

2

Доски с треском отскакивали от окон. Приколотил их Артем на совесть, и теперь не так-то просто было сбить. А из поселкового, наверное, смотрит Кирилл Евграфович и ухмыляется. Последняя доска не поддавалась, и тогда Артем обеими руками ухватился за край, изо всей силы дернул и вместе с доской полетел с лестницы на невско-панную грядку. И тут же услышал девичий смех.

Отряхнувшись, Артем оглянулся: у колодца никого не было, лишь раскачивался конец железной цепи. Колодец и забор отделяли участок Абрамова от детсада, вдоль забора росли вишни. Они просыпали на землю свои белые лепестки. Еще дальше, за кухней, большая зеленая лужайка с деревянными лошадками, качелями, горкой. Высокая худощавая воспитательница густым мужественным голосом строго вопрошала: «Гуси, гуси?» Дети нестройным хором отвечали: «Га-га-га!» И дальше: «Есть хотите?» – «Да-да-да!» – «Так идите!» – «Нам нельзя... Серый волк под горой, не пускает нас домой».

Устроившись на перевернутом ящике, Артем раскрыл альбом и стал рассматривать наброски. Солнце припекало макушку. На проводах примолкли ласточки. А стрижи, как всегда без отдыха, стремительно носились над башней. Было тепло, но далеко на юго-западе собирались тучи. Неповоротливые, как морские линкоры, они медленно разворачивались на горизонте, готовясь к бою.

За спиной снова раздался тихий смех, шорох, движение ветвей. Кто-то прячется за колодцем. Артем размашисто подправлял карандашом рисунки и не оглядывался. Он решил застигнуть насмешницу врасплох. Когда минут через пять он неожиданно повернулся, то увидел... Татьяну Васильевну. Учительница без улыбки смотрела на него. Стройная, в коротком ситцевом платье, из-под которого белеют круглые коленки. Непохоже было, чтобы она смутилась.

– Я ведро упустила, – сказала она. – Достаньте, пожалуйста.

Артем подошел к колодцу. Глубина метров семь. В черном проеме жирно поблескивала вода. Из щелей бревенчатого сруба тянулись к свету тощие бледные растения. Бревна осклизли и поросли мохом.

– Я должен лезть туда? – спросил Артем.

– В прошлом году я тоже упустила ведро, так Леша-монтер забрался и достал... – она улыбнулась. –. Правда, потребовал маленькую, говорит, там очень холодно, как бы не простудиться.

– Ну, раз Леша достал...

Артем стащил майку, джинсы. Остался в одних коротких трусах. Тело у него крепкое, мускулистое. Он уже успел немного загореть. Таня опустила длинные черные ресницы, на губах улыбка.

– Неужели и вправду полезете? – спросила она. – Вы ведь показали мне дорогу в лесу...

Таня фыркнула.

– Так вот услуга за услугу.

Артем подергал за трос, но решил не обвязываться: обдерешь все бока. Можно спуститься и так, цепляясь руками и ногами за выступы и пазы в бревнах. С малолетства он любил забираться на деревья и столбы; однажды даже поднялся по отвесной кирпичной стене на второй этаж, но вот опускаться в глубокие колодцы никогда не приходилось.

Мрачной гнилью пахнуло от влажных стен, когда он залез в колодец. Тело напружинилось, вздулись мышцы. Бревна были скользкие, и приводилось напрягать все силы, чтобы не сорваться. Когда голова скрылась в колодце, Таня нагнулась над срубом.

– Я никакого ведра не опускала...

В голубом квадратном проеме белеет ее лицо, блестят глаза, колышутся черные волосы.

– Оно тут, в крапиве... – ее лицо исчезло, и над головой Артема появилось смятое с одного бока цинковое ведро.

– Я выкупаюсь, – сказал Артем, глядя из колодца в ее большие глаза.

– Вылезайте, – строго сказала она. – В колодцах не купаются.

Когда широкие плечи Артема показались над срубом, Таня подхватила его под руку, помогая выбраться.

– Помните, у Гарина-Михайловского, как маленький Тема доставал свою Жучку из колодца? – сказала она.

– Ну и как? Достал? – спросил Артем, одеваясь.

– Я и сама не знаю, зачем вам сказала, что уронила ведро в колодец...

– Достал Тема Жучку-то или нет?

– Достал...

– Ну и прекрасно, – сказал Артем. – А то мне всю ночь снилась бы бедная Жучка...

– Покажите, что вы рисуете?

– Неинтересно...

– Зачем же рисовать, если это неинтересно?

– Хотите – вас напишу? – предложил Артем.

– Нет, – сказала она.

Артем раскрыл альбом и, взглянув на чистый лист, сказал:

– Я вас уже написал...

Таня захлопнула крышку и, нырнув под барабан с тросом, очутилась на участке Артема.

– Покажите! – потребовала она, видя, что он прикрыл рукой альбом. – Наверное, уродка? Да?

– Наоборот, красивая...

Таня подошла еще ближе и, глядя ему в глаза, попросила:

– Ну, пожалуйста!

Артем раскрыл альбом: там ничего не было.

– Я не люблю, когда меня обманывают, – сказала она и, резко повернувшись, тем же образом перелезла через колодец.

– Вы любите сами обманывать, – поддел Артем.

Сердито загремев ведром, Таня прицепила его к тросу и, придерживая весело закрутившуюся, отполированную вертушку, опустила в колодец. Послышался

всплеск – это ведро ушло на дно. Артем хотел было помочь, но она отрицательно покачала головой.

– Далеко вам за водой ходить, – сказал Артем, причем без всякого умысла.

Она мельком с усмешкой взглянула на него и взяла ведро за дужку. Покачиваясь, понесла к детсадовской кухне.

– Здесь сестра моя работает, – не оборачиваясь, сказала она. – Я ей иногда помогаю... А вы подумали, что я пришла на вас посмотреть?

– Приходите еше, ладно?

– Зачем, интересно?

– За водой, конечно, – сказал Артем.

Она через плечо бросила на него насмешливый взгляд и, ничего не ответив, скрылась в дверях кухни.

Глухо и грозно заворчал гром. Солнце наполовину скрылось за сизыми, с поволокой облаками – гонцами грозы. Стрижи спустились с небес и не так уж рьяно кружили над самым куполом башни. Туча наглухо закрыла полнеба. Она была какая-то необычная: надвигалась из-за бора, клубилась, заворачивалась внутрь, втягивая туда зазевавшиеся облака, поминутно меняла оттенки. Но пока ни одна молния не отпечаталась на ее рыхлом боку.

Поселок притих перед большой грозой.

Обычно гроза обходит Смехово стороной. Засинеет вокруг, молнии то тут, то там полосуют, раздирают небо, грохочет, сотрясая землю, гром, а дождя нет. В каких-нибудь полутора километрах под косыми струями дождя полегла высокая трава, пляшут фонтанчики на шоссе, глядишь – уже побежали по канавам да тропинкам ручьи, а в селе сухо. Не хочет почему-то дождь проливаться над Смеховом.

Может быть, старухи у бога вымолили дождь или колдуньи наколдовали, но на этот раз туча остановилась как раз над Смеховом.

Капли яростно застучали по крышам домов, свертываясь в пыли, дробно упали на дорогу. Красная крыша водонапорной башни загудела, как колокол. Голубоватый яркий грозовой разряд один, второй и третий раз будто играючи соприкоснулся с растопыренной лапой громоотвода. Треск, ослепительная зеленая вспышка – и враз присмиревшая молния огненной змеей утекла по витому проводу в землю.

Артем стоял под навесом и смотрел на башню, дожидаясь еще одного разряда. Ударило где-то рядом, за старым клубом. С застрехи вразнобой брызгали струи. Дождь плясал на потемневших бревнах, лопотал в лопухах, звучно долдонил в дно перевернутого у колодца ведра. Какая-то глупая курица, застигнутая врасплох, спрятала голову под большую щепку. Дождь молотил по перьям, хвост вздрагивал, но курица терпеливо стояла на полусогнутых скрюченных ногах и не двигалась.

Майская щедрая туча зараз рассчиталась за все долги.

3

Дом протекал. Тяжелые капли срывались с потолка и шлепались на крашеный пол. В сенях капли со звоном разбивались о стол, жестянку с керосином, умывальник. Артем сидел на крыльце, отгороженный от мира стеной дождя.

Артема переполняло чувство радости. Неожиданно для себя во все горло затянул; «Ревела буря-а, гром греме-эл...» И умолк, взглянув в сторону детского сада. Во дворе никого не было. Детишки со своими воспитательницами сидели в комнатах и, слушая шум дождя, разучивали новую песенку. А покинутые деревянные лошадки сиротливо мокли на детской площадке.

Давно Артем не чувствовал себя так хорошо. В городе его последнее время одолевали совсем другие чувства: усталость, опустошенность, утрата веры в себя. В такие дни хотелось напиться или уехать куда-нибудь. А куда-нибудь – это снова город, приятели, мимолетные знакомства. А потом и оттуда хотелось поскорее уехать... Иногда, валяясь на неубранной гостиничной койке, далеко-далеко от дома, он думал, что жизнь сыграла с ним злую шутку: почему до сих пор он не встретил девушку, на которой смог бы жениться? Бывая в гостях у женатых приятелей, Артем с горечью ловил себя на мысли, что он завидует их семейной жизни, пускай даже мещанскому, уюту. Как это, наверное, здорово, когда кто-то заботится о тебе, ждет... И даже жалобы приятелей на жен, которые не дают им как следует выпить, пилят за это, казались ему детскими.

Дождь кончился, но еще долго слышалось шуршание капель в сенях, на чердаке. Артем перегнулся через перила крыльца и увидел себя, будто в зеркале, в большой деревянной, переполненной водой бочке. Широколобый, чернобородый, в серых глазах живой блеск. Довольно живописная личность. Подмигнув своему изображению, он бросил в бочку подвернувшийся под руку камень: вода заволновалась, и изображение исчезло.