Текст книги "Три версты с гаком"
Автор книги: Вильям Козлов
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Из сельпо Володя направился к дому, в котором жила Таня. У двери он пятерней пригладил свои кудри, видно, по привычке чиркнул подошвами по ступеньке, так как на улице было сухо, и, толкнув дверь, скрылся в сенях.
Артем, забыв про трубу, озадаченно смотрел на дом: с какой бы это стати Володя в рабочее время вырядился в новый костюм, взял вино, конфеты и отправился к Тане?
После того как они уехали с острова, Артем виделся с Таней всего два раза. Первый – перед ее отъездом в Москву на экзамены. Несколько раз он приходил к ее дому. Таня не открывала. Однажды дверь открыла старуха и сказала, что Таня уже третий день у сестры.
Артем долго кружил по путям возле казармы и, дождавшись, когда сестры не было дома, зашел к Тане. Она лежала на тахте. Увидев Артема, захлопнула книжку и села. В глазах не поймешь что: удивление или усмешка.
– Сестра говорит, что тебя ребятишки из детсада прозвали дядькой Черномором... – сказала она.
– Почему ты прячешься от меня?
– Я боюсь тебя, дядька Черномор, – улыбнулась она.
– Таня, я серьезно спрашиваю...
– Если бы я попросила, ты сбрил бы бороду? Я никак не могу представить тебя без бороды.
– Давай ножницы!
– Лучше не надо, – улыбнулась девушка. – Вдруг без бороды ты окажешься совсем неинтересным?..
– И все-таки я очень прошу: объясни, что происходит?
– Ты, пожалуйста, не обижайся, но я не хочу тебя видеть.
– Почему? Почему?
– Не знаю, – вздохнула она. – Честное слово, не знаю.
В нем поднялась злость. Он назвал ее дурочкой. Думал, что обидится, а она сказала:
– Не сердись, пожалуйста... Наверное, я действительно дурочка, что поделаешь?
Артем обнял ее. Таня отталкивала и что-то говорила. Он не слышал.
– Уходи сейчас же! – вырывалась она. – Сестра идет! Я не хочу, чтобы она тебя увидела.
С сестрой он столкнулся в дверях, растерянно кивнул ей. Она не ответила, лишь изумленно проводила его взглядом. Не оглядываясь, он пошел к своему дому. И до самого вечера пилил ножовкой трухлявые доски и бревна. А потом, расколов их, складывал в поленницу.
Нигде не видя Тани, Артем снова отправился искать ее, на этот раз не дожидаясь, когда уйдет сестра. Дверь открыла Лиза. С явным удовольствием она сообщила, что Таня автобусом уехала в Бологое.
Артем вскочил в «Москвич» и помчался в райцентр. Но когда он добрался туда, Тани на вокзале уже не было. Из Бологого в Москву поезда идут один за другим.
Артем всю ночь провел без сна. Чувства утраты, обиды и всего, в чем он и сам толком не мог разобраться, терзали его до утра. Он даже решил с рассветом махнуть в Москву и разыскать ее там. Но, пробудившись к полудню, раздумал: во-первых, это не что иное, как мальчишество, во-вторых, все-таки она будет сдавать приемные экзамены, и в этот момент выяснять с ней отношения по меньшей мере нелепо.
Во второй раз они увиделись в день ее приезда.
Встречаясь иногда у колодца с Лизой, Артем узнал, что Таня благополучно сдала два экзамена и завтра приезжает. Утром следующего дня Артем отправился в Бологое. Он прождал ее четыре часа. Прочитал почти все газеты и журналы в киоске, выпил кружку пива, изучил расписание поездов прибывающих и убывающих со станции Бологое, подстригся в привокзальной парикмахерской.
Таня приехала в полдень. Он видел, как она вышла из вагона. Щурясь от бьющего в глаза солнца, не спеша зашагала по перрону к автобусной остановке. В одной руке чемодан, в другой – коричневый плащ. Она была в белой кофточке и серой юбке. Немного осунулась, с лица сошел загар.
Артем медленно пошел за ней. Спустившись с моста, она прошла мимо «Москвича», не обратив на него внимания. И тогда Артем окликнул ее. Таня обернулась, блеснули в улыбке ровные белые зубы.
– Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть... Ты меня встречал?
Она была рада, и Артем сразу простил ей все: и обиды, и разлуку, и внезапный отъезд. Простил за эту добрую улыбку. Он взял легкий чемодан и, открыв дверцу, положил на заднее сиденье. От Тани пахло незнакомыми приятными духами. Кое-где на щеках, у носа, появились крошечные веснушки. Когда выехали на асфальтированную городскую улицу, Артем спросил:
– Конечно, сдала?
– Сдала...
– Поздравляю! В сентябре в Москву?
– Нет, – сказала она.
– Не понимаю: сдала или не сдала? Помолчав, она ответила:
– Я перешла на заочное отделение... Стипендия маленькая, а сестра не сможет помогать. У нее двое детишек. Как видишь, все очень просто.
Дорога тянулась вдоль красивого бологоевского озера. Вдаль уходил небольшой белый катер. За ним волочился широкий веер взбаламученной воды с пенистыми закраинами. Показалась высокая белая церковь с зеленым куполом. Позади остались последние деревянные домишки, и машина выскочила на шоссе. В открытые окна повеяло прохладой.
– Как я соскучилась по сестре! – после затянувшегося молчания сказала Татьяна.
– Про меня-то хоть раз вспомнила?
– У меня ведь нет никого, кроме Лизы...
– А таких, как я, много? – усмехнулся Артем.
– Ты меня даже не спросил ни разу, откуда я, кто мои родители.
– Я ведь не отдел кадров, – сказал он. – Для меня достаточно, что ты есть на белом свете...
– Хочешь, расскажу про себя? – предложила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Мои родители погибли в войну, а мы воспитывались в детдоме... Я даже не знаю своей настоящей фамилии. И никто не знает. Лизе было пять лет, когда нас подобрали у разбитого эшелона после бомбежки, а мне год. В детдоме были очень добрые люди, они подарили нам роскошную дворянскую фамилию – Милославские. А могли ведь и по-другому назвать. Например, Лошадкины или Блохины.
– А фамилия Тимашева тебе нравится?
– Милославская лучше.
– Таня Милославская, – очень проникновенно сказал Артем, – я тебя люблю.
– Не говори так... Тот, кто легко произносит это слово, не может любить.
– Неужели ты думаешь, что я часто это говорю?
– Когда я училась в третьем классе, к нам прислали новую воспитательницу. Длинную, худую, нос крючком... Мы ее прозвали Кочергой. Десять раз на дню она говорила нам: «Дети, ну что вы за черствый народ? Думаете, мне хочется вас наказывать? Неужели вы не видите, как я вас люблю?» А сама наказывала на каждом шагу. И это ей доставляло удовольствие. По лицу было видно. Когда наказывала, всегда улыбалась, а нос ее упирался в верхнюю губу. Это она настояла на том, чтобы мою сестру перевели в другой детдом. Кочерга считала, что Лиза плохо влияет на наш класс. Когда сестру увезли в другой город, я впервые научилась ненавидеть. Однажды Кочерга по привычке сказала мне: «Таня, я ведь люблю тебя...» Я ей ответила: «А я вас ненавижу!» Все в детдоме
заметили, что у меня переменился характер, я стала скрытной, недоверчивой, и у меня не было подруг... И вот на экзаменах, увидев рядом так много незнакомых людей, я даже растерялась... Почему я тебе все это говорю?
– Мне очень интересно, – сказал Артем.
Но она замолчала, глядя на узкое выбитое шоссе. Они ехали мимо колхозных полей и небольших деревушек. На обочинах разлеглись замшелые валуны. Увидев впереди узкую проселочную дорогу, Артем свернул на нее. Остановился в густом кустарнике, подмяв под радиатор ольховый прут, и выключил мотор. В высокой траве желтели ромашки, гудели пчелы, трещали кузнечики.
– Я в Москве часто вспоминала наше озеро... – сказала Таня.
Артему было очень приятно, что она назвала его «нашим озером». Они вышли из машины, и лесная тишина обступила их со всех сторон. Где-то в стороне, невидимый в солнечном свете, тоненько звенел жаворонок. Там, за кустарником, колыхалось пшеничное поле. Артем прижал ее к себе и поцеловал. Губы ее были твердыми и холодными и не сразу оттаяли. Как-то робко и неумело она положила ему руки на плечи и, откинув голову, закрыла глаза.
– Ох, Артем, милый... – шептала она. – Мне очень хорошо сейчас. Ты злишься, когда говорю, что я не твоя... Ну скажи, что я твоя? Чья же еще я? Конечно, твоя... Твоя, а ты мой, да?..
Это было три дня назад. Потом все снова началось, как тогда после земляничного острова: два вечера Артем стоял под ее окном, но Таня не вышла. Когда он приходил, она гасила свет и укладывалась спать – он слышал через открытую форточку шлепанье босых ног, скрип кровати. Он негромко, но настойчиво звал ее – Таня молчала. Артем злился, затаптывал в землю окурки и уходил.
И вот сейчас, неподалеку от ее дома, у сельпо, стоял мотоцикл, а кудрявый Володя с длинными бачками был в гостях у Тани.
3
Артем спустился с крыши. Гаврилыч уже вернулся и постукивал молотком. Он заканчивал перегородку на кухне. Эд, отворив калитку, потрусил в сторону станции, останавливаясь и обнюхивая заборы и камни. Артем не стал заходить в избу, снял в сенях с гвоздя продуктовую сумку и отправился в сельпо. По дороге он подумал: «Может, тоже взять бутылку и присоединиться к ним? Веселая цолучилась бы компания...»
Улица, на которой стоял его дом, была центральной. Тут и поселковый Совет, и клуб, оба магазина, автобусная остановка и на пригорке – зубоврачебный кабинет. Один раз в неделю в этом же кабинете стриг и брил смеховцев приезжий парикмахер. Вечерами, после танцев, по этой улице гуляла молодежь и громко распевала под гитару.
Не доходя до магазина, Артем услышал пронзительные женские голоса. Посередине дороги вцепились друг в друга две женщины. У дома напротив, подперев щеку рукой, на них с удовольствием смотрела дородная Степанида, та самая, которую судили за чужую курицу. На земле у забора сидел голубоглазый симпатичный парень и не спеша сворачивал цигарку. Неподалеку, на дороге, стоял его самосвал.
– Чтоб ты высохла в щепку, чертова потаскуха! – кричала высокая худощавая женщина, таская за волосы другую – маленькую, верткую, чуть помоложе. – Чтоб лопнули твои бесстыжие бельма!
– Что случилось? – спросил Артем.
– Бабы и есть бабы, – философски расценил шофер.
– Чего же это они не поделили?
– Меня, – гордо сообщил он. Артем удивленно уставился на него.
– Которая повыше, Марфа, – женка евоная, – охотно, певучим голосом пояснила Степанида. – А Верушка – полюбовница.
Шофер свернул цигарку и задымил.
– Марфа, ты ей все волосенки выщипаешь, – сказал он. – У ней и так мало.
– Сейчас и до тебя доберусь, кобель проклятый! – тигрицей глянула на него жена.
– Вот уж не рискуй, – добродушно заметил шофер.
– Вместо того чтобы в карьере щебенку возить, он с этой... прости господи, прохлаждается!
– У меня обед, – сообщил шофер, выпуская облако дыма.
– Глаза б мои не видели тебя, постылого...
Говоря это, женщина успевала дергать за волосы соперницу и плевать ей в лицо.
– Любишь ведь меня, зараза, – ухмыльнулся муж. – Тогда б не бегала, не ревновала!
– Я ревную? – Женщина даже выпустила свою жертву, которая, воспользовавшись этим, проворно юркнула в дверь низенькой избушки и захлопнула дверь. И уже оттуда визгливым, плачущим голосом выкрикнула:
– Да я б захотела, он давно бы на мне женился!
– Врет, – сказал шофер. – Выдумщица.
Он поднялся с травы, вытащил из кармана смятую кепку, надел. Потом забрался в кабину. Взревел мотор мощного ЗИЛа. Дверца распахнулась, и шофер позвал:
– Навоевалась? Залезай, до дома подкину... Небось корова не доена?
– Мне с тобой и сидеть-то рядом тошно, – отмахнулась женщина и, показав тощие ляжки, залезла в кузов. И даже повернулась к кабине спиной.
– Это ж самосвал... А если механизм забарахлит? – сказал шофер. – Возьмет да на ходу опрастается, тогда как?
– Ее в кабинку сажай, стерву, – буркнула жена. – А мне и тут хорошо.
Шофер подмигнул Артему:
– Отчаянная моя Марфа! Ни черта, ни бога не боится – все ей нипочем!
Рассмеялся, захлопнул дверцу и тронул самосвал. Подпрыгнув на повороте сразу двумя скатами, грузовик скрылся за углом.
– Ну и дела-а! – протянул ошеломленный Артем.
– Уж который раз эту цирку под моими окнами вытворяют, – сказала Степанида. – Степка-то парень из себя видный, а нашел какую-то замухрышку. Ни рожи, ни кожи. Веретено в сарафане!
– Дурища, у меня фигура не то что у тебя, колоды дубовой! – возмущенно крикнула из-за закрытых дверей Верушка.
Артем вспомнил про свои дела и, все убыстряя шаги, свернул к дому Тани. Мотоцикла не было. А на двери дома красовался увесистый черный замок. Пока он глазел на сцепившихся женщин, Таня и Володя куда-то укатили... Но куда?
Артем кинулся к поселковому Совету.
4
У крыльца поселкового Артем наткнулся на Мыльникова и Носкова. Попыхивая папиросами, они о чем-то мирно толковали.
– Легок на помине, – сказал Кирилл Евграфович. – Мы тут тебя вспоминали...
– Просьба к вам, Артем Иванович, – вступил в разговор и Мыльников. – К Ноябрьским праздникам задумали мы в заводской Аллее передовиков портреты
вывесить... Не возьметесь за это дело? Мы, конечно, заплатим...
– Я ведь у вас в долгу, – сказал Артем. – Спасибо за доски и цемент...
Он успокоился: раз Кирилл Евграфович здесь, значит, Володя и Таня не в поселковом. При обряде бракосочетания присутствие председателя обязательно. На всякий случай спросил:
– Не предвидится у вас сегодня никаких гражданских актов?
– Не слыхать, – сказал Носков. – А что, поприсутствовать желаешь?
– Только в качестве свидетеля, – улыбнулся Артем.
– У вас будет наверху большое окно? – спросил Алексей Иванович, кивнув на дом.
– Мастерская...
– Мда-а, а где же вы достанете стекло?
– Вероятнее всего, в Ленинграде. Только вот как его доставить сюда?
– Есть у вас складной метр или рулетка?
– Я и так знаю, – сказал Артем. – Метр восемьдесят на два.
Мыльников достал четырехцветную шариковую ручку и записал в блокнот.
– Во вторник вам привезут стекло... Вообще-то Осинский скупердяй известный, но мне не откажет.
– Алексей Иванович, я поклялся, что больше никогда оформительскими работами заниматься не буду, но, так и быть, нарушу свою клятву... – сказал Артем.
Это стекло для мастерской вот уже две недели не давало ему покоя. Попробуй такую махину везти из Ленинграда!
– Для родного поселка постарайся, Артем Иваныч, – ввернул Носков. – Раз уж свою клятву нарушил...
Ох, как не хотелось Артему браться за эту непрофессиональную работу... Но как объяснишь этим хорошим людям? Обидятся, подумают – нос дерет, не хочет уважить...
– Еще время у нас есть, – сказал Мыльников. – Не желаете пока на рыбалку? Я тут откопал такое озеро! Барсучье называется...
– Хоть сейчас! – обрадовался Артем.
– В пятницу вечером. Договорились?
– Я вас жду, – сказал Артем.
Мыльников вытащил из кармана несколько красных самодельных блесен.
– Специально заказал меднику для крупных щук, – сказал он. – Моей конструкции. Попробовал в воде – играет, как заводная. По штучке могу вам подарить.
Носков отказался, сказав, что не любит ловить на спиннинг, а Артем взял.
Мыльников попрощался, уселся за руль и уехал. На повороте «газик» козлом подпрыгнул в воздух. Из-под колес в дощатый забор с дробным грохотом ударили комья грязи.
– Опять мы с ним из-за дороги схватились. Дело к осени, а как начнутся дожди – пиши пропало. Ни один автобус не пройдет, – сказал Кирилл Евграфович. – А что стоило сейчас бы, пока сушь да теплынь, пройтись грейдером да засыпать песком? Вот что, я напишу заметку в районную газету, а ты нарисуй на него карикатуру посмешней. Ух, взовьется! Мыльников не терпит критики. Привык, что всегда хвалят. И в газете и по радио.
– Он мне материалы подкидывает, вон стекло обещал, а я – карикатуру?
– Не даром же! Ты деньги в бухгалтерию платишь... А потом дорога – государственное дело. Забыл, как меня костерил? Я ж не обиделся. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой...
– Кирилл Евграфович, у вас тут в поселковом браки регистрируют? – спросил Артем.
– Чего это ты вдруг заинтересовался? Никак жениться задумал? Выходит, наши девчонки получше питерских?
– Так уж и жениться...
– Давай приводи любую... – усмехнулся Носков. – За милую душу зарегистрирую. У меня тут без задержки.
– У вас тут своих женихов хватает...
– С такой знатной бородой ни одного нет. У нас все безусые.
– С бачками есть, как у Пушкина...
– Вон оно что... – протянул Кирилл Евграфович.– Это ты о Володьке Дмитриенко? У Мыльникова на заводе работает. Наладчик станков. Толковый парень, только вот, когда выпьет, побуянить любит... А ты что, имеешь против него что-нибудь?
– Наоборот, – сказал Артем. – Восхищаюсь.
– Чего-то ты темнишь, парень, – покачал головой Кирилл Евграфович.
– Гаврилыч меня ждет, – сказал Артем. – Великолепный плотник! Спасибо за рекомендацию. Я очень рад, что он строит дом.
– Гляди не сглазь... – усмехнулся Носков. – Так прошу тебя: подумай насчет карикатуры. Позанозистей, чтоб за живое задело...
У калитки Артем остановился. Носков курил и смотрел на него. И взгляд у него был задумчивый.
Глава четырнадцатая
1
Сентябрь был такой же теплый и солнечный, как и август. Все так же стороной проносились редкие осенние грозы, пронзительные ветры гнули в бору деревья, и тогда в воздухе густо реяли сухие сосновые иголки и уже тронутые желтизной листья. Потом снова становилось тепло и солнечно. В такие дни из леса плыли по воздуху длинные голубоватые нити паутины, которые и разглядеть-то почти невозможно. На длинных паутинах, оторвавшись от своей многодетной матери-паучихи, совершали свое первое далекое путешествие маленькие паучки. Идет человек по лесу или по улице – и что-то тонкое, липкое вдруг коснется его лица. Это и есть паутина с паучком-путешественником.
Не только паутина летела из леса. Летели вышелушенные ольховые сережки, березовая пыльца, кленовые стрекозки и разнокалиберные семена других деревьев. Летели, чтобы упасть на землю и, пролежав зиму под снегом, весной проклюнуться тонким зеленым ростком.
В лесу дружно пошли грибы. Последний, самый обильный, осенний слой. Ребятишки, да и взрослые таскали кузовами и корзинками ядреные боровики, толстоногие подосиновики, бледно-розовые волнушки и благородные грузди. Артем раньше считал, что лучше рыбалки ничего не бывает на свете, но оказалось, что грибы собирать – тоже огромное удовольствие. Только вот девать их было некуда. Солить он не умел, сушить тоже. А больше двух сковородок в день не съешь. И он отдавал грибы соседу Кошкину, жена которого в два счета с ними расправлялась: что сушить, что солить, а что и в мусорную яму... Случалось, Артем приносил из лесу и поганки.
В саду среди ветвей закраснелись яблоки. С каждым днем они становились больше, наливались, радовали глаз. Однако Артем стал замечать, что самые спелые яблоки куда-то исчезают. Напрасно он шарил в густой траве под яблонями – плодов там не было. А несколько дней спустя, когда он впервые обратил внимание на пропажу яблок, застукал в саду дочь Кошкина – Машу. Девчонка метнулась к забору – она была в спортивных брюках – и зацепилась за гвоздь в доске. Услышав, что затрещала материя, замерла на месте. Ни капельки не испугавшись, таращила на Артема светлые плутоватые глаза. На вид девчонке лет пятнадцать. И хотя велик был соблазн отшлепать ее, Артем помог освободиться от гвоздя.
– Попросила бы, и так дал, – сказал он.
– Просить – это неинтересно, – бойко ответила она, с любопытством рассматривая его.
Артем тоже с интересом смотрел на нее: тоненькая, с острыми плечиками, курносая, волосы коротко подстрижены и на лоб спускаются тугими завитушками, пухлые розовые щеки щедро усеяны веснушками.
– Я ведь могу и нашлепать!
– Вот это будет интересно! – засмеялась она. – Меня уже давно никто не шлепает. Родители считают, что я уже взрослая: в девятый класс перешла.
На язык бойкая. И поглядывает на Артема насмешливо. Некрасивая, а в лице что-то такое есть...
– И зря, – сказал он.
– Я еще у дедушки Андрея яблоки таскала... Уж который год.
– Ну, тогда другое дело... – Артем не выдержал и рассмеялся.
Она посмотрела на него и тоже фыркнула.
– Я ведь по-божески... Другие все до последнего яблока обтрясут, да еще, бывает, ветки поломают. Считайте, что вам повезло: мальчишки знают, что это мой сад, и никто больше нос сюда не сует.
– Выходит, ты мой ангел-спаситель, – усмехнулся Артем. – Я еще должен тебе в ножки поклониться?
– Нарисуйте лучше меня, дядя Артем. Только не карандашом, а красками. Яркими-яркими, чтобы было красиво.
Артем молча смотрел на нее. Видно, старый стал, если девчонки дядей называют. Маша чем-то напоминала репинскую «Стрекозу».
– Я на фотокарточках кошмар как плохо получаюсь, – сказала она и опечалилась, даже уголки губ опустились. – Нас весной всем классом сфотографировали. Все девчонки как девчонки, одна я уродина... И у Людки Волковой почему-то вышло два носа. Я карточку на чердаке в старых газетах спрятала, чтобы никто-никто не видел меня такую...
– Когда-нибудь я тебя напишу, – сказал Артем. – А сейчас, дорогая Машенька, что-то нет настроения...
– Ой, правда? – обрадовалась она. – Можно, я и Людку Волкову приведу? А откуда вы знаете, как меня звать? Бабушка сказала, да? Она у нас любит поговорить... – Девчонка засмеялась: – Уж точно, спрашивала вас про вуяку? Да? Ей все время кажется, что папа вставил в стенку какую-то свистульку. Вот она и вует все время. И слово же такое придумала: «вуяка»! Ой, что же это я! – спохватилась она. – Угощайтесь... – И, достав из-под трикотажной блузки яблоко покрупнее, протянула Артему.
Он взял, вытер носовым платком и, надкусив, сказал:
– Спасибо.
Она тоже впилась острыми зубами в другое яблоко. Яблоки были с кислинкой и стягивали десны.
– Вон на той получше будут, – кивнул Артем на яблоню, приткнувшуюся к соседнему забору.
– Я знаю, – сказала Маша. – Я вон то желтое с красным хотела сорвать, но вы так неожиданно вышли... А вообще самые сладкие на яблоне с расщепленной веткой...
– Ты лучше меня знаешь, – улыбнулся Артем. Она швырнула в огород огрызок и посмотрела на него смеющимися глазами.
– Я даже знаю, почему вы не в настроении... И борода у вас такая унылая-унылая!
– Гм, унылая борода... Ну и выдумщица! Так почему же я не в настроении?
– Влюбились в Татьяну Васильевну, а она...
– Что же она?
– Влюбились! Влюбились! – засмеялась девчонка и припустила по травянистой тропинке к дому.
2
Ночью кто-то бросил булыжник в окно. Стекло разлетелось вдребезги, а камень с грохотом покатился по полу. Артем вскочил с кровати и выбежал на крыльцо. У клуба кто-то громко хохотнул, и снова стало тихо. Шлепая босыми ногами по влажной и холодной тропинке, он вышел за калитку. На улице тихо и пустынно. У автобусной остановки темнеют несколько молчаливых фигур, вспыхивают и гаснут огоньки папирос. Тот, кто швырнул камень, мог быть среди них. Но идти туда в одних трусах и выяснять отношения было нелепо. Артем передернул плечами – стало довольно прохладно – и вернулся в дом. Осколки блестели под ногами, кружевная тень от яблонь шевелилась на стене, под печкой уныло скрипел сверчок. Когда это он успел поселиться? В разбитое окно вместе с ночными звуками и шорохами вплеснулся серебристый лунный свет. Легкие порывы ветра то оттопыривали занавеску, то вытягивали наружу.
Артем оделся и снова вышел во двор. Полная круглая луна ныряла среди разреженных белесых облаков, шумели деревья в саду. В поселковом тихо. Лишь окна поблескивают да похлопывает на крыше флаг. Решительно зашагал к автобусной остановке, но там уже никого не было. На земле белели окурки, да ветер пощелкивал старой, разодранной на полосы киноафишей. Глядя на притихшую улицу, Артем подумал, что хорошо еще – не в мастерскую швырнули камень. Вчера только с Гаврилычем установили огромное цельное стекло, присланное Мыльниковым. Вон как оно весело блестит под луной! Вспомнились далекие времена, образно описанные в разных книжках, когда кулаки вот так же ночью разбивали окна селькорам и деревенским активистам, только не камнем, а из обреза... Неужели это Володя Дмитриеико додумался?
Крыши домов облиты лунным светом. В окнах – ни огонька. Лишь вдоль станционных путей светятся стрелки, да совсем далеко, чуть выше еловых вершин, ядовито алеет круглый глаз семафора.
Артем даже не стал подходить к двери Таниного дома – наверняка заперта. Он отворил калитку и вошел в сад. За соседним забором загремела цепь, глухо рыкнул пес и замолчал, сообразив, что забрались не в его сад. Приподнявшись на цыпочки, Артем заглянул в темное окно и постучал. И тотчас скрипнула кровать, прошлепали по полу босые ноги и створки окна распахнулись.
– Я знала, что ты придешь, – прошептала Таня, дотрагиваясь теплой ладонью до его лица. – И даже дверь не закрыла.
– У нас с тобой все шиворот-навыворот, – пробормотал он. – Когда дверь отворена, я в окно стучусь...
– Ты недоволен?
Она наклонилась, голые до плеч руки обняли его за шею.
– Да, я очень недоволен, – сказал он и, не в силах
побороть соблазн, прикоснулся губами к ее плечу. – Где ты была весь день сегодня?
– Так и будем разговаривать: я здесь, а ты там?
– Ты меня приглашаешь к себе? – удивился он. Таня улыбнулась и отступила от окна. В мгновение ока он вскарабкался на подоконник, а оттуда в комнату. Изнутри прикрыл створки окна.
– Он мне сначала очень нравился, – негромко рассказывала Таня. – Ты послушал бы, как он поет! Бывает ведь так: когда человек поет, смотришь на него и ждешь, когда он в твою сторону взглянет. А как взглянет, готова с ним хоть на край света пойти... Только он сначала и не смотрел в мою сторону. Задавался. А потом стал приставать. Причем с таким видом, будто делал большое одолжение. И я поняла, что он хороший и красивый, лишь когда поет. Но не может ведь человек все время петь, как в опере? Стоит ему заговорить – и сразу видно, что он грубый и глупый. И по-моему, недобрый, а я больше всего на свете боюсь злых, недобрых людей... Это еще с детдома.
– Зачем он сегодня приезжал к тебе?
– Не знаю... Когда я сказала, что не хочу его видеть и пусть уйдет, он вдруг страшно разозлился: стал кричать, размахивать своими длинными руками, ну, я взяла и убежала к сестре. Потом бабушка рассказала: он стукнул по столу кулаком, даже ваза опрокинулась, прямо из бутылки выпил вино, обозвал бабушку старой совой – она-то при чем? – и укатил на своем мотоцикле. Бабушка заперла дом на замок и тоже ушла.
– Ни с того ни с сего человек не станет кричать, размахивать руками и вазы опрокидывать.
– Он еще и стул сломал.
– Ну, вот видишь!
– Я ему еще кое-что сказала...
– Что же?
– Я ему сказала, что очень хочу родить ребенка...
– Какого ребенка? – обалдело спросил Артем.
– Обыкновенного... Все равно кого: мальчика или девочку. Я ему сказала, что хочу родить ребенка от тебя...
– Ну и ну! – сказал Артем. – Тебе еще повезло, что он только стул сломал, мог бы и дом разворотить!
– Я ему правду сказала...
Она прижалась к нему и уткнулась лицом в грудь. У Артема голова пошла кругом. Гладя ее полные плечи, он молчал и ошеломленно смотрел в потолок. Простенький шелковый абажур вдруг наполнился зеленоватым лунным светом, тень от шнура наискосок перечеркнула потолок. Казалось, невидимая рука бесшумно повернула выключатель, и комната волшебно засветилась. Таня на миг отодвинулась, встала на колени и, изогнувшись, одним быстрым движением стащила через голову сорочку. В этом призрачном лунном свете она показалась Артему мраморной богиней, внезапно сошедшей в эту бедную комнату с Олимпа.
Немного позже, ощущая под своей ладонью гулкие и частые удары ее сердца, он сказал:
– Мне никогда в жизни Так хорошо не было, как с тобой... Можно, я останусь? А утром мы заберем этот чудесный лунный абажур и уйдем ко мне жить.
– Ты скоро уйдешь, – сказала она. – А этот абажур ужасно старомодный, и его моль продырявила... Он у бабушки висит уже сорок лет.
– Хорошо, я уйду, а завтра опять начнется все сначала: я буду стучать в двери и окна, а ты прятаться от меня? Почему ты это делаешь? Иногда от злости я готов на стенку лезть...
– Ты тоже бываешь злой?
– От таких сюрпризов и божья коровка взбесится.
– Мне тоже с тобой, Артем, очень хорошо... Я даже не могу сказать, как хорошо! А потом утром мне стыдно самой себя. Я готова сквозь землю провалиться. Мне иногда даже жить не хочется. Не на тебя я злюсь, Артем, милый, только на себя! Вот ты говоришь, что любишь меня... Ты мне это так просто, даже с улыбкой сказал там, на острове. Это неправда! Ты еще сам не знаешь, любишь или нет. И я не знаю. Если уж полюблю, так на всю жизнь. По-другому не умею. Для меня будешь существовать ты один. Других я даже замечать не смогу. А нужна ли тебе такая любовь? Ты устанешь от нее, она тебя будет угнетать... Вот почему мне становится страшно. И я начинаю избегать тебя, прятаться, но, как видишь, долго не могу... Все говорят, да и в книжках пишут, что любовь – это счастье. А я боюсь этого счастья. Мне кажется, моя любовь – мое несчастье!..
Артем приподнялся на локтях и посмотрел на нее: Танины глаза полны слез. Он молча стал гладить ее волосы, целовать мокрые соленые щеки, шептать какие-то нежные слова.
3
Домой он вернулся на рассвете. Тем же самым путем, как и попал к ней – через окно. Таня умоляла поскорее уйти, пока не проснулась старуха, которая вставала чуть свет. Солнце еще не взошло, но вершины деревьев сияли, искрились, прихваченные осенней изморозью. Побелели на огородах кучи ржавой картофельной ботвы, закудрявилась, закрутилась в белую спираль вдоль заборов высокая трава. Дранка на крышах посверкивала, будто посыпанная битым стеклом. Прихватил легкий морозец и лужу, что разлилась напротив поселкового. Лишь у самых краев, на большее не хватило силы. Тонкий девственный ледок расцвечен легкими штрихами. Вот сейчас над вокзалом взойдет солнце, распрямит свои лучи, и изморозь свернется и превратится в крупную росу. Встанут люди, выйдут во двор выгонять в поле скотину и не заметят, что на границе дня и ночи был первый осенний заморозок.
Наступая на противно пищавшее битое стекло, Артем, морщась, быстро разделся и забрался под стеганое дедово одеяло. Утром предстоит им с Гаврилычем вставлять новое стекло, черт бы побрал этого Дмитриенко! Но подумал об этом Артем без всякой злости.
4
Артем слонялся по двору и поглядывал на калитку: Гаврилыча что-то не видно. На него это непохоже. В восемь утра он заявляется минута в минуту. Артем подмел комнату, вытащив гвозди, снял раму, но без плотника не стал вставлять стекло. Приготовив на керогазе завтрак – сосисочный фарш с яйцом и кружку крепкого чая, – без особого аппетита поел и отправился к плотнику домой.
Дом Гаврилыча стоял на углу двух улиц. Под окнами два тополя и рябина. Листья наполовину пожелтели, лишь рябина были молодо зеленой, а красные ягоды матово светились среди удлиненных узких листьев.
Артем постучал. Никто не ответил. Он постучал еще раз и потянул ручку на себя. В избе никого не было. Недаром говорится, что сапожник всегда без сапог: изба Гаврилыча была тесной и сумрачной. Горница да маленькая кухня, в которой три четверти места занимала
