Текст книги "Три версты с гаком"
Автор книги: Вильям Козлов
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Зал ожидания гудел, шевелился, дышал. Поминутно хлопали двери, с глухим шумом прибывали поезда. Женщины, мужчины, дети с чемоданами, узлами, вещмешками выливались на перрон, а оттуда вливались прибывшие. Наверное, самое беспокойное существо на свете – человек. Сколько, интересно, одновременно находится людей в пути?..
3
Путь до уральского села Серьга был долгим, со многими остановками и пересадками. В Перми он сел на другой поезд, который довез до небольшой станции, затерявшейся в крутых снежных горах. Оттуда на автобусе добрался до ничем не примечательной деревушки, приткнувшейся на скалистом берегу реки Сылвы. Дальше автобус не пошел – снежный завал. За день до приезда Артема здесь пронесся сильный буран и засыпал дороги. От деревушки до Серьги почти целый день ехал на лошади, впряженной в широкие дровни. Ехал вдвоем со старухой, которой нужно было в райцентре уладить какие-то пенсионные дела. Лошадка была низкорослая, мохноногая, монгольского происхождения. Шла ходко, но на рысь переходила неохотно. Старухе то и дело приходилось понукать, шлепать вожжами по заиндевелым бокам, чтобы заставить лошадку потрусить немного. В дровнях было положено душистое сено. Запасливая бабушка захватила с собой два тулупа. Один отдала Артему.
Старуха сидела впереди, в высоком вороте тулупа спряталась ее голова, закутанная в пуховые платки. Вожжи она подоткнула под себя и что-то монотонно рассказывала. Артем сидел к ней спиной и почти ничего не слышал. Длинная извилистая дорога, поблескивая колеей, неторопливо выползала из-под дровней. Дорога огибала высокие горы, взору открывались снежно-голубые, подернутые дымкой лесные дали. Внизу простиралось ровное белое поле, напоминающее покрытое льдом и снегом море... Снег вдруг на глазах стал таять, зазеленели кипарисами и пальмами галечные берега, и вот уже Черное море катит синие волны на песчаный пляж. В воздухе кричат чайки, где-то далеко плывет большой белый пароход. Артем стоит на облизанном волнами камне, взмах руками... и он носом зарылся в снег.
– Тп-р-ру! – услышал грубоватый голос старухи. – Да стой ты, лешая!
Артем сидел на обочине и моргал залепленными снегом глазами. Дровни остановились, и старуха повернула к нему смеющееся морщинистое лицо.
– Задремал, кукуш? – спросила она. – Гляди-ко, как ловко кувырнулся... Прямо носом в сугроб упакал!
– Далеко еще? – спросил Артем, поднимаясь.
– Вон, видишь, Птица-гора? Подымемся на гору-то, а потом все вниз да вниз, и как раз Серьга будет... Над горой будто облака ворочаются, так это дым, кукуш.
Видно, и лошадка почуяла жилой запах и сама, без понуканий потрусила.
– Есть в Серьге гостиница? – спросил Артем.
– Дом колхозника? А как же, есть, кукуш. И чайная при нем. Слыхала, даже горячие шанежки подают... Коль в Доме колхозника местов не будет, приходи ночевать к моей свояченице. У ей муж в райисполкоме работает, квартира богатая. Есть где гостей принимать.
Начинало смеркаться. Птица-гора отбрасывала большую тень, в которой прятались молодые ели. Дорога пошла отложе, и, когда деревья расступились, Артем увидел много огней. Это была Серьга. Сам того не замечая, зашагал быстрее. Позади пофыркивала лошадка. У первой избы Артем схватил с дровней сумку, поблагодарил старуху и зашагал к центру. Улицу он сразу нашел – она была главной. Бегом вскочил на крыльцо и, чувствуя, как на лбу выступает испарина, постучал в дверь. Впрочем, дверь была не закрыта. Войдя в небольшую комнату, остановился у порога и, даже не поздоровавшись, спросил:
– Где она?
Он сразу догадался, что эта поднявшаяся из-за стола белокурая очкастая девушка в меховой безрукавке и есть Зоя. Девушка тоже поняла, кто он. Она сказала: «Здравствуйте». Без лишних слов быстро оделась, и они вышли на улицу.
Гигантская тень от Птицы-горы приползла в поселок. Редкие уличные фонари освещали приземистые деревянные дома и двухэтажные каменные здания. Девушка ниже Тани, наверное, на голову. Пухленькая, маленькая. Вид у нее независимый и серьезный. Сбоку взглянув на Артема, она сказала:
– Я думала, вы еще вчера приедете... Вам придется за сутки в гостинице заплатить.
– Вы знали, что я приеду? – удивился Артем.
– Я в этом не сомневалась.
Голос у Зои грудной, приятного тембра. Артем почему-то подумал, что она поет в хоре, а очки носит для солидности. Подумал об этом мельком и тотчас забыл.
– Что с ней? – спросил он. – Осложнение после гриппа? В газетах пишут, что этот проклятый африканский или азиатский грипп косит людей направо и налево.
Зоя с любопытством посмотрела на него.
– Вы это серьезно насчет гриппа?
– Я сам читал. В «Советской России»... В Нью-Йорке тысяча человек умерли.
– Я не об этом... Вы действительно думаете, что у Тани грипп?
– Аппендицит?
– Вы меня разыгрываете, – сказала она.
– Это вы меня разыгрываете! – рассердился Артем. – Она никогда ни на что не жаловалась... Что же все-таки с ней?!
– А вот и больница, – сказала Зоя и остановилась перед неосвещенным парадным большого двухэтажного здания. – Неужели вы действительно...
Артем, не слушая ее, рванул дверь на себя и влетел в просторный вестибюль. Просунув голову в регистрационное окошко, спросил медсестру:
– Что с Таней? Татьяной Васильевной Милославской... Ну, что вы на меня уставились? Да ответьте же!
Медсестра прыснула, прикрыв рот ладошкой:
– Господи, я сначала подумала, что у нее такой старый муж... Вы же еще молодой, а борода, как у деда какого-нибудь.. Вы полярник? На льдине дрейфовали?
– Девушка, я жду, – сказал Артем.
Медсестра прогнала с лица улыбку и официальным голосом объявила:
– Мальчик у вас, гражданин Милославский. С чем и поздравляю! Да вы что, недовольны? Вот те раз! Все хотят мальчиков, а вы небось ждали девочку?
– Мальчик... – с трудом выговорил ошарашенный Артем. – Какой еще мальчик?!
– Бутуз, – заулыбалась сестра. – Три кило восемьсот. А жене вашей благодарность объявите. В первый раз рожает, а даже не пикнула.
Не видя ничего вокруг, Артем оторвался от окошка и плюхнулся на стул рядом с высоким парнем. Тот взглянул на него и с завистью сказал:
– Везет же людям! Парня схлопотал... А моя Нюрка сейчас рожает... Вдруг девку, а?
Артем встал со стула и снова подошел к окошку. Внешне он был совершенно спокоен, даже движения его стали медлительнее. Лишь в голове будто молотом било: «Мальчик, мальчик, мальчик!»
– Вот что, девушка, – начал он спокойным голосом. – Я только что приехал сюда издалека. Вы угадали: я с Северного полюса... Мне необходимо сейчас же, сию минуту увидеть Таню. И не говорите, что сегодня не приемный день, что в палату нельзя и вы меня не пустите, я все равно добьюсь своего...
– Зачем же вы себе нервы-то треплете? – сказала сестра. – Вон даже побледнели... Неужто мы тут сидим не люди? Надевайте халат, и я вас провожу в палату...
4
Артем сидел на узком белом топчане, накрытом клеенкой, и смотрел на дверь. На белой этажерке стояли светлые и коричневые пузырьки с наклейками, черная продолговатая коробка, в которой хранится прибор для измерения кровяного давления, и еще какие-то блестящие коробочки, баночки, стакан с термометрами. Дежурная сестра сказала, что в кабинете лечащего врача им будет удобнее, а в палате много рожениц. Специфический запах больницы окружил его со всех сторон. И хотя волнение и ожидание встречи переполняли его, вдруг подумал: «Вот ходим мы, здоровые люди, по земле, работаем, смотрим кинофильмы, пьесы, ездим на рыбалки, а где-то в больших каменных домах тоже живут люди, которые месяцами видят кусок жизни лишь из больничного окна... Кто-то пьет горькие лекарства, прикованный к больничной койке, лежит на операционном столе, дышит через трубку кислородом, страдает и умирает... Как будто все так и надо. И вспоминаем мы обо всем этом, лишь навещая больных или еще когда сами попадаем в больницу».
Все это тут же выскочило из головы, когда узкая белая дверь тихонько отворилась и в кабинет вошла Таня...
Таня ли это? Высокая женщина с огромными печальными глазами на бледном, осунувшемся лице остановилась на пороге, держась за ручку двери. Он встал. Увидев его, она даже попятилась, будто хотела уйти.
– Я так и подумала, что это ты, – сказала она. – Тебе Зойка написала? Я чувствовала, она что-то скрывает от меня.
– Больше ты ничего мне не хочешь сказать?
– У тебя седой волос в бороде...
– Здравствуй, Таня! Он хотел к ней подойти.
– Нельзя, – сказала она. – Мне скоро кормить.
Серый с отворотами халат был стянут поясом на узкой девчоночьей талии. Набухшая грудь выпирала. Теперь Артем понял, почему ее глаза показались ему такими огромными: под ними залегли глубокие синеватые тени. Похудела Таня и повзрослела. В глазах ее появилось новое, незнакомое выражение. Будто смотрит не на него, а куда-то в глубь себя. Может быть, поэтому ему сначала было трудно с ней разговаривать.
– Почему ты уехала? – спросил он.
– Странно, что ты об этом спрашиваешь.
– Могла хотя бы письмо написать.
– Могла бы, – сказала она. – Но зачем?
– Всякое в жизни бывает... И нельзя так вот сразу все рвать. Намертво.
– Что же делать, если я такая?
– Я тебя не поздравил с сыном... нашим сыном. Я даже об этом ничего не знал... – сказал он с горечью.
– Ты сам виноват.
– Да, да, виноват! Тысячу раз виноват!
– Сейчас ты это понял, а тогда... Помнишь, прибежал ко мне ночью и стал грохотать в окно, чуть все стекла не выбил? Тогда ты ничего еще не понял... А уехала я потому, что не хотела больше с тобой встречаться даже как с прохожим на улице. Там, в комнате, когда пришла эта... девушка с роскошной прической, ты был каким-то жалким и растерянным. Я таким тебя никогда не видела. Ты даже не мог посмотреть мне в глаза. И ей тоже. Ты был мне противен. Поэтому я и уехала.
– И ты знала, что у нас будет ребенок?
– Конечно.
– Почему же ты мне не сказала об этом раньше? Там, в Смехове?
– Я не была уверена, что ты обрадуешься, а я... Я очень хотела ребенка.
– Неужели теперь до конца жизни не простишь?
– Я уже простила, – сказала она и, помолчав, добавила: – И очень рада, что ты приехал.
Артему захотелось обнять ее, хотя бы на миг прижать к себе. Она по глазам догадалась о его намерении и покачала головой.
– Мне сейчас малышку кормить... А ты только что с дороги. Я слышала по радио, везде грипп свирепствует.
– Азиатский или африканский, – сказал Артем. – В Нью-Йорке, я в газете читал, тысяча человек погибли.
– Ну, вот видишь.
– Таня, – сказал он. – Я за тобой, то есть за вами приехал.
Дверь приоткрылась, и пожилая женщина в белой косынке, взглянув на Артема, сказала:
– Танечка, твоего крикуна уже принесли.
– Можно мне на собственного сына хоть взглянуть? – спросил Артем.
– Еще насмотритесь, – усмехнулась женщина.
5
Артем все еще не мог опомниться. Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын. Добираясь сюда, к Тане, он все на свете передумал. Готов был поверить в любую страшную болезнь, но то, что у него здесь должен родиться сын, такого и в голову не приходило! Сейчас-то он вспоминает, что ведь на его глазах происходили с ней перемены. Когда на лбу и щеках появились светло-коричневые веснушки, он, помнится, смеясь, сказал:
– У всех людей веснушки весной, а у тебя осенью высыпали...
Она лишь долгим взглядом посмотрела на него и ничего не ответила. И потом часто он ловил ее задумчивый, отрешенный взгляд... Он даже помнит, как однажды она хотела с ним серьезно поговорить...
Это было в один из тех теплых осенних дней, когда они вместе ходили в школу. Таня молча шла рядом. К волосам ее прицепился маленький лист. Артем рассказывал что-то смешное, но она не слушала. И он, обиженный, замолчал.
– Артем, – немного погодя, спросила она. – У тебя никого-никого в Ленинграде нет?
– Ты, конечно, имеешь в виду девушек? – рассмеялся он.– У меня целый гарем... – И, заметив, что она нахмурилась, прибавил: – В этом гареме ты будешь царицей!
Он хотел обнять ее, но она оттолкнула его руку. И глаза у нее стали еще более отрешенными.
– И зачем ты только приехал сюда, Артем?.. – с грустью сказала она.
Она всегда ревновала его к Ленинграду. Стоило ему заикнуться про свою городскую жизнь, как Таня сразу настораживалась. И потом подолгу была неразговорчивой и задумчивой. Ему тогда и в голову не пришло, что эта глупая шутка могла больно ранить ее. А он, довольный, счастливый, шутил, острил и совсем не пытался разобраться, что творится у нее в душе... Если бы знал, что она ждет ребенка! Разве случилось бы подобное? Да он на руках бы носил ее. Но увы, мужчина узнает о своем будущем ребенке только от женщины...
Обо всем этом думает Артем, шагая по улице из роддома рядом с притихшей Таней и неразговорчивой и строгой Зоей. Стоит мартовская оттепель. И сюда, через Уральский хребет, добралась весна. Солнце растопило на улице слежавшийся наст, повсюду звенит, дробится капель, ноздреватый снег разъезжается под ногами. Руки Артема бережно прижимают к груди тугой синий сверток с кружевной пелеринкой. Сверток посередине перевязан пушистым шарфом. Сверток негромко посапывает. Артем косит глаза на свою драгоценную ношу, и губы расползаются в улыбке. В этом свертке его сын. Только мельком он увидел сморщенное, с открытым ротиком и плотно зажмуренными глазами существо, но уже переполнился к нему нежностью. Двумя пальцами он потихоньку приподнимает угол одеяла, но, поймав укоризненный Танин взгляд, со вздохом опускает.
Таня идет как-то неуверенно, будто боится поскользнуться и упасть. На лице еще сохранилась печать того непостижимого для мужчин таинства, которое накладывает на женщину материнство.
А Зоя в своих очках с черной оправой такая же невозмутимая и уверенная. Она как бы воплощает в себе все присущие учительницам черты. Так и кажется, что вот сейчас сурово взглянет и ровным спокойным голосом сделает замечание: «Артем, как вы несете ребенка? Сейчас же приподнимите головку, а ножки немного опустите. Вот так. Ставлю вам за это тройку». И все равно она симпатичная, эта Зоя. И умная. Мало того, что сообразила письмо написать, так еще и гостиницу заказала.
Неделю Артем был как в угаре. Носился по магазинам, покупая на . свою учительскую зарплату детское приданое. Консультировала его дежурная из гостиницы. Это она надоумила преподнести букет живых цветов нянечке, которая ухаживает за роженицами. Почему нянечке, Артем так и не понял. Впрочем, и Таня не поняла. Когда Артем неловко сунул пожилой женщине букет фиалок, с таким трудом раздобытых в Серьге, глаза у Тани стали изумленными.
Нога Артема заскользила по талой жиже, и он покачнулся, в ту же секунду в плечо вцепилась Таня.
– Отдай мне! – испуганно воскликнула она. – Вдруг уронишь?!
– Я с ним и по воде, как Христос, пройду, и ничего не будет, – улыбнулся Артем.
Таня взяла его под руку и больше не отпускала.
– Как вы назовете свое чадо? – спросила Зоя. – Сейчас снова в моде простые русские имена. Например, Иван, Николай, Юрий, Владимир...
– .Мы назовем парня Андреем, – сказал Артем. Таня удивленно посмотрела на него:
– Почему Андрей?
– Тебе не нравится?
– Андрей – это тоже неплохо, – заметила Зоя. – Но я на вашем месте назвала бы Юрием. Это имя более благозвучное.
– Он будет Андреем, – твердо сказал Артем. – Андреем Артемовичем.
– Я вам не навязываю свое мнение, – пожала плечами Зоя.
– Ты бы все-таки объяснил, почему Андрей? – спросила Таня. – Можно подумать, что ты это давно решил. Еще неделю назад ты и не подозревал, что у тебя будет сын.
– Давай сразу договоримся: всем нашим сыновьям я буду имена придумывать, а дочерям – ты.
Зоя, вдруг утратив всю свою педагогическую серьезность, совсем по-девчоночьи хихикнула. Внутри свертка раздался писк.
– Слышишь? – расплылся в улыбке Артем. – Он тоже подает голос за Андрея!
Глава двадцатая
1
– Ты разве не видишь, у него уши в воде?
Артем приподнимает мокрую розовую головку с редкими черными волосами. В белой эмалированной ванне притих младенец. Лежит себе в воде и таращит мутные глаза. Видно, понравилось. Таня осторожно трет его зеленой намыленной губкой. Рукава шерстяной кофты высоко засучены, волосы, чтобы не падали на глаза, стянуты белой косынкой. Лицо сосредоточенное, будто не младенца купает, а совершает религиозный обряд. Артем в одной майке, на лбу от старания выступил пот, ломит поясницу. Оказывается, держать голову ребенка не такое уж простое дело. Мягкая и скользкая от мыльной пены, эта маленькая со слипшимися волосами головенка того и гляди выскользнет из рук. А тут еще нужно следить за ушами...
Таня ловко переворачивает малыша на спинку и отрывисто командует:
– Теплую воду!
Артем бросается к горячей печке и снимает с плиты большую эмалированную кастрюлю. Он уже готов окатить ребенка, но Таня останавливает:
– Боже мой! Так можно ошпарить... Ты попробовал? Артем сует палец в кастрюлю: вроде бы нормально.
Таня локтем пробует воду и заставляет разбавить холодной. Тонкий ручеек льется на красную спинку. Видя, что мать молчит, Артем опрокидывает кастрюлю. Таня только качает головой и говорит:
– Простынку!
Простыня висит на веревке у печки. Таня приподни-
мает крошечное тельце, а Артем накидывает на него теплую простыню.
, – Уф-ф! – говорит он, распрямляя спину. – Легче кубометр дров напилить...
– Это только начало.
– Можно подумать, что ты воспитала дюжину детишек, – усмехается Артем.
– О, я буду примерной матерью... Целый месяц ходила на курсы. И представь себе – закончила на пятерку.
– Послушай, мать-отличница, ты его насквозь протрешь!
В комнате тепло, даже окна запотели, как в бане. Картины сняты с мольбертов и поставлены в угол. В печке потрескивают поленья. На полу лужа мыльной пены. Вытерев ребенка, Таня расстилает на широкой кровати одеяло, клеенку, пеленки и начинает пеленать. Ребенок кряхтит, ворочается, толкается локтями, отвоевывая себе побольше жизненного пространства. Но мать неумолима: она прижимает руки к телу, распрямляет ноги и крепко заворачивает. Младенцу это не нравится. Сморщившись так, как не сумел бы этого сделать и столетний старик, он разражается плачем.
Таня берет аккуратный пакет с торчащей из него маленькой головой в чепчике и кладет на колени. Пронзительный плач утихает, а затем с еще большим накалом наполняет всю комнату. Таня не спеша расстегивает пуговицы на кофте. Крик мгновенно обрывается на самой высокой ноте, раздается довольное сопение и причмокивание.
Таня наклоняет голову к ребенку. Глаза ее полуприкрыты, на лице полное блаженство. Ее грудь шевелится, дышит, будто живая. Артем со вздохом отворачивается. И впервые ловит себя на мысли, что ревнует ребенка к матери...
Обхватив обеими руками детскую ванну, тащит к двери. Ногой распахивает и, выскочив в сени, быстро закрывает за собой. Вылив теплую воду на обледенелую землю, смотрит, как грязноватая ледяная корка начинает дымиться, становится все тоньше и наконец проваливается, обнажив островки земли. Потом, вооружившись тряпкой, вытирает в комнате некрашеный пол – скорее бы становилось тепло, нужно будет сразу покрасить – и старается не смотреть на Танины полные раздвинутые колени, на которых уютно расположился его отпрыск.
2
Артем достал из изъеденного древоточцем шкафа новый шерстяной костюм, белую рубашку, галстук. Не любил он надевать все это. Обычно носил брезентовые и нейлоновые куртки, толстые вязаные свитера, джинсы и спортивные ботинки на толстенной, причудливо изрезанной подметке. Но сегодня был необычный день. Затягивая узел галстука на отвыкшей от такого ярма шее, Артем с удивлением разглядывал себя в зеркало. Борода стала длинной и кудрявой. И вроде бы глаза светлее. Это все, наверное, оттого, что отвык смотреться в зеркало. Лишь с приездом Тани ему пришлось идти
в магазин и купить самое большое зеркало.
Таня тоже нарядилась в лучшее платье, но, увидев себя в зеркале, расстроилась: платье стало ей велико.
Сына завернули в простыни, укутали в одеяло и обвязали поперек красивой лентой, а чтобы не пищал – в рот сунули пустышку. Однако, когда Артем нагнулся над ним, младенец выплюнул соску и заорал благим матом.
– Чего это он? – удивился Артем.
– Боится тебя, – сказала Таня. – Что это, скажет, за страшный бородатый человек смотрит на меня...
– Страшный, говоришь? – Артем подошел к зеркалу и снова стал рассматривать себя. – А без бороды, думаешь, я буду красивым?
– Я тебя никогда не видела без бороды.
– Сейчас увидишь!
Он взял ножницы и в несколько взмахов остриг бороду. Потом налил из чайника горячей воды, достал бритву, помазок и тут же перед зеркалом, морщась и охая, побрился. Таня с интересом наблюдала за ним. Когда он смыл остатки пены и побрызгался одеколоном, она подошла к нему, обняла и прижалась к его покрасневшей щеке.
– Такой ты мне больше нравишься, – прошептала она и поцеловала в губы.
– Признаться, она мне давно надоела, – сказал Артем. – И потом я поклялся, как только женюсь на тебе – к чертям собачьим бороду!
– Я знаю, почему ты так решил: испугался, что я буду тебя таскать за нее.
– Ты, как всегда, угадала, – улыбнулся он. – А теперь давай присядем перед дальней дорогой.
– Почему дальней?
– У нас впереди дорога длиной в целую жизнь, – философски заметил Артем.
– В таком случае сядем, – улыбнулась Таня.
Выйдя из дома, они перешли на противоположную сторону и поднялись на крыльцо поселкового. Дорога длиною в целую жизнь начиналась отсюда. В коридоре Таня шепнула:
– Пришли людей смешить...
– Меня теперь не узнают, – сказал Артем. – Все подумают, что ты привезла себе такого красивого мужа с Урала.
В поселковом никто даже не улыбнулся, увидев их. Секретарь Нина Романовна сидела за письменным столом и что-то писала. Настенька – кассир и курьер по совместительству – бойко щелкала на счетах. За ее худенькой спиной громоздился облупленный несгораемый шкаф. В комнате еще были несколько посетителей.
– Мы хотели бы оформить законный брак, – обратился Артем к Нине Романовне.
Секретарь поселкового Совета положила ручку и посмотрела на них. Отсутствие бороды у Артема ее ничуть не удивило. Настенька же, взглянув на него, тихонько хихикнула.
– Надо Кирилла Евграфовича позвать... – Нина Романовна обернулась к Настеньке: – Сбегай в лесничество. Он туда пошел. – И, снова повернувшись к ним, пояснила: – У него печать.
Достав из сейфа радужные гербовые бланки, положила на стол, обмакнула перо в пузырек с тушью и вдруг отложила в сторону.
– Вы должны сначала подать заявление, – сказала она.
– Пожалуйста, – Артем выложил заранее написанное заявление.
Нина Романовна повертела бумагу в руках и положила в папку.
– Придете через две недели, – сказала она.
– Это почему же так? – удивился Артем.
Есть такое положение... – стала объяснять Нина Романовна. – По старому закону нужно было ждать всего три дня, а теперь...
– Зачем ждать-то? – спросил Артем.
– Мало ли что? Иногда молодые вдруг передумают... Такое ответственное дело...
– Мы не передумаем, – сказал Артем.
– И потом, где ваш свидетель?
– Вот он, – кивнул Артем на причмокивающий сверток. – Правда, наш главный свидетель говорить еще не умеет...
Все заулыбались. Нина Романовна явно была растеряна.
– Ему нужно выписать свидетельство о рождении, – продолжал Артем. – Человеку скоро месяц, а он без роду-имени...
– Сначала люди вступают в законный брак, а потом регистрируют ребенка. А у вас...
– Мы, видите ли, подумали: зачем вас лишний раз беспокоить? – перебил Артем. – Решили все сразу оформить: и брак и ребенка.
Нина Романовна с надеждой посмотрела на дверь и опустила голову, раздумывая, что делать.
– Я даже не знаю, как тут быть... – сказала она.
– Человек вон бороду сбрил по такому случаю, – заметил один из посетителей.
Таня потянула Артема за рукав:
– Пойдем...
– Если вы нас сейчас же не зарегистрируете, – в шутку пригрозил Артем, – пойдем в церковь венчаться! А ребенка окрестим...
– Эт-ты, родимый, верно надумал, – подала голос маленькая старушка в шубейке. – Нечего ребенку нехристем расти. У нас в Кудрявцеве церковь действует и батюшка там хороший такой, уважительный... Не гляди что молодой, а дело святое досконально знает.
– А ты уж и крестной согласна, Кузьминична? – раздался за спиной знакомый голос. – А чем я хуже попа? Нина Романовна, доставай бумаги!
– По положению... – начала было секретарь, но Кирилл Евграфович перебил:
– Какое тут положение? Татьяна уже родила. Поздравляю вас с сыном!
Нина Романовна снова обмакнула перо.
– Что сначала оформлять: рождение или брак?
– Раз они сперва соорудили ребятенка, а потом надумали жениться, значит, оформляй рождение...
Когда все было закончено, председатель подышал на большую красивую печать и смачно пришлепнул к гербовым бумагам.
– Сына-то, слышал, назвали в честь Андрея Иваныча? – спросил он, проводив их до калитки.
Артем кивнул.
Носков, поглядев на дом Артема, помолодевший лет на пятьдесят, сказал:
– Я грешным делом думал – кончился тут абрамовский род... А гляди-ко, как оно вышло: наоборот! – заглянув в пакет, где сопел ребенок, ухмыльнулся: – Нос-то толстый, как у деда... Сразу видна абрамовская порода.
– Кирилл Евграфович, приходите к нам в воскресенье, – пригласила Таня.
– На свадьбу или на именины?
– На то и другое, – сказал Артем.
– Бороду-то небось жена заставила сбрить? – полюбопытствовал Носков.
– Так мы вас ждем, – улыбнулся Артем.
– Свадьба свадьбой, а у нас завтра важное партийное собрание... так ты это... приходи.
– Я же беспартийный!
– Доверяем, значит, – сказал Носков. – В семь вечера. В поселковом.
3
Вечером пришел Гаврилыч и принес деревянную детскую кровать.
– Андрею Артемычу от меня, значит, – сказал он, снимая шапку. – Персональная.
Резная с завитушками кровать-качалка была сделана из березы. Гаврилыч достал со дна круглую отшлифованную поперечину и закрепил посередине в гнезда.
– Игрушки-побрякушки можно привешивать, – пояснил он и толкнул кровать. Она легко и плавно закачалась, будто маятник.
Артем и Таня не знали, как благодарить плотника. Уже сколько ночей они спали втроем на широкой дубовой кровати. Малыш часто просыпался, и Тане приходилось вставать, брать его на руки и, покачивая, ходить по комнате. Иногда это делал Артем. Ни в сельпо, ни в «железке» детских кроватей не было. И Артем собирался ехать за кроватью в Вышний Волочек или Бологое.
– Когда ты успел? – подивился Артем, разглядывая искусно вырезанные боковины, спинки, гнутые ножки.
Гаврилыч почесал нос, ухмыльнулся:
– Как Татьянка-то уехала, я и начал помаленьку строгать... Думаю, назад воротится, так с ребенком. Ну а как было для правнука Андрей Иваныча не постараться?
– Ты знал, что у нас будет ребенок? – поразился Артем.
– Так ить это дело нехитрое.
– А мне ведь ни слова об этом! – упрекнул Артем.
– Не люблю я совать нос в чужие дела, – сказал Гаврилыч. – Вы и без меня, слава богу, разобрались.
– Дядя Вася, раздевайтесь – ужинать будем, – предложила Таня.
– На дежурство мне, – сказал Гаврилыч и вытащил из кармана большие карманные часы на толстой цепочке. Щелкнув крышкой, отнес их подальше от глаз и долго с удовольствием смотрел на белый циферблат. – Через семь с половиной минут заступать...
– Не спешат? – улыбнулся Артем.
Гаврилыч защелкнул крышку и постучал по ней коричневым прокуренным ногтем.
– Тютелька в тютельку шлепают... С дарственной надписью самого министра всех железных дорог. Рази дареные часы могут спешить аль отставать? Позорить самого министра?
– С такими ценными часами на службу ходишь, – пошутил Артем. – Пускай воры магазин не тронут, а на часы могут позариться...
– Эти часы ни один вор не возьмет, – ответил Гаврилыч. – На них моя фамилия алмазом нацарапана.
Видя, что плотник поднялся с табуретки, Артем сказал:
– Я не возьму кровать, пока ты не скажешь, сколько я должен.
– За что? – удивился тот.
– Как за что? За кровать, понятно.
Гаврилыч с сердцем нахлобучил шапку и, косолапя, пошел к двери. У порога обернулся и буркнул:
– С бородой-то ты вроде бы поумней был... – И вышел, хлопнув дверью.
Таня посмотрела на мужа и укоризненно покачала головой:
– Он ведь от чистого сердца, а ты с деньгами!
Артем и сам понял, что допустил оплошность. Схватил с вешалки куртку, выскочил в сени. Гаврилыча он догнал у калитки.
– Забыл тебе сказать, Василий Гаврилович, в воскресенье у нас свадьба и рождение сына. Придешь?
Плотник посмотрел на Артема. Глаза у него были чистые и синие. А было время, когда Артем никак не мог определить цвет его глаз.
– Я тебе тоже позабыл сказать: переменил я свою службу-то... Последние ночки караулю эту дурацкую ма-газею. И вишь, оказия-то какая! В аккурат в воскресенье первый раз заступаю дежурным по станции. Уговорил меня начальник. Тут взяли одну девчонку, а у ей не получается. Дело-то сурьезное, не каждый может.
– Скажи, Гаврилыч, есть такое дело, которое ты не смог бы осилить?
– Есть, – вздохнул плотник. – Попробовал я как-то свою жизню на бумаге описать, целый месяц корпел, пять тетрадок извел... Начал женке читать, а она через три листа уснула... Ну, думаю, глупая баба, где ей оценить. Без понятия. Пошел к шурину, он мужик грамотный – техникум кончил... Так этот со второй страницы захрапел... Теперь, как сломает ево напополам – радикулит у него – ночами не спит, так присылает женку за мной. А та слезно просит, чтобы я, значит, пришел почитал свою писанину. Засыпает мой шурин от этого быстро... Только вон оно какое дело-то получилось. И сам я, понимаешь, стал засыпать... Еще раньше шурина... Ну, я побег. Время подпирает... – Он было полез за часами, но раздумал и заковылял на службу.
– За подарок огромное спасибо! – крикнул Артем. – А твой портрет уже в Москве на выставке... Я его вместе с портретом Машеньки Кошкиной отправил. Вчера из Москвы письмо получил.
– В Москве? – ахнул Гаврилыч.
– В Москве.
– Эх, пить бросил, – сокрушенно сказал Гаврилыч. – По такому бы случаю... Ладно, один раз нарушу свой запрет. Отдежурю на станции, так и быть, приду погулять на твоей свадьбе... Ах ты, мать честная! В самой столице Москве мой портрет висит...
Ошарашенный Гаврилыч, разводя руками и качая головой, побрел к магазину.
Артем прислонился к столбу и закурил. На небе еще не было звезд, но уже сгущалась сумеречная синева. Дул южный ветер. Вместе с влагой он принес с собой запах прелой листвы, разбуженной земли и распустившейся вербы. И хотя солнце скрылось за лесом, с крыш капало. Побуревший, ноздреватый снег еще цеплялся за заборы, прятался за навозными кучами в огородах, чудом держался на пологих крышах. Нынче рано утром Артем слышал грачиный грай. Весенние птицы галдели на опушке леса. Теперь со дня на день жди скворцов. А увидал скворца – знай: весна у крыльца. Завтра же нужно будет сделать несколько скворечников...
