Текст книги "Три версты с гаком"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

2

Гаврилыч и Артем до вечера обшили мастерскую досками. Сосновый запах витал в пустой комнате, на полу стружки и обрезки досок. Заходящее солнце ударило в широкое окно, и доски красновато засветились.

Плотник сложил инструмент в сумку, повесил на гвоздь. Лицо у него было расстроенное. Пока работал, и десяти слов не обронил, все мысли были заняты только что происшедшей переменой в своей собственной жизни.

– Дожил, тунеядцем обозвали... – проворчал он. – И слово какое-то нехорошее. Будто и не матерное, а плюнуть хочется.

– Слово не из приятных, – согласился Артем. – Впрочем, ты не расстраивайся, Василий Гаврилыч, к тебе это не относится... Всю жизнь ты трудился, а тунеядцы боятся любой работы, как черт ладана.

– Ты мне отвали нынче побольше, Иваныч, – попросил плотник. – Чего-то тут щемит... – он постучал себя по тощей груди.

– Этот номер больше не пройдет, – твердо заявил Артем. – С сегодняшнего дня я тебе буду выплачивать деньги два раза в месяц, как на производстве... А эта бутылочная свистопляска, признаться, изрядно надоела мне.

– И ты туда же, Иваныч? – ахнул Гаврилыч. – Так все у нас расчудесно было заведено, и на тебе! Это тебя Евграфыч сбил с панталыку?

– Дожидаясь тебя из вытрезвителя, пришел я к этой благой мысли, если тебе интересно, – сказал Артем.

Поняв, что Артем не шутит, Гаврилыч еще больше помрачнел. Долго молчал, переводя взгляд с Артема на сумку, висящую на гвозде. И вид у него был такой несчастный, что Артем заколебался, подумав: не слишком ли жестоко поступает?..

– Это что же, две недели у меня не будет и капли во рту? – спросил Гаврилыч.

– Для тебя же лучше.

– Не подходит мне такая перспектива, – сказал плотник. – Да простит меня покойный Андрей Иваныч, что нарушаю его наказ, а работать больше не буду. Такое мое последнее слово!

Гаврилыч снял сумку с гвоздя, громко топоча по лестнице, спустился вниз, свистнул Эда и целеустремленно зашагал к калитке. Эд укоризненно посмотрел на Артема: дескать, зачем ты расстроил моего любимого хозяина? – и, опустив короткий хвост, пошел следом. Однако от калитки вернулся, взял в зубы большую, дочиста обглоданную кость и степенно удалился.

Артем ожидал, что плотник остановится у забора – так уже не раз бывало – и начнет долгие переговоры, но Гаврилыч даже не оглянулся.

Когда полчаса спустя звякнула щеколда, Артем обрадовался, решив, что плотник вернулся. Но это был Женя. В чистой рубахе, выглаженных штанах и с большим

альбомом, подаренным Артемом. Паренек еще издали улыбался.

– Я ваш урок выполнил, дядя Артем! – заявил он, усаживаясь рядом на крыльце. – Поглядите-ка!

Вот уже несколько недель Артем всерьез занимается с Женей. И, признаться, это доставляет ему удовольствие. Мальчишка по-настоящему талантлив, на лету схватывает все, что ни скажи, и к занятиям относится очень ответственно. Трудно пока определить, что у него лучше получается: пейзаж, портреты или животные. Артему все нравится. У этого мальчишки свой неповторимый почерк. Просто удивительно: не имея никакого представления о школе, правилах живописи, он сумел интуитивно развить в себе хороший вкус. Конечно, Женя интересовался живописью и в библиотеке перелистал десятки книг с классическими и современными иллюстрациями, мог назвать многих великих художников.

Мальчишка как-то сразу проникся доверием к своему учителю. Выполнял все его задания. И вот сейчас, раскрыв альбом, Артем уж в который раз с удовлетворением отметил, что все сделано как надо. Рисунок изящен и выразителен.

– Ну что ж, друг мой, – тоном учителя сказал Артем. – Задание можно считать выполненным, хотя ты и допустил ряд неточностей...

Женя с вниманием, достойным прилежного ученика, выслушал все замечания, а потом, перевернув несколько чистых листков, показал еще рисунок.

– Скучно рисовать одни ноги и руки, – сказал он. – К вашим ногам и рукам я приделал туловище и голову... Похоже?

Артем рассмеялся: на рисунке был изображен он. Но как? Тщательно выписанные руки и ноги и резкими смелыми штрихами выполнено все остальное.

– Тебе, наверное, скучно заниматься со мной? – спросил он.

Женя вскинул на него голубые глаза, опушенные белыми ресницами, и сказал:

– Заниматься всегда, скучно, но ведь надо? А рисовать я могу с утра до ночи, и мне никогда не бывает скучно.

– Я напишу в Ленинград, чтобы прислали учебники и книги по искусству живописи.

– Я их должен все прочитать?

– Тебе еще очень много нужно узнать. Считай, чта пока все это цветочки... А теперь пойдем в мастерскую.

– Опять скамейку рисовать? – насупился Женя. – Я лучше кошку или Эда. По памяти.

– Дойдет и до них очередь.

– Ну, чего скамейку рисовать? Она же мертвая... – А ты сделай ее живой.

И, заметив, как мальчишка встрепенулся, а в глазах его засветились два голубых огонька, прибавил:

– Пока будешь писать то, что я тебе предложу.

В мастерской скрипели под ногахми стружки, в углу одна на другой лежали гладкие доски. Артем включил свет, повесил на окно одеяло и разложил два мольберта: большой – для себя, а маленький переносный – для Жени. Потом спустился вниз, принес глиняный жбан из-под молока, кружку и полбуханки хлеба. Все это расставил на табурете и повернулся к Жене:

– Чем не натюрморт? Только прошу тебя, чтобы было полное сходство. Все как есть, понял?

– Понял, – пробурчал Женя, прикалывая кнопками белый лист.

Сделав несколько штрихов, он с любопытством взглянул на мольберт Артема.

– А вы кого будете рисовать? Опять дядю Васю?

– Не отвлекайся, – сказал Артем.

Артем купил в сельпо синий жестяной почтовый ящик и приколотил на дверь. У дома сразу стал обжитой вид. На другой же день обнаружил в ящике письмо из Ленинграда. Артем удивленно вертел в руках конверт. Адреса он никому не давал, потому что и сам его не знал. Да потом, когда уехал из Ленинграда, и дома-то еще не было. На конверте: «Калининская обл. Смехово. Художнику А. И. Тимашеву». Почти по Чехову: на деревню дедушке... И вот дошло.

Вскрыв конверт, прочел: «Правление Союза художников поздравляет вас со знаменательной годовщиной Октября и желает дальнейших творческих успехов и счастья в личной жизни!» Внизу мелким почерком приписано: «Артем! Куда ты пропал? Появляйся в Союзе, есть новости для тебя. С приветом!»

Артем улыбнулся и засунул письмо в карман. Отошел он от союзовских дел, зато влез по уши в поселковые. Неделю проторчал у Мыльникова на заводе. Оформил к празднику все как полагается. От имени руководства ему преподнесли праздничный набор крепких настоек и великолепный графин с красавцем петухом. А вчера закончил праздничное оформление поселкового клуба. Вот они красуются, его плакаты и транспаранты! Когда-то, еще студентом, он зарабатывал себе этим делом на жизнь. Ленинград... Три месяца он не был там. Сейчас в городе туманы и дожди. Даже не дожди, а въедливая водяная пыль. И редко-редко из-за низких дымных облаков выглянет хмурое невеселое солнце. В такую пору на Артема накатывалась серая тоска. Уж лучше свирепая буря, наводнение, крепкий мороз, чем этот неподвижный, серый, пахнущий бензином и ржавеющим металлом, влажный туман. Некоторые художники любили ленинградские туманы и рьяно работали осенью. Артем же слонялся по мрачной, полутемной мастерской, глядел на Литейный проспект, мокрый и унылый, на едва ползущие машины, грохочущие трамваи, на черные раскрытые зонты прохожих. Дьявольским огнем загорались в тумане огни светофоров, с треском сыпались из-под трамвайной дуги яркие искры... Артем смотрел на все это и тосковал. Случалось, встав утром, наспех швырял в чемодан вещи, мчался в аэропорт и улетал куда-нибудь подальше...

В этом году ничего подобного не произошло. Наверное, потому что здесь не было липких туманов, а, наоборот, стояла, как говорится, золотая осень. Каждое утро Артем делал зарядку. Прихваченная ночным морозцем трава хрустела под ногами, ледяная колодезная вода обжигала тело. На крышу детсада повадилась прилетать сорока. Она с интересом смотрела на Артема, хлопала крыльями, скрипуче кричала.

Гаврилыч не приходил с неделю. Кое-что по дому Артем сделал сам. Обшил досками ход на чердак: в мастерскую можно было попасть только по этой лестнице: закончил обшивку одной стены. Плотницкая работа ему нравилась. Было приятно, что топор не прыгал в руках и отесывал столько, сколько нужно, а молоток ловко и пружинисто загонял гвозди в податливую древесину. И все-таки без Гаврилыча было плохо. Подоконник так и остался незаконченным, не было одной двери. По ночам было слышно, как по крыше бродили кошки, а днем разгуливали галки.

Артем уже собрался пойти к плотнику и согласиться на все его условия, как он сам объявился. Пришел днем с топором на плече. Впереди гордо шествовал Эд с сумкой в зубах. В сумке – мелкий инструмент.

– Душа ноет, глядя, как ты уродуешь дом, – сказал Гаврилыч, поздоровавшись. – Да и натура моя не позволяет бросать дело на полдороге. Вот забью последний гвоздь – и покедова.

– Золотые слова говоришь, – обрадовался Артем. Гаврилыч обошел весь дом. Придирчиво рассматривал

каждую мелочь, сделанную Артемом. Покачивал головой, крякал, а на невозмутимом лице ничего не отражалось. Артем следовал за ним с видом провинившегося ученика. Однако Гаврилыч пока молчал. И лишь позже, свернув цигарку, обронил:

– Годика два-три поработал бы со мной в подмастерьях, глядишь – и вышел бы из тебя какой толк...

Артем скромно потупился: плотник был не очень-то щедр на похвалу.

– А теперича, Иваныч, отдирай свои доски от стенки, – сказал он. – Не выдержал ровную линию, вот и получился у тебя ряд, как рота солдат мал мала меньше... Чего глазами хлопаешь? Бери топор, клещи и действуй. Гляди, края досок не повреди.

Разобрав стену, Артем полюбопытствовал:

– Ну как, Василий Гаврилыч, новая работенка? По принципу: солдат спит, а служба идет?

– Ты моей службы не касайся, – не поддержал шутки Гаврилыч. – Видишь, одна балясина прогнулась? В сарае железная скоба положена. Где хомут. Неси-ка ее сюда!

Отныне порядок дня изменился. Плотник теперь приходил не в восемь утра, а в двенадцать. После ночного дежурства – он сменялся в пять утра – ложился спать.

У Артема работал до семи, потом ужинал и шел на дежурство. К своей службе Гаврилыч относился с полнейшим равнодушием и, если представлялся случай выпить, охотно присоединялся к компании. И, конечно, забывал о дежурстве. Но жена никогда не забывала. Получив доверенность на зарплату, она теперь всегда была начеку, так как не желала, чтобы муженек потерял работу. Появляясь ровно за пятнадцать минут до начала дежурства, она ловко и проворно выхватывала щуплого Гаврилыча из любой развеселой компании и, не обращая внимания на его энергичные протесты, приводила к магазину, который закрывался в восемь вечера. Убедившись, что муж приступил к своим обязанностям, удалялась домой. И на широком лице ее было полное удовлетворение: муж доставлен на свое рабочее место, значит, законная зарплата идет.

Артем не огорчался, что теперь Гаврилыч приходит поздно. Две комнаты и кухня были почти готовы, а в мастерской, которая все еще стояла без потолка, зимой все равно работать нельзя: там печки нет.

Редкий день Артем не встречался с Таней. Он приходил к ней домой. Даже в один дождливый вечер вместе с суровой Таниной хозяйкой пили чай с душистым малиновым вареньем.

Артем поднимался с рассветом. Жаль было пропускать прозрачное осеннее утро. Когда багровое солнце еще только-только встает, раздвигая спящие в белесой дымке вершины сосен, а мелкие лужицы на дороге прихвачены тонким синеватым льдом и на похудевших яблоневых ветвях попискивают синицы, хорошо выйти босиком на холодное заиндевевшее крыльцо и крикнуть «Здорово!» вертлявой сороке, ожидающей его на крыше детсада. Только ранним утром так широко и свободно дышится. А как сверкает иней на закудрявившейся траве!

По тропинке вдоль огорода можно выйти на опушку леса и, прислонившись к толстому сосновому стволу, смотреть, как работают в лесу пестрые дятлы, слушать голоса птиц, оставшихся на зимовку. А потом, позже, на бугре, где старый клуб, покажется знакомая фигура в коричневом плаще, перетянутом узким поясом. Таня улыбнется, помашет рукой и почти бегом спустится вниз, по накатанной велосипедистами тропинке...

3

Они идут по извилистой дорожке в Голыши. Под ногами поскрипывают опавшие листья. Листья такие еще живые и красивые, что жалко наступать. И Таня перепрыгивает. Лес стал светлее, прозрачнее. С тропинки сквозь бор можно увидеть, как проносится по высокой железнодорожной насыпи товарняк. И тогда с откосов поднимаются в воздух листья и начинают кружиться над вагонами. Они опускаются на крыши пульманов, платформы и вновь взлетают, устремляются вслед за последним вагоном, но где им, мертвым листьям, догнать грохочущий поезд? Им ничего не остается, как снова печально опуститься на крутые песчаные откосы, на просмоленные шпалы, прильнуть к блестящим рельсам. Опуститься и тихо ждать следующего поезда, который снова взбаламутит их, смешает с дымом и паром, щедро взметнет в воздух и умчится, может быть, туда, где листья вечнозеленые и никогда не умирают...

Артем и Таня одни в лесу, не считая синиц и дятлов, которые их совсем не боятся. У березы с раздвоенным стволом Артем останавливается и, повернув к себе девушку, целует. Она почему-то всегда приподнимается па цыпочки, щеки розовеют, а густые длинные ресницы вздрагивают. Из ее рук мягко падает в листву портфель, битком набитый тетрадками.

– Что бы подумали мои ученики, если бы увидели меня здесь, в лесу, целующейся с тобой?.. – говорит Таня.

– Они бы сразу подтянулись и исправили все двойки.

– А по-моему, наоборот: моим ученикам это не понравилось бы.

– Зато мне очень нравится... – Артем снова привлекает ее к себе.

Вот так идут они, взявшись за руки, и останавливаются чуть ли не у каждого дерева.

– Я обратила внимание, если долго смотреть на какой-нибудь лист, он ни за что не слетит с дерева... Остальные срываются, падают, а тот, на который смотришь, держится... Почему так?

– Это он нарочно, чтобы тебя позлить...

– Тебе не хочется уехать в Ленинград? – без всякого перехода спрашивает она.

– Нет.

– Честное слово?

– Честное слово.

– Странный ты человек, – говорит она. – Все рвутся в город, а ты торчишь в деревне...

– В поселке, – улыбаясь, поправляет Артем.

– Наши учителя говорят, как ударят морозы да все вокруг занесет снегом, сядешь ты на свою машину, и прощай Смехово!

– Морозы, снег, вьюга, пурга... Как давно всего этого я не видел.

– Теперь мне понятно, из-за чего ты здесь остался: из-за пурги?..

– Мне здесь очень хорошо... – говорит он и, видя, что она пристально смотрит в глаза, будто сомневаясь, добавляет: – Это потому, что ты здесь.

– А если бы меня не было, ты бы остался?

– Не знаю, – отвечает он.

– Иногда в школе мне вдруг кажется, что ты уехал. Я не могу дождаться конца уроков, хватаю портфель и бегу домой... Один раз даже забыла ребятишкам написать на доске домашнее задание... Прибегу, а твоя машина стоит на месте. У меня как гора с плеч... А вдруг когда-нибудь ее там не будет? Знаешь что, Артем, когда я утром иду в школу, я не думаю, уехал ты или не уехал. А потом, к концу занятий, начинаю волноваться,

нервничать... Ты меня не провожай в школу, а лучше встречай, ладно?

– Ну и фантазерка ты!

– Встречай меня, Артем.

– Скоро мы будем вместе ходить в школу и возвращаться...

Теперь она останавливается, роняет портфель и обеими руками обхватывает Артема за шею.

– Любишь?

– Люблю... А ты?

– Люблю...

 – Очень?

– Очень-очень!

Пройдя еще несколько шагов, она вдруг спохватывается:

– Почему ты сказал, что скоро мы вместе будем ходить и возвращаться? Ты что же это, на ступеньках будешь сидеть и дожидаться меня? В таком случае я попрошу у бабушки тулуп...

– Мы теперь с тобой коллеги, – улыбается Артем.

– Коллеги? – Глаза ее становятся большими-большими.

– Можешь поздравить, с той недели я зачислен в вашу школу учителем рисования. Двенадцать часов в неделю...

– В нашу школу? – все еще не верит она.

– Постой, а ты меня не разлюбишь? – спрашивает он. – Был художником, а вот стал учителем...

– Артем, как я рада!

– Я тоже...

– Подожди... – озабоченно хмурит она лоб. – Это нехорошо, что мы будем в одной школе... Я буду тебя стесняться. Может быть, мне лучше перевестись в другую?

– Вот тебе и раз! – изумляется Артем. – Я из-за тебя и согласился... Мы же только на переменках будем встречаться да в учительской.

– Ты не знаешь наших учителей... Особенно Аля Родина, как начнет ехидничать...

Нет-нет, я лучше перейду в другую школу!

– Ты права, если Аля Родина начнет ехидничать, наше дело плохо, – в тон ей говорит Артем. – Что же нам делать?

– Не знаю.

– Есть один выход! – хлопает себя по лбу Артем. – Давай поженимся.

– Я боюсь.

– Чего?

– Боюсь за тебя замуж выходить.

Он всегда удивлялся, когда сосны и ели расступались и показывались первые дома поселка. Дорога до школы была такой короткой. Таня, размахивая портфелем – сама-то еще совсем школьница! – взбегала на крыльцо, оборачивалась и дарила еще одну чудесную улыбку. В светлых тонких чулках ноги ее стали еще красивее. Артем дожидался, когда зазвенит звонок, и лишь тогда уходил. Мальчишки и девчонки здоровались с ним, как со старым знакомым. Наверное, они совсем не удивятся, когда он придет к ним в класс, раскроет журнал и скажет: «Здравствуйте, ребята!» Нет, лучше: «Здравствуйте, дети!» Так педагогичнее...

Назад, в Смехово, дорога была длиннее. Становилось тепло. Осенью солнце не поднимается высоко, но еще греет. Над землей стелется пар. Это изморозь испаряется. Иногда наверху что-то зашуршит, и на тропинку совсем рядом глухо упадет красная еловая шишка, и еще потом долго-долго с шорохом сыплются сухие. иголки и мелкие сучки. Это веселая рыжая белка бросила в Артема до половины вылущенную шишку. Сейчас белкам раздолье – кругом полно всякого корма, а вот зимой придется

распечатывать кладовые, разбросанные по всему лесу.

Артем шагает по гулкому, пустынному бору и напевает под нос какую-то глупую песенку.

4

В пятницу после обеда Артем и Мыльников наконец выбрались на Барсучье озеро. По шоссе доехали почти до Валдая, потом повернули налево, миновали деревню, километров двенадцать ехали по асфальту, затем снова выскочили на проселок. Трудяга «газик» рычал, плевался дымом, преодолевая глубокие колдобины. Несколько раз застревали на раскисшей пожне. Вылезали из машины, бросали под колеса палки и сучья. Один садился за руль, второй толкал «газик» сзади. И когда Артем совсем было потерял надежду увидеть глухое Барсучье озеро, сквозь редкий лес блеснула вода.

И вот все забыто: длинная кошмарная дорога, сомнения, усталость. Артем и Алексей Иванович сидят друг против друга в большой надувной лодке, ощетинившейся удочками и спиннингами. Под рукой в полной боевой готовности подсачники. То и дело со свистом взвиваются в облачное небо, а затем шлепаются в воду хитроумные мыльниковские блесны. Рыбаки сосредоточенно вертят катушки, с замиранием сердца ожидая могучего рывка.

На высоком, заросшем кустарником берегу розовеет палатка. Даже место для костра выбрано: забиты два кола с перекладиной. Рядом кривые сучья, хворост. На перекладине будет висеть котелок, а под ним весело трещать костер. И в закопченном рыбацком котелке забурлит двойная окуневая уха...

Барсучье озеро было небольшое, но красивое. Сосновый бор окружал его со всех сторон. Ни одного острова. Берега крутые, с торчащими из обрыва засохшими корнями деревьев. Корни нависали над водой, на них шевелились на ветру черные пряди мха. Откуда-то,

по-видимому, с другого водоема, прилетали небольшие озерные чайки. Сделав несколько ленивых кругов и не снижаясь, улетали.

Забрасывал блесну Мыльников не очень далеко. Был он в широченных синих галифе с красным кантом, в брезентовой на меху куртке и резиновых сапогах. Круглое щекастое лицо будто кирпичом натерли. Толстый нос лоснился.

– Сейчас будет удар, – после каждого броска приговаривал он и старательно крутил катушку.

Но удара не было. Блесна, посверкивая в воде, возвращалась к лодке, поднималась в воздух и, немного подрожав на конце удилища, снова со свистом улетала прочь.

 – Мда-а, – вздохнул Артем, растирая кисть.

– Что вы сказали? – спросил Мыльников.

– Возможно, здесь щук вообще нет.

– Посмотрите, какие берега. – Сказал Мыльников. – Щука ходит...

– Берега ничего...

Мыльников положил в лодку спиннинг и полез в карман куртки. Достал газетный сверток, развернул и протянул поджаренные пирожки.

– Угощайтесь, жена испекла.

С пирожками расправились в два счета. Мыльников разгладил на колене промасленную газету и ткнул пальцем в карикатуру.

– Узнаете?

На карикатуре был изображен собственной персоной Алексей Иванович. Он гордо сидел за рулем грузовика, который мчался по дороге, вымощенной самой разнообразной продукцией спиртзавода «Красный май». И короткая подпись: «Три версты с гаком. Ремонт дороги по-мыльниковски». А вверху пространная статья Носкова, посвященная этой злободневной теме.

– Ну что ж, – сказал Артем, – правильно вас продернули... С вашими-то возможностями да техникой эту дорогу можно за месяц заасфальтировать или уж, в крайнем случае, загрунтовать и засыпать щебенкой.

– Слышали такую песенку? – ухмыльнулся Алексей Иванович. – Мустафа дорогу строил, а Жиган по ней ходил... Пусть Осинский строит. У него тоже продукция бьющаяся...

– Во-во, Носков и пишет: вы ждете, когда Осинский построит, а он ждет, когда вы...

– Почему-то не его, а меня на весь район прославили. Как на ваш просвещенный взгляд, карикатурка-то ничего?

– Вполне приличная, – скромно заметил Артем.

– Интересно, чья это работа? – Алексей Иванович с интересом разглядывал рисунок. – Жена говорит, художник схватил самую суть: лунообразное лицо, нос картошкой, самоуверенный вид... Вроде бы у меня, кроме вас, и знакомых художников-то нет...

– Вон круги пошли... Никак щука ударила! – сказал Артем.

– Я ведь говорил, щук здесь тьма.

– Вашими молитвами... – улыбнулся Артем, подводя к лодке пустую блесну.

5

Яркий костер пылал на берегу Барсучьего озера. От торчащих из песчаного обрыва скрюченных корней протянулись длинные дрожащие тени. С осин слетали синеватые листья и опускались в воду. Их много плавало у самого берега. Солнце спряталось за бором, подсветив багрянцем редкие перистые облака. Снова прилетели три чайки и, сделав величавый круг над притихшим озером, исчезли за вершинами сосен.

Ни одной рыбки не поймали на Барсучьем озере. И вот вместо окуневой ухи варили кашу с мясом. Инициативу в этом деле сразу захватил Мыльников. Он сказал, что еще не встречал такого человека, который смог бы лучше его сварить уху или кашу из пшенки.

– Вы как любите: пересол или недосол? – спросил он.

– Золотую середину, – сказал Артем. Он примостился на тужурке и смотрел на костер. – По-моему, уже готова.

Мыльников попробовал дымящееся варево, покачал головой.

– Еще минут пять покипит, – убежденно заметил он.

– Почему именно пять, а не три или не десять?

– Внутреннее чутье, – сказал Алексей Иванович. – На фронте, помню, был такой случай. Из землянки на КП я всегда ходил по узенькой тропке вдоль траншеи. Сами понимаете, каждый день артобстрел, бомбежки... И вот иду я на КП, подошел к тропинке, а пушки уже грохочут вовсю. И что-то подсказывает мне, чтобы не ходил этой дорогой. Со мной был начальник штаба. Мы в одной землянке жили. Я и говорю ему: пойдем ельником, это немного дальше, но за укрытием. А он засмеялся и пошел по тропинке. Я – ельником. И что вы думаете? Прямым попаданием! Хоронить было нечего... Вот что такое внутреннее чутье, молодой человек!

– А нынче что же? Ни одной рыбины! Выходит, подвело вас внутреннее чутье?

– Это пустяки... На рыбалке оказаться без рыбы – обычное дело.

– У меня вот нет внутреннего чутья, – сказал Артем. – И кашу могу пересолить, и пойти не той дорогой...

– Кому что дано, – заметил Мыльников, снимая котелок с огня.

Обидно, конечно, что глухое лесное озеро встретило их так неприветливо. Стоило в такую даль забираться, чтобы вместо ухи угощаться пшенной кашей. Костер совсем прогорел, и Артем подбросил сухих веток.

Темнота со всех сторон незаметно и бесшумно обступила палатку, костер. Неподалеку сухо треснула ветка, зашуршал папоротник, и снова стало тихо. Уж не барсук ли выбрался из норы на охоту? Недаром ведь назвали озеро Барсучьим?

Они закурили и, попыхивая папиросами, молча смотрели на огонь. Спать не хотелось. Артем вспомнил про транзистор и достал из вещмешка.

– Как же мы забыли про музыку? – сказал Мыльников. – Вся рыба была бы наша.

– Вы оптимист, – усмехнулся Артем.

– Здешние аллигаторы никогда музыки не слышали...

– Давайте послушаем последние известия, – сказал Артем.

Когда закончились последние известия, прогорел костер, Алексей Иванович начал было комментировать события, но тут совсем низко над костром кто-то пролетел, а немного погодя раздался громкий и пронзительный крик.

– Филин, – сказал Мыльников.

– Какой же это филин? – возразил Артем. – Летучая мышь.

– Что вы! – усмехнулся Алексей Иванович. – Какая мышь? Филин!

Придвинув вплотную к угасающим углям голые ступни, Артем взглянул на него. Глаза Алексея Ивановича прикрыты короткими ресницами, толстые губы оттопырены, на переносице складка. Такого упрямца, пожалуй, никогда не переспоришь...

– А ведь это я карикатуру на вас нарисовал, – вдруг сказал Артем.

Мыльников приоткрыл один глаз, хмыкнул:

– Я знаю.

– И молчали?

– Ждал, когда вы сами скажете.

– Не подумайте, что я раскаиваюсь, – сказал Артем. – Дорогу вы обязаны построить. Ведь это вопиющее...

– А если не буду строить? – перебил Алексей Иванович.

– Тогда мы с Носковым напишем в «Известия» или в «Правду»...

– Значит, объявляете войну?

– Выходит, так.

– А если бы у вас не было машины, тогда как? Артем посмотрел ему в глаза:

– Неужели вы думаете, я хлопочу для себя?

– Нет, не думаю.

– Эти три версты с гаком – позор для всего поселка, – сказал Артем.– Мой дед воевал с вами... Я нашел в его бумагах три или четыре заявления в райисполком. И ответы на них.

– По-вашему, я упираюсь из упрямства? Вы не представляете себе, что такое привести в порядок дорогу. Знаете ли вы, сколько стоит один километр магистрального шоссе? Я не говорю, что наша дорога будет стоить столько же, но, уверяю вас, мне это мероприятие влетит еще в какую копеечку! Если бы еще на Осинского можно было положиться, но он из тех, которые наобещают с три короба, как до дела дойдет – в кусты. А денег мне никто на строительство дороги не даст. Не завода это дело. Придется изворачиваться своими силами... Что скажут ревизоры-контролеры? Они ведь за каждый рубль с меня спросят?

– Значит, никакой надежды?

Мыльников поковырял в костре обожженным суком, выхватил из пепла толстыми пальцами красный уголек и прикурил.

– К чему все это говорю? Чтобы вы не думали, что все так просто: тяп-ляп, и дорога готова. Мыльников, такой-разэтакий, из самодурства не хочет строить... Если бы Осинский не был трепачом, можно было бы рискнуть. Моя техника и люди, его – мост через Березайку, строительный материал, песок, щебенка... Кстати, все это под рукой. Но я знаю Осинского, он и пальцем не пошевелит для этой дороги.

– Следующая карикатура на Осинского, —• сказал Артем. – А ваш, Алексей Иванович, портрет я нарисую и вывешу в клубе. Осинский от зависти лопнет!

На озере тяжело бултыхнуло. Будто бревно бросили в воду. Мыльников так и расплылся в улыбке:

– Слышали? А вы говорили, здесь нет щук...

Когда они забрались в палатку, улеглись на надувных матрасах и вежливый Алексей Иванович пожелал спокойной ночи, Артем сказал:

– А все-таки это была летучая мышь, а не филин.

Тлава шестнадцатая

1

– Артем, стучат! Да проснись же! Кто-то приехал, слышишь? – Таня все сильнее трясет его за плечи.

Артем с трудом продирает глаза. В голове мелькают обрывки захватывающего сна. Ему снилось, будто он только что прыгнул с самолета. Над ним розоватые пушистые облака, внизу широко раскинулась земля. Он летит грудью вперед, распластав руки, как птица крылья.

Замирает сердце, но ему хорошо и радостно. Пальцы сжимают алюминиевое кольцо, пора дергать, но он почему-то медлит. А земля, разворачиваясь вдаль и вширь, все ближе, неотвратимее. Он уже различает ярко-зеленый луг с ромашками, приземистые одонки и маленькую фигурку, которая машет белой косынкой... Кто это? «Дергай!» – свистит ветер в ушах...

– Я и не подозревала, что ты такой соня, – говорит Таня.

Он окончательно просыпается и, еще не понимая, в чем дело, вспоминает, что за кольцо парашюта так и не дернул...

– Кто бы это мог быть? – спрашивает Таня, тревожно заглядывая в глаза.

В дверь грохочут, слышны неясные голоса: мужской и женские. Артем вскакивает с кровати, выходит в коридор.

– Кто-то появился... – слышится знакомый голос. – Здесь живет знатный колхозник Артем Тимашев?

– Лешка! – удивляется Артем, открывая дверь. – Откуда, черт длинный... – и умолкает, хлопая глазами: на крыльце рядом с его другом Алексеем стоят две улыбающиеся женщины, и одна из них – Нина!

– Не ждал, старик? – хохочет Алексей. – А мы вот взяли и нагрянули... Ну, я тебе скажу, и дорожка сюда, в твое чертово, как его? Хохоталово!

– Смехово, – только и нашелся что сказать Артем, глядя на смутно белеющее в сумраке лицо Нины.

– Вот я и приехала к тебе, – говорит Нина.

– Ты что, не собираешься нас в дом пускать? – спрашивает Алексей, глядя на ошеломленного приятеля.

– Заходите, – бормочет Артем, отступая от двери.

– Вы поглядите на его физиономию!.. – гремит Алексей. – Он все еще не проснулся. Помню по студенческому общежитию. Ты, старик, всегда горазд был спать!

Артем первым входит в избу и поспешно раскрывает дверь в большую комнату. Включив свет, говорит:

– Будьте как дома... Я сейчас! —и убегает в спальню.

– Не забудь штаны надеть, – смеется Алексей. —Тут все-таки дамы.

Таня сидит на кровати, закутавшись до подбородка в клетчатое одеяло. Глаза блестят.

– Понимаешь, приятель-художник приехал... – бормочет Артем, торопливо одеваясь. – Из Ленинграда.

– Из Ленинграда... – как эхо повторяет Таня. Слышно, как за тонкой дощатой перегородкой разговаривают гости, двигают стулья.

– Девочки, не знаю, как вы, а я чертовски голоден... Тащите все на стол. Закуска в зеленой сумке, – распоряжается Алексей. – А коньяк... Где же коньяк? Уж не разбился ли? По такой дорожке, что мы ехали, в ад грешников возят…

– Коньяк в рюкзаке, где фотоаппарат, – говорит незнакомая Артему девушка.

– Старик! – орет из другой комнаты Алексей. – За то, что я привез сюда твою Нину, с тебя причитается... Кстати, это ее была идея – нагрянуть к тебе... Твое Смехалкино даже при свете фар понравилось ей... Хочешь, насовсем ее здесь оставлю... Как, Нина, согласна? Слышишь, она согласна!