Текст книги "Три версты с гаком"
Автор книги: Вильям Козлов
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
белая русская печь. Вот и все хоромы искусного плотника.
Мебель тоже не ахти какая, самая необходимая: комод вишневого цвета, высокий буфет с резными шишечками по углам, широкая кровать с подушками. Очевидно, плотник потому не запирает свой дом, что сундуков с добром нет.
У поселкового Артема поджидал Носков. На худом, чисто выбритом лице тонкие морщины, в глазах усмешка.
– Государева работничка разыскиваешь? – сказал он. – Ну-ну, ищи...
– Где же он?
– Помнишь, нахваливал его? И золотые руки, и то да се... Вот и сглазил! Прямым ходом загремел твой Гаврилыч в милицию. Вчера вечером Юрка самолично отвез на мотоцикле, как старого дружка...
– Когда же он успел набраться? – удивился Артем. – От меня уходил трезвый.
– Долго ли умеючи, – усмехнулся Носков. – Не расстраивайся, через трое суток будет здесь, как миленький...
– Он ведь и выпьет, никогда не шумит... Что произошло?
– Ничего. Наш участковый, бывает, нет-нет и устроит рейд против пьяниц, Как увидит – выпивают на лужке у сельпо, так самого заводилу в коляску – и в район. Он бы и двоих посадил, да не влезают. А в Бологом меньше трех суток не дают. Юрка по моему указанию объявленьице на столбе приклеил: «Винно-водочные изделия распивать возле магазина воспрещается». А они выпивают.
– Почему именно у магазина нельзя? – поинтересовался Артем.
– Самое бойкое место. Люди идут в сельпо за хлебом иль крупы купить, а там на крыльце уже сидит веселая компания, только бутылки под забор летят... Ну, женщины и стали жаловаться, чтобы, значит, прикрыли мы эту лавочку у сельпо. Так они, мазурики, возле бани придумали, В пятницу и субботу баня мужская и женская, а при бане буфет. Туда пиво из Вышнего Волочка привозят. Вот наши мужички после работы и
располагаются вокруг баньки. Юрка и там было объявленьице пришлепнул, да потом снял. Не на мотоцикле нужно возить, а на самосвале...
– Не мог наш участковый другого прихватить – обязательно Гаврилыча, – сказал Артем.
– Другие помалкивают, когда Юрка приходит, а Гаврилычу – как же! – побеседовать нужно...
– А Эдуард, пес его, где же? – поинтересовался Артем.
– Пес этот – умора! – рассмеялся Носков. – Как только Гаврилыча повезли – он следом за мотоциклом. Дорога сам знаешь какая... Догнал за поселком и с ходу – шасть в коляску! Прямо хозяину на колени... Теперь на пару отбывают срок.
– Как там Мыльников? – спросил Артем. – Приглашал в пятницу на рыбалку, а сам не приехал.
– Забыл совсем! Он звонил и велел передать, что не сможет на этой неделе. Там ревизия какая-то прибыла из Москвы, вот он и крутится.
Кивнув на дом, Носков спросил:
– Чего это у тебя стекло-то выбито?
– Сова ночью залетела.
– Сова?
– А может, и филин, – сказал Артем.
Носков крякнул и полез в карман за папиросой.
– Нарисовал карикатуру-то?
– Не на хорошее дело вы меня подбиваете, Кирилл Евграфович...
– У Мыльникова в кабинете специальный альбом есть, куда он все заметки из газет, где его хвалят, приклеивает... Мыльников годовой план перевыполнил, Мыльников первое место по району держит, самодеятельность у Мыльникова лучшая в области, а вот про то, как Мыльников из-за своего упрямства гробит на бездорожье сверхплановую продукцию, никто еще не написал... Такой заметки нет в его альбоме. Вот мы и обрадуем его. Я уже статейку набросал, а ты давай карикатуру. С редактором я договорился – напечатают. И поглядим: приклеит он эту заметку в альбомчик или нет.
– Может, все-таки лучше поговорить с ним по душам? – попытался отговорить Артем. – Умный человек, поймет.
– Уж я ли с ним не толковал! Сколько раз собирались втроем: я, Мыльников и Осинский. И получалось точь-в-точь, как в басне Крылова «Лебедь, рак да щука»... Есть у него, Алексея Ивановича, одно слабое место – это печать. Тут он реагирует сразу. Вот увидишь!
– Ладно, уговорили, – согласился Артем,
– Одно дело сделали, – сказал Носков и повернулся к мальчишке, что сидел на низкой скамейке и с любопытством посматривал в их сторону. – Женька, иди-ка сюда!
Мальчишка отрицательно покачал головой. Он был в клетчатой рубахе и зеленых штанах.
– Иу, иди же, – уговаривал Кирилл Евграфович. – Никто тебя не съест.
– Чего идти-то? – пробурчал Женька. – Мне и тут не дует.
– Погоди, я сейчас, – сказал Носков Артему и поднялся в поселковый. Вышел он оттуда с двумя толстыми ученическими альбомами для рисования.
– Где тут у тебя учительница нарисована?
– Там, – неопределенно кивнул головой мальчишка.
– Покажи.
Женька нехотя поднялся и подошел к Носкову. Тот сгреб его за шиворот и потащил к Артему. Женька упирался, старался вырваться. Губастое лицо его – и так-то не очень жизнерадостное – стало сердитым.
– Дядя Кирилл, – ворчал он. – Рубаху порвете. Слышите, уже трещит? Говорю вам, не убегу!
– Знаю я тебя! – не отпускал Носков. – Весной редактор районной газеты приезжал, хотел посмотреть его рисунки, так он, сукин сын, в лес убежал!
– Говорю, не убегу, – сказал мальчишка, глядя исподлобья на Артема. Ему лет тринадцать-четырнадцать. Светловолосый, голубоглазый такой крепыш. Волосы давно не стрижены, прядями свисают на лоб, упираются в воротник, за который крепко ухватился Кирилл Евграфович.
– Погляди-ка, как рисует, чертенок! – Носков протянул Артему альбомы. – Но зато характер...
– Мне мой характер нравится, – буркнул мальчишка.
– Ты не хочешь, чтобы я смотрел твои рисунки? – спросил Артем.
– Смотрите, – пожал плечами Женька. – Жалко, что ли?
– Вон как, оголец, разговаривает! – покачал головой Носков.
– Смотрите поскорее, – сказал Женька. – Мне еще надо к Петьке поспеть... Мы за грибами договорились.
Артем с улыбкой раскрыл первый альбом. Что он мог увидеть тут интересного? Какие-нибудь незамысловатые детские рисунки: пейзажики, деревенские домишки с дымом из труб, кошек, собак, гусей... Он не ошибся: в первом альбоме действительно были дома, башня, станция, клуб, животные. Но как это было выполнено! Артем перелистал альбом, улыбка сошла с его лица. Он стал серьезным и даже озабоченным. Носков с любопытством наблюдал за ним. Женька – председатель все еще держал его за руку – равнодушно смотрел на крышу детсада, где крутили хвостами две сороки. Лицо его было невозмутимым.
– Пойдемте ко мне, – сказал Артем и, захлопнув альбом, первым зашагал к своему дому.
Уселся на бревна и, положив альбомы на колени, стал внимательно переворачивать страницы. Каждый рисунок разглядывал подолгу, хмурил брови, усмехался, иногда бросал быстрый, восхищенный взгляд на хмурого паренька, будто не веря, что это дело его рук. Трудно было поверить, что этот лохматый, мрачноватый мальчишка так искусно владеет карандашом. Рисунки были выполнены смело, уверенной рукой. В них чувствовался живой смешливый ум, острая наблюдательность и умение подмечать в явлениях самое главное, а в характерах – самое существенное. Рисование для мальчишки – насущная потребность. Вот серия портретов. Это, конечно, учителя, родители, знакомые.
В каждом карандашном портрете схвачен живой человеческий характер. Все, что бы ни изображал художник, находилось в движении. Пусть многие рисунки сделаны наспех, часто не сохранены пропорции человеческого тела, пусть не чувствуется никакой школы, но все равно можно с уверенностью сказать, что это создано настоящим художником. Как говорится, художником с божьей искрой.
– И давно ты рисуешь? – спросил Артем.
– Еще в детском саду цаплю рисовал на песке... – в первый раз улыбнулся Женька. – Ни одной буквы не знал, читать-писать не умел, а на песке чего-то царапал.
– Тебя учил кто-нибудь рисовать?
– У нас и учителя-то рисования в школе нет, – ответил Женька.
– Есть еще у тебя рисунки?
– На чердаке полно тетрадок и альбомов валяется... А сколько зимой мамка в печке сожгла! Как начнет растапливать, так моими рисунками. Говорит, сильно хорошо горят...
– А красками пробовал?
– На картонных коробках и на фанерных ящиках рисовал красками, – сказал Женька. – Только редко в магазин приходит хорошая тара.
– И тоже мамка в печку?
– Не-е, – улыбнулся Женька. – Батя весной веранду обил моими картинами. Ему нравятся.
– А в школе-то видели твои рисунки?
– Я никому не показываю, – сказал Женька.
– Будет из него толк? – спросил Кирилл Евгра-фович.
Артем не ответил. Ему вспомнились студенческие годы, когда на его глазах в мастерские к уважаемым мастерам живописи, графики и скульптуры каждый день приходили разодетые, надушенные папы и мамы и приводили за руку своих тоже разодетых упитанных деток и, захлебываясь от восторга и перебивая друг друга, говорили, как талантливы их отпрыски, и показывали роскошные листы дорогого ватмана, испачканные бездарной мазней... Сколько этих выросших бездарей ходят по залам и аудиториям академий художеств, консерваторий... Мир искусства, как яркая лампа, привлекает к себе всякую мошкару и букашек.
И вот перед ним сидит самородок. Смешно сказать: для того чтобы показать художнику, его нужно было тащить за воротник... Вот так чаще всего и бывает: рано или поздно настоящий талант сам пробивает себе дорогу, как шампиньон толщу асфальта.
– Что же тебе сказать, Женя? – взглянул на него Артем. – Если ты хочешь стать настоящим художником, а у тебя для этого есть все задатки, ты должен очень серьезно учиться...
– Я и хотел с тобой потолковать, – подхватил Кирилл Евграфович. – Не смог бы ты поработать в нашей средней школе учителем рисования? Директор еще из отпуска не вернулся, но перед отъездом он просил с тобой переговорить... Всего-то несколько часов в неделю? Сам видишь, какие у нас тут таланты пропадают.
– Учителем? – удивился Артем. – Ну, знаете, Кирилл Евграфович, вы меня скоро в фельдшеры произведете!
– Потом потолкуем, – сказал Носков. – Сейчас ко мне из лесничества должны прийти.
Он ушел, а немного погодя поднялся с бревна и Женя. – Петька ждет, – сказал он.
– А я хотел тебе показать свои картины.
Листая альбом, Артем наблюдал за ним. В душе мальчишки происходила борьба: он хмурил светлые брови и лоб, шмыгал носом, долбил пяткой землю, голубые глаза его часто мигали.
– Я же обещал, – тихо сказал Женька.
. – Ты оставь мне альбомы, я еще хотел бы на них взглянуть. Не возражаешь?
– Глядите, – сказал Женька и решительно зашагал к калитке.
– Приходи, я буду ждать тебя. Женька обернулся, глаза повеселели.
– Правда покажете картины? – спросил он.
– Вот чудак! – улыбнулся Артем. – Конечно, покажу.
5
Гаврилыч появился лишь на четвертый день. Был он выбрит, редкие волосы приглажены. Верный Эд, проводив до калитки, отправился куда-то по своим собачьим делам. Как ни в чем не бывало плотник достал из сумки инструмент и принялся за работу. Будто и не отсутствовал три дня. Просто сходил пообедать и вот вернулся. Рубанок в его руках уверенно строгал доску. Стружка, завиваясь, брызгала в стороны. Лицо Гаврилыча невозмутимо. Огрызок синего химического карандаша торчал за ухом. Артем всегда удивлялся, как это Гаврилыч при своей склонности к выпивке никогда не терял инструмент и даже вот этот жалкий огрызок карандаша? Случалось, напивался так, что и голову немудрено потерять, а вот карандаш за ухом каким-то непостижимым образом оставался на месте.
Артем ожидал, что плотник расскажет, что с ним приключилось, но тот и не думал. Он чиркал карандашом по чисто выструганной доске, делал зарубки топором, долбил пазы. Артем собирал обрезки досок и складывал под невысоким навесом, который сам сколотил.
– Отдохнул? – наконец не выдержал и первым спросил Артем.
– В гостях разве отдохнешь? – сказал Гаврилыч.
– В гостях? – усмехнулся Артем. – А я слышал – в милиции.
– Дружок у меня там, в Бологом... У него и гостил. Уважаю я его, умный мужик! С ним и поговорить-то приятно.
– А мне говорили, что тебя вместе с Эдуардом Юрка-милиционер на мотоцикле прямым ходом в кутузку доставил.
– Так Юрка ж у него в подчинении, – сказал Гаврилыч. – Ему вышел срочный приказ – и доставил.
– Вышел приказ?
– Митрич-то повыше начальник, чем Юрка... Видишь ли, ему понадобился я. Ну, он сымает трубку – и Юрке, так, мол, и так, малой скоростью на мотоцикле, значит, доставь мне Гаврилыча, то есть меня. Юрка и доставляет. Ему прикажут – он и тебя отвезет куда
надо.
– Зачем же ты вдруг милиции понадобился?
– Надумали они строить гараж... У них – шутишь – пять машин, не считая мотоциклов. Ну а настоящих специалистов под рукой не было, вот и нагородили не
лучше, чем тебе Серега Паровозников. Мне и пришлось за бригадира трое суток... то есть три дня. Выправил им гараж, как полагается, – и домой. Инспектор ГАИ самолично привез сюда нас с Эдом... А начальник благодарность объявил и долго руку тряс. – Выручил, значит, милицию... – Трое суток на казенных харчах, спал, правда, на нарах, и на замок закрывали... Но там чисто было, ничего не скажешь. И даже в душе разок помылся. Баню, конечно, больше уважаю...
– Много ли ты там заработал? И вином тоже с тобой расплачивались?
– Я у них, Иваныч, вроде шефа... Ну, шефствую над ними, что ли. А шефы денег не берут с подшефных. В прошлом году коридор в милиции отгрохал. Правда, тогда я не трое суток полу... отработал, а пятнадцать...
– Ты прав, – сказал Артем, – твой дружок Митрич умный человек. Вряд ли кто еще другой может создать тебе такие благоприятные условия для работы.
– Я и говорю, умный... Напоследок душевно мы с ним
потолковали. Жалко, ни разу не довелось с хорошим человеком выпить.
– А что ж так?
– Он бы, понятно, уважил, да служба у них сам знаешь какая. Раз поставлен государством на ответственное дело – шабаш, не пей! Вот Мыльников – директор спиртзавода, у него водка да спирт – что вода ключевая... Залейся. А его никто пьяным не видел. И рабочих держит, будь здоров! У него на заводе пьяного не увидишь, а ежели бы сам выпивал, тогда что? Весь завод хмельной ходил бы. Таким людям, я считаю, выпивать никак нельзя. От этого вред любому делу может большой выйти... Вот я выпиваю, тут никакого вреда нету...
– Ну, как сказать, – заметил Артем.
– Мне уже пятьдесят, – продолжал Гаврилыч, – а еще ни разу никем, окромя топора и рубанка, не командовал. Надо мной командиров было – не счесть. Как помню себя, все мною командовали. С малолетства. Разных на своем веку начальников повидал: и глупых и умных. Когда умный да душевный, тогда и не чувствуешь, что тобою командуют. Умеет человек так подойти, что все для него сделаешь, живота не пожалеешь. А дурак, он и есть дурак. За версту видно. У такого ходить под началом – не приведи господь... Вот в армии случай был. Старшина занятия проводил. Показывал, как надобно с гранатой обращаться. Это еще перед отправкой на фронт. Ну, один солдатик обмишурился и вытащил чеку-то. А предохранитель прижимает к корпусу. Подходит к командиру: «Вот, говорит, тут штучка одна выскочила». Старшина аж в лице переменился. «Бегом, – кричит, – отсюдова! Вон туда, в кусты... и вставь чеку на место, чтобы все как было!» Солдатик побежал, конешно, приказ есть приказ. Немножко погодя слышим – рвануло! Мы туда, а солдатик стоит, все лицо в кровищи и обеих кистей нет... А старшине скомандовать бы, чтоб швырнул гранату в овраг – и всего делов.
– Судили его?
– Солдатика-то?
– Старшину.
– Суди не суди, а человек на всю жизнь без рук остался... Когда на фронт отправляли, старшины с нами не было.
Гаврилыч взял готовую доску и ушел в дом, немного погодя послышался стук молотка. Артем достал из сумки стеклорез, линейку и стал подгонять к раме стекла. Первое стекло треснуло с краю, второе отломилось как раз по метке. Пока Гаврилыч возился на кухне, Артем вставил раму на место. Он думал, плотник ничего не заметил, но Гаврилыч потом сказал:
– Сурьезные у нас парни! Небось из-за девки стекло-то высадили? – И, сморщившись, зафыркал, закашлялся. Это означало у Гаврилыча смех.
Артем взял альбом, перья, тушь и забрался на чердак. Мастерская еще не была готова. Пока настлан пол да вставлено самое большое в поселке стекло. Артем обратил внимание, что смеховцы останавливаются возле его дома и, задрав голову, подолгу смотрят на диковинный фонарь под крышей. А бабка Фрося как-то поставила полные ведра на землю, сняла коромысло и перекрестилась на окно. Потом подошла к крыльцу, поздоровалась за руку и принялась расспрашивать:
– Чевой-то это у тебя наверху такое, Артемушко? Таких большущих окон сроду не видывала.
– Мастерская это, бабушка, – стал объяснять Артем, но старуха будто не слышала. – Давеча иду из лесу, козе своей травы серпом нажала, гляжу – будто горит дом-то твой... Я так и ахнула. Батюшки, думаю, не успел выстроить, ан уж пожар! Гляжу, будто машин пожарных не видать, народу тоже... А это, сынок, солнышко садилось, да прямо в твое окно красным огнем-то и ударило...
Артем нагнулся к старушечьему уху и снова попытался объяснить, что художникам необходимо много света, вот и пришлось ему такое большое окно вставить... И пусть она скажет своей внучке Маше, чтобы приходила к нему. Будет портрет ее рисовать.
Старуха смотрела на него чистыми умными глазами и кивала, а когда он кончил, спросила:
– Сынок, может, у тебя там штука такая есть, в которую на луну да звезды глядят? Внучонок покоя не дает: спроси да спроси у дяди... Хочется ему до смерти поглядеть в интересную эту штуку на луну. Ты уж дай ему, хоть одним глазком?
– Пусть приходит, – улыбнулся Артем.
– У тебя лестница-то, Артемушко, на верхотуру крутая?
– Да как сказать...
– Может, и я, старая, приволокусь глянуть на луну-то... Внучок-то говорит, там дырки да горы на луне видать... Не гляди, что старая, я вижу хорошо, особливо далеко...
Все это вспомнил Артем, сидя на полу в мастерской. Насмешила его тогда бабка Фрося. Внучонок ее, конечно, побывал здесь. На пыльном полу остались маленькие следы. Убедился, чертенок, что никакого телескопа тут нет.
Артем раскрыл альбом и задумался. Прямо перед ним проселок, а за ним остроконечные покачивающиеся вершины сосен. Прошли дожди, и горе-дорога снова расползлась, разухабилась. В жирной черной грязи поблескивают лужи, отражая безмятежное небо. Как же ему поинтереснее изобразить на карикатуре Алексея Ивановича Мыльникова?..
Глава пятнадцатая
1
Артем и Гаврилыч обшивали досками стену мастерской, когда прибежала Настенька-кассир и сказала, что Василия Гавриловича срочно требуют в поселковый.
– Кто требует? – спросил плотник, заколачивая в свежеобструганную доску гвоздь.
– Председатель и... другие, – ответила Настенька.
– Небось к празднику фанерную звезду на клуб устанавливать заставят, – сказал Гаврилыч и положил молоток на пол.
– И вы тоже зайдите, – взглянула на Артема Настенька. – Кирилл Евграфович просил.
Настенька спустилась по лестнице вниз, а Гаврилыч полез в карман за кисетом. Он никогда не спешил выполнять приказания. Закурив, почесал свой бугристый нос, наморщил лоб.
– Когда надоть чего-нибудь сделать, председатель сам приходит, – сказал Гаврилыч. – Тут что-то другое... Я думаю, шпрыц вставлять будут.
– Это что-то новенькое! – удивился Артем.
– Как дадут им за что-нибудь нахлобучку в районе, так завсегда мне шпрыц вставляют... И за то, что выпиваю, и не работаю нигде. Я б и рад в рай, да грехи не пускают... И потом моя работа тонкая, художественная, а им подавай план! А художественность начальство не интересует.
Гаврилыч докурил цигарку, тщательно притушил окурок и пошел к лестнице.
– Пойдем, Иваныч, послухаем, чего они там еще придумали.
В кабинете председателя было накурено. Синий папиросный дым пластами поднимался к потолку. Курили мужчины. Женщин было две: Нина Романовна, круглолицая пожилая женщина с седыми волосами – секретарь поселкового, да еще кассир Настенька. Она пристроилась на круглом фанерном стуле у самой двери. Настенька исполняла обязанности и курьера. Носков кивнул Артему, на Гаврилыча же взглянул строго и осуждающе. Тот стащил с головы кепчонку и усмехнулся, оглядываясь, где бы присесть. Но свободного места не было. И Гаврилыч притулился к стене, на которой был прибит большой красочный плакат: «Берегитесь мух – они источник заразы!» Артем встал у двери. Настенька принесла из другой комнаты один стул. Судя по всему, Гаврилычу стула не полагалось, раз ему будут «шпрыц вставлять».
– Вроде бы трезвый, – сказал один из присутствующих.
– Когда работаю – в рот не беру, – с достоинством заметил Гаврилыч.
– Это верно, – на всякий случай сказал Артем, но на его слова никто и внимания не обратил.
– Когда работает! – насмешливо сказал все тот же голос.
– Где же ты, Василь Гаврилыч, интересно, трудишься? – спросила Нина Романовна. – На каком таком ответственном производстве?
– Уж тебе-то, Романовна, совестно так говорить... Из окна должно быть видно тебе мое производство... Глянь, какой домище отгрохал! Одно стекло наверху чего стоит.
– Это называется, Василь Гаврилыч, не производство, а шабашка, – сказал Носков.
И тут сразу заговорили несколько человек. Гаврилыч завертел своей плешивой головой направо и налево, не зная, кого слушать. Носков постучал костяшками пальцев по стеклу – он сидел за письменным столом – и попросил говорить по одному. Депутаты поселкового Совета обвиняли Гаврилыча в систематическом пьянстве, в тунеядстве, мол, не проходит месяца, чтобы он не побывал в милиции... Тут Гаврилыч не удержался и ввернул:
– В последний раз я там за бригадира был... Гараж построил... и всего за трое суток... Тьфу, то бишь, за три дня. Спросите у Юрки.
Молодой светловолосый лейтенант усмехнулся, но ничего не сказал.
Ругали Гаврилыча долго и истово, но нужно заметить, что никакой особенной злости в голосах выступавших не было. Ругали по привычке и произносили привычные фразы. И Гаврилыч не обижался, смирно стоял под плакатом, на котором была изображена гигантская муха, и помалкивал. Услышав меткое крепкое словечко, он удовлетворенно кивал, выражая этим свое одобрение. Когда все выговорились, Кирилл Евграфович подвел итог:
– В общем, Василь Гаврилыч, получается, что ты есть чистой воды тунеядец, а в стране сейчас повсеместно идет беспощадная борьба против этого нездорового явления, и мы никак пройти мимо вопиющего факта не можем.
– А что это за штука такая – тунеядец? – глядя на председателя голубыми невинными глазами, спросил Гаврилыч. – С чем ево кушают?
– Ты что, газеты не читаешь? – нахмурился Носков. – Отсталый ты человек, ежели не в курсе событий, происходящих в нашей стране.
– Газеты-то я читаю и книжки тоже – спроси у библиотекарши. Давно все книжки прочитал, а новых что-то нету... Уж сколько раз вам всем говорили, что нужно приобрести для библиотеки новые книжки, а вы, товарищи депутаты, и в ус не дуете... Третьева дня взял одну книжку... Как же она называется? Вспомнил: «Желтый пес»! Так в середке нет половины листов. И главное – выдраны на самом интересном месте...
– Мы сейчас не о библиотеке толкуем, – сказал Носков. – Твой вопрос решаем. Значит, ты не знаешь, что такое тунеядец? Я тебе объясню... Тунеядец – это подозрительная личность, которая не желает жить, как все люди, не уважает законов нашего государства, пьянствует и нигде не трудится...
– Это я-то не тружусь? – возмутился Гаврилыч. – Ты, Евграфыч, выдь на улицу, протри глаза, коли их застлало, да посчитай, сколько домов в поселке я срубил! – Он оглядел присутствующих. – Чего ж ты молчишь, Васильич? Кто тебе избу поставил в прошлом году? А ты, Романовна, чево отвернулась? Не я ль тебе той осенью фасад подправил? Твой дом того и гляди норовил в грядки носом кувыркнуться... А с тобой, Кузьма Иваныч, рази мы по рукам не ударили, что как только кончу дом покойного Андрей Иваныча, так сразу за твою гнилую хоромину примусь?
Мужики отводили глаза, качали головами, дескать, все это так, но все одно, Василий Гаврилыч, ты тунеядец. И тут инициативу взял в руки лейтенант милиции.
– Плотник ты известный, тут никто с тобой спорить не будет. Домов твоих в поселке много, это тоже факт, но кто больше тебя бывал в вытрезвителе? Только я лично три раза отвозил тебя в Бологое.
– Будто не знаешь, зачем меня туда возишь...
– А ты думал, на курорт? – повысил голос Юра. – Будешь лежать на диванчике и разные книжки читать? Там разговор короткий: лопату, топор в руки – и вкалывай за милую душу! Правильно, гараж ты построил, так и другие без дела там не сидят.
– Глядя на тебя, Василий Гаврилыч, и другие пьют, – ввернула Нина Романовна.
– Ему сходит с рук, значит, и другим тоже.
– Чего им на меня глядеть? – проворчал Гаврилыч. – Я не икона.
– Я обслуживаю четыре поселка, – продолжал Юра. – Все люди работают: или в совхозе, или на производстве, а ты ведь больше месяца-двух нигде не задерживаешься. Гонят тебя в три шеи, потому как никому не нужны пьяницы и тунеядцы...
– Не говори лишнего-то, – сказал Гаврилыч. – Пьяница, ладно... но тунеядцем не обзывай, потому как это есть фальсификация фактов!
Гаврилыч с удовольствием в один прием выговорил трудное для него слово «фальсификация» и победно посмотрел на всех.
– В общем, хватит нам с тобой нянчиться – нужно принимать самые строгие меры, – сказал милиционер.
– А как в других местах поступают с тунеядцами? – спросил бородатый мужик, который до сих пор молчал,
– Выселяют из больших городов в села, деревни и заставляют работать, – сказал Носков.
– А мы куда должны выселять? – взглянула на председателя Нина Романовна.
– Выселите меня в город, – ухмыльнулся Гаврилыч. – В Москву аль в Ленинград. Можно еще в Киев, там вроде теплее...
– Мы тебя определим на работу, – сказал Носков. – С завтрашнего дня, товарищ Иванов, назначаетесь ночным сторожем в железнодорожный магазин...
– Сельпо тоже в твоем ведении, – прибавил Юра. – А как ты будешь нести государственную службу – следить я буду.
– Чего там сторожить-то? – забеспокоился Гаврилыч. – В магазине хоть шаром покати – одни кильки в томате да треска в масле. И потом у нас жуликов-то не слыхать... А какая зарплата?
– Шестьдесят пять рублей, – сказал Носков. – Только получать будешь не ты, а твоя жена... Садись на мое место и пиши расписку по всей форме, что доверяешь получать зарплату своей дорогой супружнице.
– Не доверяю... – заартачился было Гаврилыч, но Юра встал и, взяв его под локоток, подвел к столу. Под диктовку Нины Романовны расстроенный Гаврилыч нехотя нацарапал доверенность и обвел всех грустным взглядом.
– Если бы вином выплачивали мне жалованье, – сказал он, – я согласный караулить, а коли все жене, то пущай она и сторожит. Где же это видано, чтобы человек работал без всякой материальной заинтересованности?
– Может, человеком станешь, – сказал Носков. Когда все двинулись к выходу, Кирилл Евграфович попросил остаться Артема и Гаврилыча. Юра тоже остался.
– Все хотел с вами поближе познакомиться, да что ни погляжу – работаете, – смущенно улыбнулся Юра. – Решили у нас надолго обосноваться?
– Вроде этого, – неопределенно ответил Артем.
– Живите, – разрешил милиционер. – Не скучно вам тут, в деревне-то?
– В поселке, – заметил Носков.
– Да нет, скучать не приходится... – усмехнулся Артем.
– Я слышал, вам кто-то ночью окно разбил?
– Я в суд не буду подавать, – сказал Артем.
– Спьяну кто-нибудь... Как видите, боремся мы с этим злом, да пока толку мало.
– Сочувствую, но помочь...
– Можете, – горячо сказал Юра. – И очень даже можете...
В форточку резво влетел осенний с коричневым родимым пятном березовый лист. Скользнул по спирали в одну сторону, потом в другую и наконец спланировал на председательский письменный стол, прямо на доверенность.
– Поздравляю, Василий Гаврилович, с назначением, – Носков торжественно пожал плотнику руку. – Днем руби себе на здоровье дома, а ночью, будь добр, карауль магазины.
– А спать, интересно, когда?
– Глядишь, при таком напряженном графике и пить поменьше будешь, – прибавил Кирилл Евграфович.
– Лучше бы вы меня и впрямь куда-нибудь выслали, – пробурчал Гаврилыч.
– Закуривай, – протянул ему пачку Кирилл Евграфович. – А теперь, Василь Гаврилыч, обращаюсь к твоей гражданской сознательности... На носу знаменательная годовщина Октября, а у нас даже праздничная звезда не установлена на клуб...
– Сначала тунеядцем обозвали, а теперича звезду вам делай? – сказал плотник. – Отказываюсь!
– Ты что же, Советскую власть не уважаешь? Гаврилыч взглянул на Юру и пробормотал:
– К власти претензиев у меня нету, а звезду делать не желаю, и баста!
– Ты понимаешь, что такое клуб без звезды в праздник? Люди придут на торжественное собрание, а у нас голый фасад. Видано ли такое?
– Ты скажи мне по совести, Евграфыч, всурьез ты сказал, что я этот... тунеядец, иль ради красного словца?
– Стопроцентным тунеядцем тебя назвать нельзя... Но приближаешься. А раз теперь будешь при деле, этот вопрос с повестки дня сам собой снимается. Служба у тебя будет тихая, незаметная. И рад бы выпить, да ночью магазины закрыты. И подумать у тебя теперь времени будет достаточно...
– О чем же я, интересно, думать должон?
– Как жизнь свою на новые трудовые рельсы ставить...
– Ладно, слышал уже, – отмахнулся Гаврилыч.
– Сегодня за звезду-то возьмешься или завтра?
– Вот так завсегда, – усмехнулся Гаврилыч, взглянув на Артема. – Шпрыц вставят, а потом, Вася, давай делай... В мой рост делать-то? Али как в прошлом году, опять кумача на обратную сторону не хватит?
– И кумач и белила у нас в достатке, – сказал Носков. – Не сомневайся, и на звезду хватит, и на лозунги... – он посмотрел на Артема. – Это уж, Иваныч, по твоей части... Мыльников вчера звонил: очень остался довольный твоей работой. Постарайся уж и для своего поселка. Хорошо бы транспарант вывесить на улице промеж двух столбов. Лозунги я подобрал из призывов. Вместе поглядим.
– Я тут по совместительству и редактор стенгазеты... – начал было Юра.
– Ты погоди, – оборвал председатель. – Сейчас главное – наглядная агитация, а вот после праздников и засядете за стенгазету. Хорошо бы всех наших пьяниц расчехвостить так, чтобы перья от них полетели!
– Не слишком ли много у меня нагрузок, Кирилл Евграфович? – спросил Артем.
– По-моему, это хорошо, когда ты людям нужен. Вот какая ситуация, Артем Иваныч, получается: мало в поселке культурных людей. Учителя, так они с ребятишками воюют; начальник почты, два-три пенсионера, – в общем, всех можно по пальцам пересчитать... Вот ты приехал, и потянулись люди к тебе... Всем ты нужен, каждый поговорить хочет. Еще бы, настоящий живой художник! Так что, Артем Иваныч, вникни в нашу нужду и не устраняйся... Кстати, зайди в лесничество, там тебе квитанция выписана на дрова. У нас ведь парового отопления нет, а печку-то зимой топить надо.
– Ну и дипломат вы, Кирилл Евграфович!
– Такая уж должность у меня... – хитро прищурившись, притворно вздохнул Носков.
– Когда за оформление-то примешься? Завтра?
