Текст книги "Месть Клеопатры"

Автор книги: Вильям Дж. Каунитц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Глава 5

«Энвироман», самый популярный среди специфической праздной публики клуб, был расположен в здании девятнадцатого века, в котором ранее размещался склад ткацкой фабрики, на Двадцать второй улице в районе Челси. Когда Сивер прибыл сюда вскоре после полуночи, у входа вилась, несмотря на столь ранний час, очередь жаждущих попасть внутрь. Она тянулась аж до Пятой авеню.

Прямо напротив «Энвиромана», занимая часть тротуара, стояла мусороуборочная машина; мотор ревел, мусорщик пытался защелкнуть крышку на переполненном баке, но неловким движением он накренил его, и мусор разлетелся по улице. Уличная побродяжка присела между припаркованными машинами, справляя малую нужду, с другой стороны улицы на нее отчаянно зашикали. Чуть выше на улице в одной из машин верещало противоугонное устройство.

Подойдя к четырем отвратительным тяжеловесам, пропускающим внутрь только «правильных» людей, Энди Сивер закурил итальянскую сигару и остановил свой выбор на том, который выглядел еще отвратительнее, чем остальные. Сунув в лапу вышибале десятку, он произнес:

– Разыскиваю дочь. Ей всего четырнадцать. Ничего, если я на минуту загляну, нет ли ее у вас?

Десятка исчезла в огромной лапище, и кивок чуть ли не на семифутовой высоте позволил Сиверу войти.

Оказавшись внутри, Сивер пристроился к очереди перед металлоискателем. Неоновая вывеска над металлоискателем мигала алыми буквами: «Никакого оружия, пожалуйста!» У Сивера с этим не было никаких проблем: его девятимиллиметровый «глок» в пластиковом корпусе этот металлоискатель устаревшей конструкции учуять не мог. Пройдя сквозь воротца металлоискателя, Сивер заплатил за вход двадцать пять долларов наличными и прошел сквозь тяжелую резную дубовую дверь с изображениями китов в большое помещение, сотрясавшееся от душераздирающей музыки. В левой части этого помещения, под рядом матовых окон, расписанных в стиле Анри Руссо примитивисткими джунглями и животными, располагалась длинная стойка бара.

Подойдя к стойке, он окликнул одну из барменш, китаянку по имени Жасмин, неизменно вплетавшую себе в косичку желтую ленточку:

– «Джонни Блэк», со льдом.

Жасмин достала высокий бокал, бросила туда несколько кубиков льда, а затем наполнила его до краев шотландским виски. Вручая бокал Сиверу, она сказала:

– С вас пятнадцать долларов.

Протянув ей двадцатку через головы сидящих за стойкой, Сивер произнес: «Держи» – и прошел в сторону затемненной сцены, находящейся в дальнем конце большого зала. Чуть справа от сцены высилась скульптурная группа, некогда изваянная для католической церкви: Мадонна в человеческий рост, приодетая уже здесь в щегольские поясок и бюстгальтер. Из громкоговорителей, заключенных в железные колонны, доходящие до самого потолка, неслась дикая латиноамериканская музыка, тогда как посетители, которых было уже полным-полно, танцевали в лучах многоцветных, постоянно вращающихся прожекторов.

Потягивая виски, Сивер засмотрелся на дамочку, одетую в черные брюки, ковбойские сапоги, рубашку с открытым воротом, на груди которой красовалась эмблема «Сельский СПИД». Ее оранжевые волосы были заплетены на затылке в «колосок», украшенный черным бархатным бантом. Она танцевала с человеком, одетым, на взгляд Сивера, смешно и безвкусно: в синюю морскую форму, изубранную блестками. Отведя взор от парочки, Сивер обнаружил, что к нему направляются двое восточного типа мужчин, увешанных золотыми цепями, медальонами и перстнями. «А вот и людишки из „Золотого треугольника“», – подумал он.

Сивер метнулся от них, устремившись по каменной лестнице на балкон. Это было более достойным отступлением, нежели прорыв через весь танцевальный зал к главному входу. У одной из стен, выстроившись в ряд, стояли длинные банкетки, а танцевальная площадка, размером не больше чернильницы, была со всех сторон окружена столиками для коктейлей. У стены был небольшой бар с превосходным выбором напитков. Между столиками скользили официантки, одетые только в черные колготки и в туфли на высоченном каблуке.

Сивер сразу же заметил здесь, на балконе, Чи-Чи Моралеса, крупного мексиканского наркодельца в окружении четверых латиноамериканских бандитов. Развалившись на банкетке, они попивали шампанское и развлекали своих девочек.

В отличие от большинства наркодельцов, роскошно одевающихся и увешивающих себя драгоценностями, Моралес был одет крайне скромно: джинсы, темная сорочка, высокие башмаки на пуговках. Худощавый мужчина под шестьдесят с худощавым же – кожа да кости – лицом. Проницательные черные глаза, толстые губы, плоский нос, высокие скулы и агатово-черные прямые волосы, рассыпающиеся по плечам, выдавали в нем самого настоящего индейца, а вовсе не какого-нибудь там метиса.

Моралес был опытнейшим «курьером», о котором правоохранительные органы знали, увы, слишком мало. Его дикарский нюх на опасность позволял ему избегать все хитроумнейшие ловушки, устраиваемые для него полицией. С тех самых пор, как он пять лет назад всплыл в Нью-Йорке, ему принадлежала роль ключевого игрока в серьезнейших сделках по наркотикам.

Продолжая на ходу потягивать свое виски и не обращая внимания на наркодельцов, Сивер прошел вдоль столиков, минуя танцующих, в другой конец балкона и, остановившись у парапета, окинул взглядом толпу вдохновенно танцующих на первом этаже. Вскоре его ноги непроизвольно начали отбивать тот же самый ритм, а плечи заходили ходуном. Краем глаза он углядел двоих восточного типа мужчин, повстречавшихся ему внизу, которые сейчас направлялись к Моралесу.

Вдруг музыка замерла, и сразу же погасили разноцветные огни. Толпа внизу устремилась к сцене, скандируя: «Алехандро! Алехандро! Алехандро!» В зале пригасили и другие огни, а толпа все неистовствовала, продолжая выкрикивать: «Алехандро!» В клубе воцарилась атмосфера нетерпеливого ожидания. Единственный луч прожектора выхватил из мрака мужчину, стоявшего на сцене склонив голову и опустив руки по швам, причем в правой он держал розу на длинном стебле.

Все присутствующие в клубе женщины вздохнули разом, тогда как человек на сцене оставался неподвижен, завораживая аудиторию и доводя ее нетерпение до апогея. На нем были линялые джинсы, черная рубашка с расстегнутыми тремя верхними пуговицами и дорогие итальянские туфли на босу ногу. У него были типично индейские волнистые черные волосы, бронзовая кожа, пронзительный взор черных глаз и широкие скулы, тогда как прямой нос и овальный подбородок свидетельствовали о том, что в роду у него были и гринго. Такая комбинация генов придавала его внешности экзотическую изысканность, благодаря чему он оказывал магическое воздействие на окружающих. Алехандро был последним и самым неотразимым кумиром завсегдатаев клуба. Он сдержанно улыбнулся, обнажив ослепительно белые зубы. Женщины в толпе восхищенно заверещали, когда он поднял голову, поднес розу к губам и принялся целовать ее лепесток за лепестком. Взяв затем розу за самый конец стебля, он поцеловал ее в последний раз и кинул во тьму, где женщины принялись судорожно разыскивать ее. Счастливица, завладевшая розой, прижала цветок к своей весьма соблазнительной груди и выкрикнула:

– Мы любим тебя, Алехандро! Мы тебя любим!

Чи-Чи Моралес взглянул со своего насеста вниз, на Алехандро, и на его губах мелькнуло некое подобие улыбки. Затем, отвернувшись от сцены, он занялся своими восточными гостями.

Алехандро поднял руку над головой – и сразу резко опустил ее, когда оркестр у него за спиной взорвался мелодией «Куидадо амор». Его тело пришло в движение и стало стремительно вращаться, выхватываемое из мрака лучом одного-единственного прожектора, словно бы лаская окружающую его тьму. У него был приятный баритон, но вовсе не своему музыкальному дару обязан был Алехандро нынешним положением звезды здешнего заведения. Его успех объяснялся умением завладеть аудиторией, заставить каждую из присутствующих здесь женщин поверить, что он поет именно для нее, способностью своими телодвижениями и взглядом пробудить в женщинах тайные желания, но не в последнюю очередь, и тем, что они с Чи-Чи Моралесом были истинными компанерос.

Пятьдесят минут он пел перед зачарованной аудиторией и завершил выступление шлягером «Квиреме мачо» – «Люби меня сильнее», – песней, слова которой он был бы не прочь повторить одной из дам, оставшись с нею наедине. Спрыгнув с подмостков, он сорвал с гвоздика полотенце, отер пот с лица и шеи, улыбаясь в ответ на топот ног и возгласы «Бис! Бис!», несущиеся со всех сторон. Он переглянулся с аккомпаниатором и тот торжествующе поднял большой палец.

Зажгли свет, и Алехандро вновь вышел на сцену, раскланиваясь перед рукоплещущей публикой. Он прошелся по сцене, посылая публике – в зале и на балконе – воздушные поцелуи и аплодируя ей в ответ. Он спел еще две песни на бис и побежал в грим-уборную – в крохотный закуток в глубине сцены, отделенный от остального мира пластиковыми занавесками. В грим-уборной он сорвал с себя взмокшую от пота рубашку, растерся полотенцем, надел чистую сорочку и выскользнул на улицу через запасный выход, тогда как толпа в зале все еще продолжала неистовствовать, скандируя: «Алехандро!»

Выйдя в душную ночь, он прошел по маленькой автостоянке за клубом в сторону трех мужиков, весьма смахивающих на телохранителей, которые стерегли здесь машины наиболее почетных гостей. Другим, впрочем, парковаться на этой стоянке было воспрещено. Один из высокорослых охранников махнул ему рукой и открыл перед ним стальные ворота, выходящие на улицу.

Алехандро сел в черный «порше» с турбодвигателем, включил мотор и выехал на оживленную улицу.

Алехандро запарковал машину на Второй авеню, нажал на потайную кнопку, обесточивающую все электросхемы в машине, и пошел по Пятьдесят пятой к пятиуровневой пешеходной дорожке на северной стороне улицы. Здание, в которое он вошел, находилось в центре квартала и фасадом выходило на стеклянную башню, вокруг которой происходила дорожная развязка, и на величественный фонтан, струи которого, описав дугу по воздуху, ударяли в украшенную разноцветными камнями чашу.

Он отпер парадную своим ключом и поднялся по лестнице на третий этаж, где обошел всю площадку и приблизился к входу в центральные апартаменты. Табличка на двери гласила, что здесь проживает Дж. Мак-Мэхон.

Вновь воспользовавшись своим ключом, он проник в квартиру. Войдя в гостиную, Алехандро сказал человеку, стоявшему здесь повернувшись к окну:

– Должно быть, дело очень важное, раз ты решил выйти на связь таким способом.

Сивер подошел к комнатному бару и плеснул себе еще немного «Джонни Блэка». Поглядев на Алехандро, он спросил:

– Как поживает твоя матушка?

– Она открыла ресторан на Ла-Плайя-Ропа, неподалеку от Марты.

Лицо Сивера озарилось душевными воспоминаниями.

– Вот и хорошо, – сказал он, подходя и подсаживаясь к Алехандро. – Как бы ты отнесся к тому, что мы позволим тебе всплыть на поверхность?

Алехандро в изумлении поглядел на него. Он почувствовал, что вопрос с подковыркой и наверняка чреват каким-нибудь внутренним конфликтом. Встав, он подошел к бару, взял высокий стакан, принялся бросать туда кубики льда. Налив себе виски, он наконец заговорил:

– Что должен означать твой вопрос? Тебе ведь известно, что я собираюсь пройти весь путь до конца. – Он нахмурился. – Или ты в состоянии вообразить меня обыкновенным полицейским, совершающим обход или делающим еще что-нибудь в том же роде?

– Когда много лет назад мы изобретали для тебя «легенду», нам показалось, что певец в ночном баре – это то, что надо. У нас и в мыслях не было, что ты когда-нибудь станешь звездой. У тебя есть талант, у тебя появился превосходный шанс пробиться. На самый верх. Зажить хорошо, обзавестись семьей.

– Энди, что ты мне голову морочишь? Я никуда не рвусь, и тебе прекрасно это известно. И забудь о том, что из меня может выйти что-нибудь путное. Я пел в занюханных дырах, пока Чи-Чи не увидел меня и не начал проявлять ко мне интерес. Мы оба индейцы, мы из одних мест родом. Он мой друг. Он доверяет мне.

– А ты делаешь все возможное для того, чтобы сдать его нам, не забыл?

В голосе Сивера послышался легкий сарказм.

Отпив виски, Алехандро мрачно произнес:

– По-моему, ты об этом забыл. Да, я делаю все возможное.

Грустно взглянув на него, Сивер произнес:

– Как ты переменился, Ал. Ты весь напружинился, как для удара. Послушай, мужик, это же я. А ну, полегче.

– Мне еще один выход предстоит, а позже Чи-Чи устраивает банкет, так что если у тебя есть что сказать, то выкладывай.

– Мы обнаружили новый синдикат. Новую сеть наркобизнеса. И хотим, чтобы ты в нее внедрился.

– А как же быть с Чи-Чи? Оставить его в покое? Он ведь изрядная шишка. Через него я могу выйти на кого-нибудь из главных колумбийских баронов.

– На совести у этого синдиката смерть троих внедренных в него агентов.

– Ну так пусть отдел по борьбе с наркотиками пошлет четвертого.

– Не исключено, что весь отдел коррумпирован.

– Энди, тебе превосходно известно, что Мексика – главный производственный и перевалочный пункт для колумбийских картелей, а Чи-Чи контролирует значительную часть страны. Он делится со мною важной информацией, потому что мы оба – индейцы племени тараскан и он считает нас братьями по крови. Пару месяцев назад я подвел к нему одного парня из Бюро, который выдает себя за банкира с Британских Виргинских островов. И теперь Чи-Чи с превеликой радостью отмывает часть своих денег в Роудтаунском банке, принадлежащем Бюро. – Подняв бокал за здоровье Сивера, он добавил: – Они отдают нам свои деньги, а ты хочешь, чтобы я все это бросил. Образумься, Энди. Пусть этим займется кто-нибудь из Ведомства генерального прокурора.

Сивер невесело рассмеялся:

– Отдел Ведомства, занимающийся борьбой с наркотиками, больше не практикует внедрение агентов в преступную среду. Вашингтонские умники полагают, что это чересчур опасно. Поэтому там теперь перепоручают дело информаторам, работающим на договорной основе. Извини, но я скажу тебе честно: они называют таких людей субагентами, агентами второго сорта. Болтаются в собственном дерьме и указывают достойным людям, как им следует поступать.

– Ну а что насчет крупных операций, о которых мне доводилось читывать?

– Пропускают наркотики в Штаты, прослеживают до места назначения и хватают дурачков, которые являются за товаром. Крупными операциями это выглядит только в платежной ведомости.

– Действительно забавно. Но ведь Ведомство генерального прокурора и ЦРУ выслеживали генерала Норьегу годами. А этот Меченый и несет главную ответственность за ввоз наркотиков в Штаты.

– Чисто статистические ухищрения. Для того чтобы ведомству не срезали бюджет.

Сивер мрачно потупился.

– Ну а почему этот синдикат имеет такое большое значение?

Энди Сивер полез в карман спортивного плаща, достал оттуда маркированный конверт и положил его рядом с собой на диван.

Алехандро взял конверт, пристально вгляделся в эмблему «Золотой Клеопатры» с тремя тонкими золотыми полосами на заднем плане и тоже опустился на диван. Его лицо моментально стало строже, потому что в мозгу у него сразу же вспыхнули невыносимые воспоминания. Рука сжалась в кулак, смяв конверт, раздавив его и высыпав Алехандро на ногу порцию героина на десять долларов.

С повлажневшими от пота волосами Алехандро еще раз поклонился публике, послал ей еще один воздушный поцелуй и сошел со сцены под несмолкающие возгласы «Еще! Еще!».

Сразу же устремившись в грим-уборную, он стянул с плеч рубашку, бросил ее в дорожную сумку и подошел к замшелому рукомойнику, вмонтированному в заднюю стену сцены. Достав полотенце, он пустил воду, подождал, пока не схлынет ржавчина, взял губку, намылил ее и протер лицо и торс. С тех пор как он нынешней ночью покинул явочную квартиру, его мысль блуждала по одному и тому же усталому кругу. На этот раз Клеопатре не суждено будет уйти от него. Повернувшись, он резко бросил влажное полотенце в кучу грязного белья. Надел свежую спортивную рубашку, нанес на лицо немного крема, причесался и вышел из-за кулис. Алехандро без труда, оставаясь никем не замеченным, проскользнул по кромешно черному танцевальному залу и поднялся по каменной лестнице на балкон. Блуждающие лучи на мгновение выхватывали из мрака то охваченные неистовством пляски, то равнодушные лица.

Чи-Чи со своей шумной свитой прочно оккупировали часть балкона, отгородившись столиками от остальной публики, а заодно и высвободив место для танцев. Один из парней Чи-Чи сейчас лихо отплясывал самбу с разгорячившейся подружкой. Чи-Чи сидел в одиночестве, безучастно взирая на происходящее. От его змеиного взгляда и впрямь ничто не могло ускользнуть, да и телохранители были рядом.

Поднявшись на балкон, на «территорию» Чи-Чи, Алехандро был встречен рукоплесканиями. Его обступили со всех сторон, спеша пожать руку или похлопать по плечу. Это мужчины, тогда как женщины норовили прильнуть к нему в полушутливом объятии, причем кое-то из них успевал прошептать ему что-то на ухо.

Чи-Чи приветливо улыбнулся «своему» певцу и, щелкнув пальцами, приказал окружающим расступиться и освободить место для Алехандро. Наркодельцы повскакивали с мест, пропуская его к шефу. Усевшись рядом с Чи-Чи, Алехандро достал из ведерка со льдом бутылку шампанского и, налив себе бокал, повернулся к Чи-Чи:

– Твое здоровье!

Чи-Чи перешел на диалект индейцев племени тараскан, представляющий собой смесь примитивного испанского с местным говором.

– Ты был сегодня просто великолепен, – сказал он.

– Благодарю тебя, друг, – в тон ему ответил Алехандро и, потягивая вино, вдруг спросил: – Почему ты посещаешь такие места? Ты ведь их ненавидишь.

– Чтобы убедиться в том, что никто меня не дурачит.

– Но ведь ты не в состоянии приглядывать за ними все двадцать четыре часа в сутки.

На губах у Чи-Чи на мгновение вспыхнула полуулыбка, а затем он вновь поджал их.

– Тех, кто пытается меня дурачить, я наказываю без промедления и жестоко.

Алехандро изобразил брезгливую гримасу:

– Да. Мне рассказывали.

– Надо бы когда-нибудь познакомить тебя с моими любимыми методами.

– Нет уж, благодарю.

Чи-Чи полез куда-то под стол, достал конверт и положил его на колени Алехандро.

– В знак признательности за банкира.

Рука Алехандро незаметно скользнула под стол, взяла конверт и спрятала его за пояс.

– Тебе следовало бы вступить в наше дело. Заработаешь кучу денег.

Потягивая шампанское, Алехандро ответил:

– Когда я был маленьким и продавал туристам прохладительные напитки на Ла-Плайя-Ропа, я мечтал о том, что когда-нибудь стану знаменитым певцом, и моей матери и сестре не придется больше бродить по пляжам Зихуатанеджо под палящим солнцем, отыскивая полудрагоценные камни и строя из себя глухих индианок, когда вшивые гринго начинали приставать к ним на своем вшивом испанском. Мне хотелось купить им дома в Сан-Анжеле или в Койоакане. И я по-прежнему мечтаю об этом.

– А я уже в пятнадцать начал добывать девок туристам в Икстапе. – Чи-Чи пригубил бокал. – Ты знаешь легенду о том, как появилось название Лас-Гатас? В честь кого это место было так названо?

Алехандро улыбнулся:

– В честь акул, которые водились в тамошних водах. Ходили слухи, что эти акулы не прочь выпить и шаловливы, как кошки. И наш царь Кальтзонтцин, владыка бесчисленных племен, распорядился обнести место для купания каменной оградой, чтобы ему с дочерьми можно было наслаждаться хрустально-чистыми водами, не опасаясь акул. Эта ограда и по сей день там, а акулы куда-то подевались.

– У тебя прекрасная память, мой друг.

– Мать часто рассказывала нам изумительные истории о том, как величествен был наш народ, пока не появился Кортес и, главное, пока Мексиканское министерство туризма не вспомнило о наших пляжах.

– А твой отец?.. Ты редко заговариваешь о нем, – задумчиво произнес Чи-Чи, наблюдая за пузырьками в шампанском.

– Как тебе известно, он был гринго. Его убили агенты федеральной полиции Мексики.

– Ах да, эти негодяи. А тебе удалось узнать, почему они его убили?

– Нет. Он был отставным военным из США. Не представлял никакой опасности для независимого государства Мексика. – Алехандро достал из ведерка со льдом еще одну бутылку и налил Чи-Чи и себе. Поставив бутылку в ведерко, он придвинулся к собеседнику поближе и прошептал: – Когда я стану настоящей звездой, я куплю себе самолет, чтобы летать с концерта на концерт, а заодно доставлять твой кокаин – в разные уголки мира, а деньги – обратно. Ни один сыщик-гринго никогда не заподозрит знаменитого певца в том, что он является курьером индейского наркодельца, который до сих пор говорит по-английски с акцентом.

Чи-Чи оглушительно расхохотался.

– Превосходная идея, мой друг. С единственной поправкой: кокаин уже не приносит таких доходов, как когда-то. Издержки съедают чуть ли не всю прибыль. – Он придвинулся поближе к собеседнику. – Героин, вот на чем сегодня делают деньги. Мне кажется, у этого наркотика большое будущее.

– Если героин, тогда надо иметь дело с итальяшками.

Чи-Чи ответил своей убийственной ухмылкой:

– Сейчас это уже не итальянцы, а китайцы. Они вытеснили итальянцев. Те оказались слишком большими умниками – вот и остались в дураках. Решили, ублюдки, что можно подмешивать в героин всякую дрянь. Не сообразили, что именно высокое качество привлекает клиентов. Настоящих клиентов. Тех, кто приносит главный доход.

Поглядев на танцующих, Алехандро осведомился:

– А почему это так выросли издержки при торговле кокаином?

– Да много почему. Например, две недели назад отряд «Дельта» нанес удар по нашей плантации в Боливии, на которой производилось пятнадцать тонн в неделю, схватил многих наших людей и передал их местным властям. Нам пришлось выкупить их всех у тамошней полиции и обзавестись другой плантацией. А это очень накладно. Падает процент прибыли на вложенный капитал.

Алехандро помедлил, автоматически сдирая влажную этикетку с бутылки шампанского.

– На твоем месте я попробовал бы договориться с Вашингтоном.

Чи-Чи уставился на чрезвычайно соблазнительный и туго обтянутый зад одной из танцующих девиц, который «жил», казалось, отдельной от свой хозяйки жизнью.

– Медельинский картель и Кальф контролируют мировое производство кокаина, а ты ведь у них один из самых главных сбытчиков.

Взгляд Чи-Чи застыл и посуровел; он потягивал шампанское, ничего не отвечая.

– Я хочу сказать, а что, если попросить у Вашингтона субсидию, вроде той, которую они выплачивают здешним фермерам, чтобы они не выращивали чего не надо. Скажем, по миллиарду в год или около того обоим картелям. А те в свою очередь пообещают прекратить производство кокаина. Таким образом, проблема с кокаином отпадет сама собой, а Дядя Сэм сэкономит кучу долларов на прекращении борьбы с наркобизнесом и сможет потратить эти деньги на уплату государственного долга. А картели обретут то, чего они желают больше всего на свете, – респектабельность, а бароны – долгую спокойную жизнь без ежедневного риска быть похищенными и увезенными в США.

Чи-Чи поиграл со своим стаканом.

– Медельин и Кальф ненавидят друг друга. Они никогда не усядутся за один стол.

Содрав с бутылки остатки этикетки, Алехандро сказал:

– Вот почему им и понадобится какая-нибудь крупная фигура в качестве посредника, кто-нибудь, кто сумеет провернуть эту сделку, и он получит за нее такие комиссионные, что сможет прожить остаток дней как наш царь Кальтзонтцин, плавая там, где нет акул.

– Мне стало бы недоставать опасностей, связанных с этим ремеслом. Послушай, дружище, все это иллюзии, все это прекрасные, но несбыточные мечты.

Алехандро подлил им еще шампанского, опустил бутылку в ведерко и, подняв глаза, увидел, что к их столику приближается ослепительно красивая молодая женщина. Он поневоле восхитился тому, с какой грациозностью ее стройное тело без видимых усилий рассекает ряды танцующих. На ней было простое белое платье (лифчика она не носила), и единственным украшением служила пара сережек с каплями черного опала в золотой оправе. Она заметила, что Алехандро глядит на нее, и в ее глазах, в двух больших изумрудных озерах, вспыхнул ответный огонь.

– Одна из твоих поклонниц, – прошептал Чи-Чи.

Женщина подошла почти вплотную к Алехандро и посмотрела ему прямо в глаза. Затем запустила руку себе под подол и медленно стянула трусики. Перешагнула через них, подняла их с пола и положила на стол перед певцом.

Алехандро взял их и прикоснулся к ним губами, не сводя при этом глаз с женщины.

Ее губы были полураскрыты, груди заметно вздымались при каждом вдохе.

Он поцеловал трусики и сунул их под ремень – как раз туда, где находился конверт, полученный от Чи-Чи. Повернувшись, она пошла прочь и смешалась с толпой. Но в последний момент перед тем, как затеряться в ней, она обернулась и увидела, что Алехандро поднимается из-за столика.

Из ее спальни в квартире на Пятой авеню открывался вид на Центральный парк.

Они стояли у постели, глядели друг на друга и целовались, целовались с каждым разом все дольше, пуская в дело язык. Он расстегнул «молнию» у нее на платье. Она стряхнула с плеч платье, и оно упало к ногам. Она прерывисто дышала, щеки у нее раскраснелись, соски стали твердыми. Он торопливо разделся, стянув с себя черные джинсы в обтяжку. Обнявшись, они рухнули на постель, принялись целоваться, ласкаться, предаваясь упоительной игре. Он хотел ее, потому что она хотела его, нуждалась в нем, требовала его. В такие минуты он чувствовал себя совершенно раскованно, целиком и полностью устремившись навстречу высшему мигу разделенного двоими наслаждения, но не спеша, контролируя себя, прислушиваясь к ее ритму, к ее страсти – и к своей собственной страсти.

Она отпрянула от него, скользнула вниз, принялась целовать и лизать, взяла в рот пальцы его ног и начала их сосать. Он застонал, покоренный эротическим наслаждением, которое она дарила. Ее язык нежно скользил по подушечкам пальцев ног, и он обожал ее. Медленно поднимаясь вверх по его телу и осыпая всего его поцелуями, она раздвинула ноги и опустилась ему на лицо, потребовав, чтобы теперь он начал целовать ее. И он послушно исполнил ее волю, наслаждаясь удовольствием, которое он ей доставлял.

Она в изнеможении повалилась на него, заслонив своими длинными каштановыми волосами ему лицо. Прильнула губами к его уху, лизнула его и кротко шепнула: «Трахни меня, Алехандро!» Он перевернул ее на живот. Она встала на колени и прогнулась, и он оседлал ее, с первого толчка попав глубоко внутрь. Раскинув руки, она уперлась в изголовье кровати.

Кончив, они лежали в объятиях друг друга, ощущая разлившееся по всему телу блаженство, восстанавливая дыхание. Внезапно она вздохнула.

Перегнувшись, он нежно поцеловал ее.

– Кстати, меня зовут Энн.

Они оба рассмеялись.

– Очень приятно, Энн.

Она перекатилась на локти и поглядела ему прямо в глаза.

– Надеюсь, тебе понятно, что я никогда раньше себя так не вела. Правда, мне часто хотелось, но решимости все время недоставало. Но когда я увидела тебя сегодня на сцене, то поняла, что хочу тебя. И что мне необходимо тебя заполучить.

– Да и мне всегда хотелось поступить как-нибудь в этом духе. Но никогда не хватало смелости.

– А о чем же ты мечтал?

Она поцеловала его в лоб.

– О том, что увижу на улице красивую женщину, пойду за ней, запущу руку ей под платье, а она обернется, посмотрит на меня и скажет: «Большое спасибо».

Она рассмеялась:

– Да, едва ли ты решился бы на такое.

Ее рука принялась блуждать по его телу, и они занялись любовью еще раз. После чего застыли друг у друга в объятиях, уже познавшие близость и все же такие далекие.

– Когда я была маленькой, мне хотелось стать балериной. И я часто мечтала о том, что меня увидит сказочный принц, и влюбится в меня, и унесет на руках к себе в замок, и после этого мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.

– Ну и удалось тебе встретить сказочного принца?

– К великому сожалению, он оказался говнюком.

– Извини.

– Я встретила его в колледже. Он был профессором. Вел курс английской поэзии XVII века. И когда я впервые увидела его…

Прислушиваясь к ее открытому, беспощадному повествованию о самой себе, он испытывал внутреннее напряжение, потому что знал, что не смог бы ответить ей откровенностью на откровенность. Ни слова правды о самом себе не имел он права ей поведать. Он жил без друзей, без любимой – и для того, чтобы выжить в этом мире, ему уже давно пришлось отказаться от каких бы то ни было чувств. Сейчас эмоции были погребены в его душе так глубоко, что их можно было считать больше не существующими. Каждый раз, когда он занимался любовью с женщиной, в мозгу у него, как сигнал бедствия, вспыхивали давнишние слова Сивера: «Будь осторожен с женщинами. Откровенность с ними грозит гибелью». В Бюро была разработана «легенда» Алехандро Монэхена, в которой не было ни слова правды: идиллическое детство, нежно любящие родители, детская любовь, школа, подлинная любовь, разрыв вслед за нею, желание стать певцом и борьба за достижение этой цели. Ему столько раз приходилось повторять свою «легенду», что он чуть было сам не поверил в нее. Сжимая сейчас Энн в объятиях и рассказывая ей в очередной раз «легенду», он мысленно молился о том, чтобы когда-нибудь ему удалось зарыться в самого себя и разобраться в своих собственных чувствах, а потом поведать какой-нибудь женщине о том, каким отчаянно одиноким и вечно настороженным ощущает он себя в царстве лжи.

Они лежали обнявшись, лежали, упиваясь отпущенными им мгновениями, лежали, прислушиваясь к негромким ночным звукам за окном. Затем совершенно неожиданно он объявил ей, что должен ехать домой, чтобы выгулять собаку. Он оделся, записал номер ее телефона, сказал, что позвонит ей, и откланялся. Приехав домой, он забрался в свою холостяцкую постель. Собаки у него не было. Строго говоря, у него не было ничего из того, что принято соотносить с нормальной жизнью.

Баржа с алым парусом на носу медленно двигалась на фоне вечернего неба вниз по течению Нила. Звучавшая на палубе музыка разносилась далеко окрест. На берегу собралось огромное множество людей, жаждавших лицезреть свою царицу. Между тем полуобнаженные рабы подносили царице Клеопатре и Чи-Чи Моралесу яства на золотых блюдах.

Алехандро в тунике и сандалиях двинулся к пирующим, неся высоко над головой блюдо с заморскими фруктами, на дне которого был спрятан кинжал, смазанный ядом кобры.

У входа в павильон, в котором происходило пиршество, главный евнух тщательно проверял каждое блюдо, дабы убедиться, что специальные дегустаторы отведали его, прежде чем оно будет подано царице. Так же он поступал и с напитками. Подойдя ближе, Алехандро увидел женщину по имени Энн: стоя у входа в павильон, она беседовала с другими женщинами, лица которых ему тоже были знакомы. Все они глядели на него и о чем-то шептались…