Текст книги "Рожденная для славы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
Кэт разбудила меня, ибо уже была поздняя ночь.
– Ах, Кэт! – воскликнула я. – Что же теперь будет? Слава Богу, час поздний и у меня есть время до утра, чтобы подготовиться к встрече.
Но тут раздался стук в дверь, и лакей доложил, что меня желают видеть высокородные кавалеры и господа врачи.
– Уже слишком поздно, – ответила я. – Я приму их утром.
Но посланцы уже стояли за дверью, требуя именем королевы, чтобы их впустили.
Я откинулась на подушку, сама не своя от ярости.
– Что за спешка! – воскликнула я. – Неужели нельзя подождать до утра?
В ответ я услышала извинения и сожаления по поводу моей болезни.
– Я не желаю беседовать с вами среди ночи, – заявила я.
Меня немного успокоило, что возглавляет депутацию мой родственник, лорд Уильям Ховард. Наверняка он сжалится над той, в чьих жилах течет его кровь.
Ко мне приблизился доктор Уэнди, взял за запястье, внимательно посмотрел в глаза. Я знала, что он – весьма искусный лекарь и без труда может определить, что истинная причина моего недуга – страх. В то же время я помнила, что этот господин в свое время сжалился над моей мачехой Катариной Парр и подсказал ей, как вести себя, чтобы спасти свою жизнь.
После этого краткого осмотра посланцы удалились, сказав, что утром врачи изучат мое состояние более обстоятельно.
Я провела ужасную ночь. Мне было не до сна. Кэт легла рядом со мной, мы крепко обнялись, и я все время думала, что это – последняя ночь перед разлукой.
Утром моя судьба решилась.
Доктора сказали, что я сильно ослабела и потому путешествовать верхом не могу, но меня вполне можно отправить в Лондон в карете, тем более что ее величество прислала за мной свой собственный экипаж.
Я поняла, что спасения нет.
Перед отъездом мне доложили, что леди Джейн и ее муж Гилфорд Дадли приговорены к смерти. Этого следовало ожидать после недавних событий. Должно быть, Гардинер и Рено убедили королеву, что теперь проявлять милосердие к претендентам на престол опасно.
Мне на помощь пришла сама природа, и я разболелась не на шутку. Ничто не подтачивает здоровье так быстро, как тревога. В дороге я несколько раз теряла сознание, но, когда кортеж приблизился к Лондону, попыталась взять себя в руки. Мне хотелось, чтобы лондонцы еще раз посмотрели на меня. Откинув шторы, я выпрямилась и сидела на виду у горожан бледная, но гордая.
В тот день толпа безмолвствовала. Да и как могли приветствовать меня горожане, зная, что надо мной нависла тень подозрения в измене? В то же время я не услышала ни одного оскорбительного выкрика, а на многих лицах видела сочувствие и жалость.
Однако симпатии простого народа это одно, а как доказать сестре, что я не замешана в мятеже Уайета…
В тот же день Джейн Грей сложила голову на плахе. Бедняжка, она хотела от жизни лишь мира, любви, искала утешения в книгах, но ее невинная кровь пролилась под топором палача. Кто следующий? Ведь я представляла для королевы еще большую опасность, чем Джейн. Да и вины на мне было больше – ведь в отличие от кроткой Джейн я и в самом деле мечтала о короне.
Мы прибыли в Уайтхолл в шестом часу вечера. Я испытала некоторое облегчение, увидев, что меня не собираются поместить в Тауэр. Может быть, удастся встретиться с Мэри? Я не сомневалась, что при личной беседе мне удалось бы убедить ее в своей невиновности. Мэри вряд ли захочет моей крови, ведь она долгое время не отправляла на эшафот даже Джейн Грей, а я все же родная сестра.
Страх был столь велик, что мне уже не приходилось изображать болезнь. По сути дела, я стала пленницей. Из моей свиты оставили только шестерых фрейлин, двух дворян и четверых слуг, всех остальных отослали обратно в Эшридж. У дверей моих покоев выставили стражу, никому из моих людей не позволялось выходить наружу.
У меня было только одно утешение – я жила под одной крышей с королевой. Если бы только мне удалось с ней встретиться!
Я просила стражников, чтобы они передавали королеве мои письма, но всякий раз мне отвечали, что ее величество не желает меня видеть.
Вскоре начались допросы. Вели их Гардинер, лорд Арундел и лорд Пэйджет. Я очень быстро поняла, что у этих господ одна-единственная задача – погубить меня. Они хотели во что бы то ни стало получить от меня признание в государственной измене. Я держалась твердо, говорила, что не участвовала в мятеже и даже не знала о его подготовке.
– Признаете ли вы, что к вам в Эшридж приезжал лорд Рассел и, по поручению сэра Томаса Уайета, просил вас уехать как можно дальше от Лондона?
– Это правда, но я никуда не уехала, поскольку не знала за собой вины.
– Но вы постоянно поддерживали сношения с сэром Томасом Уайетом.
– Ничего подобного!
– Он обвинил вас и Эдуарда Куртенэ в соучастии. Вы должны были выйти замуж за Куртенэ и захватить корону.
– Это ложь. Как можно верить показаниям, которые даются под пыткой?
– И тем не менее сэр Томас Уайет напрямую обвиняет и вас, и Куртенэ, который в настоящее время сидит в Тауэре.
Мне стало дурно. Как доказать свою невиновность, если против меня лжесвидетельствуют?
– Кроме того, перехвачены письма, которые отправляли друг другу Уайет и посол французский.
– И что же в них?
– Речь идет о заговоре. Вас хотели выдать замуж за Куртенэ и возвести на престол.
– С какой стати французский посол стал бы затевать подобное?
– Известно, что французы противятся браку ее величества с испанским наследником.
– Но с какой стати им поддерживать меня? У них есть своя претендентка на престол – Мария Стюарт.
– Однако письма перехвачены.
– Это подделка!
Невиновность – могучий адвокат, и я бесстрашно отвечала на обвинения. Хуже всего было то, что Уайет давал показания против меня.
В конце концов допросы закончились, и меня оставили в покое.
Потянулись тоскливые дни. Мэри по-прежнему отказывалась меня видеть. Я ждала, ждала, страх делался все сильнее.
Вести извне до меня почти не доходили. Я знала лишь, что Уайет и Куртенэ содержатся в Тауэре, ожидая казни.
Я сидела у окна, смотрела на белые мундиры гвардейцев, стоявших цепочкой вокруг дворца. Они должны были предотвратить любую попытку освободить меня. У дверей тоже стояла стража.
А потом случилось то, чего я больше всего боялась. Ко мне явился граф Суссекс в сопровождении еще одного члена Государственного Совета, они сказали, что приказано перевести меня в другое место.
– Куда? – испуганно спросила я и услышала в ответ:
– Отныне вы будете жить в Тауэре, ваше высочество.
– Нет! – вскричала я, закрыв лицо руками.
Суссекс мягко сказал:
– Таков приказ королевы, миледи. Вас отвезут в крепость на барке.
– Я – верная подданная королевы и никуда не поеду. Мне не место в Тауэре.
– Миледи, я получил приказ и должен его выполнить.
Граф смотрел на меня с участием, и я поняла, что в отличие от Гардинера он не желает мне зла.
– Я хочу видеть королеву, – сказала я.
– Ее величество не желает встречаться с вами, миледи.
– Тогда прошу вас отнести ей мое письмо.
Суссекс заколебался. Он знал, что королева не желает выслушивать моих оправданий, но, будучи человеком незлым, не устоял перед моими мольбами – в конце концов, я была юна и, должно быть, хороша собой.
В тот миг мне пришла в голову и еще одна мысль: я пока еще оставалась принцессой, а в жизни может всякое случиться. Возможно, Суссекс не забывал о том, что перед ним будущая престолонаследница.
Так или иначе, он смягчился и пообещал, что доставит королеве мое письмо.
Я тут же села и стала писать, напоминая Мэри о нашей последней встрече, о ее обещании лично встретиться со мной и выслушать, если против меня будут выдвинуты какие-либо обвинения. Судя по всему, меня осудили заочно, писала я, ибо в Тауэр отправляют лишь государственных изменников. Виной всему недоброжелатели и злые советчики, настроившие королеву против родной сестры. Я не заслужила такой судьбы и молю Господа, чтобы меня не постигла позорная смерть. Я просила Мэри дать мне ответ до того, как меня отправят в Тауэр, а если я прошу слишком многого, то пусть хотя бы встретится со мной перед вынесением приговора.
Была суббота, канун Вербного воскресенья. Меня решили отправить в Тауэр столь поспешно, не дожидаясь утра, чтобы не возбуждать простонародье. Пусть лондонцы узнают обо всем, когда я уже буду в заточении.
Однако, позволив мне написать письмо, Суссекс совершил ошибку – начался отлив, и теперь добраться на барке до Тауэра было невозможно. Стало ясно, что с этим придется подождать до рассвета. Мое настроение улучшилось, но лишь самую малость. Единственным утешением была мысль, что королева и ее советники, помня о привязанности ко мне простого народа, в конце концов решили перевезти меня в Тауэр во время заутрени, когда улицы и набережные пустынны. Что ж, по крайней мере, я выторговала у судьбы несколько дополнительных часов свободы.
Утром Вербного воскресенья в девять часов меня вывели на лестницу. Я прошла садом к реке, каждую минуту надеясь, что кто-нибудь придет мне на помощь.
Оглянувшись назад, увидела, что у стен дворца стоят люди, но ни один из них не осмеливается приблизиться ко мне. – Куда смотрит дворянство, – горько сказала я. – Меня, принцессу, отправляют в темницу. Может быть, Господу известно, в чем я виновата, ибо сама я никакой вины за собой не знаю.
Барка быстро скользила по реке. Сопровождавшие меня люди были угрюмы и немногословны. Очевидно, мои слова запали им в душу. Наследницу престола тайно, как какую-нибудь воровку, отправляли в тюрьму.
Вода была недостаточно высока, и кормчий боялся, что судно не сможет пройти под мостом. Я встрепенулась. Может быть, кормчий и его люди хотят прийти мне на помощь?
Однако слуги королевы потребовали, чтобы мы двигались вперед. Ее величество и так была крайне недовольна тем, что меня не отправили в Тауэр минувшей ночью. Если последует еще одна отсрочка, гнев ее величества обрушится на головы виновных. Королева может заподозрить, что ее люди действуют заодно с опальной сестрой. Крыша рубки царапнула по своду моста, и на миг мне показалось, что все мы сейчас утонем. Честно говоря, такой исход не слишком бы меня опечалил, но барка выровнялась, и мост остался позади.
Новый удар ждал, когда барка остановилась у причала, расположенного возле Ворот изменников.
– Нет! – воскликнула я. – Ведь я не изменница.
– Таков приказ, ваша милость, – ответили мне.
Мартовский день был холодным и ненастным. Пошел дождь. Вот каким невеселым выдалось Вербное воскресенье в тот год. В Иерусалиме толпы приветствовали Спасителя, а всего через неделю те же самые люди стали кричать: «Распни его, распни!»
– Миледи, вы должны сойти на берег здесь, – приказали мне.
Однако нижние ступени причала были скрыты под водой.
– Неужели я должна ступать прямо в воду? – спросила я.
– Да, миледи, должны.
И я шагнула в воду, намочив ноги.
Мне навстречу спустился комендант Тауэра, кто-то из его людей хотел набросить мне на плечи плащ, но я отказалась. Громко, чтобы все слышали, я сказала:
– Никогда еще по этим ступеням не поднималась пленница, до такой степени невиновная в каких бы то ни было прегрешениях.
Несколько тюремщиков и стражников опустились на колени и выкрикнули:
– Да хранит Господь вашу милость!
Эта сцена укрепила мое сердце. Даже в положении жалкой пленницы я не утратила любви простых людей. Некоторые из них всхлипывали, и я догадалась, что они уверены: живой мне из этих стен не выйти.
Прямо передо мной возвышались Ворота изменников. Я не могла себя заставить пройти под их сводами и присела на холодный камень.
Комендант подошел ко мне и мягко сказал:
– Сударыня, вам не подобает сидеть на камне.
– Лучше уж здесь, чем по ту сторону стен, – ответила я.
Один из моих лакеев разрыдался, и это придало мне сил.
– Пойдемте, – сказала я своим слугам. – Вы знаете, что я ни в чем не виновата, а значит, и плакать нечего.
Я поднялась и позволила провести себя в комнату, специально для меня приготовленную. Она находилась на первом этаже Колокольной башни, просторное помещение с тремя окнами и высоким сводчатым потолком.
Я вошла, дверь за мной заперли на засов. Бесконечно усталая, я опустилась в кресло.
Итак, меня постигла участь, которой я страшилась более всего – я стала пленницей лондонского Тауэра.
* * *
Эти мрачные стены снова вызвали у меня цепь воспоминаний. Точно так же когда-то отправили в эту угрюмую крепость мою мать; точно так же терзалась она отчаянием. На мать ополчился муж, на меня – сестра. Но, может быть, все еще не так ужасно, успокаивала я себя. Трудно поверить, что Мэри решилась меня погубить. Ах, если бы только я могла с ней поговорить! Вновь и вновь я вспоминала страшную сцену во дворе, когда перепуганная мать показывала меня своему всемогущему, пышно разодетому мужу. Он смотрел на нее холодно и безразлично, взгляд его леденил душу. А Мэри? Можно ли сказать, что Мэри безразлична ко мне? Во всем виноваты ее придворные, задумавшие погубить меня, ибо я могла помешать их честолюбивым замыслам. Мэри верит, что я навеки проклята, поскольку отказываюсь принять ее веру. Она испытывает ко мне сестринскую любовь, но фанатизм имеет свойство заглушать живые человеческие чувства. Главное для королевы – вернуть Англию в католицизм, а я стою на ее пути…
Дни казались бесконечными, ночи тянулись еще медленнее. Больше всего я скучала по своей Кэт, которой не позволили меня сопровождать. Но все же мое одиночество было скрашено обществом добрых подруг: очаровательной Изабеллы Маркхэм, недавно вышедшей замуж за сэра Джона Харрингтона, и другой моей фрейлины – Элизабет Сэнд. Они делали все возможное, чтобы я ни в чем не испытывала нужды.
Как-то раз Изабелла сказала:
– Вы заметили, как почтительны с вами стражники, миледи? Они помнят, что вы дочь короля. По-моему, с нами здесь обращаются совсем неплохо.
– Моя мать была женой короля, но это не спасло ее от плахи.
Наступило молчание. Мои дамы знали, что я говорю вслух о матери лишь в самые тяжелые моменты своей жизни.
Я приложила руку к горлу и прошептала:
– Когда меня переведут в камеру для смертников, я попрошу, чтобы палачу прислали из Франции меч. Не хочу погибнуть под топором.
Фрейлины разрыдались, и мне пришлось их утешать.
На следующий день явился Гардинер в сопровождении девяти лордов, членов Государственного Совета. Увидев самого заклятого своего врага, я приготовилась к худшему. Он был твердо намерен выбить из меня признание, всеми правдами и неправдами доказать, что я участвовала в заговоре Уайета. Начал он с того, что я будто бы состояла с изменником в переписке.
– Я не получила от Уайета ни одного письма.
– Но его письма были перехвачены нами, – заметил Гардинер.
– Очевидно, именно поэтому они до меня и не дошли.
– Уайет сознался в том, что вы его соучастница.
– Значит, он не только изменник, но еще и лжец.
Я всегда была сильна в словесных баталиях и, несмотря на одолевавший страх, отвечала ясно и решительно. Гардинеру не удалось меня ни на чем подловить.
Один из членов Совета, Генри Фитцален, граф Арундел, поглядывал на Гардинера с явным осуждением. Арундел был ревностным католиком, с его точки зрения, я наверняка представляла опасность для дела Римской церкви в Англии, но чисто по-человечески он мне симпатизировал. Должно быть, несмотря на гордый и неуступчивый нрав, во мне было нечто, привлекавшее мужчин. Я не раз замечала, что есть определенный тип представителей сильного пола, которым хочется взять меня под свою защиту. Арундел был из этой породы, и по мере того, как Гардинер увеличивал натиск, Арундел выказывал все больше недовольства.
В конце концов он не выдержал и, протестующе вскинув руку, сказал:
– Мне совершенно ясно, что ее высочество говорит чистую правду. Я сожалею, что нам приходится беспокоить ее милость из-за таких пустяков.
Гардинер пришел в неистовство, тем более что некоторые из членов Совета явно разделяли мнение графа. Так лорд-канцлер остался без поддержки Государственного Совета.
Когда он и сопровождавшие его господа собрались уходить, граф Арундел преклонил колено и поцеловал мою руку. Я воспряла духом. Значит, у меня и в самом деле есть некая власть над людьми. Главное – не слишком обольщаться, уметь безошибочно отличать друзей от врагов. Эти важные господа держались со мной весьма почтительно, но что тому причиной – мои достоинства или же моя молодость? Наверняка они задают себе вопрос: не станет ли сия юная девица, которую мы сегодня допрашиваем, нашей королевой? Если так, она обязательно припомнит этот день.
От этих мыслей мне стало немного лучше, появилась надежда.
Дни были так похожи, что сливались, наползали друг на друга. Утром, просыпаясь, я думала: что ожидает меня сегодня? Мне часто снилось, что народ восстал и пришел освободить свою принцессу. Простые люди всегда любили меня, говорили, что я истинная дочь моего отца, что я на него похожа, что во мне живет его дух. Но достаточно ли этой любви, чтобы народ пошел на решительные действия? Мои покои находились прямо под башней, где висел большой набатный колокол. Это должно было напоминать мне, что при попытке бегства весь город будет немедленно оповещен.
За те недели я мысленно тысячи раз прощалась с жизнью. Сколько раз на рассвете судорожно прижимала пальцы к горлу, вспоминала, как мать, когда ей объявили приговор, истерически воскликнула: «У меня такая тонкая шея!»
Нравственное напряжение сказывалось на здоровье. Я заболела, почти не вставала с постели. И это встревожило моих тюремщиков, я поняла, что они боятся.
Настал день казни Уайета. С эшафота он произнес смелую речь, в которой принял на себя всю ответственность за мятеж, а также объявил, что все показания против меня и Эдуарда Куртенэ даны им под пыткой.
Итак, теперь против меня не оставалось сколько-нибудь существенных улик. Гардинеру, испанскому послу и всем прочим моим врагам будет нелегко добиться смертного приговора.
Даже находясь в заточении, я получала весточки из внешнего мира – главным образом благодаря моим слугам, у которых установились неплохие отношения со стражей. Так, я узнала, что после казни тело несчастного Уайета было четвертовано, и его окровавленные части выставили на обозрение в разных частях города, а голову прибили к виселице возле Гайд-парка.
Затем я узнала, что Эдуарда Куртенэ освободили из темницы, и надежда вспыхнула во мне с новой силой. Если уж выпустили его, то какой смысл держать в тюрьме меня? Ведь Уайет признался, что возвел на меня ложное обвинение. В его мятеже я никоим образом не участвовала, почему же тогда меня держат в Тауэре?
На самом деле ответить на этот вопрос было очень просто. Самим своим существованием я представляла для своих врагов немалую угрозу. Что ж, я не первая особа королевской крови, которую всю жизнь продержали за этими серыми стенами.
Но в то же время враги боялись, что со мной что-нибудь случится. Именно поэтому моя болезнь вызывала у них беспокойство. Конечно, они были бы рады моей смерти, но страшились, что народ объявит их убийцами.
Мне прислали лекаря, он сказал, что нужно больше двигаться и почаще бывать на свежем воздухе. И вот я получила разрешение прогуливаться по так называемой Тропе, узкому проходу, соединявшему обе части Тауэра: он начинался у Колокольной башни и заканчивался у башни Бошан. Убежать с Тропы было невозможно, тем более что меня всякий раз сопровождали трое стражников: двое впереди и один сзади.
Но даже эта маленькая поблажка немало скрасила мое существование, я уже не должна была неотлучно находиться в каменном мешке.
Со стражниками у меня установились самые хорошие отношения. Я всегда без труда находила общий язык с простолюдинами, а они проявляли ко мне неизменную почтительность, должно быть, памятуя о том, что в один прекрасный день я могу стать их королевой.
Я и мои охранники подолгу стояли у стены, я расспрашивала их о Тауэре, а они охотно отвечали. Потом мы двигались дальше, к башне Бошан.
– Должно быть, там немало несчастных, которые почли бы за счастье прогулку до Колокольной башни и обратно, – как-то раз сказала я.
Стражники сказали, что так и есть, а один добавил:
– Там есть один джентльмен, которому приходится тяжелее, чем остальным.
– Кто же это?
– Лорд Роберт Дадли. Такой красивый молодой господин, такой благородный. Его приговорили к смертной казни, и, просыпаясь утром, он не знает, доживет ли до вечера.
– Когда-то я знавала его, – сказала я. – Он и его отец часто бывали при дворе, в детстве мы даже играли вместе. Остальных сверстников забыла, а Роберта Дадли помню. Мне очень жаль, что он угодил за решетку, но ведь его отец восстал против королевской власти и Роберт Дадли был участником мятежа.
– И он, и его братья, миледи. За это и поплатились жизнью лорд Гилфорд и леди Джейн.
– Бедняжка, уж она-то ни в чем не была виновата, ее заставили.
Тут я замолчала, поняв, что сказала лишнее.
Вернувшись с прогулки, я все думала о Роберте Дадли. Его положение было еще страшнее моего – ведь над ним висел смертный приговор.
Господь милостивый, хоть бы Роберту удалось избежать плахи! Хотя какое мне дело? Ведь он заслужил свою участь, был одним из тех, кто задумал возвести Джейн Грей на престол. Правда, у него не было выбора. Восстание затеял Нортумберленд, а его сыновья всего лишь последовали за отцом.
И все же никто не посмел бы осуждать Мэри за то, что она упекла Роберта Дадли в Тауэр и приговорила его к смерти.
Но я никак не могла забыть, каким красивым и обаятельным ребенком он был в детстве. Стоит только представить, как эта прекрасная голова расстается с телом…
* * *
Через несколько дней стража сообщила, что мне дозволено гулять в садах Тауэра. Когда тебя лишают всех радостей жизни, любое, даже самое маленькое послабление приводит в восторг. Я на всю жизнь запомнила свои прогулки по саду, где цвели весенние цветы, а воздух был свеж и благоуханен.
В саду играли дети слуг и стражников, а я всегда очень любила детей, сходилась с ними так же легко, как с простонародьем. Все дело было в том, что я разговаривала с ними безо всякой надменности, что редко встречается у особ высокого ранга.
Там был один малыш, на вид лет пяти, который мне особенно нравился. Каждый раз, встречаясь со мной, он улыбался и говорил:
– Здравствуйте, госпожа.
Однажды я спросила, как его зовут.
– Мартин, – ответил он. – А тебя?
– Елизавета.
– Ты часто гуляешь в саду?
– Часто. А ты?
– Я тоже. Мы живем вон там.
– Мартин! – позвала его молодая женщина.
Она присела в низком реверансе, и я улыбнулась ей.
– Надеюсь, миледи, мальчишка не досаждает вам.
– Вовсе нет. Мы с ним очень мило беседуем, не правда ли, Мартин?
Скованный присутствием женщины – должно быть, его матери, – малыш молчал.
Его мать сказала мне, что живет в Тауэре, ее муж – смотритель гардероба королевы. Мартину дозволяется играть в саду, потому что больше ребенку гулять негде.
– Надеюсь, из-за меня Мартина не лишат этой возможности, – сказала я. – Это меня очень опечалило бы.
Женщина взяла сына за ручку и снова поклонилась.
– Вы так добры, миледи. Мартин очень общительный мальчик и обожает разговаривать с взрослыми.
– Что ж, Мартин, я надеюсь, мы еще увидимся, – сказала я на прощание, растроганная этой встречей.
Впоследствии мы встречались с Мартином очень часто. Он бросался мне навстречу, радостно улыбался, а однажды подарил букетик цветов. Со временем дарить мне цветы вошло у него в привычку.
– Вон там сидит один господин, – сказал мне Мартин как-то раз, показывая на башню Бошан. – Мы ходим туда с папой.
– Какой господин?
– Очень красивый.
– Ты с ним раговариваешь?
– Да.
– Так же, как со мной?
Мартин кивнул.
– И что он тебе говорит?
– Он говорит, что у нас в Тауэре сидит одна принцесса. Это, наверно, ты, миледи?
– Да. А ты говорил ему, что дружишь со мной?
Мартин снова кивнул.
– А он что?
– А он сказал: «Скажи принцессе… скажи принцессе…» Забыл.
– Ну-ка, вспоминай. Малыш наморщил лобик.
– «Скажи ей…»
– Так что ты должен мне сказать?
– «Что я о ней помню и…»
– И что дальше?
– «…и хочу ей служить».
– Он правда так сказал?
Мартин уверенно подтвердил это.
– Ты никому больше об этом не говорил?
– Никому. Этот господин сказал, что никому другому рассказывать нельзя.
Я наклонилась и поцеловала малыша.
– Спасибо, Мартин. Ты очень умный мальчик.
Мартин выглядел весьма довольным, а я, вернувшись к себе, стала думать о Роберте Дадли еще чаще.
* * *
От моей подавленности не осталось и следа, жизнь снова заполнила меня до краев, хотя я по-прежнему была пленницей, а мои враги не отказались от своих губительных замыслов. Но мысль о том, что где-то поблизости живет красивый молодой человек, думающий обо мне, преданный, действовала как волшебное снадобье. Здоровье пошло на поправку, прогулки по саду стали главным событием тоскливо текущих дней. Кроме Мартина я подружилась еще с Сусанной, дочуркой одного из стражников, и мы гуляли по саду втроем, болтали о том о сем, и маленький Мартин, который в присутствии трехлетней Сусанны очень важничал, передавал мне устные послания от Роберта Дадли. Мартин сумел намекнуть лорду Роберту, что я о нем думаю и весточки от него доставляют мне радость.
Из Мартина получился идеальный связной, хотя, конечно, мне хотелось бы, чтобы мальчик был немного постарше – тогда послания могли бы быть более сложными. Однако вряд ли мне позволили бы общаться с ребенком более старшего возраста.
Сколько-нибудь существенной помощи мы с Робертом оказать друг другу не могли, если не считать моральной поддержки. Ни я, ни он о побеге не помышляли – это было бы глупостью. Я знала, что в случае неудачи поплачусь головой. Однако именно в те дни между нами возникли и окрепли дружеские узы, и в последующие годы я еще не раз буду вспоминать прогулки по саду и узника башни Бошан.
Однако продолжался этот счастливый период недолго – всему положил конец один прискорбный случай.
Я часто рассказывала детям о себе, и они знали, что перед ними принцесса. Я описывала им придворную жизнь, балы и праздники, а Мартин и Сусанна жадно слушали мои истории. Когда я говорила им, что королева отправила меня в Тауэр, потому что сердится на меня, на глазах у детей выступали слезы. Они не могли себе представить, что кто-то может на меня сердиться.
Однажды Сусанна нашла в саду связку ключей – должно быть, ее обронил кто-нибудь из тюремщиков, переходя из одной башни в другую… Сусанна видела, что меня повсюду сопровождает стража, а в свои три года уже знала, что люди попадают в Тауэр не по своей воле, поэтому малютка обрадовалась своей удаче и решила, что теперь я смогу отпереть двери ключом и убежать.
Она притащила связку и вручила мне с гордым видом.
– Вот, госпожа. Теперь ты можешь пооткрывать все двери и сбежать из Тауэра.
Ее невинные глазки светились любовью и воодушевлением. Я обняла ее, поцеловала и сказала, что самые могущественные лорды королевства могли бы поучиться у нее мудрости.
– Сейчас мы откроем все двери, госпожа! – радостно крикнул Мартин, но тут же погрустнел. – Значит, мы больше тебя не увидим? – Впрочем, печалился он недолго. – Ничего, мы будем ходить к тебе в гости.
Я взяла ключи и прошептала:
– Благослови вас Господь, дети мои. Но не думаю, чтобы эти ключи подошли к дверям. Разлука нам пока не грозит.
Дети захлопали в ладоши, но тут ко мне приблизился один из стражников.
– Миледи, извольте отдать мне ключи.
Я объяснила, что связку нашла Сусанна в саду.
Стражник забрал ключи, и вид у него был перепуганный.
В Тауэре начался настоящий переполох. А если бы дети принесли мне ключи от камеры? Комендант пришел в ужас при одной мысли о том, что из-за подобной небрежности я могла сбежать из Тауэра.
На следующий день, когда я спустилась в сад, детей там не было. Я ужасно расстроилась – ведь я лишилась не только своих маленьких спутников, но и возможности общаться с Робертом Дадли.
Несколько дней спустя у видела Мартина – он стоял, прижимаясь к прутьям запертой железной калитки.
– Госпожа, я больше не смогу приносить тебе цветы! – крикнул он.
Тут же появился его отец, взял мальчугана за ручку и увел прочь.
* * *
Я вступила в опаснейшую полосу своей жизни. Должно быть, само Небо защитило меня тогда и уберегло от лютой смерти.
В стране нарастало недовольство предстоящим замужеством королевы, а Мэри твердо вознамерилась насильно вернуть Англию в лоно католической церкви. Первым шагом стал запрет протестантских молитв и богослужений на английском языке. Протестантское большинство зароптало. Никто не оспаривал прав Мэри на престол, но мириться с ее религиозной нетерпимостью англичане не желали. Испанский посол Рено и Гардинер, ставший самым влиятельным среди членов королевского Совета, добивались моей смерти. Они доказывали королеве, что я представляю собой страшную угрозу и ей самой, и ее планам. Пока я жива, протестанты имеют собственную претендентку на престол. Могу себе представить, какими сомнениями терзалась Мэри. Совесть не позволяла ей согласиться на казнь сестры, однако в то же время она понимала, что я – главное препятствие на пути осуществления ее самой заветной мечты.
Как ни странно, ревностный католик граф Арундел противился вынесению смертного приговора, в этом его поддерживали Пемброк и Суссекс. Эти добрые лорды не могли смириться с казнью ни в чем не повинной молодой женщины, мое бедственное положение вызывало у них сочувствие. Кроме них в Совете был и мой близкий родственник лорд Уильям Ховард, адмирал флота, который тоже занимал мою сторону. К мнению лорда Ховарда прислушивались и остальные – ведь он командовал всем королевским флотом.
Все эти треволнения изрядно подточили силы моей сестры, и она слегла. Я сразу же заметила, что тюремщики стали обращаться со мной еще более предупредительно. Отныне по переменам в их поведении я могла судить о состоянии здоровья королевы. Я испытывала к сестре смешанные чувства. С одной стороны, нас издавна связывала взаимная приязнь, хотя сама Мэри никогда не выказывала родственных чувств ко мне слишком пылко – она вообще была человеком холодным, с другой – я считала, что Мэри ведет себя глупо, ставя религию превыше политики, причем такую религию, которая не пользуется поддержкой у народа. Я не могла от всей души желать ей крепкого здоровья, ибо знала, что ее смерть не только спасет мне жизнь, но и сделает меня королевой. Я представляла себе в мечтах, как народ штурмует Тауэр, освобождает и меня, и Роберта Дадли. Вот лорд Роберт преклоняет передо мной колено, целует руку. Толпа ликует. Пора, давно пора, ведь я уже не ребенок, а взрослая женщина, вполне готовая к тому, чтобы стать королевой великой страны. Но был и другой голос, говоривший мне: Мэри – твоя сестра. По-своему я любила ее, но разве властен человек над своими мыслями?
