Текст книги "Рожденная для славы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
Так или иначе, дело было закрыто. Уолтер Девере умер, и очаровательный мальчуган, с которым я познакомилась в замке Чартли, унаследовал титул графа Эссекса.
ТАЙНЫЙ БРАК
У моего бедного Берли начались семейные неприятности. Когда Эдуард де Вир женился на его дочери, Сесил был и польщен, и обеспокоен одновременно, молодой человек уж очень взбалмошен и непредсказуем был. Я всегда отличала его и числила среди своих фаворитов – не первого ранга, но все же и не последнего. Эдуард был очень хорош собой и прекрасно танцевал, кроме того, считался мастером остроумной беседы. Я была рада за моего дорогого Сесила, когда его дочь стала графиней Оксфорд.
Иногда мне казалось, что Эдуард женился на Анне Сесил исключительно для того, чтобы получить возможность освободить из заточения своего двоюродного брата герцога Норфолка – тот как раз дожидался смертного приговора за участие в заговоре Ридольфи. Когда же затея Эдуарда не удалась, он поклялся, что люто отомстит своему опекуну.
Анна Сесил родила ребенка, когда ее муж находился в заграничном путешествии, и, желая досадить лорду Берли, граф Оксфорд заявил, что сомневается, его ли это дитя. Это обвинение стало страшным ударом не только для Анны, женщины невинной и нравственной, но и для моего добродетельного Сесила, которого я любовно называла Протестантским Святым.
Анна рыдала, Сесил пребывал в смятении, а я пыталась его утешить. Я говорила ему, что нельзя принимать слов его зятя всерьез.
Вернувшись из-за границы, Оксфорд явился ко мне с замечательными подарками, и больше всего мне понравился аромат, исходивший от его подношений. Особенно хороши были элегантные кожаные перчатки. Я поднесла их к лицу, вдохнула благовонный запах и сказала, что Эдуард должен непременно узнать, как называются эти духи. Он поклялся, что непременно сделает это. Глядя на этого очаровательного молодого человека, я не могла поверить, что он распускает столь чудовищные слухи про собственную жену.
Когда я завела разговор на эту тему и выразила свое неудовольствие, граф Оксфорд побелел от злости и заявил, что не собирается жить с неверной супругой, ибо не признает родившегося младенца своим. Я убеждала его, что Анна Сесил, дочь такого достойного отца, чиста и целомудренна, но Эдуард не слушал. Тогда я потребовала, чтобы он предъявил неопровержимые доказательства супружеской измены.
На это Эдуард ответил, что не собирается демонстрировать всем свой позор. Что же до оскорбленных чувств лорда Берли, то его, Эдуарда, куда больше занимают собственные переживания.
– Это мне хорошо известно, – вздохнула я и разрешила графу Оксфорду удалиться.
Я очень не люблю, когда близкие мне люди ссорятся между собой. Конечно, Сесил был мне куда дороже, чем Эдуард де Вир, но все же я была очень опечалена этим раздором.
Анна Сесил переехала к отцу, и Берли стал с удовольствием воспитывать маленького внука.
Некоторое время спустя супруги помирились, и Анна родила графу Оксфорду еще троих детей. Всех их забрал к себе Сесил, поскольку Эдуард не выразил желания заниматься воспитанием своего потомства. Я любила слушать, как Сесил рассказывает мне забавные истории про своих внучат. Что ж, значит, брак его дочери с ненадежным аристократом все же дал отрадные плоды.
Дни летели с неимоверной быстротой. Пройдет неделя, месяц, и вот я уже на год старше. Мне никогда не удавалось побыть одной, все время рядом были люди. Подчиненная ритуалу, даже одеваться сама я не имела права. Каждое утро мне приходилось терпеливо ждать, пока фрейлины втиснут меня в корсет, стянут эти жесткие доспехи из китового уса, затянут бесчисленные шнурки, чтобы подчеркнуть стройность талии. Затем я должна была выбрать платье, а платьев в моем гардеробе было столько, что даже его хранительница сбилась со счета. Королева всегда должна выглядеть великолепной. Лишь дважды за время моего царствования мужчины застигали меня неодетой. В первый раз это произошло в Хэмптон-корте, чудесным майским утром. Я стояла у раскрытого окна, наслаждаясь солнцем и свежим воздухом, на мне была только распахнутая ночная рубашка и чепец. В это время прямо под окном появился юный Джеффри Талбот, сын лорда Шрусбери, и уставился на меня во все глаза.
Я отпрянула от окна и тут же бросилась к зеркалу. В сорок пять лет я все еще была хороша собой. Придворные клялись, что мне открылся секрет вечной юности и выгляжу я никак не старше восемнадцати лет; разумеется, безбожно лгали, но я и в самом деле выглядела лет на десять моложе. Кожа моя все еще была белой и гладкой – глаза не утратили яркости, а благодаря легкой близорукости взгляд обладал особой мягкостью. Правда, разговаривая с людьми, я вглядывалась в лицо собеседника столь пристально, что многие смущались.
Тем не менее инцидент с юным Талботом испортил мне настроение. Он сконфуженно поклонился и бросился наутек, но я решила, что нельзя оставить столь вопиющее нарушение этикета без последствий. За ужином я подошла к юному дворянину и шлепнула его по лбу, сказав, что утром он заставил меня покраснеть. Разумеется, Талбот ответил, что все равно ничего не разглядел, ибо совершенно ослеп от моей божественной красоты. Интересно, что он подумал на самом деле…
Второй раз все закончилось гораздо хуже, но не буду забегать вперед.
Увы, я быстро выходила из возраста, когда женщина получает заслуженные комплименты. Тем не менее славословия моих придворных не только не прекращались, но делались все более цветистыми. Я всегда любила моих красавчиков. Думаю, что некоторые из них испытывали ко мне искреннюю привязанность – например, Хаттон и Хенидж. Про Роберта я не говорю – меж нами существовала особая связь, над которой было не властно время. У каждого из фаворитов было свое прозвище. Хаттона я называла Бараном или Баранчиком, в хорошие минуты он также именовался Ресницами Королевы (Оком Королевы был мой Роберт, неустанно высматривавший новые удовольствия). Лорд Берли, относившийся к категории моих умников, получил прозвище Святой, а Фрэнсиса Уолсингэма я называла Мавром.
При дворе вновь появилась Леттис. Я сказала, что искренне сочувствую постигшему ее горю, и предположила, что она денно и нощно скорбит по мужу.
– О да, ваше величество, – сказала моя кузина, потупив взгляд.
Коварное создание! Наверняка снова задумала какую-нибудь каверзу. Мне не показалось, что вид у нее такой уж печальный. Нет, Леттис Ноуллз определенно не походила на убитую горем вдову.
– Представляю, как вы были поражены, когда узнали о смерти Уолтера, – сказала я. – Это произошло так неожиданно, так внезапно. Бедняжка Эссекс! Ведь он был совсем молод! Слава Богу, следствие установило, что он умер от естественных причин. Вы, должно быть, очень волновались. Одно дело – потерять мужа по воле Господа, и совсем другое – по злой воле человека.
– Уолтер был тихим и покладистым, у него не было врагов, ваше величество.
– И он никому не мешал?
Леттис взглянула на меня своими безмятежными темными глазищами.
– Не думаю, ваше величество.
Две женщины не давали мне покоя – Леттис и Мария, королева Шотландская. Я ни разу в жизни не видела Марию, но, полагаю, у нее было много общего с моей кузиной. И ту, и другую мужчины находили неотразимыми. Я считала, что дело здесь не в красоте и не в совершенствах, а в любовном искусстве самого низменного свойства. Вот и весь секрет привлекательности.
Наступил Новый год, радостная пора раздачи и получения подарков. Придворные, как обычно, преподносили мне дорогие туалеты и ювелирные изделия, от слуг я тоже получала подарки, но попроще и подешевле. Например, мастерица Твист, придворная гладильщица белья, подарила мне три черных платка, вышитых золотом, а также четыре салфетки голландского полотна, украшенные искусным узором из разноцветных шелковых нитей. Придворная поставщица белья, миссис Монтегю, подарила шелковые рукава к платью, затейливо расшитые розочками и листочками.
Филипп Сидни принес батистовое платье на корсете из золотой и серебряной проволоки, все усыпанные блестками из чистого золота. Поистине королевский подарок! Придворные лекари тащили мне всевозможные соленья и варенья, а также горшочки с имбирем. Особенно запомнился великолепный марципан, изображавший святого Георгия и дракона, – его испек для меня один из дворцовых поваров.
Роберту я подарила белый атласный дублет с застежками из бриллиантов. Этот наряд был ему очень к лицу. Нечего и говорить, что самый лучший дар я получила от графа Лестера – роскошное ожерелье из бриллиантов, опалов и рубинов. С этим подарком я не расставалась ни на один день.
Леттис явилась с двумя дорогими париками – черным и рыжим, в тон моих волос.
Сначала я примерила черный парик, а Леттис стояла у меня за спиной, готовая произнести соответствующие случаю комплименты.
– Мне рассказывали, что леди Шеффилд болеет, – сказала я. – Не знаете ли, в чем причина ее недуга?
– Нет, ваше величество. – Прекрасные глаза Леттис смотрели на меня с самым невинным выражением. – Врачи, несомненно, установят причину болезни.
– Весьма загадочные симптомы, – продолжила я задумчивым голосом. – Говорят, у нее выпадают волосы и крошатся ногти.
Леттис содрогнулась.
– Совершенно непонятно, что за недуг. К тому же все эти тягостные подозрения… Сами знаете, какие начинают ходить слухи, когда происходят такие непонятные вещи.
– Какие слухи, ваше величество?
– Поговаривают, что наша кроткая Дугласс кому-то сильно мешает.
– Насколько я помню, она всегда была милым, безобидным существом. Конечно, мы с ней почти не знакомы…
– Постойте-ка! Когда я гостила в Кенилворте, говорили, что у нашей леди Шеффилд роман с… каким-то придворным.
Я видела, как Леттис с трудом сохраняет спокойствие. Совесть у нее явно была не чиста.
– Очень надеюсь, что леди Шеффилд поправится, – вздохнула я. – У нее такой милый ребенок. Чем-то похожий на вашего Роберта. Кстати, его тоже зовут Роберт. До чего популярное имя, не правда ли? А как поживает ваш малыш? Он ведь теперь лорд Эссекс. Мне следовало бы называть его «графом».
– Он здоров, ваше величество. Его взял к себе лорд Берли.
– Ах да! Сесил говорил, что мальчик очень умен.
– Да, ваше величество, я горжусь им.
– Правильно делаете. Вы еще молоды, Леттис, хороши собой, не сомневаюсь, что ваш отец вскоре подыщет вам нового мужа.
Она молчала, потупив взгляд, но мне показалось, что ее лицо залилось краской.
– Что скажете о парике? – спросила я.
Я-то видела, что черный парик огрубляет мои черты и делает старше. Когда женщина стареет, ей нельзя носить волосы более темного цвета, чем в молодости. Леттис обладала превосходным вкусом, считалась одной из самых элегантных дам при моем дворе, не сомневаюсь, что она разбиралась в цвете волос не хуже, чем я. И следует отдать ей должное, она решительно забраковала черный парик, сказав, что для моей белой кожи он грубоват.
– Зато золотистый парик вам очень к лицу, – поспешно добавила она.
С этим нельзя было не согласиться. Я велела достать из шкатулки ожерелье Роберта и надеть его на меня.
– Смотрите, кузина, какая прелесть, – сказала я. – Подарок милорда Лестера. Он всегда выбирает для меня вещи с такой любовью.
Тут Леттис царапнула мне ожерельем шею, и я в отместку ущипнула ее за локоть. По-моему, она сделала мне больно нарочно.
Беседы с Леттис всегда бередили мне душу. Давно следовало бы отослать ее подальше, но мне нравилось изводить себя подозрениями и сомнениями по поводу Роберта.
Он же вел себя со мной по-прежнему – добросовестно играл роль несостоявшегося любовника, преданного, полного надежды, но уставшего от бесконечного ожидания. Разумеется, Роберт знал, что переговоры о французском браке продолжаются, поэтому несколько похотливых взглядов, брошенных в сторону Леттис, можно было ему и простить.
Иногда я склонялась к снисходительности, но иногда верх брала злоба. Как-то раз, пребывая в скверном расположении духа, я решила преподать Роберту урок – такой же, как во время его мнимого сватовства к Марии Стюарт.
Я вспомнила о принцессе Цецилии, сестре одного из моих бывших женихов, Эрика Шведского. В свое время Роберту уже предлагали ее в жены, но лишь в том случае, если он сумеет убедить меня согласиться на брак с Эриком. Бедные шведы, очевидно, плохо знали моего Роберта. Вряд ли он мог согласиться на подобное предложение, променяв меня на какую-то принцессу. Ведь в те времена граф Лестер не сомневался, что рано или поздно станет королем Англии. Переговоры закончились неудачей, Эрик вернулся к себе в Швецию, где женился на продавщице орехов, а принцесса Цецилия стала женой маркграфа Баденского.
Впоследствии молодожены приехали с визитом в Англию, и Цецилия произвела на меня самое благоприятное впечатление. У нее были дивные золотистые волосы, в распущенном виде свисавшие чуть ли не до колен. Цецилия была беременна и родила ребенка в Лондоне. Естественно, крестной матерью младенца была я.
Она и ее муж, маркграф, показались мне людьми милыми и бесхитростными. Наверное, я слишком их баловала, во всяком случае, уезжать высокие гости явно не собирались. Кажется, они решили, что могут бесконечно долго жить в Англии за счет моей казны. Дело кончилось тем, что кредиторы засадили маркграфа в долговую тюрьму. Узнав об этом, я немедленно оплатила все его долги, после чего супругам пришлось покинуть Англию. Перед самым отъездом кредиторы наведались и к марграфине, забрав у нее все туалеты и драгоценности. Таким образом, Цецилия и ее муж покинули английские берега налегке. Вряд ли они вспоминали свое пребывание в моем королевстве с удовольствием.
Недавно Цецилия овдовела, и я решила вновь предложить ей в мужья графа Лестера. Почему бы, в конце концов, и нет? Ведь оба они свободные люди.
Я немедленно отправила гонца в Швецию, не преминув сообщить Роберту о своем решении.
Он был возмущен до глубины души.
– Так ты этого хочешь?! – злобно процедил он.
Я ответила, что люблю его всей душой, знаю о его честолюбивых помыслах, а потому и решила осчастливить его браком с особой из королевского дома.
Побелев от ярости, Роберт развернулся и выбежал вон, не потрудившись соблюсти правила этикета.
Я не отказала себе в удовольствии подразнить Леттис, ибо брак Роберта с иноземной принцессой положил бы конец всем ее видам на графа Лестера.
– К сожалению, скоро мы лишимся самой яркой звезды нашего двора, – печально сказала я своей кузине.
Она смутилась, а на лице у нее возникло какое-то странное, непонятное выражение.
– Я имею в виду графа Лестера, – пояснила я.
– Каким образом можем мы его потерять, ваше величество?
– Он должен отправиться в Швецию. Помните принцессу Цецилию? Сейчас ведутся переговоры об их свадьбе. Совсем как в прежние времена, когда ее предлагали графу Лестеру в обмен на мое замужество с принцем Эриком.
Леттис молча стояла, опустив голову.
– Я знаю, что Роберт честолюбив, а такой брак, несомненно, возвысит его статус.
– Вы очень добры к графу, ваше величество. Представляю, как он вам благодарен.
– Если бы! – горестно вздохнула я и швырнула в Леттис гребнем. – Разве от него дождешься благодарности! Бедняга сам не свой от горя. Не хочет от меня уезжать. Ведь если он женится на шведской принцессе, ему придется покинуть страну.
– Разумеется, ваше величество, – спокойно ответила Леттис, подняла гребень и положила его на столик.
– Ах, миледи, – не унималась я, – Роберт Дадли счастлив, лишь когда находится рядом со мной. Главная цель его жизни – стать моим мужем. Пожалуй, он единственный из мужчин, за которого я могла бы выйти, не дай я в свое время обет безбрачия.
Поскольку Леттис не отвечала на мои шпильки, я велела ей удалиться. Она ничем себя не выдала, но я нисколько не сомневалась в том, что между ней и Робертом существует какая-то связь.
Пришел ответ из Швеции. Как я и ожидала, принцесса Цецилия оскорбилась моим предложением и высокомерно его отвергла.
Роберт немедленно удалился в одно из своих поместий, сославшись на приступ подагры. На самом деле, полагаю, он чувствовал себя униженным – и самим сватовством, и полученным отказом.
Я загрустила и заскучала, оставшись без общества своего любимца. Хорошо хоть, я знала, что он на самом деле не так уж болен, а то встревожилась бы не на шутку. Ничего не поделаешь – время от времени следовало указывать Роберту его место.
Со временем он вернулся, и я вновь обласкала его. После ссор и раздоров наши отношения всегда переживали новый подъем.
Не так давно Роберт купил прелестный особняк, прежде принадлежавший лорду Ричу. Этот дом находился в Уонстеде. Роберт перестроил особняк, превратив его в настоящий дворец. Там был просторный зал с расписными плафонами, изображавшими утро, полдень и ночь. Четыре великолепные статуи представляли Поэзию, Музыку, Живопись и Архитектуру. Стены были украшены гобеленами, в саду били фонтаны, а в парке водились олени.
Одну из комнат Роберт назвал Покоями королевы и обставил ее с особой любовью. Стены, покрытые парчой, искрились и переливались и от солнечных лучей, и от сияния свечей. Полог алькова был сшит из того же переливчатого материала. Больше всего мне нравилась комнатка, примыкавшая к королевским покоям. Роберт называл ее «теплицей», потому что в ней всегда поддерживалась высокая температура. Предназначалась эта комнатка для принятия ванн, поэтому, когда я гостила у Роберта, мне не было нужны привозить с собой ванну. Полы в Уонстеде были устланы не тростниковыми циновками, как в прочих домах, а настоящими коврами. Да, Роберт знал толк в комфорте и развлечь высокую гостью тоже умел.
Вернувшись из добровольной ссылки, Роберт вновь попал в фавор. Я чувствовала себя виноватой, понимая, что шутка с принцессой Цецилией была слишком жестокой.
– Перестань дуться, Роберт, – сказала ему я. – Это тебе не к лицу. Ты же знаешь, я отправила к Цецилии гонца лишь потому, что предвидела ее ответ. Не думаешь же ты, что я позволила бы тебе от меня уехать!
Роберт буркнул, что не уехал бы, даже если принцесса ответила бы согласием.
– Так я тебе и поверила! Ты ведь всю жизнь мечтаешь о короне!
– Не о короне, а об одной женщине.
– Милый Роберт, – заботливо сказала я. – Ты совсем не следишь за своим здоровьем. Знаешь, отчего у тебя подагра? Оттого, что ты обжираешься, как последняя свинья. Посмотри на меня. Видишь, какая я стройная? Я разборчива и сдержанна в еде. Ограничивай себя, и подагра сразу прекратится. И смотри: если не сделаешь этого сам, я лично приму меры.
Роберт очень любил, когда я проявляла заботу о его здоровье. У нас вновь установились мир и согласие.
Но за всеми этими не слишком серьезными заботами я никогда не забывала о государственных делах. Каждую минуту своей жизни я помнила, что я – королева великой страны. Флирт и бесконечные балы не мешали мне проводить многочасовые совещания с Сесилом, Бэконом и Уолсингэмом. В этих заседаниях часто принимал участие Роберт, почитавший себя великим государственным мужем, но я-то знала, что до лорда Берли ему далеко. Все дело в том, что Роберт прежде всего заботился о собственной выгоде, а Сесил – о благе государства.
Меня и лорда Берли чем дальше, тем больше беспокоило положение дел в Нидерландах. Борьба этого героического народа с католической Испанией только начиналась, но уже было ясно, что король Филипп намерен превратить эту протестантскую страну в папистскую провинцию. Сесил, убежденный протестант, считал, что Англия должна поддержать Нидерланды в войне за независимость, прочие члены Тайного Совета разделяли эту точку зрения.
– В Нидерландах идет война против папы римского и тирании инквизиции, которую Филипп хочет учредить в этой свободной стране, – говорил Сесил.
Я всегда ненавидела войну и не хотела ставить под угрозу благо моего королевства. Война стоит дорого, говорила я, а пользы не приносит никому, даже победителю. Я никогда не стремилась завоевывать чужие земли, мне вполне достаточно моей державы. Я хочу, чтобы в ней царили мир и процветание, ибо первое невозможно без второго. Из всех стран Божьего мира мне нужна Англия и только Англия. Даже к Уэльсу, не говоря уж о Шотландии, я отношусь гораздо прохладнее. Больше всего на свете я люблю зеленые пастбища и равнины, расположенные вокруг моей столицы; должна признаться, что отдаленные области Англии не вызывают во мне такого же пылкого чувства…
Берли неустанно твердил о важности нидерландского вопроса. Я понимала, что распространению испанского могущества необходимо противиться, но ввязываться в войну из-за другого государства не хотелось. Если бы враг попытался вторгнуться в Англию, тогда я защищала бы свою страну с исступлением, но Нидерланды далеко, пусть голландцы сами разбираются со своими проблемами.
– Однако есть аргумент, против которого ваше величество не сможет возразить, – убеждал меня Берли. – Если мы останемся в стороне, туда вторгнутся французы.
Мой министр был прав, однако я напомнила ему, что по-прежнему существует вероятность союза с Францией, а в этом случае парижский двор не захочет портить с нами отношения.
– Переговоры о вашем браке продолжаются уже очень долго, а результата никакого, – ответил Сесил.
– Результат уже есть – ведь переговоры до сих пор не прерваны.
– Это верно, – был вынужден признать он. – Но теперь королева-мать собирается прислать к нам одного из самых способных своих дипломатов, дабы он убедил ваше величество выйти замуж за герцога Анжуйского.
Эта идея мне понравилась. Я представила, как вокруг меня будет увиваться элегантный француз – почему бы и нет?
– Что ж, пусть приезжает. И чем скорее, тем лучше.
– Ваше величество, но к посольству этого господина придется отнестись со всей серьезностью.
– А как же иначе! Я всегда очень серьезно отношусь к любым матримониальным планам.
– Да, вы со всей серьезностью их отвергаете, – угрюмо буркнул Берли.
– Милорд!
Он грустно покачал головой:
– Ах, ваше величество, насколько все упростилось бы, если бы вы могли делить бремя государственной власти с супругом.
– Не хотите ли вы сказать, милейший Святой, что я не способна нести это бремя одна?
– Вовсе нет. Но вам было бы гораздо легче, и к тому же…
– Не обманывайтесь, милорд! Я уже слишком стара, чтобы родить наследника.
– Ваше величество, я не возражал бы, если бы вы вышли за человека, которого вы любите. Ведь всем известно, кто он.
– Граф Лестер! – воскликнула я. – С моей стороны было бы крайне неосмотрительно сочетаться браком с собственным слугой, когда в мужья ко мне набиваются первые принцы христианского мира.
Я сказала это как бы в шутку, но, к сожалению, голос мой прозвучал слишком громко, и придворные, находившиеся неподалеку, слышали каждое слово. Воцарилась гробовая тишина, и я поняла, что Роберту немедленно сообщат о моем высказывании. Надеюсь, он догадается, что я лукавила. А может быть, нет? Ведь совсем недавно я предлагала его в мужья принцессе Цецилии.
– Перестаньте, Берли, – сказала я. – Давайте подумаем, как нам получше встретить этого вашего француза.
* * *
Вскоре в Лондон прибыл Жан де Симье, очаровательный француз, который должен был склонить меня к браку с его господином. Берли, слишком хорошо знавший меня, предостерег, что в данном случае следует проявлять крайнюю осторожность. События в Нидерландах развивались, и Сесил, а вместе с ним и Уолсингэм очень боялись, что испанцы или французы приберут эту страну к рукам.
– Французов можно не опасаться, пока я флиртую с их маленьким принцем, хоть бы даже и через его посла, – сказала я. – Королева-мать очень заинтересована в этом браке. Известно ли вам, что кто-то из ее астрологов предсказал, будто все ее сыновья станут королями? Так оно и вышло, за исключением самого младшего, моего маленького герцога Анжуйского. Вы видите, как Екатерина из кожи вон лезет, лишь бы сосватать его мне в мужья. Она не захочет рисковать пророчеством… даже ради Нидерландов.
– Ваше величество, и все же будьте поосторожней. Разумеется, если вы не передумали расставаться с девичеством.
– Милый Святой, вы же знаете, что наибольшую осторожность я проявляю именно тогда, когда все вокруг считают, что королева ведет себя неосмотрительно.
Он склонился в поклоне.
* * *
Проводить время с господином де Симье оказалось необычайно приятно.
– Мне кажется, что, общаясь с вами, я по-настоящему влюбляюсь в герцога Анжуйского, – говорила ему я.
Как он был грациозен, как остроумен! Де Симье обладал всеми достоинствами истинно светского человека, и я должна была признать, что в искусстве галантности французы превосходят все прочие народы. Посол прекрасно танцевал, отлично разбирался в музыке, одевался с безукоризненным вкусом, и мои пышно разряженные придворные, с головы до ног усыпанные драгоценными каменьями, рядом с ним сразу поблекли.
Мне хотелось иметь при себе француза как можно чаще. Он так успешно выполнял свою миссию, что многие англичане уверились в серьезности моих намерений по поводу герцога Анжуйского.
Врачи устроили целый консилиум, в котором участвовали и дамы королевской опочивальни. Обсуждался вопрос, способна ли я еще родить ребенка, дать стране наследника. Единодушное решение гласило, что такая вероятность есть. Мне было уже сорок пять лет, но я очень хорошо сохранилась. Все зубы целы, кожа сохранила белизну, на лице ни одной морщины. Правда, волосы несколько поредели, но этот недостаток легко исправить. Мои фрейлины приносили мне чудодейственные лосьоны, а на худой конец всегда можно было прибегнуть к помощи шиньонов и париков.
Думаю, врачи были правы. Я выглядела и чувствовала себя на десять лет младше своего возраста. Если не тянуть с замужеством, я вполне еще могла зачать и родить.
Это был один из самых отрадных периодов моей жизни. Никогда еще за мной не ухаживали так искусно, галантно и изобретательно. Мои советники всячески поддерживали это сватовство, ибо считали, что оно пойдет на благо государству. Зато мои любимчики заметно поскучнели.
Как-то я спросила Хаттона, почему у него такая кислая физиономия. Он сначала не хотел отвечать, но я настояла.
– Раз ваше величество приказывает, скажу, – вздохнул Хаттон. – Я печалюсь из-за вашей предстоящей свадьбы.
– Неужели мой Баранчик не любит французов?
– Конечно, ваш брак пойдет на пользу королевству, – вздохнул он и жалобно взглянул на меня. – Тайный Совет абсолютно прав, но это не облегчает моих страданий. Ах, ваше величество, поистине вы – ловец мужских душ. Приманка столь сладка, что не попасться на крючок невозможно.
Я игриво толкнула его в бок.
– Не бойтесь, мой дорогой Баран. Вы всегда останетесь моим другом.
Такой же разговор состоялся у меня с Хениджем. Он страдальчески закатил глаза и заявил:
– Я знаю, что этого брака не избежать, но человеку, любящему ваше величество, подобная мысль невыносима. Французский принц по праву высокого рождения достоин руки вашего величества, но, уверяю вас, скромный дворянин умеет любить не хуже, чем отпрыск королевского дома.
Я расчувствовалась и сказала ему, что, даже выйдя замуж за первого жениха христианского мира, ни за что не расстанусь со своими любимыми друзьями.
Джон Эйлмер, епископ лондонский, не умел выражаться столь цветисто, но он выразил свою любовь ко мне иным, более практическим образом. В ту пору много говорили о католических заговорах, целью которых было свержение королевы-протестантки и возведение на престол Марии Стюарт. В доме одного католического священника нашли несколько восковых фигурок, подозрительно похожих на меня. Злоумышленника, разумеется, покарали, но вскоре после этого у меня жутко разболелся зуб. Я не могла спать по ночам и чувствовала себя так плохо, что министры забеспокоились. Они всегда впадали в панику, когда мне недомогалось. Сначала собрался целый сонм врачей, но моим советникам и этого показалось мало. Они пригласили некоего Антония Фенатуса, про которого говорили, что он умеет лечить заклинаниями.
– А если этот человек католик? – засомневался Берли.
– Вдруг его подослал испанский король? – подхватил Роберт.
– Да он просто колдун! – воскликнул Хенидж.
В конце концов решили, что я лично Фенатуса принимать не буду, с ним встретится кто-нибудь из моих слуг, расскажет ему о симптомах болезни и получит рецепт.
Фенатус сказал, что не умеет заговаривать зубную боль, однако существует очень простой способ – больной зуб надо взять и выдернуть. Если же ее величество не желает подвергаться болезненной хирургической операции, то можно прибегнуть к помощи воска: больной участок десны следует натереть, следя за тем, чтобы воск не касался соседних зубов; далее зуб надо смазать соком травы фенугрик, которая растет в графстве Суффолк. В результате зуб расшатается, и его можно будет без труда вынуть. Фенатус утверждал, что, не удалив больной зуб, я не смогу избавиться от болей.
Я попробовала применить его рецепт, но ничего не вышло. Зуб крепко сидел в десне, причиняя мне неимоверные страдания. Тайный Совет несколько раз собирался на специальные заседания, посвященные моему зубу, который превратился в дело первоочередной государственной важности. Я так страдала, что здоровье мое заметно пошатнулось.
Лорд Берли умолял меня согласиться на операцию, но я упорно отказывалась, страшась этого испытания.
Тут-то Джон Эйлмер и пришел мне на помощь, причем весьма своеобразным образом.
– Ваше величество, удаление зуба – операция не такая болезненная, как вам кажется, – сказал он. – Лучше вынести кратковременную острую боль, чем мучиться изо дня в день. Я старый человек, ваше величество, у меня осталось мало зубов, но ради вашего блага я готов пожертвовать не то что зубом, а даже собственной жизнью. Если позволите, я проведу над собой практический эксперимент.
Он вызвал лекаря, и тот вырвал епископу зуб. Джон Эйлмер даже не вскрикнул, он сидел, прижимая платок ко рту, и на его добром лице сияла торжествующая улыбка.
После такой демонстрации мне ничего не оставалось, как согласиться на операцию. Епископ оказался прав – короткая острая боль куда лучше, чем непрекращающаяся агония.
Никогда не забуду поступка славного старика. Всякий раз, видясь с ним, я спрашивала, сколько еще зубов у него осталось, он улыбался и отвечал, что, хоть их и мало, каждый зуб готов служить королеве.
Оглядываясь на прожитые годы, я часто думала, что величайшим моим даром была способность отделять злаки от плевел. Мне служили лучшие умы Англии, а служить королеве – все равно что служить своей стране. Чем старше я становилась, тем мне делалось яснее, сколь многим я обязана этим самоотверженным и славным людям.
Роберт в последнее время ходил мрачный. Он люто ненавидел французского посла, чем доставлял мне немало веселых минут. Роберт говорил, что де Симье болтун, вертопрах, никчемный щеголь, которого больше всего на свете интересует покрой его платья.
