Текст книги "Рожденная для славы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)
ВОРОТА ИЗМЕННИКОВ
После гибели Томаса Сеймура прошло три года. Мне казалось, что скандальные слухи успели улечься и забыться. Сначала я долго болела, тяжело далась мне эта история. Не могу сказать, что я была влюблена в адмирала – мне и сейчас трудновато найти подходящее слово для чувств, кои он во мне вызывал, – однако смерть близкого человека всегда действует на нас угнетающе, особенно если ежеминутно опасаешься за собственную жизнь.
Я уверена, что от наказания меня спасла только моя юность, а также то обстоятельство, что меня считали особой малозначительной. Однако с каждым годом угрожавшая мне опасность становилась все очевиднее.
Леди Тервит в первые месяцы после гибели Сеймура относилась ко мне с неизменным участием, и я успела привязаться к этой женщине, но никто не мог заменить мне Кэт. Ухудшение моего здоровья обеспокоило лорда-протектора, и он прислал доктора Билла, превосходного лекаря, который очень скоро понял, что причина моего недуга имеет не столько физический, сколько нравственный характер. Доктор Билл порекомендовал, чтобы мне вернули мою прежнюю воспитательницу. К тому времени ее уже освободили из Тауэра, но встречаться со мной не позволяли. Суждение врача, который счел, что возвращение Кэт благотворно повлияет на мое здоровье и самочувствие, решило дело.
Я была сама не своя от радости, когда лорд-протектор удовлетворил эту просьбу. Отлично помню счастливый день, когда мы с Кэт бросились друг другу в объятия, заливаясь слезами.
Бедняжка Кэт перенесла столько страданий, натерпелась такого страху – ее рассказам не было конца: – Ах, миледи, вы не представляете себе, что такое Тауэр… А самое ужасное то, что мы с Парри предали вас…
Я обняла ее, поцеловала, обозвала подлой предательницей и сказала, что сама не знаю, почему так люблю ее.
Тут Кэт посерьезнела и торжественно пообещала:
– Клянусь, что отныне буду служить вам, не щадя своей жизни.
Я поняла, что это не пустые слова, и мысленно помолилась, чтобы моя Кэт никогда больше не оказалась на дыбе.
Занятия с Роджером Эшемом продолжились, эти уроки доставляли мне неизъяснимое наслаждение. Мы с Эдуардом обменивались письмами, и мой венценосный брат был весьма недоволен тем, что нам не дозволяется быть вместе. Эдуарду в ту пору было тринадцать лет, мне – семнадцать. После смерти адмирала я старалась держаться в тени, поменьше появляться на людях, а когда Эдуард предложил встретиться, я, уже умудренная опытом, предпочла воздержаться. Зато охотно послала брату мой портрет – если уж он не может лицезреть меня воочию, пусть по крайней мере имеет перед глазами изображение.
Вскоре после казни Томаса Сеймура тучи начали сгущаться и над головой самого лорда-протектора. Состояние государственных дел оставляло желать лучшего. На севере разразилась война с шотландцами, которые захватили несколько приграничных замков, затем нашей стране объявили войну французы. Но несравненно опаснее был внутренний раздор в королевстве, возникший из-за религиозной розни. К этому прибавлялись и грубые хозяйственные просчеты: по всей стране пашни стали превращать в пастбища, что привело к всеобщему обнищанию крестьян и обесцениванию денег. В графствах Оксфорд, Бэкингем и Норфолк прокатились мятежи, причем норфолкский перерос в настоящую крестьянскую войну. В конце концов Джон Дадли, граф Уорик, полководец честолюбивый и решительный, подавил бунт в Норфолке, но этой победы ему оказалось мало – Джон Дадли выступил против самого лорда-протектора. Было очевидно, что Уорик хочет сам сесть на место Сомерсета. Я не была знакома с этим лордом, знала лишь, что он – сын некогда могущественного Эдмунда Дадлея, того самого, кто при моем деде короле Генрихе VII обложил народ чудовищными податями и которого мой отец сразу после восшествия на престол отправил на эшафот. Ну и еще я помнила, что у Джона Дадли есть весьма привлекательный сын по имени Роберт. Когда-то мы – еще детьми – танцевали с ним на придворных балах.
Хоть я находилась далеко от центра событий, у меня были свои осведомители, которые, проявляя предельную осторожность, оповещали меня о положении дел при дворе. Итак, двое честолюбцев схватились друг с другом за право распоряжаться волей короля, а стало быть, и всей страной. У каждого были сторонники, но я пребывала в полнейшей уверенности, что победу одержит Сеймур. Ведь он приходился королю родным дядей, а разве могут подданные не посчитаться с мнением монарха, даже если по возрасту он всего лишь подросток. Конечно, Эдуард часто восставал против строгости своего опекуна, но кровные узы есть кровные узы.
После победы над норфолкскими мятежниками Джон Дадли привел к Сеймуру двести офицеров, чтобы лорд-протектор выплатил им дополнительную награду за победу. Когда Сеймур отказался, Уорик обратился к своим людям с призывом собрать армию и избавить Англию от надоевшего всем диктатора. Но Сомерсет не растерялся – вооружил десять тысяч воинов и, забрав короля, заперся в Виндзорском замке. Исход дела решил Государственный Совет. Заседавшие там мужи решили, что пришла пора избавиться от Сомерсета. Конечно, он был правителем опытным и дальновидным, но чрезмерное властолюбие, строгость и неучтивость манер снискали ему всеобщую нелюбовь.
Фортуна отвернулась от Эдуарда Сеймура, и в скором времени, объявленный государственным изменником, он оказался в Тауэре.
Я ежедневно благодарила Господа, что в эти тревожные дни нахожусь вдали от королевского двора. Роль моего брата во всей этой истории была мне не вполне понятна. Неужели он до такой степени озлобился на дядю за аскетизм, в котором тот воспитывал своего подопечного?
Протектором королевства стал граф Уорик, однако и он, и остальные не спешили подписать Сомерсету смертный приговор. Должно быть, каждый из этих господ понимал, что завтра и сам может оказаться в положении злополучного герцога.
Вскоре Сомерсета освободили, а затем его старшая дочь Анна вышла замуж за старшего сына графа Уорика виконта Лиля. Могло показаться, что оба могущественных рода прекратили вражду и заключили союз, но мир продолжался недолго. Сомерсету захотелось вернуть себе прежнее могущество, да и Уорик относился к новоявленному родственнику с подозрением. Вскоре жизнь королевского дяди вновь оказалась под угрозой.
Эдуард Сеймур и Джон Дадли сцепились в смертельной схватке, придворные опять разделились на два лагеря. Как близкий родственник короля, Сеймур мог рассчитывать на победу, но нельзя было забывать, что юный Эдуард никогда не испытывал особой любви к своему дяде. Даже за Томаса Сеймура, которого Эдуард искренне любил, на судебном процессе король заступаться не стал. Мне всегда трудно было понять моего брата – в нем чувствовалась какая-то отстраненность, непонятная холодность. Если Эдуард укрепился в каком-либо мнении, переубедить его было невозможно. К тому же он делался все более страстным приверженцем новой веры, и его религиозность, по моему убеждению, граничила с фанатизмом.
Возможно, судьба оказалась бы более благосклонна к Сеймуру, если бы не внезапно обрушившаяся на него болезнь. Пока соперник лежал, прикованный к постели, Джон Дадли не терял времени даром. Для начала он добился для себя более высокого титула и стал герцогом Нортумберлендом, а его ближайшие соратники получили пэрство.
Вскоре после этого один из помощников Сеймура, некий сэр Томас Палмер, в свое время доблестно служивший моему отцу и слывший храбрым воином, решил, что Сеймур недостаточно вознаградил его за заслуги и будет куда выгоднее перейти на сторону Джона Дадли. Этот достойный рыцарь явился к герцогу Нортумберленду и попросил аудиенцию с глазу на глаз. Герцог вывел гостя в сад, и там сэр Томас Палмер заявил, что против лорда-протектора составлен заговор, Эдуард Сеймур замыслил умертвить своего соперника. Сведения эти, можно сказать, из первых рук, поскольку сам сэр Томас тоже является одним из заговорщиков. Однако он якобы раскаялся и взывает к Нортумберленду о милости и справедливости. Еще сэр Томас сообщил, что Сеймур вознамерился поднять против правителя всю Англию и не успокоится до тех пор, пока не добьется смерти Нортумберленда.
Сразу после этого Эдуард Сеймур был арестован и препровожден в Тауэр.
Шесть недель продолжалось следствие, шесть недель суд собирал улики. В конце концов Сеймура обвинили в том, что он собирался уничтожить Лондон, захватить Тауэр и остров Уайт, а королевскую корону закрепить за собой и своим потомством.
Мне не верилось, что этот могущественный лорд, державший так долго всех нас в страхе, повержен и обесчещен.
За несколько месяцев до суда над Сомерсетом я осмелилась перебраться в Лондон и сразу же убедилась в том, что давний скандал успел забыться, а сидеть до скончания века в провинции глупо. Конечно, вдали от придворных интриг я могла чувствовать себя в относительной безопасности, но скука и безделье казались мне карой куда более жестокой, чем риск и опасность.
Моя сестра Мэри прибыла в Лондон несколькими днями ранее, и горожане приветствовали ее довольно тепло. Однако они помнили о том, что Мэри – ревностная католичка и приверженица старой религии, поэтому отношение к ней было несколько настороженное. Зато когда на улицы столицы прибыл мой кортеж, меня встречали с горячим одобрением. Я слышала в толпе голоса:
– Как похожа на отца! Смотрите, будто сам великий Генри едет на коне! Должно быть, именно так он выглядел в юные годы.
У меня были такие же рыжие волосы, как у отца, такая же посадка на лошади. Но отец был огромным, грузным, а я – тоненькой и стройной. Толпа громко кричала: «Да здравствует принцесса Елизавета!» Эти крики еще долго звучали у меня в ушах, даже когда людные улицы остались позади. В жизни не слыхивала столь сладостной музыки. Я жаждала всеобщего внимания и восхищения после стольких лет одиночества, душа была переполнена счастьем. Больше всего мне хотелось находиться там, среди шумных толп и радостных лиц, чувствовать, что меня обожают, что мной любуются.
Эдуард встретил меня радостно и осыпал знаками внимания, и придворные немало удивились, ибо знали, что юный король чрезвычайно сдержан в проявлении чувств. Я долго рассказывала ему о своей учебе, о Роджере Эшеме, мы болтали о Цицероне, о греческой грамматике, и у меня создалось ощущение, что Эдуард беседует на эти темы куда охотнее, чем о делах государственных.
Еще я рассказала ему о своих приближенных, о проделках Кэт Эшли. Эдуард слушал и улыбался. Я сказала ему, что, хотя Парри вернулся ко мне, свои дела теперь я веду сама.
Мы читали друг другу вслух, разговаривали на латыни и оба чувствовали себя совершенно счастливыми.
О борьбе Нортумберленда с Сомерсетом король не упоминал, а у меня хватило ума держать язык за зубами, хотя мне очень хотелось выведать, как относится Эдуард к этому противостоянию – в особенности позднее, когда его дядя оказался в темнице и ждал казни. Может быть, Эдуарда это не волновало. Ведь отдал же он на смерть своего любимца Томаса Сеймура.
Некоторое время спустя я получила от Сомерсета письмо, в котором осужденный умолял заступиться за него перед королем. Это письмо привело меня в крайнее смущение. Сомерсет знал, что Эдуард любит свою сестру и может прислушаться к моему заступничеству. Пусть только я напомню его величеству о том, как долго дядя служил ему верой и правдой…
Я долго размышляла, как быть. С одной стороны, мне хотелось показать всему свету, что я имею на короля влияние, но, с другой, не следовало забывать об осторожности. Голос разума шептал: помни о Томасе Сеймуре, ни в коем случае не вмешивайся в эти раздоры. Если Нортумберленд узнает, что ты заступаешься за его врага, он возненавидит тебя.
И я решила прислушаться к голосу рассудка.
«Я еще слишком юна и вряд ли смогу вам чем-нибудь помочь», – писала я Сомерсету, объясняя далее, что король окружен людьми, которым мое заступничество вряд ли придется по вкусу.
Вырваться из скуки и уединения провинциальной жизни было истинным наслаждением. Множество придворных добивались встречи со мной, чтобы засвидетельствовать сестре короля свое почтение. Возможно, многие из них смотрели далеко вперед, ведь при определенном стечении обстоятельств я могла однажды стать королевой. Эта мысль согревала душу.
В это время при дворе господствовала французская мода. В прошлом году Мария де Гиз, вышедшая замуж за короля Шотландского, некоторое время гостила в Хэмптон-корте. Она направлялась во Францию, чтобы навестить свою матушку, но морская буря заставила ее корабль искать убежища в Портсмутской гавани. Королева Шотландская сочла своим долгом нанести визит вежливости Эдуарду. Она погостила в Хэмптон-корте всего неделю, но наряды дам ее свиты произвели на англичанок огромное впечатление, и с тех пор в Лондоне вошли в моду французские платья и все придворные дамы стали завивать волосы на французский манер.
В результате придворные красавицы стали похожи друг на друга, как родные сестры, и я решила, что не стану следовать всеобщему примеру. Волосы я зачесывала гладко, отдавала предпочтение английским нарядам, и этим обращала на себя всеобщее внимание. Модницы осуждали меня, зато простонародье оценило мою приверженность традиции по достоинству. Меня стали называть «наша маленькая английскаяпринцесса». Именно с тех пор я взяла себе за правило никому и ни в чем не подражать, всегда быть самой собой – и в манере одеваться, и в делах куда более важных.
Со временем случилось то, чего все давно ожидали: Эдуард Сеймур сложил голову на плахе, пережив своего брата адмирала на три года.
Отныне нашим властелином стал Джон Дадли, герцог Нортумберленд.
* * *
Я очень хорошо помню Рождество 1552 года. В Гринвиче должно было состояться пышное празднество, и я с нетерпением ждала новой встречи с любимым братом.
Он показался мне усталым и бледным, и это при том, что Эдуард никогда не отличался крепким здоровьем. Я встревоженно спросила, как он себя чувствует, и король ответил, что не может спать по ночам из-за сильного кашля.
Тогда я спросила, что говорят лекари.
– Они мне надоели, – ответствовал Эдуард.
Праздник был шумным и веселым, приглашенные остались весьма довольны, но я заметила, что некоторые государственные мужи, и в первую очередь герцог Нортумберленд, выглядят озабоченными. Должно быть, они тоже тревожились о здоровье короля.
Я впервые задумалась о том, что мой брат может умереть. Что будет дальше? Согласно завещанию отца, трон должна унаследовать Мэри, однако в этом случае в королевстве неизбежно произойдет религиозный раскол. Моя старшая сестра являлась ревностной сторонницей католической веры и не раз говорила, что готова отдать жизнь за свои убеждения. Если она унаследует корону, то наверняка попытается вернуть Англию в лоно Римской церкви, и многим это не понравится. Сам Эдуард, к примеру, ни за что бы на это не согласился, но ведь его уже не будет в живых…
Да, если короля ожидает ранняя смерть, может произойти все, что угодно. Я поняла, что за мной наблюдают сотни глаз и что мне следует проявлять крайнюю осторожность. Допустим, Мэри заняла трон и Англия вновь превратилась в католическую страну. Что дальше? Неужели в старой доброй Англии обоснуется зловещая инквизиция? Мать Мэри, Катарина Арагонская, была испанкой и, разумеется, воспитала свою дочь в преданности католицизму. Однако многие в стране решительно воспротивятся любым гонениям на новую веру. Что же касается меня, то я твердо решила в вопросах религии придерживаться лишь собственного суждения.
Одним словом, то было памятное Рождество, и мое сердце наполнилось недобрыми предчувствиями.
Не знаю, чувствовал ли Эдуард приближение смерти, но в последующие месяцы он внезапно страстно увлекся благотворительностью, помогая нищим и голодным. Он все время говорил о «несчастных», сокрушался по поводу их страданий, хотел как-то помочь им и делал все, что было в его силах.
Никто из приближенных, впрочем, не пытался ему противиться. Очевидно, все уже поняли, что бедный мальчик умирает, и ни в чем не хотели ему перечить.
Сначала Эдуард передал Брайдвельский дворец городской мэрии, чтобы там устроили работный дом для бедняков. Это означало, что многие бездомные получат крышу над головой и кусок хлеба – в том случае, если они добросовестно исполнят требования устава этого заведения. Затем король превратил бывший монастырь Серых Братьев, францисканцев, в школу для нуждающихся студентов, а лекарям больницы святого Фомы приказал лечить простых людей бесплатно.
Добрые дела приносили королю утешение, а я все время говорила ему, что его доброта останется в памяти народа на века. Думаю, в эти последние месяцы Эдуард был по-своему счастлив. Он знал, что хоть и не стал великим королем, но по крайней мере успел совершить нечто достойное.
Когда я видела его бледное, исхудавшее лицо, у меня на глазах выступали слезы. После Рождества Эдуард чувствовал себя все хуже и хуже и постоянно жаловался на усталость.
Однажды, проезжая со свитой через площадь, я увидела у позорного столба двоих скованных цепью преступников. Когда я спросила, в чем их вина, мне ответили, что они посмели утверждать, будто короля медленно отравляют.
Я содрогнулась, но ни на минуту не поверила в эту чудовищную клевету. Тем не менее подобные слухи свидетельствовали о том, что простонародье предчувствует близкую смерть юного короля. Тогда я решила, что самое время удалиться в Хэтфилд и наблюдать за дальнейшим развитием событий с безопасного расстояния.
Мои люди доносили, что Нортумберленд замышляет недоброе. Он женил своего четвертого сына, лорда Гилфорда Дадли, на юной леди Джейн Грей, все остальные сыновья уже женаты. Впоследствии я не раз задумывалась, что Роберт мог вполне оказаться на месте Гилфорда, не успей он обзавестись женой. Шестого июля разразилась страшная буря – такой не помнили даже лондонские старожилы. Небо потемнело, угрожающе рокотал гром, люди в ужасе смотрели на свинцовые небеса, страшась Господнего гнева.
Мой брат уже не вставал с постели. Его резиденция находилась в Гринвичском дворце, и Эдуард видимо понимал, что конец близок, но не страшился смерти. Мне кажется, он даже радовался ее приближению. Эдуард не был создан для короны, из него никогда не получился бы великий монарх, подобный отцу. Трудно представить себе яблоко, которое упало бы так далеко от яблони. Я все чаще и чаще думала о Мэри, наследнице престола. Она всегда была неизменно добра ко мне, но я знала, что поддержки в народе Мэри не найдет, слишком многим подданным придется не по душе ее приверженность католицизму. Ах, думала я, зачем только злая судьба привела меня в этот мир женщиной! Зачем я оказалась так далеко от трона! Слава Богу, у меня хватило здравомыслия и осторожности удалиться в Хэтфилд. Когда назревают большие перемены, всегда лучше держаться в стороне. Я знала – мой час еще не настал.
В тот самый день, когда разразилась буря, ко мне в Хэтфилд прибыл гонец. Цвета его ливреи были мне незнакомы, но он так настойчиво просил о встрече наедине, что я не смогла ему отказать. Посланец сказал, что его прислал Уильям Сесил, и я сразу же вся обратилась в слух.
Сэр Уильям Сесил в свое время был секретарем Сомерсета. Когда его господин пал, Сесила посадили в Тауэр и продержали там два месяца. Однако все знали, что человек он честный и мудрый, а потому вскоре Сесила сделали одним из государственных секретарей. Когда-то, еще при Сомерсете, я встречалась с этим джентльменом, и он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Мне кажется, что и я вызвала у него дружеские чувства. Полагаю, Сесил считал, что принцесса Елизавета – единственная надежда английских протестантов в будущем. Он опасался, что воцарение моей сестры вызовет в стране смуту и хаос. С его стороны было весьма рискованным поступком посылать ко мне гонца в такое тревожное и неопределенное время.
Посланец сказал, что является доверенным лицом сэра Уильяма, поручившего передать мне следующее: герцог Нортумберленд упросил умирающего короля назначить своей наследницей леди Джейн Грей.
– Но это невозможно! – воскликнула я. – В завещании нашего отца ясно сказано, что в случае, если Эдуард умрет, не оставив наследников, на трон должна взойти принцесса Мэри.
– Это так, миледи, но герцог Нортумберленд уговорил короля изменить волю отца. Именно поэтому герцог женил своего сына Гилфорда на леди Джейн. Она станет королевой, а Гилфорд – королем.
– Народ никогда с этим не согласится!
– Мой господин тоже так думает. А меня он прислал, чтобы предупредить вас, миледи, об опасности. Как только король умрет, Нортумберленд пригласит вас и принцессу Мэри в Лондон. Там он сразу же поместит вас в Тауэр, сообщив всем, что сделал это ради вашей же безопасности. Мой господин говорит, что вы должны придумать заранее благовидный предлог, под которым можно будет уклониться от приглашения герцога.
– Что ж, поблагодарите вашего господина, – сказала я. – Никогда не забуду его преданности. А сейчас я должна удалиться в спальню, ибо чувствую себя совсем нездоровой. Вряд ли в таком состоянии я смогу совершить поездку в Лондон.
– Мой господин считает, что именно так вы и должны поступить, миледи.
Как только гонец удалился, я легла в постель, и правильно сделала – вечером явился посланец от Нортумберленда. Он потребовал, чтобы его немедленно провели ко мне, но ему ответили, что принцесса заболела. Я велела Кэт выяснить, что ему угодно.
Кэт вернулась с обеспокоенным лицом и объявила:
– Герцог Нортумберленд просит вас немедленно явиться в Лондон. Король умирает и хочет с вами попрощаться.
Я подумала, что Эдуард, должно быть, уже умер. Уильям Сесил оказал мне неоценимую услугу.
Вернувшись к посланцу, Кэт сказала, что принцесса слишком больна и подняться с постели не может, но немедленно отправится в Лондон, как только ей станет немного лучше.
Такой ответ должен был умерить пыл Нортумберленда.
Когда гонец удалился, Кэт сказала мне с упреком:
– Король был вам хорошим братом, миледи.
– Это правда.
– Почему же вы вдруг так внезапно заболели?
– У меня приступ мудрости, Кэт. Дело в том, что Нортумберленд хочет засадить меня в Тауэр. Он знает, что народу воцарение Джейн Грей не понравится.
Кэт недоуменно хлопала глазами, и тогда я сообщила ей, в чем дело.
События развивались быстро.
Было объявлено, что король умер, но перед самой смертью наследницей объявил леди Джейн Грей, ибо остальные его сестры рождены в незаконных браках. В соответствии с последней волей Эдуарда герцог Нортумберленд провозгласил королевой Англии леди Джейн.
Я готовилась к этому, и все же поверить в случившееся было трудно. Сэр Джон Дадли честолюбив и решителен, но его авантюра граничила с полным безумием, Англия никогда не согласится со столь вопиющим нарушением естественного порядка наследования. Я не сомневалась, что Мэри уже собирает войска, чтобы идти на Лондон. Но как знать, чем закончится война? Здесь все зависело от поведения простонародья. Конечно, Мэри – законная наследница, но все знали, что она фанатичная католичка. На ее стороне право, но Нортумберленд – человек могущественный.
Страна была потрясена. Многие говорили, что буря, разразившаяся в день смерти короля, – верный признак Божьего гнева. Всевышний недоволен тем, что воля Генриха VIII нарушена, его дочери объявлены бастардами, а на престол возведена дальняя родственница, внучка его сестры.
Неужто англичане смирятся с подобным беззаконием?
Однако, к моему величайшему негодованию, леди Джейн была объявлена королевой.
* * *
И все же я не обманулась: в стране действительно началась смута. Люди стекались под знамена Мэри, войско Нортумберленда с каждым днем таяло. Прошла неделя, и весь клан лорда-протектора – он сам, его сыновья, Джейн Грей – оказались в Тауэре, а на престол взошла моя сестра Мэри. Бедняжка Джейн – она никогда не хотела быть королевой. Я слышала, что Джон Дадли избил ее, дабы заставить выйти замуж за Гилфорда, а в день, когда Джейн провозгласили королевой, она упала в обморок. Честолюбие никогда не было ей свойственно. Бедная девочка, которой еще не исполнилось и семнадцати, оказалась пешкой в руках честолюбца, мне было искренне ее жаль. Джейн попала в темницу прямо из парадных покоев, где ожидала коронации, и теперь ее домом стал Тауэр, а впереди маячил эшафот. Гилфорда и прочих сыновей лорда-протектора заточили в башне Бошан. Я вспомнила о Роберте с сожалением – неужели и его дни сочтены. Он наверняка сражался рядом с отцом – у него просто не было выбора. Жаль, в детстве мальчик был весьма хорош, из него наверняка получился интересный мужчина. Я вспомнила наш давний разговор. Я сказала Роберту, что никогда не выйду замуж, а он засмеялся и ответил, что все девочки так говорят. Странно, что мне вспомнились эти слова именно теперь, когда Роберт сидел в тюрьме, ожидая казни. Его заперли в тот самый Тауэр, где окончила свои дни моя дорогая мать! Мне стало так же грустно, как в дни перед гибелью несчастной Катарины Ховард. Что поделаешь, тень топора витала над каждым из нас, и я была ближе к эшафоту, чем многие.
Я все время напоминала себе, что нужно проявлять предельную осторожность. От трона теперь меня отделяла всего одна ступень – ведь Мэри не отличалась крепким здоровьем, да и лет уже была не юных. Если она намеревается обзавестись наследником, думала я, ей следует поторопиться. Если же детей у сестры не будет… Когда я начинала думать об этом, у меня кружилась голова. И все же, все же я отлично понимала, что вступаю в самый опасный период своей жизни.
Как себя вести, что делать? Мне очень хотелось, чтобы рядом находился сэр Уильям Сесил и помогал мне своими советами. По моему собственному разумению, мне следовало ничего не предпринимать до особого распоряжения королевы. Я не знала, как отнесется ко мне Мэри после восшествия на престол. Больше всего я страшилась, что сестра захочет сделать из меня католичку. А я хорошо чувствовала настроение народа и знала, что англичане не желают возвращения папизма.
Вскоре прибыли посланцы от сестры. Мэри хотела, чтобы я вместе с ней возглавила триумфальный въезд в столицу. Пришло время забыть о «болезни» и готовиться к путешествию.
Двадцать девятого июля я покинула Хэтфилд и отправилась в путь, сопровождаемая двумя тысячами вооруженных всадников. Первую остановку я сделала в замке Сомерсет, который отныне принадлежал мне. Меня сопровождали мои приближенные, разодетые в праздничные зеленые ливреи из бархата, шелка и тафты. Я гордилась своей свитой – пусть лондонцы увидят, что я дочь короля, а не какая-нибудь нищенка.
На следующий день мне надлежало выехать в Уонстед, где мы договорились встретиться с королевой. Однако на сей раз копейщиков и лучников я с собой не взяла. Инстинкт подсказал мне, что сестре и ее советникам вряд ли понравится такая демонстрация силы. Очень важно было с самого начала показать сестре, что я не просто ее любящая родственница, но еще и верная подданная.
Я поступила правильно. Когда мы с Мэри съехались в Уонстеде, я увидела, что королева распустила всю свою армию и при ней не было никого, кроме свиты и личных телохранителей. Мэри хотела показать, что ей нечего бояться, ибо она законная королева. Встретила она меня ласково, обняла, осыпала поцелуями. Зрители, наблюдавшие эту сцену, раз– разились радостными криками. Я каждую минуту помнила, что на нас устремлены тысячи глаз, и мне показалось, что меня приветствуют более горячо, чем венценосную сестру. Затем я представила королеве своих фрейлин, и она расцеловала их, тем самым явив благоволение всему моему дому.
Рядом с Мэри я, двадцатилетняя, чувствовала себя юной и полной сил, озиралась по сторонам и предвкушала, как в один прекрасный день все это будет принадлежать мне. Мы ехали верхом бок о бок, и мной владело радостное возбуждение. Я знала, что в счастливые минуты всегда хорошею, и сравнение с королевой явно было в мою пользу, Мэри в свои тридцать семь выглядела уже увядшей. Мысленно отметив этот контраст, я не могла удержаться от довольной улыбки и в ответ на ликующие крики толпы поднимала в приветствии руку, в то время как Мэри сохраняла полнейшую невозмутимость, очевидно, считая, что королева должна держаться надменно. Я подумала, что она совсем не понимает простых людей, не чувствует настроения толпы.
Мы доехали до Алдгейта, а оттуда прямиком проследовали в лондонский Тауэр.
Въехав в ворота крепости, я подумала, что, возможно, на нас сейчас смотрят через зарешеченное окно темницы Джейн Грей и Роберт Дадли. Интересно, помнит ли он маленькую девочку, с которой танцевал на балу много лет назад?
Но в следующую минуту я забыла об узниках, поскольку нам навстречу в сопровождении офицеров вышел комендант Тауэра. Все низко склонились перед новой правительницей.
Мэри приветствовала своих подданных сдержанно, но милостиво, как и подобает истинной королеве. Она объявила, что отпускает некоторых заключенных на свободу. Все это были католики: герцог Норфолк, которого в свое время спасла от казни лишь смерть моего отца; Стивен Гардинер, епископ Винчестерский, просидевший в заключении несколько лет, ибо своими папистскими настроениями вызвал неудовольствие Сомерсета. Я никогда не любила этого человека. Он был изувером до мозга костей и чуть было не погубил когда-то несчастную Катарину Парр. Он пал на колени перед Мэри, и та растроганно велела ему подняться. Гардинер торжественно объявил, что будет служить ей верой и правдой, не щадя живота. У меня упало сердце. Я знала, что этот человек, мой заклятый враг, получит высокий пост при дворе.
Был там и еще один пленник, привлекший к себе всеобщее внимание – так он был статен и красив. В нем чувствовалась древняя благородная кровь. Несчастного содержали в Тауэре с двенадцатилетнего возраста, он просидел здесь целых пятнадцать лет, и единственная вина молодого человека заключалась в том, что он приходился праправнуком Эдуарду IV, то есть был прямым потомком Плантагенетов.
Солнце вспыхивало золотом на его светлых локонах, в жизни я не видывала такого красавца, да и на мою сестру он явно произвел немалое впечатление. Отец Эдуарда Куртенэ (так его звали) пятнадцать лет назад сложил голову на плахе. Когда Мэри сказала молодому человеку, что возвращает ему титул графа Девоншира, он чуть не расплакался от благодарности. Королева смотрела на него с явным интересом, взгляд ее был нежным и мягким.
После триумфального въезда в город начался пир, на котором я опять сидела рядом с королевой.
* * *
Последующие поколения называли мою сестру Марией Кровавой, но я-то знаю, что в глубине души она была женщиной совсем не злой. Мэри проливала кровь лишь в тех случаях, когда, по ее мнению, нельзя было поступить иначе. Ее проклятием была фанатическая вера в непогрешимость Римской церкви. Мэри была глубоко убеждена, что все некатолики обречены на геенну огненную, а потому единственная их надежда на спасение – обратиться в истинную веру. Если еретики отказывались признавать свет божественной истины, их следовало сурово покарать – в конце концов им все равно была суждена вечная мука, так стоило ли мелочиться из-за нескольких лишних лет жизни?
