Текст книги "Рожденная для славы"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

– Боже, храни королеву!

Я велела остановить карету и громко сказала:

– Благослови вас Господь, добрые люди.

Гул перешел в восторженный рев:

– Боже, храни королеву!

Я была растрогана. Стоило мне поднять руку, и немедленно наступила тишина.

– Мои дорогие подданные, – сказала я. – Может быть, у вас когда-нибудь будет более великий государь, но ни один король не будет любить вас больше, чем я.

Люди окружили карету со всех сторон. Я улыбалась, махала им рукой, и они видели, что я взволнована не меньше. У многих по лицу текли слезы, и я знала: эти люди готовы отдать за меня свою жизнь.

Это событие укрепило мой дух. Да, после смерти Роберта жизнь для меня лишилась радости, но нужно было держаться. Я должна благодарить судьбу за то, что после тридцати лет правления все еще пользуюсь поддержкой народа.

Забавно, что испанцы попытались сделать вид, будто одержали над нами великую победу. Похоже, Филипп правил королевством сплошных болванов. Неужто подданным испанского короля неизвестно, что они потеряли свою Непобедимую армаду?

Мне принесли памфлет, который испанцы распространили по всей Европе. Мои придворные читали его и потешались. Книжица и в самом деле была презабавная. Ее автором якобы являлся очевидец великой баталии. Памфлет назывался «Реляция и советы его величеству от моряков победоносного флота, с помощью коего адмирал герцог Медина завоевал Англию».

Автор писал, что англичане потерпели позорное поражение, были обращены в бегство, а многие попали в плен. Герцог Медина-Сидонья даже захватил прославленного «Эль Драке».

Нам стало не до смеха, когда мы поняли, что многие в Европе верят этим басням.

Дрейк пришел в ярость, Рэли тоже. Последний сочинил контрпамфлет, носивший длинное название «Окончательное и справедливое разоблачение испанского вранья, к коему можно относиться лишь с презрением и отвращением и надлежит предать огню».

Как же я презирала Филиппа за эти низкие хитрости! Испанцы громогласно хвастались перед сражением, искушали судьбу, называя свою Армаду Непобедимой. На своих кораблях они везли орудия пыток, чтобы учредить в Англии инквизицию и начать религиозные гонения. И вот теперь, получив хорошую трепку, прибегают к самой подлой лжи и хотят одурачить всю Европу.

Где же, спрашивается, их Армада? Куда подевались бахвалы, отправившиеся завоевывать Англию? Большинство из них лежит на дне океана, другие подыхают от голода, рыская вдоль негостеприимных берегов.

Жалок народ, который хвастается перед сражением и ведет себя недостойно после неудачи.

Чтобы память о великой победе не стерлась, я велела выбить две медали. На одной была изображена испанская Армада, бегущая от моих кораблей. Внизу надпись: «Venit, Vidit, Fugit». Юлий Цезарь сказал: «Пришел, увидел, победил». Надпись на медали означала «Пришел, увидел, убежал».

На второй медали я велела высечь: «Dux Foemina Facti». Многие мужчины выражают сомнение о том, что женщина способна править государством. Французы даже ввели позорный закон, запрещающий женщине наследовать престол. Слава Богу, у нас в Англии подобные нелепости не существуют. Я хотела, чтобы весь мир знал: женщина может править не хуже, чем мужчина, а возможно, и лучше.

При этом я вовсе не стремилась сказать, что одержала победу над испанцами лишь благодаря собственным заслугам. Викторию обеспечили мои министры и мои доблестные моряки. Но управляла страной я, олицетворяя собой Англию. Я – королева, ради которой сражаются и погибают люди. Вот почему львиная доля славы по праву принадлежала мне.

Празднества продолжались, но душа моя пребывала в скорби. Никогда больше не увидеть мне моего любимого Робина. Он ушел навсегда.

ВОЗВЫШЕНИЕ ЭССЕКСА

Оглядываясь назад, я и сама толком не пойму, чем приворожил меня Эссекс. Очевидно, я просто искала замену для Роберта. Дело это было заведомо безнадежное, ибо никто не смог бы занять в моем сердце освободившееся место, да и потом, мне ведь было уже не двадцать пять лет. Лишь в молодости можно влюбиться так сильно, чтобы всерьез помышлять о разделении монаршей власти с любимым.

Во-первых, Эссекс был красив; во-вторых, его тоже звали Роберт; в-третьих, он разительно отличался от прочих молодых придворных – взять хоть его мрачный, вечно как бы недовольный вид. Правда, я сама не понимаю, почему это казалось мне привлекательным. Не исключаю, что где-то в глубине души я хотела взять в очередной раз верх над Леттис Ноуллз, завоевав любовь ее сына.

Так или иначе, Эссекс вскоре стал моим признанным любимцем, отодвинув на вторые роли несносного и блистательного Рэли.

Эссекс никогда и ни в чем не шел на компромиссы. Я помню его еще ребенком, когда, вскоре после моей поездки в замок Чартли, мальчика впервые привезли ко двору. Он был прехорошенький, и мне захотелось его поцеловать, но он не пожелал удостоиться королевского лобзания. Тогда это меня повеселило, но впоследствии я не раз вспоминала строптивость маленького Эссекса как предзнаменование грядущих напастей. Мальчишка не захотел снимать шляпу в моем присутствии, и мать должна была сдернуть ее против его воли.

Еще тогда мне следовало понять, что за характер у маленького графа.

Держался он просто вызывающе. Эссекс с самого начала был уверен, что моя благосклонность досталась ему по праву, и у меня не раз возникало искушение отослать этого нахала из столицы, дабы преподать ему урок хороших манер. Если бы Лестер был жив, я бы непременно так и поступила, но сейчас мне нужно было как можно быстрее забыть о своей утрате, а увлекательные беседы с Эссексом, даже сама его непочтительность к королевскому сану отвлекали и забавляли.

Он во всем должен был непременно поступать по-своему, подчинялся минутным порывам, был начисто лишен расчетливости. Это-то и отличало его от прочих придворных. Я знала, что с моей стороны неразумно давать волю чувствам, но всякий раз, видя его слегка сутуловатую фигуру, заглядывая в светящиеся искренним обожанием глаза, чувствовала, как у меня сжимается сердце, и впервые после смерти Лестера ощущала нечто похожее на радость.

Вот типичный образчик его поведения. Я нанесла визит графу Уорику, проживавшему в замке Норт-холл. У Уорика гостила сестра Эссекса Пенелопа Рич, которая не пользовалась моей благосклонностью. При живом муже она вступила в скандальную связь с Чарльзом Блантом, который недавно после смерти своего старшего брата получил титул лорда Маунтджоя. Этот молодой человек был талантлив и красив, и я с особым неудовольствием отнеслась к его интрижке с Пенелопой. Ладно бы еще они хранили свои отношения в тайне, но Пенелопа вела себя поистине вызывающе: она бросила мужа и переехала жить к Маунтджою.

Когда мне рассказали об этом, я сухо заметила:

– Яблоко от яблони недалеко падает.

Когда в сопровождении свиты я прибыла в Норт-холл, встречать меня вышел Эссекс. Вскоре стало ясно, зачем он сюда явился – хотел упросить, чтобы я приняла его сестру.

Поняв, что Эссекс приехал в Норт-холл не ради меня, а ради своей сестрицы, я разозлилась и весьма холодно ответила ему, что не намерена встречаться с леди Рич – пусть не выходит из своих комнат, пока королева в замке.

Эссекс вспыхнул и потребовал, чтобы я объяснила, почему принимаю Маунтджоя, но не принимаю Пенелопу.

Я ответила, что не намерена с ним препираться, и отвернулась. Однако Эссекс не угомонился. Он выкрикнул, что я несправедлива к его семейству. Почему, например, я отлучила от двора его мать, которая не сделала мне ничего плохого?

Не могла же я сказать ему, что Леттис отняла у меня Роберта и даже не удосужилась хранить ему верность! Вместо ответа я подала знак одному из придворных, чтобы он занял подле меня место Эссекса. Юный граф разъярился не на шутку, а я еще и нарочно объявила громогласно, что не желаю видеть Пенелопу Рич и предписываю ей не покидать своих покоев, пока я в замке.

Но и это не остановило упрямца. За ужином Эссекс вновь завел со мной разговор на ту же тему. Почему я не соглашаюсь принять его сестру? Почему я так несправедлива? Почему я не отказываюсь иметь дело с Маунтджоем? Или, может быть, я испытываю предубеждение к собственному полу?

– Ваше величество, умоляю вас, примите мою сестру. Ради меня! – твердил он.

Я знала, что все вокруг внимательно наблюдают за этим разговором. Люди и так уже начали поговаривать, что королева любит Эссекса не меньше, чем в своем время Лестера. Однако мой Роберт никогда не вел себя так глупо.

– Вы ошибаетесь, милорд, если полагаете, что вам удастся меня переубедить, – отрезала я. – Никто не посмеет сказать, что ради вашего удовольствия королева пошла против своих убеждений.

– Еще бы! – запальчиво выкрикнул Эссекс. – Я знаю, почему вы не хотите ее принимать! Это подлец Рэли вас подговорил! Вы души не чаете в подлом пирате! Какой-то деревенщина вертит вами как хочет! А вы из-за этого унижаете и мою сестру, и меня!

– Замолчите, молодой болван! – приказала я. – Я запрещаю продолжать разговор на эту тему.

Эссекс опять не послушался. Теперь он переключился на Рэли и принялся осыпать его бранью. Эти двое бешено ревновали меня друг к другу. Такого накала ненависти при моем дворе еще не бывало, хотя я повидала достаточно ревнивцев на своем веку. Безобразное поведение Эссекса разозлило меня, но в то же время и встревожило, поскольку Рэли тоже находился в замке. В настоящий момент поблизости его не было, но ему наверняка донесут о случившемся, и тогда может произойти кровопролитие.

У меня лопнуло терпение, и я дала волю гневу. Должна признаться, что с возрастом вспышки ярости у меня стали происходить гораздо чаще, чем в молодые годы.

– Не сметь кричать! – воскликнула я. – Прекратите нести хулу на моих приближенных! Ни слова больше, иначе я изгоню вас от двора! Что же касается вашей сестры, то она той же породы, что и ваша матушка! Все вы одного поля ягоды! Надо запретить всей семейке появляться при дворе!

– Что ж, путь будет так! – перебил меня Эссекс. – Я не желаю служить королеве, которая привечает дешевых авантюристов! Это Рэли хочет, чтобы меня здесь не было. Ну и пожалуйста! Оставайтесь тут со своими любимчиками! Я же ухожу, и моя сестра вместе со мной!

Никто и никогда не вел себя столь дерзко в моем присутствии.

Позволь себе такое кто-то другой, я немедленно вызвала бы стражу, но юный Эссекс, охваченный гневом, был так хорош, что я отвернулась, лишь обронив:

– Господи, как мне надоел этот глупый мальчишка.

Громко топая, он выбежал из зала.

На следующее утро мне доложили, что граф покинул Норт-холл. Сестру он отправил в сопровождении свиты, а сам выехал в Порт-Сэндвич, чтобы немедленно отправиться в Голландию.

Я послала за ним вдогонку стражников.

Они настигли Эссекса, когда он уже находился на корабле, и передали мой приказ – немедленно вернуться, но Эссекс не подчинился. Тогда стражники сказали, что сведут его на берег силой, и Эссексу пришлось смирить гордыню.

Он вернулся в Лондон, и, выждав некоторое время, я послала за ним.

Ни малейших признаков раскаяния.

– Безрассудный молокосос, – сказала я ему. – Еще одна такая выходка – и я засажу вас в Тауэр. Не испытывайте впредь моего терпения.

Эссекс надулся, но несколько дней спустя я сменила гнев на милость, и он вновь попал в фавор.

Всюду, где бы ни появлялся этот красавчик, начиналась свара. Долгое время он люто враждовал с Чарльзом Блантом, будущим лордом Маунтджоем. Я благоволила этому молодому человеку, потому что он был хорош собой, умен и прекрасно воспитан – то есть обладал всеми качествами, необходимыми для того, чтобы попасть в круг любимцев. В знак благосклонности я подарила ему золотую шахматную фигурку, и Блант носил ее на манжете, чтобы все видели, как милостива к нему королева.

Эссекс преисполнился жгучей ревности и в присутствии многих придворных заявил:

– Ну вот, теперь каждый дурак будет изображать из себя фаворита.

Бланту немедленно донесли об этих словах, и он тут же вызвал Эссекса на дуэль.

К сожалению, я узнала об этом слишком поздно и остановить поединок не смогла. В схватке Блант выбил у Эссекса шпагу и ранил его, правда, неопасно.

Я была вне себя от ярости, устроила выволочку обоим драчунам и на время отлучила от двора.

– Видит Бог, Эссексу не помешало бы поучиться хорошим манерам, – пожаловалась я приближенным.

В глубине души я была счастлива, что оба красавчика остались живы, мне не хотелось терять ни того, ни другого. Эта история получила неожиданное развитие. Со свойственной ему непредсказуемостью Эссекс проникся к своему победителю восхищением и симпатией, и с тех пор они стали близкими друзьями. Блант познакомился с семьей Эссекса, влюбился в Пенелопу, и она бросила ради него своего мужа.

После смерти Лестера я стала поглядывать на своих министров с тревогой, опасаясь, что смерть унесет еще кого-нибудь из моих дорогих советников. Вряд ли я смогу найти людей, достойных занять освободившееся место. Никто ведь не заменит мне Роберта. Берли, Уолсингэм, Хенидж, Хаттон – тоже люди исключительные, каждый из них служил мне верой и правдой, каждый обладал редкими достоинствами, каждого я высоко ценила.

Больше всего беспокоил меня Уолсингэм. Ему было уже под шестьдесят, годы брали свое, а он никогда не отличался крепким здоровьем. Мой Мавр работал с утра до ночи, не щадя сил, и вот захворал. Весь год он чувствовал себя неважно, но продолжал нести службу, следить за развитием событий во всех европейских странах.

В апреле Уолсингэму стало совсем худо, и он скончался. Я потеряла еще одного близкого друга, незаменимого советника. Трагедия старости в том, что теряешь одного за другим всех близких людей – они исчезают, как листья с дерева под дуновением осеннего ветра. И все время думаешь: кто следующий?

Уолсингэм попросил в завещании, чтобы его похоронили с минимальными расходами, ибо он и так по уши в долгах. Мавр никогда не жалел собственных средств на содержание своей шпионской сети. Если казна выдавала ему недостаточно денег, он всегда добавлял из собственного кармана, в результате семья ничего, кроме долгов, не унаследовала.

Уолсингэма похоронили ночью в соборе святого Павла – как он и просил, без всякой помпы.

Я заперлась от всех и погрузилась в траур. Мне было стыдно, что я так мало сделала для своего Мавра при жизни. Почему я ни разу не поинтересовалась его денежными обстоятельствами? Бессердечно было позволять ему тратить собственные средства на государственные нужды.

Я пообещала себе, что не оставлю его дочь Фрэнсис, добрую, тихую девушку – я всегда хорошо к ней относилась, – и из-за ее отца, и из-за нее самой. Мне казалось, что лучшей жены для Филиппа Сидни было не найти, поэтому обрадовалась, когда он женился на ней и перестал увиваться вокруг негодной Пенелопы Рич.

От Сидни Фрэнсис родила дочь, которой к этому времени исполнилось семь лет. Ребенок, мой крестник, был премилый. Когда Филиппа ранили в бою, Фрэнсис, беременная следующим младенцем, дневала и ночевала у ложа супруга. Но Филипп все-таки умер, у бедняжки приключился выкидыш, и она чуть не умерла сама.

После смерти мужа Фрэнсис тихо жила в доме матери, я же решила привлечь ее ко двору, надеясь подобрать для молодой женщины подходящего мужа.

Прошло совсем немного времени после того, как Фрэнсис присоединилась к моей свите, когда я стала замечать в ее фигуре нечто странное. Сначала я отказывалась в это верить – Фрэнсис всегда считала женщиной добродетельной, в любовных связях замечена не была. Никто за ней не ухаживал, никто не добивался ее руки – я бы непременно об этом знала. Неужели такая тихоня все-таки предается запретным утехам? Просто невероятно! Что бы сказал мой бедный Мавр, будь он жив?

Я решила присмотреться к Фрэнсис повнимательней. Может быть, дело в какой-то болезни, бедняжка после выкидыша долго хворала.

Но проходили недели, и стало ясно, что мои подозрения вполне обоснованны. Я вызвала к себе Фрэнсис и спросила:

– Как у вас со здоровьем, милочка?

– Я здорова, ваше величество, – чересчур поспешно ответила она.

– Приблизьтесь.

Она сконфуженно подошла ко мне, и я пощупала ей живот.

– Так я и думала. Мне давно уже кажется, что вы носите в своем чреве то, чего у добродетельной вдовы быть не может.

Фрэнсис залилась краской.

– Ага, я права! – вскричала я. – Извольте-ка объясниться, миледи.

Она гордо вскинула голову и ничего не ответила.

Тогда я влепила ей пощечину. Как я могла до такой степени ошибаться в человеке! Я была уверена, что Фрэнсис – тихая, безответная, добродетельная вдова, а она, оказывается, такая же, как остальные. Всякий раз, узнавая о любовных интрижках своих приближенных, я впадала в ярость. Возможно, все дело в том, что я была и остаюсь девицей. Разумеется, я не хотела бы изменить свое состояние, но все же развращенность окружающих почему-то задевает меня за живое.

– Ну же, выкладывайте, – нетерпеливо потребовала я. – Кто он?

И тут Фрэнсис меня удивила. Она задрала подбородок еще выше и с достоинством ответила:

– Мой супруг.

– Ваш супруг?

Как, еще один тайный брак, о котором я ничего не знаю? Никто из моих приближенных не смеет связать себя супружескими узами, предварительно не поставив об этом в известность королеву. Это закон.

– Почему вы не спросили у меня позволения? – спросила я.

Личико Фрэнсис, обычно такое смиренное, исказилось упрямой гримасой.

– Мне казалось, ваше величество, что моя персона не представляет для вас никакого интереса.

– Не представляет интереса?! Ведь я так любила вашего отца! Он пользовался моим безграничным доверием! Я пекусь о вашей судьбе, потому что вы его дочь!

Я ударила ее еще раз. Фрэнсис попятилась, на ее щеке пылало красное пятно. Я же разъярилась еще пуще – схватила несчастную за плечи, стала трясти:

– Ваш отец позволил вам тайно выйти замуж за Филиппа Сидни. Я строго отчитала его за это, и он, оправдываясь, говорил мне то же самое, что вы сейчас. Якобы его семейные дела слишком незначительны, чтобы привлекать к ним августейшее внимание. Неужели вам не известно, что я устроила тогда вашему отцу хороший нагоняй, назвала его неблагодарным. Что же касается вас, то после смерти вашего отца я взяла вас под свою опеку и хотела сама найти подходящего мужа. Немедленно сообщите мне, кто отец вашего будущего ребенка! Я не позволю, чтобы при дворе процветало распутство.

Она молчала, и мне вдруг стало не по себе.

– Мое терпение на исходе! – прикрикнула на нее я. – Имя, миледи! Ну же, девочка, неужели ты хочешь, чтобы я заставила тебя говорить силой?

Тут она упала на колени и зарылась лицом в мою юбку. Приступ гнева миновал, мне стало жаль бедняжку. Она видела в жизни мало счастья. Ее муж, Филипп Сидни, был влюблен в Пенелопу Рич и при живой жене писал ей любовные стихи, потом умер на руках у Фрэнсис, а она лишилась ребенка и чуть не умерла. Представляю, как ей было одиноко все эти годы. Ничего, пообещала я себе, я заставлю негодяя сочетаться с ней законным браком – если, конечно, у него уже нет жены. И уж я позабочусь о том, чтобы церковь освятила этот союз прежде, чем родится ребенок.

– Я жду ответа, Фрэнсис, – уже мягче сказала я.

Она со страдальческим видом взглянула на меня и кивнула.

– Ну же!

Всхлипывая, она пробормотала:

– Мы встретились в Голландии… Он служил в армии… Вместе с Филипом… Мы давно знаем друг друга… Мы влюбились… А потом поженились…

– Кто же он?

Она немного помолчала, а затем едва слышно произнесла:

– Милорд Эссекс.

– Эссекс! – ахнула я.

Фрэнсис резво вскочила на ноги и отбежала в сторону, а затем, вжав голову в плечи, бросилась вон из комнаты.

Мой Эссекс! У него роман с дочкой Уолсингэма! Нет, не роман – он на ней женился! Не спросив моего позволения, даже не поставив в известность! Ах, предатель! Обманщик! Изображал, что обожает меня, а сам распутничал с этой девчонкой – даже женился на ней!

– Графа Эссекса ко мне! – крикнула я.

Он не заставил себя ждать – вошел своей обычной беззаботной походкой, которая меня одновременно и злила, и восхищала.

Мальчишка хотел поцеловать мне руку, но я бросила на него свирепый взгляд и процедила:

– Изволили явиться, господин супруг?

Тут до него дошло, в чем дело, и самое поразительное, что Эссекс нисколько не испугался. Он всего лишь пожал плечами, как будто речь шла о каком-то пустяке. Лестер вел себя совсем иначе, когда мне стало известно о его браке с Леттис Ноуллз. Начал оправдываться, говорить, что сделал это лишь после того, как я его отвергла. Кроме того, Лестер дал мне понять, что в любом случае я всегда буду значить для него больше, чем его супруга. В случае с Эссексом женитьба, разумеется, даже не обсуждалась, но всем было известно, что я оказываю этому молодому придворному особое внимание, поэтому его поступок был, мягко говоря, возмутителен.

– Значит, секрет раскрыт? – легкомысленно осведомился Эссекс.

– Да, мне рассказала об этом ваша беременная жена.

– Ничего не поделаешь, все тайное рано или поздно становится явным.

– А к чему такая таинственность?

– Я боялся, что ваше величество на меня рассердится.

– И правильно делали, что боялись.

– Но ведь вы любите Фрэнсис, правда? Вы – крестная мать ее ребенка, а отец Фрэнсис был одним из главных ваших министров.

– Все это так, но как вы посмели жениться… без моего согласия!

– Ваше величество, вы знаете, как я вас обожаю, – холодно ответил он. – Вы – божество, вы не такая, как другие женщины. Я влюблен в вас с детства, еще с тех пор, когда впервые увидел вас в замке Чартли. Главная радость моей жизни – служить вам…

– И делать гадости у меня за спиной?

– У меня своя жизнь, ваше величество. Я сам решаю, на ком жениться.

– Больше всего я ненавижу в подданных коварство.

– Но я не замышлял никакого коварства. Да и отец Фрэнсис одобрил этот брак.

– Не сомневаюсь. Он наверняка хотел, чтобы его дочь была обеспечена.

– Я думал, что согласия отца вполне достаточно.

– Вы наглец! – не выдержала я. – Я осыпала вас милостями, возвысила над другими. Не забывайте, что так же быстро можете всего лишиться.

– Сущая правда, ваше величество, – беззаботно согласился Эссекс. – Мое будущее всецело зависит от вас.

– Зачем понадобилась эта таинственность?

– У вашего величества такой непредсказуемый характер, мне не хотелось вас раздражать.

– Наглый мерзавец!

– Это не наглость, ваше величество, – улыбнулся он. – Всего лишь откровенность, которую вы во мне столь высоко цените. Если бы я пришел к вам и попросил разрешения на этот брак, вы наверняка ответили бы мне отказом, и в этом случае мне пришлось бы нарушить высочайшую волю. Сейчас же я преступления не совершил, а всего лишь навлек на себя ваше неудовольствие.

Я была оскорблена, сердита на саму себя – не следовало так привязываться к этому неблагодарному мальчишке.

– Дело не только в том, что вы интриговали за моей спиной, – сказала я. – Я хотела подыскать вам невесту высокого ранга… А вы… вы связали свою жизнь с этой девчонкой…

– С дочерью Уолсингэма, ваше величество.

– У нее за душой ни гроша!

– Я не придаю большого значения земным богатствам.

– И королевской милости, как мне кажется, тоже. Полагаю, вам захочется проводить больше времени со своей женой – особенно теперь, когда она в положении. Вам не следует появляться при дворе, посвятите себя семье.

Я изгоняла его, и он это понял.

Низко поклонившись, Эссекс с достоинством удалился.

* * *

Несколько дней я пребывала в мрачнейшем расположении духа. Без Эссекса при дворе стало скучно, я вспоминала прежние времена – точно так же я себя ощущала, когда Лестер находился в опале. Что же было такого особенного в двух этих мужчинах? Какая-то необъяснимая магия, не иначе. Стоило им исчезнуть, и жизнь делалась пресной и бесцветной.

Зато Рэли постарался извлечь максимальную выгоду из опалы главного соперника и бросился ухаживать за мной с пылкой страстностью влюбленного. Флирт утешал меня, позволял хоть на время забыть об Эссексе и Фрэнсис. Я даже думала, не сделать ли главным фаворитом Рэли, и тогда можно будет совсем вычеркнуть Эссекса из своей жизни. Дерзкий мальчишка зашел слишком далеко, и дело не только в его браке, он вообще позволял себе чересчур многое.

Бедняжка Фрэнсис, думала я. Ей в мужья достался ветреник. Разве можно выходить замуж за человека, в жилах которого течет проклятая кровь волчицы?

Я старалась веселиться, танцевала на балах с моими красавчиками, об Эссексе не спрашивала. Однако на душе было горько и бесприютно. Как же потускнела моя жизнь! Мой милый Роберт умер, Уолсингэм тоже, Хаттон стал старый и совсем больной. Мир не такой, каким был прежде.

Хаттон в последнее время впал в немилость. Причина была малозначительная – задолжал в государственную казну. Я всегда требовала, чтобы должники честно расплачивались с кредиторами. По вечерам при дворе играли в карты, и если я выигрывала, то никакого снисхождения проигравшим не было. Однако в деле Хаттона я перегнула палку – мне и в голову не приходило, что он на грани нищеты. Мои любимчики жили в роскоши, на широкую ногу, и от этого мне казалось, что они гораздо богаче, чем было в действительности.

Хаттон обратился ко мне с ходатайством простить ему долг, но я ответила отказом. От денежных забот бедняге стало совсем худо, он слег, и я страшно испугалась, когда доктора сказали, что положение его почти безнадежно.

Я немедленно отправилась к Хаттону и увидела, что он лежит совсем обессиленный. Лекарь пытался напоить его отваром, но руки у больного так дрожали, что он не мог удержать склянку.

Когда я вошла, лекарь поспешно убрался, а Хаттон попытался приподняться. Я приказала ему лежать, выставила всех из спальни и села к изголовью.

Красавец Хаттон, мой неутомимый партнер по бальным танцам, так страшно изменился, что я чуть не расплакалась от жалости.

– Ваше величество, вы оказываете мне великую честь… – начал он.

– Молчите, – приказала я. – Не тратьте попусту силы. Мой дорогой Баранчик, что это вы устраиваете? Немедленно поправляйтесь, без вас при дворе скучно. И учтите, это приказ королевы.

Он улыбнулся, покачал головой, и невыносимая печаль сжала мне сердце.

– Мое Око погасло, мой Мавр покинул меня. Не оставляйте хоть вы меня, Баранчик.

– Ваше величество, вы принесли мне много счастья.

– Мы оба принесли друг другу немало радости за эти годы, – сказала я. – Но хватит о прошлом. Чем это вас тут поят? – Я взяла склянку, понюхала и узнала запах весьма эффективного эликсира. – Хорошее снадобье, – одобрила я. – Меня оно выручало не раз. Пейте, это придаст вам сил.

Он взял склянку, но руки его тряслись, и тогда я стала сама поить его с ложечки, как ребенка.

– Пейте все, до капельки.

Беспомощно улыбнувшись, Хаттон повиновался.

– Ваше величество, зачем вы так роняете свое достоинство!

– Роняю достоинство?! Вы – один из людей, которых я люблю. Они заменяют мне и мужа, и детей, каковых у меня никогда не было.

Хаттон был глубоко тронут моими словами, по его щеке сбежала слезинка. Я наклонилась к нему, нежно поцеловала и сказала:

– Вы должны повиноваться своей королеве, канцлер, а она приказывает вам немедленно поправиться.

Однако на сей раз Кристофер Хаттон не смог выполнить волю своей королевы.

Его смерть опечалила меня сильнее, чем я ожидала. Люди моего поколения уходили один за другим. Им на смену появлялись новые придворные, но я не знала, будут ли они мне так же беззаветно преданы, как прежние соратники. Эссекс, Рэли, Маунтджой из другого теста. Увы, время неумолимо, жизнь никогда уже не обретет былой вкус и аромат.

Смерть Хаттона стала тяжелой утратой не только для меня, но и для всей Англии. Этот вельможа был красив и любил блистать на балах, поэтому многие считали его вертопрахом, однако Хаттон обладал многими талантами. Еще в бытность вице-камергером он устраивал пышные церемонии и незабываемые празднества. Некоторые считали, что на большее он не способен, но я разглядела в нем задатки государственного деятеля, и со временем Хаттон стал лордом-канцлером королевства. Как и я, он отлично понимал, что главную опасность для страны представляют религиозные конфликты, неминуемо приводящие к гражданской войне. Достаточно взглянуть на то, что происходило в те годы во Франции. Нам приходилось лавировать между пуританами и папистами, и я сама не знаю, какая из этих партий вызывала у меня большее отвращение. Хаттон всегда говорил, что религия – дело личное, и воевать по этому поводу бессмысленно. Кое-кто даже подозревал лорда-канцлера в тайной приверженности католицизму, но я знала, что это неправда. Просто Хаттон, как и его королева, отстаивал принцип веротерпимости.

А каким блестящим он был оратором! Конечно, Хаттон был небескорыстен, обожал награды, но таковы все люди. Помню, как настойчиво добивался он права на владение лондонским поместьем элайского епископа, одним из богатейших в королевстве. В конце концов я сделала своему Баранчику этот подарок – ведь должен же он был где-то принимать гостей и, разумеется, свою королеву.

Мне было приятно, что это владение – дворец, церковь, виноградники, пашни – досталось Хаттону, моему доброму слуге и многолетнему воздыхателю. Особенно любила я его за то, что он так и не женился. Хаттон всегда говорил, что любит лишь одну женщину – свою королеву. Можно ли требовать от мужчины более красноречивого доказательства постоянства?

Итак, я понесла еще одну невосполнимую утрату.

Мне стало совсем грустно, и я позволила Эссексу вернуться ко двору.

За это время у него родился сын, мальчик, и мне было приятно, что ребенка нарекли Робертом.

У нас с Эссексом все пошло по-старому. По утрам мы играли в шахматы и карты. Однако принимать при дворе новоиспеченную леди Эссекс я не желала, и Фрэнсис осталась жить со своей овдовевшей матерью, как это было до ее замужества.

Меня радовало, что народ по-прежнему с любовью относился к своей стареющей королеве. У меня начали выпадать зубы, кожа покрылась морщинами, хоть и сохранила прежнюю белизну – уходу за кожей я всегда уделяла особое внимание. Волосы мои поредели, приходилось прибегать к помощи шиньонов и париков. Однако всякий раз, когда я являлась народу, меня приветствовали шумными приветственными криками. Победа над испанцами укрепила дух англичан, но дело было не только в этом. Другим монархам тоже случалось одерживать виктории, однако никому из них еще не удавалось заслужить столь восторженное поклонение подданных.

А все дело в том, что с самого восшествия на престол я ни на минуту не позволяла себе забыть о важности народной поддержки. В кругу придворных дам я нередко вела себя как настоящая мегера, мои фрейлины привыкли и к пощечинам, и к щипкам, я не считала нужным сдерживать раздражение, а разозлившись, не стесняла себя в выражениях. Так же вела я себя и на заседаниях Совета. Приближенные привыкли к вспышкам моей ярости. Однако я никогда не позволяла себе распускаться в присутствии простонародья. Иногда мне приносили преглупейшие петиции, кое-кто даже позволял себе высказывать критические замечания в мой адрес, но я держала себя в руках, изображая великодушие и терпение. Во все времена я играла роль милостивой монархини, и эта личина помогла мне сохранить народную любовь.