Текст книги "Рожденная для славы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)
Рэли сидел в Тауэре и угрозы для Эссекса не представлял, однако молодой граф все же счел нужным сколотить из своих сторонников партию, которая поддерживала бы его и противодействовала влиянию Сесилов.
Я очень дорожила Эссексом, но отлично видела его многочисленные недостатки. По части государственной мудрости его партия с Сесилами тягаться, конечно, не могла, да и держался он так неразумно, словно хотел настроить против себя всех и вся, даже саму королеву.
Он сошелся с племянниками лорда Берли, братьями Бэкон, Энтони и Фрэнсисом. Они были умны и образованны, особенно Фрэнсис, однако им не хватало такта, а Фрэнсис еще и раздражал меня тем, что без конца совал нос в политику. Братья считали себя обиженными, поскольку могущественный дядя не обеспечил им высокого положения на государственной службе.
Фрэнсиса следовало занять бы чем-нибудь полезным, но слишком уж он был самоуверен, решителен в суждениях и упрям. За это я его недолюбливала.
Вскоре произошло событие, повергнувшее меня в ужас. Генрих Наваррский, цинично заметив, что Париж стоит мессы, перешел из протестантизма в католичество.
Я столько помогала ему! Даже отправила в помощь моего драгоценного Эссекса, давала солдат, деньги, оружие, лишь бы в соседней стране не захватили власть паписты! И вот Генрих все погубил, поступился верой ради короны.
Поддавшись порыву, я написала вероотступнику гневное письмо: «Какая трагедия! Неужто мирские соблазны могли заставить Вас забыть о Божьем гневе…» – и далее в том же духе.
Почти сразу же я пожалела о своем опрометчивом поступке. Ведь мне тоже приходилось менять веру, когда моей жизни угрожала опасность. Что, собственно, сделал Генрих? Понял, что французский народ более склонен к католицизму и ни за что не примет короля-гугенота. Точно так же англичане ни за что не признали бы монарха-католика. Очень хорошо, пожал плечами здравомыслящий Наваррец. Если вам нужен государь-папист, я стану папистом.
Так он и сделал.
Мы с ним были очень похожи. Сколько раз я говорила себе, что религиозный обряд не имеет никакого значения. Важны лишь принципы христианства. Генрих не изменил Богу, он всего лишь принял католический обряд богослужения. С его стороны было бы глупостью поступить иначе. Представляю, как развеселило Наваррца мое письмо – он-то отлично понимал, что я бы без колебаний перешла в католичество, пожелай этого мои подданные.
На самом деле столь бурное возмущение объяснялось чисто политическими причинами – я была встревожена. Хорошо хоть, французский король не фанатик вроде Филиппа Испанского и слишком умен, чтобы ввязываться в войну с моей страной.
Между тем Эссекс нашел себе новое занятие – его заинтересовала разведывательная служба, созданная Уолсингэмом. Не исключено, что Фрэнсис заразила мужа идеей последовать по стопам ее отца, но Эссексу, увы, было далеко до великого Мавра. Тем не менее он не преминул воспользоваться новыми возможностями и явился ко мне с доносом на моего лейб-медика Родериго Лопеса. Этот врач поселился в Англии еще в год моего воцарения и завоевал себе репутацию опытнейшего эскулапа. Сначала он служил лекарем в больнице Святого Варфоломея, где не только делал клистиры и пускал кровь, как прочие его коллеги, но еще и разработал новое лекарство, помогавшее от разных недугов. Называлось оно «апозема арцея». Я всегда интересовалась подобными вещами, и доктор Лопес нашел во мне прилежную слушательницу и ученицу. Я приблизила к себе этого человека, привязалась к нему и, признаться, не поверила, когда Эссекс принялся убеждать меня, будто Лопес – испанский шпион.
Я знала, что мой фаворит, увлеченный игрой в шпионов, пытался завербовать Лопеса в свою разведывательную сеть, чтобы доктор вернулся в Испанию и доносил нам оттуда о намерениях мадридского двора. Затея не такая уж глупая, поскольку Лопес был прославленным врачом и без труда попал бы на службу в Эскуриал.
Доктор отказался и пожаловался на Эссекса мне. Я рассердилась, недовольная самоуправством юного графа, вызвала его к себе и устроила хорошую взбучку. Сказала, чтобы он оставил моего лучшего медика в покое и искал себе шпионов в другом месте. С тех пор Эссекс и возненавидел Лопеса.
В скором времени в Англию, спасаясь от немилости Филиппа, прибыл испанский дворянин Антонио Перес, и Лопес стал его переводчиком.
Эссекс был уверен, что среди слуг Переса есть испанские шпионы, прибывшие в Англию с тем, чтобы отравить королеву.
– Лекарь получил в подарок бесценный алмаз, – сообщил мне он. – Говорят, это подарок от испанского короля.
– У Лопеса много благодарных пациентов, – ответила я. – Взять хотя бы меня.
– Я докажу вам! – сердито буркнул Эссекс, и я в очередной раз подивилась на саму себя – с какой стати терплю его бесцеремонность.
Вызвав лейб-медика, я была с ним подчеркнуто любезна и всячески дала понять, что не дам его в обиду – ведь он не виноват, что родился на свет в Португалии и к тому же евреем.
Но Эссекс не отступился. Превышение полномочий его не пугало, и он самочинно приказал задержать некоего де Гаму, человека, служившего у дона Антонио, причем арест был произведен в момент, когда де Гама находился в гостях у Лопеса.
Теперь Эссекс окончательно уверился в виновности медика и добился санкции Тайного Совета на обыск в доме лекаря королевы. Ничего уличающего обнаружить не удалось, и Эссекс сник.
Я же торжествовала. Вызвав к себе мальчишку, я строго отчитала его, назвала сумасбродом и запретила впредь возводить на достойных людей напраслину, а также подвергать их преследованиям без веских на то оснований.
– О, как вы ошибаетесь! – воскликнул он.
Наглец, никто не смеет говорить королеве, что она ошибается!
– Вы себе слишком много позволяете, – одернула его я.
– Я позволю себе все, что угодно, только бы уберечь вашу священную особу от злого умысла!
И, отвесив поклон, фаворит удалился.
Конечно, он был несносен, но, признаться, последняя его фраза несколько умерила мое раздражение. Мальчик и в самом деле меня любил, а его прямота так выгодно отличалась от льстивости прочих придворных…
Эссекс задался целью во что бы то ни стало уличить Лопеса в измене. Он арестовал еще одного из людей Переса, подверг его допросу с пристрастием, и под пыткой несчастный сознался, что Лопес и в самом деле участвует в заговоре, цель коего – отравить королеву.
Выхода не было – пришлось заточить Лопеса в Тауэр. Судили его в Зале Гильдий, председательствовал сам Эссекс (он настоял на этом), а обвинение представлял генеральный прокурор королевства сэр Эдуард Коук.
– Этот лекарь – подлый и кровожадный негодяй, – заявил обвинитель, – гнусный иудей, превзошедший мерзостью самого Иуду.
Об исходе процесса мне сообщил Роберт Сесил.
– Признан виновным, ваша величество. Государственная измена.
Я опечалилась.
– Ах, милый Эльф, кто бы поверил, что человек, служивший мне так долго, может замыслить мою погибель?
На самом деле я вовсе не была уверена в виновности Лопеса. Просто Эссекс решил во что бы то ни стало расквитаться с доктором за строптивость. Не верю я в признание, исторгнутое под пыткой. Ненавижу дознание с пристрастием, но без него, увы, не обойдешься.
Совесть у меня была не на месте. Лопеса приговорили к смертной казни, и я никак не хотела ставить свою подпись под вердиктом – тянула время, как после суда над Марией Стюарт.
Эссекс же убеждал меня, что оставлять врача в живых опасно.
– А что, если его попытаются освободить? Вдруг он сумеет сбежать к своим испанским хозяевам? Подумайте, сколько важных секретов он может им выдать! Ваше величество, вы должны подписать приговор.
– Перестаньте указывать мне, что я должна и чего я не должна, Эссекс! – вспыхнула я. – С королевой так не разговаривают.
– А я разговариваю!
– Попридержите язык, милорд! Он вас до добра не доведет.
И тогда он произнес фразу, которую впоследствии повторил в одном из писем – я храню это письмо и часто перечитываю.
– Ваше величество, вы можете от меня отвернуться, но я не отвернусь от вас никогда. Сейчас вы позволяете мне говорить о любви, и этим я силен. Но может настать день, когда вы лишите меня этого права и даже отнимите у меня самое жизнь. Знайте же, что и в этом случае мои чувства к вам останутся неизменными, ибо сама великая королева не в силах заставить мою любовь угаснуть.
От моего гнева не осталось и следа. Он любил меня по-настоящему! Ведь мальчик совсем не умел притворяться, а говорил он с таким пылом, с такой искренностью!
Я сняла с пальца свой любимый перстень с крупным рубином, окруженным бриллиантами, и надела Эссексу на мизинец.
– Теперь мы связаны, – сказала я. – Если вы попадете в беду и вам понадобится моя помощь, пришлите мне этот перстень. Я вспомню наш сегодняшний разговор и ваши слова. Кольцо – знак моей любви. Увидев его, я выручу вас из беды.
Он поцеловал мне руку, а наутро я подписала приговор Лопесу.
Осужденного отвезли на Тайберрнское поле в позорной колеснице. Перед смертью – Лопеса должны были сначала повесить, а затем и четвертовать – он крикнул толпе, что никогда не замышлял дурного против королевы и любит меня так же, как Господа нашего Иисуса Христа.
– Врешь, еврей! – крикнули ему в ответ. – Ты не любишь Иисуса!
И все решили, что лекарь сам косвенно подтвердил свою виновность.
Я же по-прежнему терзалась сомнениями, не веря, что Лопес хотел меня отравить. Если это правда, значит, я ничего не понимаю в людях. Я погрузилась в меланхолию – как всякий раз, когда приходилось казнить человека, чья вина не была полностью доказана.
У Лопеса осталась вдова Сара и пятеро детей. Я приказала, чтобы им оставили имущество казненного, а наследник лекаря впоследствии стал пастором и получил собственный приход.
ИЗМЕННИК
Рэли все еще сидел в Тауэре, и я не торопилась его оттуда выпускать. Моя злость на него не прошла, и я решила: пусть сидит, чтоб другим неповадно было. Эссекс по этому поводу ликовал в открытую. Он ведь тоже провинился передо мной, но своевольная выходка сошла ему с рук, и теперь он пользовался еще большей милостью королевы, чем прежде. Представляю, как бесился в тюрьме Рэли.
Роберт Сесил спросил у меня, не считаю ли я, что Рэли уже достаточно наказан.
– Ведь это не государственное преступление, – увещевал меня он.
– Учтите, мой малыш, – отрезала я, – что при моем дворе нет места безнравственности. И больше со мной на эту тему не разговаривайте.
Заступничество меня не удивило, я знала, что Рэли, извечный соперник Эссекса, принадлежит к партии Сесилов. Естественно, им не хватало столь деятельного и способного сторонника. Ничего, потерпят – освобождать Рэли я пока не собиралась, хотя мне доносили, что заточение он переносит крайне тяжело.
– Должно быть, скучает, бедняжка, по своей подружке Бесс Трогмортон? – съехидничила я.
– Нет, он говорит, что страдает от невозможности видеть ваше величество.
– Красивые слова. Рэли всегда умел красиво изъясняться.
Да и друзей у него хватало, в чем я имела возможность многократно убедиться – они без конца рассказывали мне о тяжких переживаниях страдальца.
Например, мне поведали, что, когда я проплывала на барке мимо Тауэра, Рэли видел меня через зарешеченное оконце и весь исстрадался. Друзьям он сказал, что испытал истинно танталову муку. Вскоре он попытался совершить побег, но, разумеется, был схвачен стражей.
– Пусть впредь стерегут получше, – прокомментировала это событие я.
Прошло еще какое-то время, и Роберт Сесил сообщил мне, что получил от Рэли письмо.
– Там говорится о вашем величестве.
– Вот как? – с безразличным видом осведомилась я.
Ваше величество, ни о ком другом он не пишет и не говорит.
– Значит, в тюрьме он с большим уважением относится к монаршей воле, нежели когда находился на свободе?
– Он – мужчина, ваше величество, а мужчинам свойственно поддаваться соблазнам.
Разумеется, Роберт Сесил был прав. Меня бесило другое: все мои воздыхатели утверждали, что живут на свете только ради меня, а сами втихомолку занимались блудом с моими фрейлинами!
Увидев, что я немного смягчилась, Сесил-младший сказал:
– Я бы хотел показать вам это письмо, ваше величество.
Я протянула руку и стала читать.
«Как могу я влачить одинокое существование в темнице, когда она так далека от меня! Я хочу видеть ее ежеминутно – как она скачет верхом, подобно Александру, охотится, подобно Диане, ступает, подобно Венере, и ветерок нежно ласкает ее несравненный лик, колышет золотистые волосы. Она похожа на нимфу. Временами она удаляется в тень и сидит там, похожая на богиню, а на лютне она играет, как сам Орфей. Утратив ее, я лишился всего. Все осталось в прошлом – сладостные вздохи, мечты, желания, грустное томление. Неужто былые воспоминания не могут перевесить одну-единственную злополучную оплошность?»
Славное письмо. Рэли всегда блестяще владел пером и обожал цветистые фразы. Конечно, письмо он написал в расчете, что оно попадет в мои руки. Его дружок Сесил непременно постарается вызволить Рэли из Тауэра, чтобы вместе им было сподручнее бороться с возрастающим влиянием Эссекса. Уолтер Рэли был единственным хоть сколько-нибудь серьезным соперником графа в борьбе за сердечное расположение королевы. Все эти хитрости я видела насквозь, но тон письма мне понравился – вон как Рэли из кожи лезет, лишь бы вернуться ко двору.
Я молча вернула письмо Сесилу.
– Не угодно ли будет вашему величеству хотя бы подумать… – робко начал он.
– Хорошо, – прервала его я. – Ничего не обещаю, но подумать подумаю.
Я продержала Рэли в тюрьме еще два месяца и лишь потом выпустила на свободу, но ко двору вернуться так и не разрешила.
Через некоторое время Бесс Трогмортон стала его женой.
– Давно следовало, – сказала я.
Молодожены уехали в Шерборн, но я знала, что Рэли не терпится вернуться в Лондон. Что ж, когда-нибудь, возможно, ему это будет позволено.
* * *
Эссекс без конца донимал меня просьбами, чтобы я согласилась принять его мать. Я же сохраняла непреклонность. Ветрениц вроде Фрэнсис Уолсингэм или Бесс Трогмортон я еще могла простить, но ненавистную Леттис видеть не желала, слишком уж много с ней было связано мучительных воспоминаний. Мне говорили, что она все еще необычайно хороша собой, у нее молодой муж, за которого она вышла сразу же после смерти Роберта, и поговаривали, что роман с этим самым Кристофером Блантом начался у нее еще при жизни Лестера. Волчица она и есть волчица.
Но Эссексу-то она мать. Какая ирония судьбы! Оба мужчины, которых я любила, были связаны с проклятой Леттис теснейшими узами: одному она была женой, другому матерью. Второе я еще могла ей простить, первое же никогда. Негодная, при живом муже она завела себе любовника. Хуже того – поговаривали, что помогла Роберту побыстрее сойти в могилу.
И я должна принять эту женщину? Позволить вернуться ко двору? Никогда.
Она всячески изображала из себя вторую королеву, пыталась соперничать со мной – не только из-за мужчины, но даже по внешним признакам величия. О, какая наглость! Нет, твердо сказала я Эссексу, при моем дворе ей делать нечего.
Однако мальчишка был начисто лишен чувства меры. Он начинал дуться, надолго исчезал, прикидываясь больным. Эссекс использовал те же приемы, что в свое время Роберт. Да я и сама когда-то прибегала в опасные минуты к этому проверенному средству. Однако, как и с Робертом, я никогда не могла быть до конца уверена, что Эссекс лишь прикидывается больным. Я волновалась, расстраивалась – вдруг недуг и в самом деле опасен?
Однажды во время очередной болезни моего фаворита – надо сказать, лицо у него и вправду было очень бледным, – он сказал, что бесконечно переживает за свою несчастную мать, так страдающую от моей немилости.
Вид у мальчика был такой жалостный, что я, желая его утешить, сказала:
– Послезавтра я, как обычно, отправляюсь из своих покоев в аудиенц-залу. В Королевской галерее, конечно же, соберутся люди.
– О любимое величество! – просиял улыбкой Эссекс, и я ощутила укол ревности. – И вы поговорите с ней? Ах, это значило бы для меня так много!
– Что ж, я имею обыкновение заговаривать в галерее с теми, кто привлечет мое внимание.
Эссекс восторженно поцеловал мне руку.
Покинув его, я устроила себе нагоняй. Неужто я и в самом деле пообещала встретиться с Леттис Ноуллз! Но я же ненавижу эту особу. Стоит мне о ней подумать, и я сразу представляю ее в объятиях Роберта. Как же мне будет тяжело увидеть ее воочию!
Эссекс выудил у меня обещание против воли. Зачем я пошла ему навстречу? У бедняжки был такой несчастный вид, мне хотелось сделать ему приятное. Но я же, собственно, не давала твердых обещаний, всего лишь сказала, что пройду в аудиенц-залу обычным путем, через Королевскую галерею. По дороге мне кого-то представят, кто-то привлечет мое внимание – в общем, все как всегда. Я имею привычку остановиться, перекинуться парой слов с тем, с другим. Однако беседовать с матерью Эссекса я не обещала.
И вот неприятный день настал. Я сидела перед зеркалом, фрейлины готовили меня к выходу. Думала я только об одном: она здесь, совсем рядом. Наверняка разоделась в пух и прах. Леттис Ноуллз всегда умела одеваться самым выигрышным для себя образом и отлично смотрелась даже в простом наряде. Уверена, что она молодо выглядит. Ведь волчица моложе, чем я. Однако тоже сильно в возрасте.
С какой стати я должна с ней встречаться?
– В галерее много народу? – спросила я.
Одна из фрейлин ответила, что не больше и не меньше, чем обычно.
Я зевнула. Пора идти. Еще несколько минут, и я лицом к лицу столкнусь со злейшей врагиней.
Меня вынудили пойти на это. Кто дал Эссексу право помыкать мной? Слишком уж я к нему снисходительна, вот он и зазнался. Весь раздулся от чванства. Надо преподать ему урок.
– Пожалуй, не пойду сегодня в аудиенц-залу, – сказала я вслух. – Скажите, чтобы меня не ждали.
Фрейлины изрядно удивились, но приказание было немедленно выполнено.
Толпа, собравшаяся в Королевской галерее (где-то там была и Леттис Ноуллз) разбрелась.
Я громко расхохоталась. Теперь Эссекс и его мамаша будут знать, как помыкать королевой. Леттис должна уяснить, что я не желаю ее видеть.
* * *
Когда Эссекс узнал о случившемся, он сразу же примчался во дворец. Вид у него был бледный и изможденный, однако гнев оказался сильнее болезни.
– Вы мне обещали! – закричал Эссекс. – А сами… нарушили слово!
– Милорд Эссекс, – резко заметила я, – не забывайте, с кем вы разговариваете.
– С той, которой нет до меня ни малейшего дела! Иначе вы не стали бы отказывать мне в такой малости!
– Да вы просто неблагодарный негодяй! Вы осыпаны моими милостями с головы до ног!
– Я хочу этого… ради моей матери. Будьте к ней милосердны, позвольте ей являться ко двору. Я же просил вас, и вы обещали поговорить с ней!
– Я сказала, что буду, как обычно, проходить по галерее и, возможно, перемолвлюсь парой слов с теми, кто меня заинтересует. Именно так я всегда и поступаю. Однако по галерее я сегодня не прогуливаюсь.
– Потому что знали – она ждет вас там!
– Осторожней, Эссекс! Вы несносны. Оставьте меня.
Он ринулся к выходу, выкрикивая на ходу, что не желает находиться там, где ему не рады, что для мерзавца Рэли я ничего не жалею, а ему, Эссексу, отказываю в сущей безделице.
Я не стала на него сердиться. У бедняги лихорадка, он перевозбудился, пусть полежит в постели, придет в себя. Как же он безрассуден, как горяч, вечно сначала говорит, а потом уж думает.
Мне донесли, что Эссекс разболелся еще пуще. Я почувствовала, что меня терзает совесть. Отправилась к нему, убедилась, что болезнь – не выдумка, на сей раз мальчик не прикидывался. Я ужасно перепугалась, что лишусь его, как лишилась Уолсингэма, Хаттона и моего дорогого Роберта.
Поддавшись порыву, пообещала, что так и быть, приму его мать – с глазу на глаз, без свидетелей.
Мое обещание подействовало на больного поистине чудодейственным образом. Он принялся осыпать мои руки страстными поцелуями, говорил, что я добрейшая и прекраснейшая госпожа на всем белом свете, что он любит меня так, как никого никогда не любил. Ради меня готов пожертвовать жизнью – хоть сейчас, сию же минуту. Это доставило бы ему величайшее наслаждение.
Я была тронута, сказала, что величайшее наслаждение он доставит мне своим выздоровлением.
Теперь нужно было готовиться к встрече с Леттис, и неожиданно я поняла, что ожидаю этого свидания с чувством, не лишенным приятности. Интересно будет взглянуть, как обошлось с ней неумолимое время. Мне уже за шестьдесят, значит, и ей перевалило за полвека. Она всегда была писаной красавицей и наверняка позаботилась о том, чтобы сохранить внешность. Во всяком случае, новый муж, который на двадцать лет младше, свято блюдет ей верность.
Что бы такое надеть ради столь знаменательного случая? Нужно выглядеть как можно более царственно, чтобы мадам Леттис не забывала, перед кем находится.
Я выбрала платье из белой парчи с красной атласной оторочкой и разрезами на рукавах, чтобы подчеркнуть изящество запястий – мои руки все еще противились течению лет и сохранили белизну и форму. Особенно хорошо они выглядели в обрамлении драгоценных браслетов. Платье тоже все было разукрашено жемчугом и золотом, а лиф – вышивкой из алого бархата. Стройностью талии я могла бы соперничать с молоденькой девушкой, что еще более подчеркивал драгоценный пояс, а гребень на волосах сверкал бриллиантами.
Я была готова к единоборству.
Леттис преклонила предо мной колени – грациозная, неправдоподобно молодая – в голубом платье и широкополой шляпе с пышным пером. Ее волосы сохранили и пышность, и цвет. Должно быть, у нее был какой-то особый рецепт для ухода за волосами. Не сомневаюсь, она в совершенстве владела наукой омоложения. У нее имелся собственный аптекарь, снабжавший ее всеми необходимыми снадобьями. А глаза! Они были все такими же огромными и лучистыми.
– Поднимитесь, кузина, – сказала я.
Она поднялась, и мы оказались лицом к лицу. Я положила руки ей на плечи и холодно поцеловала в лоб. Леттис вспыхнула, но мне показалось, что в глазах вспыхнул торжествующий огонек.
Жестом я велела ей садиться. Леттис изящно опустилась на стул, подобрав складки юбки.
– Давно я вас не видела, – обронила я.
– Очень давно, ваше величество.
– Сколько уже лет прошло после его смерти, – вздохнула я. Странно, но в присутствии этой женщины я особенно остро затосковала по Роберту. – Но, впрочем, вы быстро утешились, – сердито закончила я.
Она склонила голову.
– Вы похожи на мою тетку, Мэри Болейн. Без мужчин она не могла… Прошли годы, но мне кажется, что это было только вчера. Как он умер?
– Мирно. Во сне.
– О его смерти ходили разные слухи.
– О Роберте всегда ходили слухи.
– Это верно. Он был не таким, как другие. Ах, какой мужчина… Никто не мог с ним сравниться… Таких больше нет и не будет. Я все еще скорблю о нем…
Она сочувственно покивала. Потом сказала:
– Хочу поблагодарить ваше величество за все, что вы сделали для моего сына. Надеюсь, вы им довольны.
– Эссекс – милый мальчик. Но слишком безрассудный. Вам бы следовало объяснить ему, как это опасно.
– Я очень хорошо знаю его недостатки, ваше величество. И сердце мое не на месте.
– Ваша порода чрезмерно жизнелюбива и норовиста. Должно быть, дети унаследовали свою натуру от вас. Уж во всяком случае, не от бедного Уолтера Девере. Он-то был человеком смирным… Совсем вам не пара, кузина. Вы довольно быстро это поняли, не правда ли? Правда, он успел подарить вам весьма привлекательное потомство. А потом произошла та трагедия. Но ведь Уолтер к тому времени вам был уже не нужен, верно?
Я в упор взглянула на нее. Был Роберт причастен к смерти Уолтера Девере или нет? А она? Конечно, собой она необычайно хороша, с этим не поспоришь. Ей досталась та редкостная красота, которая сохраняется до старости. Идеальные пропорции лица, моложавость, пышные волосы, прекрасные глаза – безусловно, Леттис неотразима. Роберта трудно винить. Я сама во всем виновата. Если б я пожелала, он принадлежал бы мне и только мне. Но меня ли он любил? Или мою корону? Этот вопрос не давал мне покоя долгие годы. Вступая в брак с Леттис, Роберт рисковал очень многим, и все же пошел на это.
– Я была опечалена смертью вашего сына, – сказала я.
Лицо Леттис погрустнело, и я подумала: она действительно любит своих детей.
– Это большое горе. Но он так хотел быть рядом с братом. Он обожал Роберта. Его все обожают.
– В Эссексе столько обаяния, – подхватила я. – Он может рассчитывать на блестящее будущее. Только вот осторожности бы побольше.
Я готова была заключить с ней союз, я просила ее о помощи – ради Эссекса. Его судьба по-настоящему волновала меня, и это чувство было сильнее всех доводов разума. Мне следовало бы сказать: пусть Эссекс сам расплачивается за свои ошибки, но увы – я любила этого мальчишку.
– Он слишком несдержан в речах, – продолжила я. – Неосмотрительность может довести его до беды.
– Мне хорошо это известно, – не менее встревоженно подхватила Леттис.
Время обратилось вспять. Мы вновь были кузинами, молодыми женщинами, и я испытывала к ней прежнюю симпатию, поддаваясь чарам ее красоты. Я всегда ценила красоту – и в мужчинах, и в женщинах.
– Ах, ваше величество, – вздохнула она, – я так о нем беспокоюсь, что места себе не нахожу.
– Он очень вас любит, – сказала я. – Предостерегите его. Молодой Эссекс должен понять, что его обаяние и моя привязанность могут извинить многое… однако всему есть предел. Может дойти до такого, что даже я не смогу спасти.
Леттис преклонила колено и поцеловала мою руку. Ее лицо было искажено тревогой и уже не казалось таким красивым, но в этот момент она нравилась мне больше, чем когда бы то ни было.
– Мы обе постараемся помочь нашему неразумному, – сказала я.
Любовь к Эссексу сблизила нас, но… ненадолго. Сердце мое вновь ожесточилось.
– Недолго же вы хранили траур по Лестеру. Ваша постель и остыть не успела.
– Мне было одиноко, ваше величество.
– По-моему, вам стало одиноко, когда Лестер был еще жив.
– Он столько времени проводил при дворе.
– Его никто не заставлял, – заметила я. – Но я надеюсь, что с новым мужем вы счастливы.
– С новым, ваше величество? Мы женаты уже так давно.
– Разумеется. Тело Лестера еще не остыло, а вы уже выскочили замуж за молодого Бланта. Принес ли вам счастье третий брак? Как же часто меняли вы мужей!
– Я довольна своим браком, ваше величество.
– А ваша дочь! Тоже штучка. Как ее называть – леди Рич или леди Маунтджой?
– Ее зовут леди Рич.
– Естественно, ведь Рич ее законный супруг, а Маунтджой всего лишь любовник. Однако живет она с Маунтджоем и даже появляется с ним в обществе!
Леттис молчала.
– Вторая ваша дочь тоже хороша. Взяла и сбежала с этим Перро! Вот уж воистину резвая порода.
– Дети принесли мне много счастья, – тихо ответила Леттис. – Но такова уж доля матери. Где счастье, там и тревоги.
Она стояла передо мной, трижды побывавшая замужем, родившая четверых детей, а я, королева, прожила свою жизнь, лишенная счастья супружества и материнства. Что ж, у меня своя судьба, у нее своя. Я глядела на Леттис не без зависти, но я не променяла бы свою корону ни на одного из ее мужей, даже на Роберта, и ни на одного из ее детей, даже на Эссекса.
Встреча утомила меня. Смотреть на Леттис вдруг стало тяжело и неприятно. Пришло время прощаться.
– Я приняла вас, уступив просьбам Эссекса. Мы все-таки поговорили – через столько лет.
Я протянула руку для поцелуя. Этот жест означал, что разговор окончен.
* * *
Эссекс явился ко мне, лучась довольством.
– Ваше драгоценное величество! Вы все-таки сделали это ради меня! Как же я вас обожаю! А моя мать в совершеннейшем восторге. Ей только этого недоставало, чтобы чувствовать себя счастливой.
– Да, я приняла вашу мать, чтобы сделать вам приятное.
– Я безгранично вам благодарен. От всей души, от всего сердца.
Надо же, сколько эмоций из-за Леттис. Я ощутила укол раздражения. Встреча с давней врагиней выбила меня из колеи. В памяти живо воскресли болезненные воспоминания, и я провела весьма неприятную, бессонную ночь, наполненную призраками прошлого. Роберт отверг меня, даже бросил, чтобы жениться на другой…
Может быть, Леттис Ноуллз и пришла в восторг от нашего свидания, но не я.
Мысленно я решила, что больше потакать капризам Эссекса не стану. И Леттис Ноуллз в моей жизни впредь появляться не будет. Она была и остается ненавистной волчицей, отравившей последние годы нашей с Робертом любви.
– Мать говорит, что встреча прошла весьма успешно.
– Вот как? Я этого не заметила, – холодно ответила я.
Эссексу следовало бы сообразить, что эту тему лучше не развивать, но разве он когда-либо вел себя разумно?
– Она с нетерпением ждет позволения вернуться ко двору.
– Ждать придется долго. Никакого позволения не будет.
Эссекс уставился на меня в крайнем изумлении.
– Но вы же приняли ее! Это означает, что она может вернуться.
– Милорд, ваша мать сможет вернуться, лишь если я это позволю.
– Вы позволите, я знаю!
– Не думаю.
– Что?!
Молодой человек явно забывался. Не мешало поучить его сдержанности.
– Я выполнила вашу просьбу, – ледяным тоном сказала я. – Приняла вашу мать, а больше ничего вам не обещала. Зарубите себе на носу, я не желаю больше ее видеть. Никогда.
Лицо Эссекса залилось краской. Он лишился дара речи, и слава Богу – неизвестно, что он мог бы наговорить сгоряча. Не спрашивая позволения удалиться, граф резко развернулся и бросился вон.
* * *
Ко мне для частной беседы явился старый Берли. Вид у него был крайне обеспокоенный.
Бедняга, он сильно сдал в последнее время. Борода совсем побелела, плечи сгорбились. Всякий раз, когда я видела своего престарелого советника, сердце у меня сжималось от жалости. Он отдал мне все свои силы, все свое здоровье, лучшие годы своей жизни, я была обязана ему столь многим!
Берли испытал немало горя на своем веку, но он всегда был добрым мужем и отцом. Любил и пестовал свое потомство, воспитывал внуков – отпрысков беспутного графа Оксфорда, за которого Сесил когда-то опрометчиво выдал любимую дочь. Еще большую заботу Берли проявлял о благе государства и королевы. Зная, что дни его сочтены, он взрастил и подготовил того, кто сменит его у кормила управления – своего сына Роберта, моего маленького Эльфа (так я его называла). Сын оказался таким же или почти таким же мудрым политиком, как отец.
Когда мы с Сесилом-старшим оставались наедине, я обращалась с ним подчеркнуто ласково. Он знал, как высоко ценю я его заслуги передо мной и Англией.
Как жаль, что Берли и Эссекс стали врагами, молодой граф мог бы многому научиться у моего первого министра. Но слишком уж мало были похожи Сесилы – и старший, и младший – и мой фаворит.
