Текст книги "Рожденная для славы"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

Когда Берли попросил о встрече с глазу на глаз, я решила, что он снова хочет жаловаться на Эссекса.

– Садитесь, друг мой, – приветствовала я старика. – Я знаю, как тяжело вам стоять.

Он с благодарностью опустился в кресло.

– Прежде всего скажите, принимаете ли вы лекарства, которые я вам порекомендовала?

– И очень аккуратно, ваше величество.

– Надеюсь, они вам помогут. Смотрите, мой Святой, вы должны как следует заботиться о своем здоровье. Отдыхайте побольше. У вас такой умный сын, он может взять на себя значительную часть государственных дел.

– Я счастлив, что королева довольна Робертом.

– Малютка Эльф очень способный. Однако он мне нравится не только деловыми качествами. Я отношусь к нему с особым расположением, потому что он – ваш сын.

Покончив с любезностями, мы перешли к делу. Как я и опасалась, Берли заговорил об Эссексе.

– После смерти нашего незабвенного Уолсингэма созданная им разведывательная служба пришла в упадок, – начал Сесил. – Однако ваши верные слуги продолжают заботиться о том, чтобы заговоры против вашего величества своевременно раскрывались.

– Да, я знаю, что этим успешно занимается Эссекс, – кивнула я.

– Ах Эссекс, Эссекс… – Берли помолчал, и у меня на душе стало тревожно. – Ваше величество, выяснилось одно весьма прискорбное обстоятельство. Об этом я и хотел с вами поговорить. Дело в том, что Эссекс ведет переписку с королем Шотландии.

– Не может быть!

– Увы, ваше величество, у меня есть верные доказательства. Часть писем попала ко мне в руки.

– О чем переписка?

Берли выразительно посмотрел на меня и пожал плечами.

– Они начали обмениваться письмами, еще когда Эссекс пытался ходатайствовать за Дэвисона. С тех пор связь между Эссексом и королем Яковом не прекращалась.

– Как вы это обнаружили?

– Я держу при шотландском дворе своего соглядатая, некоего Томаса Фаулера. Он сделал копии с нескольких писем и переслал мне. Замешаны также леди Рич и ее муж.

– Но ведь они расстались. Она живет с Маунтджоем.

– Так-то оно так, но Пенелопу Рич и ее благоверного объединяет страсть к интригам. Оба они стараются всячески возвеличить Эссекса. В переписке каждый обозначен условным именем: Пенелопа Рич – Риальта, лорд Рич – Рикардо, ваше величество – Венера, а Эссекс – Усталый Рыцарь.

– Чушь какая-то.

– Не такая уж чушь, ваше величество. Знаете, почему Эссекс – Усталый Рыцарь? Потому что он устал зависеть от ваших прихотей. Ему хочется новизны.

– Что ж, будет ему новизна! – воскликнула я. – Может немедленно отправляться в ссылку. Пусть наберется там новых впечатлений.

– Могу ли я дать вашему величеству совет?

– Конечно, друг мой.

– Пока в переписке ничего, пахнущего государственной изменой, нет. Ясно, что интриганка Пенелопа Рич хочет расположить к себе короля Якова, который, по мнению многих, станет вашим преемником на престоле Англии. Вот в чем истинная причина переписки.

– Значит, все они ждут не дождутся моей смерти?

– Похоже, что так.

– Изменники! Мерзавцы! Клянусь душой Господа нашего, сидеть им в Тауэре!

– Да, они ведут себя не так, как подобает верноподданным, но умоляю ваше величество сдержать гнев. Я бы предпочел, чтобы эта переписка продолжалась. Глядишь, и выплывет что-нибудь посущественней. Они не догадываются, что их письма попадают ко мне в руки. Если не терять бдительности, мы можем выяснить досконально, каковы их истинные планы и какую помощь хотят просить они у Якова. Главное, чтобы они ни о чем не догадывались. Уверен, что Уолсингэм действовал бы именно так.

– Ах, милый Мавр! Как нам его недостает!

– Аминь. Но у вас еще остались верные слуги, ваше величество.

– И главный из них – мой дорогой Святой Протестант.

– Значит, ваше величество дозволяет мне хранить дело о переписке в тайне? Если мы имеем дело с заговором, пусть заговорщики ни о чем не догадываются.

– Да будет так, – кивнула я.

– У меня есть письмо, написанное графу Эссексу сэром Фрэнсисом Бэконом, где последний поучает первого, как тому надлежит обращаться с вашим величеством. Я полагал, это вас позабавит и заодно даст представление о нынешних молодых людях.

– Письмо попало вам в руки из того же источника?

– У меня служит много людей, радеющих о благе вашего величества.

Письмо Бэкона меня и в самом деле позабавило. Он поучал друга, как следует вести себя с королевой. «Не льстите слишком грубо, – писал сэр Фрэнсис, – не лицемерьте, не увлекайтесь пустыми комплиментами. Не стоит слепо подражать Хаттону и Лестеру, однако полезно будет потщательней изучить их методу, ибо оба они весьма преуспели в искусстве угождения».

Что ж, Бэкон явно был весьма высокого мнения о своем уме, а Эссекс… его поведение глубоко меня задело.

Я помогла Сесилу подняться на ноги. Суставы его почти не слушались. Обняла старика, сказала на прощание:

– Мы стареем, друг мой. Это видим мы, видят это и другие…

* * *

Мои чувства к Эссексу претерпели изменение. Я все еще не могла отказаться от его общества, он по-прежнему умел быть очаровательным, и рядом с ним я забывала о его недостатках и прегрешениях. Однако трудно было отделаться от мысли, что Эссекс с нетерпением ждет моей смерти. Ему нужен новый король, молодой Яков. Детям Леттис не терпится попытать счастья при следующем царствовании.

Лицемер! А еще делает вид, что души во мне не чает! Я тоже хороша – тоскуя по Лестеру, отдала свое сердце этому жестокому мальчишке.

Он крутил интрижку с одной из моих фрейлин, Бриджес. Я делала вид, что ничего не замечаю, хотя Эссекс не особенно и скрывался. Мне докладывали, что бедная Фрэнсис очень страдает от ветрености мужа. Связав свою судьбу с Эссексом, она совершила большую ошибку.

Что поделаешь – материнская кровь. Волчица родила волчонка.

Я временно отлучила Бриджес от двора – не из-за Эссекса (я по-прежнему делала вид, что ни о чем не догадываюсь), а потому, что несносная девчонка посмела наблюдать за игрой в мяч из Королевской галереи, не испросив на то моего разрешения.

Дело было в том, что в игре участвовал Эссекс. Он понял по моему холодному обращению, что я на него зла, и попросил разрешения удалиться – мол, игра отняла у него слишком много сил и он чувствует, как возвращается лихорадка, которой он недавно переболел.

Генрих IV Французский, переменив вероисповедание, укрепился на троне весьма основательно. Как и я, этот государь отлично понимал, что процветание государству приносит только мир. Поэтому он вознамерился заключить прочный мир с Испанией и хотел, чтобы я тоже участвовала в переговорах.

Берли поддерживал эту идею, Эссекс ей противился. Сесил говорил, что мир нам нужен, а война ничего, кроме разорения, не несет, а Эссекс произносил цветистые речи, превознося английскую доблесть – мы уже били испанцев, будем бить их и впредь.

И тут Берли сделал жест, который многие потом называли пророческим. Он взял молитвенник, принялся перелистывать страницы, а затем, найдя нужное место, показал его Эссексу и прочитал вслух:

– «Мужи крови не проживут и половины дней своих».

У нас хватало забот и на Британских островах. В Ирландии зрела смута, и Берли говорил, что нужно назначить туда энергичного лорда-наместника, причем чем скорее, тем лучше.

Двор находился в Гринвиче, там я и собрала Совет.

Сам Берли хворал и присутствовать не смог, его заменял сын Роберт. Были еще адмирал Ховард, недавно получивший титул графа Ноттингема (чем Эссекс был крайне недоволен), сам Эссекс и секретарь.

Я объявила, что считаю лучшей кандидатурой на должность ирландского наместника сэра Уильямса Ноуллза, ибо он известен как человек умный, надежный и честный.

Сесил-младший поддержал меня и присовокупил, что Ноуллза нужно немедленно отправлять в путь.

И тут внезапно слово взял Эссекс. Он сказал, что Ноуллз для подобной миссии не подходит, лучше будет послать сэра Джорджа Кэри.

В палате стало тихо. Роберт Сесил выглядел явно обескураженным, а я сразу поняла, чем вызван ход Эссекса. В последнее время я усиленно выискивала тайный смысл в каждом слове и поступке своего фаворита. Сэр Уильямс Ноуллз приходился ему родным дядей и, естественно, принадлежал к партии Эссекса. Сей последний не пожелал лишаться столь ценного союзника при дворе. В то же время сэра Джорджа Кэри причисляли к партии Сесилов, и его отъезд ослабил бы их позиции.

Я предварительно поговорила с Робертом Сесилом и адмиралом о кандидатуре наместника, и оба они сочли, что лучшего человека, чем Ноуллз, не сыскать. Теперь же Эссекс дерзко воспротивился моей воле и пожелал повернуть все по-своему.

– Немедленно известите Ноуллза, чтобы готовился в дорогу, – твердо сказала я.

– Это будет ошибкой! – воскликнул Эссекс.

Он вел себя, как капризный мальчишка, которому не дают любимую игрушку.

Поведение Эссекса становилось несносным. Я вспомнила в эту минуту и об интрижках с моими фрейлинами, и о переписке с шотландским королем. Пора дать понять этому нахалу, что мое расположение к нему может и иссякнуть. До сих пор, при всей своей дерзости, он никогда еще не позволял повысить на меня голос при посторонних.

Я холодно посмотрела на его сердитое лицо и пылающие гневом глаза, и тогда он посмел демонстративно повернуться ко мне спиной.

Присутствующие замерли на месте. Я сама не верила собственным глазам. Подобный выпад не мог остаться безнаказанным. Я шагнула к Эссексу и с размаху влепила ему две затрещины.

– Вон отсюда! – крикнула я. – Ваше место на виселице!

Но Эссекс и тут не угомонился. Он свирепо обернулся и схватился за эфес шпаги, словно собирался наброситься на меня с оружием в руках.

– Такого обращения я не стерпел бы и от самого короля Генри, вашего отца! – воскликнул он. – Никто не смеет меня оскорблять! И уж во всяком случае монарх в юбке!

Я потрясенно молчала, а когда вновь обрела голос и хотела кликнуть стражу, Эссекс уже выбежал из палаты.

* * *

О сцене на Совете говорил весь двор. Придворные не сомневались, что теперь Эссексу конец.

Конечно, его следовало бы заточить в Тауэр и предать казни как государственного преступника. Но я совсем растерялась и не знала, как поступить.

Он просто глупый мальчишка, твердила я себе вновь и вновь.

Не мальчишка, а молодой человек, и к тому же очень опасный, нашептывала мудрая половина моей натуры. Вспомни о письмах в Шотландию. Разве такой человек способен ценить твою любовь? Он приносит несчастье всякому, кто с ним близок. Как незавидна доля бедной Фрэнсис Уолсингэм! Даже мать Эссекса достойна сочувствия.

Мне доносили, что друзья молодого графа уговаривают его просить у меня прощения. Если б Эссекс повинился, я бы, наверное, его простила. Но шли недели, а опальный фаворит не подавал о себе никаких вестей.

Потом произошло такое, что я и думать забыла об Эссексе. Роберт Сесил сообщил, что его отец совсем плох.

Я немедленно отправилась к старику и увидела, что он уже не может подняться с постели. Сесил лишь бросил на меня виноватый взгляд, а я покрыла поцелуями его опухшие от болезни руки.

– Мой дорогой друг, Эльф только сегодня сообщил мне, что вы до такой степени нездоровы, иначе я пришла бы раньше.

– Вы слишком милостивы, ваше величество.

– Я приду еще. Я буду приходить каждый день, пока вы не встанете на ноги.

Он грустно покачал головой:

– Мне уже не подняться с этого ложа.

– Вздор! Вы должны непременно поправиться. Вы были подле меня столько лет! Разве смогу я обходиться без вас?

Мы оба были глубоко взволнованны.

Поднявшись, я строго спросила, чем его тут кормят. Мне ответили, что лорд Берли может есть только жидкое, да и то совсем чуть-чуть. Руки его так распухли, что он не мог держать ложку. Я велела изготовить питательную кашицу, целебные свойства которой мне были доподлинно известны, и сама кормила моего министра с ложечки, как малого ребенка.

Он прошептал, что единственное, о чем он сожалеет перед смертью, – так это о том, что больше не сможет мне служить.

– Ни у одной из королев не было более верного слуги, – сказала я. – Я нередко ругала вас, мой милый Святой, даже гневалась. Но я всегда вас любила, всегда ценила ваши достоинства.

Потом я долго молча сидела возле его изголовья, глядя в пространство. Сомнения не было – Берли умирал.

– Роберт будет хорошо служить вам, – с трудом произнес он. – Ради этого я его и растил. Он умный, способный мальчик.

Я кивнула. Бедный Берли, такой достойный человек, и как жестоко обошлась с ним судьба. Он нежно любил свою семью, заботился о детях, но его первенец, Томас, вырос пустым, никчемным человеком, а второй сын, Роберт, родился с физическим изъяном. Я знала, что Эльф – истинное сокровище, но разве мог он заменить мне своего отца? Нет, такого советника, как Берли, у меня больше не будет…

Сесил был не просто блестящим министром, но еще и близким другом. Нас объединяло так много, мы даже страдали одними и теми же недугами – например, постоянными зубными болями. А сколько приятных минут провели, рассказывая друг другу о своих недомоганиях. А когда Сесил лишился сначала дочери, а потом жены, я была рядом и утешала его, как могла.

Жизнь безжалостна. На Сесила тогда обрушилась целая череда смертей: сначала скончалась его мать, через год дочь, еще через год жена. Это были самые близкие ему люди. А сколько натерпелся Берли от своего зятя, графа Оксфорда! Правда, дети от этого брака доставили ему много радости. Умирал очень хороший человек, и сердце мое наполнилось скорбью.

Конец неумолимо приближался. Скоро я потеряю еще одного друга, самого дорогого. Я чувствовала себя бесконечно одинокой. Мои соратники покидали меня один за другим.

Я навещала больного ежедневно, а если не могла прийти сама, посылала кого-нибудь их придворных дам с сердечным посланием.

Все эти дни я думала только о Сесиле, и на душе было тяжело.

… В день, когда Сесил скончался, его сын доставил мне предсмертное письмо, которое Берли успел продиктовать секретарю. Внизу его ослабевшая, опухшая рука с трудом вывела: «Ваш скорбящий отец Берли».

«Да возблагодарит Господь Ваше величество за безграничную милость и доброту, с коими Вы, подобно заботливой матери, а ежели не матери, то беззаветнейшей из сиделок, ухаживали за мной и даже кормили меня с ложечки своей царственной рукой. Если мне доведется еще держать ложку самому, я буду служить Вашему величеству с еще большим усердием. А коли быть тому не суждено, я послужу Вашему величеству и Божьей церкви в Царствии Небесном, где надеюсь вскорости оказаться…»

В постскриптуме было написано: «Служа королеве, служишь Богу, а всякая иная служба от лукавого».

Я взглянула на Роберта Сесила. По его лицу текли слезы.

– Я скорблю не меньше, чем вы, – сказала я.

* * *

Меня вновь охватила неизбывная тоска по Лестеру. Прежние дни миновали, их не вернешь. Люди теперь не те, что раньше, от них одни разочарования. Ближайшие мои соратники – Хаттон, Хенидж, мой дорогой Лестер, а теперь еще и Берли – покинули меня.

Остался Роберт Сесил, но он уродлив, а я всегда любила красивых мужчин. Эссекс хорош собой, но от него больше горя, чем радости. Он все еще держался вдали от двора, пестовал свою обиду.

Был еще Генри Ризли, граф Саутгемптон, мужчина умный и красивый. Если бы захотел, мог бы добиться моего расположения. Саутгемптон любил искусство, покровительствовал моему любимому поэту и драматургу Вильяму Шекспиру, но был, увы, дерзок и высокомерен, о монаршей милости нимало не беспокоился.

Больше всего Саутгемптона интересовала литература, и это его пристрастие я вполне разделяла, но образ жизни молодого вельможи был поистине скандальным. Он проводил время в самых сомнительных лондонских кварталах, в компании актеров и литераторов, устраивал дебоши и безобразия. Настоящий авантюрист, но не той породы, что Дрейк или Рэли. Саутгемптон вознамерился испробовать все, что может предложить ему жизнь. Более всего меня раздражало безразличие, с которым он относился к моей особе, хотя знал, что королева испытывает к нему определенный интерес.

Саутгемптон был весьма дружен с Эссексом, и это заставляло меня относиться к молодому повесе с известной настороженностью. Ничему хорошему моего любимца такой человек научить не мог.

Кроме того, поговаривали, что Саутгемптон имеет склонность к однополой любви, не стесняется заводить связи с мужчинами как при дворе, так и за его пределами. Еще и поэтому его дружба с Эссексом казалась мне нежелательной.

Несколько месяцев назад Саутгемптон устроил в королевских покоях шумный скандал. Правда, я к тому времени уже удалилась в опочивальню, но выходка все равно вызвала всеобщее возмущение.

Он играл в карты с Рэли и еще одним дворянином. После ухода королевы один из моих оруженосцев, Эмброу Уилоугби, потребовал, чтобы азартная игра была прекращена – так предписывает дворцовый ритуал.

Граф грубо ответил, что игра закончится не раньше, чем он пожелает. Тогда Уилоугби пригрозил, что вызовет стражу. Уолтер Рэли, находившийся в выигрыше, с готовностью рассовал золото по карманам и сказал, что уходит. Взбешенный Саутгемптон крикнул ему вслед, что рассчитается с ним за это, но угроза не произвела на Рэли, весьма довольного поворотом дела, ни малейшего впечатления – он лишь пожал плечами, улыбнулся и был таков. Тогда Саутгемптон накинулся на оруженосца, которого счел главным виновником своих неприятностей. Последовала потасовка, в ходе которой граф был изрядно помят и лишился части своей шевелюры.

Когда на следующее утро мне рассказали о скандале, я громко расхохоталась и похвалила Уилоугби. Пусть все знают, что я одобряю преподанный Саутгемптону урок.

Эссекс, должно быть, утешал своего друга, но это не имело значения, поскольку мой фаворит в то время уже пребывал в опале.

Еще больше я невзлюбила Саутгемптона, когда узнала, что он вызвал на поединок лорда Грея из Уилтона.

К счастью, мне донесли об этом своевременно, и я письменно запретила дуэль, написав обоим забиякам, что их долг – служить королеве, а не рисковать жизнью в пустых ссорах.

Саутгемптон раздражал меня все больше и больше, я с удовольствием от него избавилась бы. Его пристрастие к мужчинам вызывало у меня отвращение. Чем они там занимаются с Фрэнсисом Бэконом и прочими дружками Эссекса? Вечно Саутгемптон попадал в какие-то скверные истории – то сам кого-то вызовет на дуэль, то стравит других. Его приятель сэр Чарльз Данверс поссорился с дворянином из Хэмпшира, неким Лонгом, и убил его на поединке, а граф спас убийцу от правосудия – помог ему бежать за границу.

Слава Богу, некоторое время спустя Саутгемптона отправили в Париж, где он получил какую-то малозначительную должность в нашем посольстве. Однако уже после его отъезда обнаружилось, что одна из моих фрейлин, Элизабет Вернон, беременна. Подобные истории неизменно приводили меня в негодование. Пощечинами и бранью я заставила мерзавку во всем признаться. Оказалось, что отец ребенка – Саутгемптон.

Я отослала блудницу с позором, а вскоре после этого Саутгемптон вернулся из Парижа и женился на ней. Моего позволения на этот брак попросить он не удосужился, и я отправила молодоженов посидеть в тюрьме Флит. Заключение было недолгим, но отныне графу не приходилось рассчитывать на придворную карьеру.

В конце концов я решила, что Эссекса пора вернуть. Ах, если бы только он попросил прощения! Но нет, для этого он был слишком горд.

Впрочем, на похоронах Берли он появился. За катафалком следовали пятьсот скорбящих, и все поглядывали на закутанного в черный плащ Эссекса, который явился отдать последние почести великому министру. Мне говорили, что вид у графа был весьма расстроенный. Правда, злые языки утверждали, что Эссекс печалится не столько о Сесиле, в доме которого он когда-то жил, сколько о собственной участи.

После похорон граф вновь удалился к себе в Уонстед, так и не появившись при дворе.

Ну почему, почему он не написал мне письма? Я бы извинила его юношескую горячность. Но нет, Эссекс молчал. Гордыня не позволяла признать свою неправоту.

Что же станется с этим гордецом, спрашивала я себя. Его худший враг – он сам.

Вскоре я узнала, что Эссекс расхворался. Якобы не вынес опалы. Я не могла допустить, чтобы глупый несносный мальчишка так мучился – ведь он один мог хотя бы отчасти залечить душевную рану, нанесенную мне смертью Лестера.

И я позволила ему вернуться ко двору, дала понять, что безобразная сцена на Совете забыта.

Увы, подобные инциденты не проходят бесследно. Я-то знала, что забыть случившееся не смогу никогда. А при виде Эссекса, осунувшегося и бледного, но все такого же надменного, с новой силой затосковала по Лестеру. Мне стало окончательно ясно, что никакой Эссекс его не заменит – глупо тешить себя пустыми иллюзиями.

* * *

Ирландия по-прежнему бурлила. Сэр Уильям Ноуллз туда так и не поехал, а между тем дело не терпело отлагательств. Теперь я была склонна назначить наместником лорда Маунтджоя. Несмотря на преступное сожительство с Пенелопой Рич, он был человеком надежным и распорядительным. Пожалуй, ему эта трудная задача была бы по плечу.

Однако на Совете Эссекс вновь – какая вопиющая дерзость! – поднял голос против утвержденной мной кандидатуры.

– Нет, ваше величество, – заявил он. – Маунтджой не годится. У него нет опыта ведения военных действий. К тому же он небогат, а стало быть не сможет вложить в экспедицию сколько-нибудь значительные средства. Да и вообще, человек, так сильно интересующийся литературой, не может быть хорошим солдатом.

Я рассердилась. Кажется, Эссекс так и не понял, что хоть я и вернула его ко двору, но отношусь к нему уже не так, как в былые времена.

Я смотрела на своего фаворита как бы новыми глазами. Да, красив. Весьма интересный мужчина. Но мне-то уже шестьдесят шесть. Неужто я могу пробудить в ком-нибудь романтическую привязанность, подобную той, которую испытывал ко мне Лестер? Увы. С этим покончено.

Отвернувшись, я сказала:

– Милорд, я вижу, что мой новый кандидат вам опять не по вкусу. Что ж, я знаю человека, который подходит для должности наместника лучше.

На губах Эссекса заиграла довольная улыбка. Берегись, подумала я. Ты считаешь меня влюбленной вздорной старухой. Иногда я и в самом деле бываю ею, но есть и другая, мудрая Елизавета, которая не позволяет мне делать слишком много глупостей.

– Этот человек – вы, милорд. Я приняла решение. Вы едете в Ирландию.

* * *

Эссекс был потрясен. Такого поворота событий он никак не ожидал. Ему мнилось, что он останется при дворе и будет править государством, прикрываясь мной как ширмой. Свое возвращение ко двору после вызова, брошенного королеве в присутствии всего Тайного Совета, Эссекс расценил как свидетельство полнейшей своей безнаказанности. Что ж, у него и в самом деле могло создаться такое ощущение. Молокосос решил, что имеет на меня еще большее влияние, чем в свое время всемогущий Лестер.

Должна, впрочем, отдать ему должное. Убедившись, что от ирландского наместничества ему не отвертеться, Эссекс взялся за дело с энергией и решимостью. Занялся подбором помощников и первым делом позвал с собой своего отчима Кристофера Бланта. Они превосходно ладили между собой, и Блант, как все прочие члены семейства, просто души не чаял в пасынке. Интересно, как отнеслась волчица к тому, что ей пришлось разом остаться и без мужа, и без сына.

Любопытно, что Эссекс прихватил с собой и Саутгемптона. Ну и очень хорошо – одним скандалистом в Лондоне меньше.

Армия выступила в поход хмурым мартовским днем. У Айлингтона Эссекс угодил в страшную бурю с проливным дождем, и продвижение пришлось прекратить. Многие призадумались, видя в случившемся недоброе предзнаменование для экспедиции.

Увы, так все и вышло.

Энтузиазма у командующего хватило ненадолго. Он понял, что ирландцам бессмысленно толковать о законе и порядке. И к тому же с самого начала наделал множество ошибок. Я раскаивалась, что не послала в Ирландию Маунтджоя, человека умного и основательного. Уж он-то не стал бы действовать, предварительно не обмозговав все как следует.

Эссекс щедро осыпал милостями тех, кто ему угодил. Своего отчима самовольно произвел в маршалы – честь, на которую Блант не имел ни малейшего права, – и написал мне, что хочет сделать Бланта членом Ирландского Совета. Я ответила, что не могу согласиться с таким назначением.

Вскоре Блант неожиданно вернулся в Англию. Эссекс сообщил, что у его отчима пошатнулось здоровье. Не знаю, что сие должно было означать – то ли Блант и в самом деле захворал, то ли Эссекс хотел продемонстрировать мне, что раскаивается в своеволии. Муж волчицы меня нисколько не интересовал. Пусть живет где хочет, лишь бы не занимал государственных постов, с которыми ему не справиться.

Дальше – больше. Графа Саутгемптона Роберт сделал генералом от кавалерии, хотя не мог не понимать, что я буду против этого назначения. Какая наглость – доверять столь ответственный пост человеку, находящемуся у королевы в немилости! Начальником конницы следовало назначить лорда Грея, который превосходил Саутгемптона и опытом, и военным талантом. А теперь Грей попадал под начало к человеку, люто его ненавидевшему и когда-то вызвавшему на дуэль. Но тут вмешалась я и написала лорду-наместнику письмо, запретив производить Саутгемптона в генералы.

Эссекс ответил, что уже поздно – назначение произведено и приказ отменить невозможно. А между тем мне доносили, что генерал Саутгемптон не слишком скучает по Элизабет Вернон и находит утешение в обществе красивых офицеров. Один из них, молодой капитан Пирс Эдмондс, даже поселился у него в шатре. Саутгемптон публично обнимал его и, как докладывал мой лазутчик, даже устраивал с ним непристойные игрища.

Я пришла в ужас и немедленно повелела Эссексу лишить Саутгемптона звания. Моя воля была изложена столь недвусмысленно, что даже Роберт не посмел ослушаться.

* * *

Довольно скоро стало очевидно, что назначение Эссекса было серьезной ошибкой.

Он игнорировал инструкции, регулярно направляемые ему Советом, поступал по-своему и наломал немало дров. В боях его войска неизменно терпели поражение. Эссекс оправдывался, ссылаясь то на эпидемию, то на ненастье. Зачем же, спрашивается, тогда ввязываться в бой? Что за нелепица – начинать кампанию в преддверии зимы? Прочему не в июле, не в августе? Однако фортуна отказывалась сопутствовать наместнику в любое время года.

Явился гонец с известием, что Эссекс вступил в переговоры с Хью О'Нилом, графом Тайроном, предводителем ирландцев. Обе армии сошлись у местечка Арди, что в графстве Лаут, но Эссекс не осмелился атаковать противника, ибо войско мятежников многократно превосходило его силы. Начались переговоры. А ведь Эссекс должен был знать, что Тайрон не придает значения обещаниям и готов нарушить их в первый же удобный момент. Да и как смел мой наместник вступать в сношения с врагом, не получив на то санкции королевы?

Я пришла в ярость. Эссекс был совершенно ни на что не годен. Поговаривали, что он приносит больше пользы ирландцам, чем англичанам, а это уже пахло государственной изменой.

29 сентября, в Михайлов день, двор находился в Нонсаче. Утром я поднялась с постели, села к туалетному столику, и фрейлины начали готовить меня к выходу.

Я еще не вполне проснулась и рассеянно смотрела на себя в зеркало, позевывая. Спутанные волосы, уже совсем седые, свисали космами. Внезапно дверь опочивальни распахнулись, и я увидела мужчину в дорожном костюме, заляпанном грязью. В первый миг я решила, что это убийца, но затем узнала незваного гостя.

– Эссекс!

– Ваше величество!

Безумец бросился к моим ногам и принялся целовать руку.

Он бросил Ирландию, бросил армию, поспешил ко мне, ибо ему стало известно, что на него здесь клевещут. Он скакал верхом всю ночь и позволил себе ворваться без приглашения, потому что не мог более оставаться в разлуке с прекрасной и милостивой королевой ни одной минуты.

Это я-то прекрасная? Шестидесятипятилетняя старуха, ненакрашенная, с растрепанными седыми лохмами!

Раз Эссекс так заговорил, значит, дела в Ирландии совсем плохи, поняла я. Роберт сильно испуган.

Но тут я сообразила, в каком виде он меня застал, и забыла о государственных проблемах. Ни один мужчина еще не видел меня неодетой, неубранной – если не считать того давнего случая, когда я стояла у окна. Но тогда я была гораздо моложе.

Я хотела только одного – чтобы Эссекс поскорее убрался. Он не должен видеть меня такой, ведь прежде я показывалась ему не иначе как ослепительной богиней в пышном рыжем парике и усыпанном драгоценными каменьями наряде. Эссекс опустил глаза и не смотрел на меня. Даже у него хватило мозгов понять, что я сейчас испытываю.

Очень ласковым тоном – лишь бы побыстрее от него отделаться – я сказала, что приму его позже, и тогда он сможет все подробно мне рассказать.

Он удалился, а я, вся трепеща от потрясения, схватила зеркальце и принялась себя разглядывать. Зрелище было поистине ужасным. Землистая кожа, жидкие растрепанные седины. На меня смотрела изможденная старуха. Что ж, таковой я и являюсь на самом деле.

Как смел Эссекс ворваться ко мне без предупреждения! Неужто думал, что ему и это сойдет с рук!

Но нет, подобные проступки не прощают.

* * *

В тот день я уделила утреннему туалету особое внимание и вышла в аудиенц-залу, вся сияя золотом и самоцветами. Щеки мои окрасились взволнованным румянцем, глаза лихорадочно блестели. Я была преисполнена гневом на того, кто посмел застать меня врасплох. Ни одному мужчине не показывалась я в таком виде! Не будет наглецу прощения! Теперь всякий раз, глядя на него, я буду видеть себя его глазами: жалкая, безобразная старуха…

Эссекс ждал моего появления. Лицо его светилось радостным нетерпением. Господь всемогущий, подумала я, этот человек уверен, что может вертеть мною как пожелает, что я его раба. Для него я не монархиня, он почитает себя выше королевы.

Погодите же, милорд Эссекс, я преподам вам урок, который вы не забудете никогда.

Он преклонил предо мной колени, и я протянула ему руку для поцелуя. Эссекс бросил на меня снизу вверх страстный взгляд, но я смотрела поверх его головы.

– О прекраснейшая из королев…

Я холодно прервала его:

– Встаньте, милорд.

– Я явился, чтобы рассказать вам очень многое, – скороговоркой начал он, но я вновь не дала ему договорить:

– Расскажете все на Совете.

Эссекс опешил, его лицо залилось краской. Кажется, он не поверил собственным ушам.

Я отвернулась к Роберту Сесилу и завязала с ним беседу. Эссекс уязвленно отошел в сторону. Присутствующие наблюдали за этой сценой во все глаза. Они-то думали, что я окажу своему любимцу самый сердечный прием, прощу ему все прегрешения и вновь осыплю милостями. Однако придворные еще не знали о том, что произошло утром. Эссекс сам подписал себе приговор. Отныне, видя его, я против собственной воли должна буду вспоминать то, что предпочла бы забыть.