Текст книги "Вся жизнь - поход"

Автор книги: Виктор Дихтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Да ну его, этот Кавказ, – сказал Мишка. – Я, может, и не хочу никуда ехать, но ведь никого не задерживаю, правда?

– Правда, – сказала Лена Гусева. И что ты предлагаешь?

– Морду им набить надо, вот что!

– Первое предложение поступило, – улыбнулся я. – Какие еще будут?

Но ребята угрюмо молчали. Я пытался расшевелить их, убеждая, что ничего еще не потеряно – и когда ребята заговорили, сначала неохотно, а потом горячась и раздражаясь, узнал такое, о чем мне, взрослому человеку и воспитателю, следовало догадаться самому, прежде чем начинать жестокий эксперимент.

Ребята рассказали, что отстающие начали просто издеваться над ними и не хотят заниматься, а я ругаю не этих дураков, а их шефов; что те, кто всех тормозят, поддерживают друг друга и смеются над остальными, говоря, что все равно никакого Кавказа не будет; что у Лены Гусевой подруга в другом звене, и Лена свое звено еще, может быть, вытащит, а там, где подруга, ничего уже не получится. И подруга уже устроила истерику в спальне и тягала двоечницу за волосы. И что Лена без подруги на Кавказ не пойдет, а уедет с ней в деревню.

Юра Овчинников заявил, что Мишка только собирается бить морды, а он, Юра, уже набил, и пусть не думают, что на том кончится – они с Мишкой наведут в своем звене порядок.

Что было делать? Прежде всего я попросил забыть о кулаках и поискать какой-нибудь другой выход. Сплоченности класса все равно не получилось, и только по моей вине. Оставить всех без путешествия – значит перессорить ребят так, что это не забудется и в следующем году. Отказаться от соревнования тоже нельзя: в победителях останутся двоечники. Тогда что же? Решать надо сейчас. Переносить вопрос на начало четверти – все равно что не ставить его: в начавшемся раздрае предложения одной группы будет непременно срывать другая.

Мы так и сяк пересматривали условия соревнования, пока вездесущий Витя Сурков не сказал:

– Мое дело – сторона, я все равно еду к бабушке. А вам надо вот что сделать. Оставьте все как есть, но скажите, что с 15 апреля каждый двигается сам по себе. Кто хочет, пусть просит помощи, а кто не хочет – не надо.

– А дальше? – спросила Гусева.

– А что дальше? В горы пойдут те, кто 15 мая окажется за красной линией. Третью четверть мы всех тащили? А теперь один месяц пусть каждый поработает на себя. Это будет правильно.

– Неправильно, – сказал я. – При таком условии половина класса дома останется. А мы заинтересованы...

– Это вы заинтересованы, – перебил Мишка. – Мы что, мешали кому-то идти с нами? Ничего, кто хочет – догонит.

– Мишка прав, – Гусева раскрыла тетрадь со своими пометками.

Смотрите: пока набирается команда из 11 человек. Когда скажем о новом условии, увидите – добавятся еще двое или трое. А остальные – хоть по-старому, хоть по-новому – все равно никуда не пойдут.

– Что, они такие уж безнадежные? – я пытался найти еще какой-нибудь вариант, чтобы дать возможность отстающим перебраться через заветную линию.

– Не безнадежные, а лодыри! – сказал Овчинников. – Задарма они бы пошли, а тут башкой думать надо. Вы посмотрите, кто всех тормозит – те же, кто и в спальне убирается шаляй-валяй, и в столовой. Думаете, в походе они лучше будут?

– Ну, ты о самых отъявленных говоришь, – я показал на флажки. – А тут еще резерв человек в десять...

– Так кто им мешает? – Овчинников подошел к стенду. – Смотрите: вот, вот и вот – эти всего на неделю отстают, а эти на две. Захотят – сдюжат.

Мы проговорили долго и приняли предложение Суркова.

Когда ребята собрались после каникул, я рассказал о нашем решении, предупредив, что обсуждать его не будем.

– Это нечестно! – зашумели те, которым уже ничего не светило.

– Честно, честно! – закричали те, у кого появилась надежда.

Я не позволил разгореться новой ссоре, но видел, что многие остались недовольны: одно дело, когда в горы никто не пойдет – все-таки не так обидно. И другое, когда пойдут избранные.

– Вы нарочно так сделали, – сказала девочка, отстающая на две недели. Раньше надо было предупредить. А теперь поедут только ваши любимчики.

– Какие любимчики?! О чем ты?

– Ни о чем! Я все знаю! – зло сказала девочка и, не дослушав меня, выбежала из класса.

Последняя четверть была для меня мучительной. Те, кто уверенно приближался к 15 мая, радовались успехам догонявших товарищей, другие тоже радовались, но тогда, когда кто-нибудь срывался и не переходил на следующий день.

– Не догонишь, не догонишь,

Посреди реки утонешь! – распевали они новую дразнилку и разбегались, когда к ним медленно подходили – руки в карманах – Юрка Овчинников и Мишка.

Меня уже мало волновали результаты последней четверти. Все, что я успел сделать за два года работы с классом, рухнуло за несколько месяцев, и рухнуло с таким треском, что восстановить утраченное было невозможно. Мальчишки как-то быстро успокоились: нет похода – и не надо. После нашего туристкого лагеря поедут в обычный пионерский – там тоже совсем неплохо.

Зато девочки смотрели на меня с открытой враждебностью, не отвечали на вопросы, только при крайней нужде цедили "Да" или "Нет" и тут же поворачивались спиной. Выдержать такое было очень нелегко, и Лена Гусева, не только начальник Штаба лагеря, но и командир будущего похода, как могла успокаивала меня.

В горы набралась команда из 16 человек. Пятеро ребят заранее предупредили, что на Кавказ поехать не смогут – значит, за бортом оказалось восемь неудачников. Я было заикнулся, не взять ли их тоже, но ребята наотрез отказались. И не только потому, что были недополучены нужные очки, а потому, что это были их враги, которые смеялись над догонявшими и распевали разные дразнилки.

Я не хочу подробно анализировать причины случившегося

это увело бы в сторону от разговора. Достаточно открыть работы по психологии личности и социальной психологии, как многие вопросы отпадут. Я внимательно читал о детерминантах активности, о целенаправленном привлечении и притяжении к деятельности, о внутренних затрудненных условиях поведения, о редукции отрицательной модальности, но читал, как теперь понимаю, не так и не с той стороны. Внешняя правильность моих рассуждений не учитывала побочных моментов, а они-то как раз и стали главенствовать в отношениях между ребятами и по отношению к цели, которую я поставил перед ними.

Из педагогического дневника:

" 17 мая 1961 г.

Мой теоретический багаж, скорее всего, достаточен для осмысливания крупных блоков деятельности, которой занимаюсь. И совершенно непригоден для тех нюансов, тех кирпичиков, из которых складывается целое. То, что произошло с классом, – не организационная, а психолого-педагогическая ошибка. Я рассматривал класс как коллектив – и не более того. А то, что в этом коллективе есть не только Гусева, Сурков и Овчинников, учитывалось вторым параграфом. Отсюда не только общая цель, но и общие требования при движении к ней. Отсюда организация взаимозависимости, когда невиновный отвечает за виновного. Флотская команда "Поворот все вдруг!" стала превалирующей, а то, что "все вдруг" может далеко не каждый, опускалось за незначительностью. Даже при индивидуальном соревновании конфликты в группе, особенно детской, более чем вероятны: отстающие начнут завидовать товарищам и постепенно найдут средства, как эту зависть опредметить. А дальше консолидация по враждующим микрогруппам и деление класса на чистых и нечистых. Все это можно было предусмотреть...

... Соревнования по жизненно значимым моментам внутри одной группы недопустимы. Ни между звеньями, ни между спальнями, ни между отдельными людьми. Соревнование всегда предполагает победителей и побежденных, а таких в одной группе не должно быть. В ситуативных мероприятих можно соревноваться сколько угодно – подвижные и спортивные игры, эстафеты – звено на звено, команда на команду. Проиграли, выиграли – огорчились, порадовались – и до следующей встречи!

Можно соревноваться индивидуально: настольный теннис, шахматы, бег, лыжи, викторины – результат тот же. Но выдвигать перед всей группой значимую цель, достижение которой связано с наличием у ее членов определенных и далеко не равных качеств, ни в коем случае нельзя. Я взял за критерий учебу. А почему не токарное мастерство? Или швейное? А еще лучше – бег по пересеченной местности. По крайней мере, он полезней для горного путешествия, чем знание басен Крылова. Вместо того чтобы мучить слабых учеников непривычными нагрузками, выставляя перед всем классом их несостоятельность, надо было просто помогать им. Я нахватался каких-то теоретических знаний и не смог правильно распорядиться ими. Ведь сформированная у детей потребность, лежащая в районе средней перспективы (Кавказ), позволяла заниматься с отстающими без сопротивления с их стороны. Им надо было только помочь (целенаправленное привлечение, преодоление внутренних затрудненных условий поведения). А я своими эксперементами поставил их в положение изгоев, востановил против них вчерашних товарищей. Какого же результата, кроме того, что получился, можно было еще ожидать?

... А сплочение класса и улучшение успеваемости надо было организовать так:

1. На Кавказ едут все желающие.

2. Каждый ученик берет обязательство закончить четверть с определенными оценками.

З. Обеспечивается помощь слабым ученикам со стороны товарищей и воспитателя. Хвалить отстающих за малейший успех.

4. Обязательства контролируются еженедельно и только внутри звена. Никаких негативных последствий для не выполнивших обязательства, кроме группового обсуждения, не должно быть.

5. Сплоченность достигается за счет единства цели и подготовки к ее достижению: технические умения, физические качества, краеведческая работа, ремонт снаряжения – там, где нужно – по сводным отрядам и без всякой оглядки на успеваемость.

6. Различные дежурства – сводными отрядами и под руковод-ством дежкома.

7. Участие в интернатских мероприятиях – под руководством назначенных ребят.

8. Успеваемость достигается за счет нежелания отстающих быть постоянно под прицелом негативной общественной оценки и закрепляется одобрением всей группы.

Больше ничего не надо!"

Сейчас, по истечении многих лет, я бы подписался под этими строчками, может быть, что-то добавив и чуть изменив формулировки.

Мы выехали на Западный Кавказ, в Теберду, сделали несколько радиальных выходов в горы, перешли в Домбай и через Клухорский перевал спустились в Сухуми. Конечно, все поражало ребят – и горы, и море. Но для меня путешествие было нерадостным. То и дело вспыхивали какие-то мелкие ссоры, пустяковые обиды, и самое неприятное – появились маленькие группки, почти не общавшиеся между собой. Посторонний человек, скорее всего, ничего бы и не заметил. Дежурства проходили нормально, на маршруте ребята помогали отстающим, вечерами долго и с удовольствием пели у костра. Но не было того оптимистического тона, который звенел в нашем туристком лагере, не было шуток и дружеских подначиваний, потому что в ответ на шутку можно было услышать что-то раздраженно-презрительное, и Лена Гусева шепотом рассказала мне, что две девочки плакали в палатке и хотят поскорее вернуться домой. Не думаю, что это были только плоды моего дурацкого соревнования, хотя кто знает. Погоня за очками вымотала ребят. Правда, после окончания учебного года прошло больше месяца, все вроде бы должно забыться, утрястись. Но, возможно, тогдашняя недоброжелательность к тем, кто едва не сорвал путешествие, все же сохранилась. Во всяком случае, сплоченности группе она не прибавила.

Кроме того, многие ребята уставали на маршруте – и опять же по моей вине: дополнительных занятий по физической подготовке в учебном году и в лагере не проводилось. А когда человек изо дня в день устает, ему уже не до шуток и не до дружеского общения.

Конечно, не все было так плохо. Ребята слушали мои рассказы о взметнувшихся перед ними вершинах и о том, что находится по другую сторону хребтов. Я давал время для рисования, и девочки обещали, что в интернате они переведут свои рисунки в краски и развернут целую картинную галерею.

Несколько дней на привалах вся группа отрешенно смотрела вдаль и склонялась над тетрадками – это ребята проверяли свои литературные способности. Есть в Домбае вершина под названием Сулахат, очень напоминающая лежащую на спине женщину. Я рассказал легенду о злом волшебнике, полюбившем красавицу Сулахат. Девушка бежала от него в горы и прилегла отдохнуть на гребне хребта. И злой волшебник, видя, что не сможет догнать Сулахат, превратил ее в камень.

Я предложил желающим написать об этом, но не как школьное изложение, а что-то вроде красивой сказки, пофантазиров и добавив свое. Возможно мне, преподавателю физкультуры, не следовало вторгаться в чужую епархию, но ведь литератора с нами не было, а мой помощник – учительница математики трудилась вместе с ребятами. Мне приносили смятые тетрадки – чаще всего шедевров не получалось, и я как мог объяснял почему. Никто не обижался на замечания, но зато были споры с поисками новых слов и созвучий, и даже те, кто напрочь отказался от литературной славы, приходили на творческие семинары и предлагали что-то свое.

Когда закатное солнце окрасило алым снега на вершинах гор и мягкие сумерки спустились в долину, я прочел вслух несколько ребячьих работ. Мы по-доброму обсудили их, и я взял последнюю тетрадь.

– Прошел день и еще половина, – чуть нараспев, чтобы сохранить дух горной легенды читал я. – Прохладный ветер разбросал волосы Сулахат и высушил слезы на прекрасном лице...

... "Вот он, гребень хребта, а позади – никого, а там, по другую сторону и далеко внизу, за темным лесом и белой полоской реки, живут сильные и красивые люди – они примут и защитят меня", – думала Сулахат.

Ребята слушали так, будто сами не писали об этом. Ритмичные волны строк делали легенду какой-то новой, совсем не похожей на ту, которую рассказывал я.

– ... И легла Сулахат отдохнуть на холодные камни. Вечерний туман, клубясь, потянулся в ущелья, и первые звезды несмело и неярко замерцали над ней.

Я перевернул страницу и тихо закончил:

– Так и осталась лежать на горе красавица Сулахат, глядя в небо камеными глазами.

Ребята молчали. Таинственная сила слова объединила таких разных и часто недружных тринадцатилетних людей – я никогда не понимал, почему и как это происходит, но знал, что в эти короткие минуты ребята становятся лучше и добрее.

– Хорошо! – сказал Мишка и удивленно посмотрел на девчонку, сотворившую маленькое чудо. – Как это у тебя получилось?

И все удивленно смотрели на девочку, обычно раздражительную и грубоватую, которую не каждый мальчишка в классе рискнул бы задеть. А девочка ломала тоненький прутик и растерянно улыбалась...

Мы вернулись домой, ребята разъехались кто куда, и собрались в интернате только в сентябре. Никто не вспоминал о конфликтах прошлого года, но я чувствовал, что какие-то нити между мной и воспитанниками оборвались навсегда. Скоро в интернат пришла новая учительница, и меня спросили, не соглашусь ли передать ей свой класс. Работа в спортзале и выездные соревнования требовали все больше времени. Я согласился, сожалея и радуясь, потому что для многих ребят стал чужим, а без взаимной любви в нашем ремесле ничего сделать нельзя.

Потом у меня были еще неудачи, но такого провала, как этот, который я сотворил своими руками и с самыми благими намерениями, уже не было никогда.

Однажды ко мне на урок зашла Элеонора Самсоновна Кузнецова, доцент педагогического института, руководившая у нас студенческой практикой. Несколко раз мы беседовали о разных вещах, но все это так, мимоходом. Полная и очень энергичная женщина, она молча наблюдала за акробатикой малышей, а когда прозвенел звонок и зал опустел, сказала:

– Я присматриваюсь к вам целый месяц и знаю вас лучше, чем вы меня. Ближе мы познакомимся потом. Я ничего не понимаю в физкультуре, но вижу, что дети аккуратно одеты, у всех одинаковая форма и что занимаются они с удовольствием. Будем считать, что на этом преамбула закончилась. Я предлагаю вам читать курс педагогики в группах историко-литературного факультета. Как вы на это посмотрите?

– Но я никогда не читал лекции студентам...

– Все мы когда-то и что-то не делали, – оборвала меня Элеонора Самсоновна. – Так как же?

– Но я даже не знаком с программой...

– А вам и не надо с ней знакомиться. Для начала возьмем тему "Воспитательная работа в туризме и краеведении". Это, надеюсь, вам знакомо? Ну и чудесно. Программу составите сами и можете мне ее не показывать. Через две недели приступайте к занятиям. Желаю успеха!

Через две недели разъяренная Элеонора Самсоновна ворвалась в спортивный зал:

– Это что за фокусы?! Почему вы не явились на лекции?

– Простите, но мы ни о чем конкретно не договаривались... Ни о расписании, ни о группах...

– А вам нужны дипломатические договоры с подписанием протоколов на уровне правительства? – Элеонора Самсоновна тяжело опустилась на стул. Послушайте, молодой человек, раз я сказала через две недели, то это не через две недели и два дня!

Вы что, рассчитывали, что расписание вам курьер принесет? Я, между прочим, вполне заметная женщина и бываю в интернате три раза в неделю, могли бы потрудиться подняться на этажи и выяснить, что там для вас неясно. У вас свободный день в четверг? Значит, в четверг и отправляйтесь на лекции. И чтобы такие разговоры у нас не повторялись. Всего хорошего!

Так я взобрался на кафедру в педагогическом институте, а Элеонора Самсоновна стала моим добрым гением на многие годы. С ее подачи я начал выступать на различных педагогических конференциях, вплоть до всероссийских, бывал на ее домашних педагогических средах, где познакомился с людьми, о которых только читал в газетах; она пригласила меня в авторский коллектив, работавший над новым учебником педагогики, и вела по тропам нашей профессии строго, не делая скидок на мое неумение и постоянную занятость. Когда я вошел в зрелый возраст, я тоже начал помогать студентам и молодым учителям, и на моих домашних посиделках собирался народ, вплотную рассаживаясь на полу, потому что стульев и табуреток на всех не хватало. Я не пытался сравнивать наши занятия с тем, что делала Элеонора Самсоновна – не тот уровень и не тот масштаб, – но сколько ее учеников продолжают собирать вокруг себя молодежь! А это и есть преемственность поколений – незримая цепочка, имеющая начало и не имеющая конца.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

Разновозрастной отряд

Прошел еще год работы в интернате, и нас предупредили, что он последний – здание передается детскому дому. И когда начали трудоустраивать учителей, мне позвонил Михаил Владимирович Кабатченко, о котором я уже упоминал и обещал рассказать подробней.

Мы познакомились в первый день моего прихода в интернат. Михаил Владимирович и Сергей Михалович Голицын только вернулись с воспитанниками из путешествия по Ярославской области и теперь отчитывались перед Валентиной Ивановной о всяких приключениях в пути. Через два года вышла книга "Сорок изыскателей", а пока Михаил Владимирович громыхал на весь директорский кабинет:

– Я работал как вол, а наш глубокочтимый писатель возился с бумажками, зарабатывая себе всесоюзную славу! – Михаил Владимирович влюбленно смотрел на Голицына и раскатисто хохотал, как это может делать очень уверенный в себе человек.

С первых же минут я позавидовал его шумной раскованности, веселости, какой-то внутренней силе: я никогда не умел так держаться даже с очень небольшим начальством, а тут передо мной сидел человек, не умеющий быть ведомым – прирожденный лидер так и выпирал из него. Высокий и атлетичный, с глазами чуть навыкате, он сразу притягивал к себе, но, как я потом увидел встать вровень с ним удавалось немногим. По крайней мере, из тех, кого я знал.

Мне дали пятый класс, а Михаил Владимирович руководил седьмым. Мы были ровесниками, скоро подружились и перешли на "ты". Я любовался его работой и не скрывал этого. Блестящий педагог с великолепным даром убеждения, Михаил Владимирович был кумиром воспитанников. Со стороны его работа казалась естественной и легкой, и хотя в долгих вечерних беседах Михаил Владимирович азартно обосновывал свое педагогическое кредо, я понимал, что талант его от Бога и потому неповторим. Эти вечерние бдения были полезны обоим. Мы определяли побудители активности личности, искали перспективные линии развития коллектива в конкретных условиях, оттачивали теоретические формулировки. Видимо, в каких-то вопросах я был в то время подкован получше, но его цепкий ум сразу же ухватывал проблему, дробил на части и раскрывал с самой неожиданной для меня стороны.

Кабатченко не признавал дилетантизма в работе, считая, что каждое действие воспитателя, если оно логически обоснованно, должно приводить к запланированному результату. Мне это не казалось абсолютным, и я ссылался на американских социологов, обобщивших наиболее типичные внешние признаки (атрибуты) руководителя, позволяющие ему, при прочих данных, расчитывать на успех. Сюда входили возрастные и антропологические показатели, манера поведения и речи, стиль одежды. Большинство параметров были буквально списаны с Михаила Владимировича и, к сожалению, никак не подходили ко мне. Михаил Владимирович соглашался, что внешние данные педагога могут играть значительную роль, и что молоденькая учительница, используя влюбленность класса, порой достигает известных результатов, практически не утруждая себя. Но строить на этом всю работу нельзя, поскольку такая ситуация непредсказуема и непрочна. Отсутствие внешних данных должно компенсироваться знаниями и умениями педагога и, конечно же, организаторскими способностями. Все это А. С. Макаренко определял как мастерство.

– Если человек с педагогическим дипломом, – жестко заканчивал тираду Михаил Владимирович, – не овладеет через пять-шесть лет основами мастерства, он должен оставить работу с детьми.

Как-то Михаил Владимирович заметил:

– Я думаю, что воспитателя можно определить по очень простому признаку: кто к кому бежит – он к детям или дети к нему.

Излишне говорить, что Кабатченко был ортодоксальным приверженцем идей А. С. Макаренко, и за год до закрытия нашего интерната, получив директорство в только что отстроенной школе-интернате No 40, одним из первых в бывшем СССР ввел там разновозрастную систему, где класс рассматривался как учебная мастерская, а вся жизнь воспитанников проходила в отрядах с возрастными рамками от 9 до 18 лет.

Вот в этот, всего год проработавший интернат, и пригласил меня Михаил Владимирович: воспитателем ли, преподавателем физкультуры или то и другое вместе – на выбор.

Предстояло совершенно новое дело. По моей просьбе я был назначен воспитателем отряда, прочно занимавшего в интернатском соревновании последнее место. Итоги соревнования подводились еженедельно, и победивший за полугодие отряд награждался поездкой в Ленинград.

Система соревнования переводила в очки всю деятельность воспитанников: учебную, трудовую, культурную, спортивную и т. д. Причем не имело значения из каких достижений склады-вается сумма очков – важно, чтобы она была наибольшей. При таком раскладе и слабый ученик за свои трудовые подвиги мог притащить отряду столько очков, сколько не снилось и отличнику.

Я сразу увидел разницу между своим неумным эксперимеитом в шестом классе и нынешним соревнованием, которое проводилось между отрядами, а не внутри их. Соревнование исключало деление воспитанников на способных и неспособных: каждый член отряда мог бросить на алтарь победы личный вклад в меру своих возможностей, а пассивность отдельных ребят должна покрываться творческим напряжением всего первичного коллектива. Если такой коллектив будет создан. Этим я и предполагал заняться в своем отряде.

Встретили меня новые воспитанники сдержанно – я бы сказал с холодком. За год у них сменились два воспитателя; что ж, теперь будет третий – без разницы. Чужие хмурые лица старших ребят, равнодушные – малышей. Чтобы по первости было на кого опереться, я взял к себе трех девочек из закрывшегося интерната, и среди них, к великому моему счастью, теперь уже восьмиклассницу Лену Гусеву.

Одним из первых вопросов, который я задал своим новым воспитанникам, был такой:

– В Ленинград поедет один из отрядов. Объясните, почему это должен быть не наш. Объясните как можете, я пойму.

Ребята начали говорить о плохой учебе, о грязи в спальнях и в отрядной комнате, о нарушении режимных моментов, но видя, что слушаю их невнимательно, стушевались и замолчали.

– Все это чепуха, – сказал я. – Все это чепуха, потому что исправимо. В Ленинград поедем мы. А так как мы едем в Ленинград, неподготовленным людям там делать нечего. Мы начинаем изучать историю живописи и архитектуры. Это во-первых. Старшие должны уметь фотографировать. Это во-вторых. И в-третьих – пока в-третьих – вы должны научиться правильно говорить, потому что слушать вас тошно. Мы организуем занятия по риторике, будем становиться цицеронами. И еще. Уборкой я заниматься не буду, мне неинтересно. За чистоту отвечаете вы. Работу организуем в парах с младшими. На малышей не орать и не щелкать их – вот за этим я прослежу лично.

Через пару дней воспитанники 8-10 классов собрались на первое занятие по истории живописи, а еще через день мы заперлись с ними в фотолаборатории.

– А кто будет следить в это время за младшими? – спросил я.

И тогда у нас получилась такая картина: с малышами – их было четверо на прогулку отправлялись воспитанники 5-6 классов.

Они же вели кружок "Умелые руки" – что-то там вырезали, вышивали и клеили. Авиамодельным кружком для 5-6 классов руководил семиклассник. Швейным делом с девчонками 6-8 классов занималась девятиклассница. На мою долю осталось всего ничего: занятия философией, историей искусств, риторикой, фото, гимнастикой и, конечно же, туризмом.

Скоро мы начали занимать первые места по различным видам соревнования, а в ноябре окончательно и с большим отрывом от остальных отрядов вышли в лидеры.

Группировавшиеся вокруг меня старшие ребята, для которых Ленинград стал желанной и, главное, реальной целью, отвечали за все дела в отряде, и это ни у кого не вызывало ни сомнений, ни

споров – на то они и старшие. Но и остальные, начиная с четвертого класса, постоянно меняли свои роли, становясь, в зависимости от ситуаций, ведомыми или ведущими. Мы ввели должность дежурного командира, и я договорился со старшими о безусловном подчинении ему.

– Вы взрослые люди, и вас не убудет, если какая-нибудь кнопка скажет, что кровать застелена небрежно или коридор плохо вымыт, – говорил я. – Эти глазастые девчонки видят лучше нас, мужиков. И первое место за чистоту обеспечат нам именно малыши. Поэтому не спорьте с ними и следите, чтобы не спорили

другие.

Семнадцатилетним девушкам и юношам ничего не надо было долго объяснять. Малыши оказались полностью защищенными не только у себя в отряде, но и в интернате – со здоровяками-десятиклассниками ни у кого не было охоты связываться. Так макаренковский принцип взаимоотношения старших и младших получил у нас предметное воплощение, причем на таком высоком уровне, которого я даже не ожидал.

Хуже обстояло дело с учебой. С малышами мы разобрались быстро: каждую возрастную группу курировали воспитанники двумя классами выше. Сложнее было со старшими. Несколько человек настолько отвыкли учиться, что с превеликим трудом наверстывали упущенное. Между тем каждая двойка снимала с отряда 50 очков, и я представлял, каково было авторитетнейшим старшеклассникам выслушивать на ежевечерних собраниях, что их учеба зачеркивает все наши дневные достижения. Такие собрания-отчеты за прожитый день я считал крайне важными. Одно дело – когда мы видим на стенде соревнования, что за чистоту в спальнях нам поставлена тройка. Остается только принять к сведению. За что тройка, за какую именно спальню, кто виноват – неизвестно: санитарная комиссия проводит обход во время уроков, когда в жилых корпусах никого нет. А к собранию отряда дежком непременно все выяснит, и тогда можно поднять старосту спальни и спросить: как это он не заметил пыли на подокойниках или смятых подушек. Проверяли нас, постоянных лидеров, сверхстрого. Попробуй небрежно бросить в тумбочку книгу – сразу замечание. Книги должны лежать у стенки стопочкой. Книги отдельно, тетради отдельно. А в ящичке – туалетные принадлежности, и тоже не вразброс.

Собственно, никто не устанавливал, что, где и как должно лежать. Просто отмечали: в тумбочке беспорядок. И сразу галочка. Несколько галочек получайте тройку. Поэтому и полотенца мы вешали на спинки кроватей по линеечке, и подушки девочки научили мальчишек взбивать особым способом. Обычно никаких предложений наказать провинившихся на собраниях не было, но даже четверка по санитарии воспринималась как провал. Ребята не делали разницы между малышами и старшими: нет пятерки, значит, виноват – десять очков потеряно. Говорили об этом резко, с настоящей обидой за отряд. После одного такого обсуждения Лена Гусева подошла ко мне:

– Если бы я знала, что меня поднимут на общем собрании, я бы сбежала домой. Пусть лучше потом к директору, чем стоять перед ребятами.

Единственное, на что мы пока смотрели сквозь пальцы, – это на учебу старших. Пахали они по-черному, но ведь нельзя за месяц или два наверстать то, что упущено в прошлые годы. Я ободрял ребят, но они говорили, что дело не только в учебе, а в том, что им неловко распекать за двойки других получается, что на чужом горбу в Ленинград поедут.

Однажды я подсмотрел такую сценку.

На коленях у командира отряда покойно устроился один из малышей.

– Толик, – нежно ворковал командир, – ты же умный мальчик, ты же можешь помочь всему отряду. Давай я с тобой позанимаюсь, а ты на каждом уроке поднимай руку. Четыре урока – это же четыре пятерки. Сколько это будет очков? Правильно, двести. Разве я могу столько заработать? Ты знаешь, какая программа в десятом классе? Ого!

И малыши таскали в отряд победные очки, восхищая старших воспитанников.

С великовозрастными неучами пришлось заниматься мне, хотя мои школьные знания по математике выветрились основательно. Мы совместно продирались сквозь математические дебри, споря и подтрунивая друг над другом, но все-таки двигались вперед. Для себя я запомнил, что незачем казаться энциклопедистом во всех областях, и что пробелы в собственном образовании можно тоже использовать: втолковывая мне математические премудрости, старшеклассники сами усваивали их.

Мысль Яна Амоса Каменского о том, что для прочного усвоения знаний надо найти слушателя даже за деньги, пришлась здесь как нельзя кстати. В дальнейшем, уже в туризме, я требовал от ребят, усвоивших какие-то технические приемы, учить этому новичков, и польза от такой учебы была обоюдной.