Текст книги "Вся жизнь - поход"

Автор книги: Виктор Дихтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Как-то я вез на школьный туристский слет группу шестиклассников. На одной из станций в вагон метро протискивается высоченный студент с рюкзаком. Он обменивается с малышом рукопожатием, и они заговаривают об очень важных для обоих вещах. Шестиклассники завистливо поглядывают, как их сверстник, задрав голову, на равных беседует со взрослым дядей.

– Это твой брат? – не выдерживает кто-то.

И мальчишка, не прекращая разговора, бросает:

– Да нет – товарищ.

Такое отношение студентов к малышам испортило мне однажды затеянное анкетирование.

Я попросил каждого написать на листочке фамилии трех членов группы, которых он пригласил бы на свой день рождения. Видимо, я хотел уточнить дружеские связи или выявить наиболее авторитетных туристов – теперь не помню.

Так вот, обрабатывая анкеты, я обнаружил, что все взрослые вписали в них только малышей. Причем в нескольких анкетах указывались не три, а четыре фамилии, а в одной поперек листа

было выведено фломастером: "Я приглашу всех!!!"

– Как же так, – обратился я к студентам. – Почему в анкетах одни малыши? У вас что – больше товарищей нет?

– Но вы же ограничили нас в выборе. Конечно, пригласили бы и взрослых, но сначала малышей. Они же обидятся, если без них.

В свою очередь малыши, начертав в анкетах фамилию сверстника, добавляли к ней старших по возрасту членов группы.

Мне поначалу казалось, что студенты будут скептически относиться к дежурным командирам-пятиклассникам: как так

подчиняться двенадцатилетним девчонкам и мальчишкам!

Да и работа дежкомов значительно усложнилась. В интернате мы получали продукты по завизированной директором накладной. Дежком приходил в кладовую со своими помощниками и уволакивал коробки, пакеты и ящики.

Теперь надо было самостоятельно распределять, кто и что закупит, в походе собрать с каждого туриста оговоренную сумму и расплатиться с закупщиками. Оставшиеся деньги приходовал казначей в общую кассу. После ночевки новый дежком получал от своего предшественника тетрадь с перечнем инвентаря – ведер, половников, терок, а в дальнейшем – примусов и канистр с бензином, проверял по начальному списку, все ли на месте, и раздавал это хозяйство своему отделению.

Я не был уверен, что пятиклассники справятся с такой работой, и попросил командиров отделений назначать дежкомами ребят постарше. Через много лет бывшие школьники и студенты, вспоминая свою молодость, признавались, с камим волнением заступали они на пост дежкома: что-то не предусмотреть или сделать не так – это же опозориться перед всей группой!

Но довольно скоро, уступая просьбам малышей, мы начали подключать их к руководству – правда, под негласной опекой командиров отделений. Дело пошло, и постепенно уж если не с пятого, то с шестого класса дежурными командирами работали все. Конечно, у малышей были проблемы с составлением меню и раскладкой продуктов – здесь им помогали опытные туристы; но главная трудность – это организация работ на ночном биваке. Хотя малыши знали, что спорить с дежкомом нельзя, все-таки они не решались подходить со своими распоряжениями к взрослым.

– Что же ты, – шепотом говорю пятикласснику. – Костер разожгли, а ведра пустые.

– Так все же дрова таскают...

– Ну, как все? Вон Петр стоит, – киваю я на комодоподобного студента, беседующего с девушкой.

– А он послушает?

– Это уж как попросишь.

Пятиклассник подходит к студенту и осторожно дергает его за край штормовки:

– Воду принести надо...

– Иду! – Студент подхватывает ведра и бежит к ручью.

Дежком удивленно смотрит ему в спину и поворачивается к девушке:

– А ты что стоишь? Давай за дровами!

– Ух ты! – улыбается девушка и уходит в лес.

Такое благополучное положение дел в группе даже немного тревожило меня. Я не видел перспектив ее развития – что будет через два, через три года, через пять лет? Что должно быть определяющим в нашей жизни? Ведь не единым туризмом жив человек. А у нас – два раза в месяц походы с ночевками, участие в соревнованиях, организация школьных и студенческих слетов, выпуск фотостендов, ремонт и изготовление снаряжения; все это требует времени, которого и так не хватает на учебу. Но мы же не ставим задачу готовить только туристских инструкторов.

Значит, нужно что-то еще, более важное, чем походы, но неразрывное с ними, иначе одна деятельность будет подменяться другой. Я записал это в своем педагогическом дневнике, но оставил без ответа, надеясь, что как-нибудь разберусь на досуге. И здесь мне очень помог один разговор со студентом, ставшим к тому времени командиром группы.

Мы сидели у меня дома и философствовали о педагогической диалектике. Я сказал, что меня беспокоит отсутствие конфликтов в группе, способных определять ее развитие. Ведь без столкновения мнений по принципиальным вопросам не может быть движения вперед. А у нас – все и всем довольны, словно уже достигнут идеал. И не приведет ли нынешнее спокойствие к оглушительному взрыву в будущем?

– У нас конфликтов не может быть, – сказал командир. – Ни на групповом, ни на межличностном уровне. Любое предложение будет выслушано и обсуждено. А ссоры между людьми – так кто же у нас будет ссориться? Но вы правы: повторяющиеся из года в год дела постепенно станут привычными. Надо найти для каждого члена группы индивидуальную жизненную цель.

– Легко сказать. А какая, к примеру, цель у тебя?

– Стать хорошим специалистом – раз, – сказал студент. – Уметь отдыхать, вот как в наших походах – это два. И в-третьих, но это в перспективе, создать семью, которую не хотелось бы развалить.

Здесь было что-то похожее на программу, над которой стоило празмыслить. Но индивидуальных жизненных целей для такой большой группы, как наша, я ставить не умел, да и сейчас не верю, что этого можно достигнуть на практике. Работа в связке "учитель-ученик" так и осталась одним из слабых звеньев в моей профессиональной подготовке. И хотя многие повзрослевшие туристы говорили о моем влиянии на их духовное развитие и выбор жизненного пути, я не отношусь к этому серьезно, потому что никакой системы индивидуальной работы у меня не было. Все, что получали люди в нашей группе, шло от ее деятельности и форм, в которой эта деятельность осуществлялась. Конечно, мое слово и слово Людмилы Яковлевны было весомым, и наш авторитет в группе был неколебим, но назвать это индивидуальной работой нельзя. Скорее всего, наше влияние определялось самим присутствием в группе, разговорами, какими-то запоминающимися репликами. Как-то одна учительница сказала, что высшее образование она получила благодаря мне. Я попросил уточнить.

– Я закончила колледж и решила, что по моим способностям этого достаточно. А вы у костра, поздравив свеженьких специалистов, сказали, что надо двигаться дальше. Для меня это было как приказ.

Девушка не учла, что я постоянно говорил о необходимости для педагогов высшего образования как в профессиональном, так и в житейском планах, и что практически все наши туристы поступали в институты. Поэтому не столько мое слово, сколько пример старших членов группы заставил ее еще четыре года вечерами корпеть над учебниками. Если это индивидуальная работа, то в таком ключе она, безусловно, велась.

Но командир группы был прав: мы вышли на тот виток развития, когда появилась возможность предложить нашим туристам задуматься о своем жизненном пути.

Конечно, многое в этом направлении делалось и раньше, но теперь хотелось бы создать цепочку ненавязчивых воздействий, подкрепляемых беседами, сформулировать общие задачи, из которых каждый возьмет что-то для себя.

Я сказал командиру, что для меня пока ясны две позиции: мы должны воспитывать нравственных людей – по Моральному ли кодексу строителя коммунизма или по библейским заповедям, без разницы. И получение специальности здесь не играет никакой роли. Второе, на что следует обратить внимание – это на приобщение группы к духовным ценностям человечества. Зачем это надо и наше ли это дело – затрудняюсь сказать, но уж коли люди попали на нашу орбиту, то пусть они учатся мыслить и ценить красоту.

– А вы уже занимаетесь этим, – сказал командир.

– То есть?

– Так ведь ваши рассказы у костра и чтение стихов и есть приобщение к мировой культуре. Не знаю, как школьники, но студенты часто откладывают свои дела и идут в поход даже перед зачетами, только чтобы послушать вас. А вы иногда отказываетесь, говорите, что больше ничего не знаете, и просите, чтобы пели. Между прочим, такие поэтические вечера еще больше сплачивают ребят.

Я не поверил и дотошно начал распрашивать командира.

– Ну, во-первых, – сказал он, – слушать вас просто интересно. – А во-вторых, у костра создается атмосфера общего единения. Или вы считаете, что это неважно?

Я так не считал – и с тех пор начал готовить целые программы из стихов и прозы, а потом и тематические композиции. Даже один перечень авторов занял бы слишком много места. Здесь были русская классика и символисты, советская и зарубежная поэзия, отрывки из спектаклей, а иногда и спектакли целиком. В общем – театр одного актера.

Теперь редко какой походный вечер обходится у нас без чтения стихов. Я просто физически не успеваю создавать новые программы – ведь читаю наизусть по часу и более, и тогда ребята просят повторять слышанное многократно ранее и, что более ценно, сами готовят поэтические вечера. Но об этом ниже.

Что значит – читать ребятам стихи у костра? Конечно, это не демонстрация того, сколько ты можешь запомнить, хотя поначалу это удивляет новичков. Сначала я подбирал вещи с интересным сюжетом, опасаясь, что неподготовленным школьникам быстро наскучит чистая лирика. И только когда поэтические вечера стали традиционными, начал читать все, что считал нужным. Одна журналистка написала, что моему исполнению могут позавидовать многие профессиональные актеры, но это, конечно, не так – обычный комплимент в юбилейном очерке. Но я много работал над каждой вещью, стараясь передать ее основную мысль и музыкальное звучание, благо с театральной литературой был на любительском уровне знаком. Вот это "донесение мысли" и привлекает слушателей, которые не всегда могут сами увидеть то главное, ради чего создаются талантливые вещи. Когда школьники и студенты дружно заявили, что не понимают Маяковского, я сказал, что попробую читать из него, и пусть меня останавливают на непонятных местах.

Я прочел первую часть "Облака в штанах".

– Нравится?

– Да!!!

– Читать дальше?

– Да!!!

Закончил вторую часть:

– Все понятно?

– Все! Читайте дальше!

И так все "четыре крика четырех частей".

Потом ребята слушали "Юбилейное", "Сергею Есенину", "Если звезды зажигают..." – весь вечер только Маяковский. И когда я окончательно выдохся, ребята сказали, что сегодня открыли для себя гениального поэта.

В какой момент можно начинать читать стихи? Конечно, не перед ужином, когда только рассаживаются у костра, звякают посудой и переговариваются о своих делах. А сразу после еды?

Думаю, что рановато. Пусть попоют, обсудят какие-то вопросы, еще попоют, и когда наступит пауза, кто-нибудь непременно попросит:

– Вэ-Я, почитайте...

Но и здесь надо уловить, готовы ли ребята слушать или, может быть, лучше еще немного попеть. Врываться со своим чтением в еще не созданную для этого атмосферу – значит не донести многое из того, что заготовил, потерять те нюансы, которые ребята могут не заметить, самостоятельно открывая поэтические томики. Как определить этот ничем не обозначенный момент готовности – сказать не могу, но он, безусловно, существует, и ребята хорошо чувствуют, пришло или не пришло время для чтения стихов. Из разговоров у костра я знал, что после таких вечеров многие студенты и школьники начали интересоваться поэзией, а в горные путешествия брали книжки любимых поэтов. Если к этому добавить посещения театров и музеев и мои беседы о истории и живописи, то можно сказать, что первый шаг наступления на мировую культуру был сделан. Кто-то из туристов назвал нашу просветительскую работу ликвидацией темноты, а короче – ликтемом. Название прижилось, и перед походом кто-нибудь обязательно спрашивал:

– А сегодня ликтем будет?

Спустя какое-то время мы начали готовить для дальних путешествий сцены из спектаклей. Наверное, со стороны это было любопытное зрелище: сидят под ледником человек сорок, чуть светится костерок из притащенных наверх сучьев, а два человека читают в лицах пушкинского "Моцарта и Сальери" или сцену у фонтана из "Бориса Годунова".

Но не только литературные вечера были у нас. Неожиданно оказалось, что забава, придуманная мной для коротания времени в электричках, тоже влияет на ликвидацию темноты. Я начал проводить викторины с вопросами из литературы, истории, географии, живописи, музыки и спорта. Кто первым ответит – получает приз: конфету, печенье или яблоко. Призы ребята захватывали из дома и сваливали мне на колени. Вопросы мог задавать и любой желающий. Если никто не отвечает, приз достается спросившему. Ажиотаж начинался страшный. Я поднимал конфету над головой:

– Каким спектаклем в 1898 году открылся нынешний Художественный театр? А кто играл главную роль?

– "Чайка"!

– Нет!

– "На дне"!

– Мимо!

К игре подключаются пассажиры:

– "Плоды просвящения"!

– Фамилия автора совпадает! Никто не отвечает? Забираю конфету себе!

– "Царь Федор Иоаннович", – улыбаясь, подсказывает пожилая женщина. – В главной роли – Москвин.

Аплодисменты. Наши эрудиты отчаянно стучат себя кулаками по лбам, а женщине из рук в руки передается заслуженный приз. Когда запасы призов иссякают, их тут же пополняют пассажиры, и мы играем до самого выхода из вагона. А пассажиры благодарят нас за чудесно проведенное время.

Очень быстро появилась небольшая группа всезнаек из студентов и старшеклассников, захватывавшая львиную долю призов. На какие-то вопросы я просил их не отвечать или шел на хитрость, спрашивая о том, чего они знать, как правило, не могли:

– Самое крупное озеро в центре Памира?

– Сарезское! – радостно кричат наши ветераны, побывавшие уже в этих далеких местах.

– Водопад на Телецком озере?

– Корбу! – сразу отвечают участники алтайской экспедиции.

Победители щедро делились призами со стыдливо молчавшими товарищами, а я нещадно добивал молчунов, обращаясь с вопросами непосредственно к ним. Прошли годы – и уже взрослые люди признавались, как им было неловко за свои пустые головы и как они набрасывались на те списки литературы, которые я давал им, предупреждая, что вопросы будут из рекомендованных книг.

– Я даже принесла первую выигранную конфету домой, – вспоминала вагонные викторины сорокалетняя учительница. – Не поверите, но для меня это был такой праздник!

Кто не знает такую простенькую игру, как "Города"?

Один называет город, следующий должен назвать город, начинающийся с буквы, которой оканчивался предыдущий: Москва – Архангельск – Клин и так далее, все по очереди. Не назвал – выбываешь из игры. Я вызывал на бой всю группу и всегда оказывался победителем. Еще где-то в седьмом или восьмом классе мы увлекались этой игрой, и я по алфавитному списку в атласе вызубрил множество городов, начинающихся и кончающихся на букву "А". И теперь был неуязвим.

– Москва, – начинал я.

– Архангельск, – не ожидая подвоха, говорили ребята.

– Калуга.

– Астрахань, – предвкушая легкую победу, отвечали знатоки.

– Нарва.

Через пару минут ребята улавливали методу и становились осторожней. Теперь они совещались, отыскивая города, с началом и окончанием на "А":

– Анапа!

– Алушта, – спокойно говорил я.

– Анкара!

– Аделаида! – укладывал я на лопатки довольно потиравших руки знатоков.

Наконец, даже студенты озлились и пообещали вскорости разделаться со мной. Но я поставил условие – не только называть город, но и указывать, где он находится. Вроде бы чепуховая игра. Но всей группе, в предвкушении грядущей победы, пришлось рыскать по карте, а значит, пополнять свои знания. Игра была у нас в моде много лет, пока не появился студент-географ, сражавшийся со мной на равных. Наскучили "Города" – и я предложил называть полотна художников с изображением батальных сцен, потом перешел на музыку и на что-то еще; короче, постоянно искал возможность подтолкнуть ребят к знакомству с материалом, который не умещался в школьную программу. Так без всякой принудиловки члены группы приобщались к тому, что раньше лежало вне круга их интересов.

Сложнее было с нравственным воспитанием. Ну да – бытие определяет сознание. Есть общественное и индивидуальное бытие, как и общественное и индивидульное сознание. Они взаимосвязаны, причем эталоном служат общественные ценности. С этими азами социальной психологии – а в мои годы это называлось историческим материализмом – знакомят еще в школе. Значительную роль в формировании нравственных представлений играет конкретная среда обитания индивида. И здесь было все ясно: "Человек продукт обстоятельств и воспитания". В общем, я был готов, не сходя с места, написать обстоятельный реферат о детерминации личности всем, чем угодно, ссылаясь на Маркса, Рубинштейна и на работы отечественных и зарубежных исследователей. Но ведь человек обитает в разных средах – семья, дворовые компании, школа, институт, производство – и нравственные понятия в этом множестве не всегда совпадают, а на бытовом уровне не всегда согласуются с общественными. Это я тоже усвоил еще на студенческой скамье. Неясным оставалось одно: как сделать нашу группу той средой, где нравственные представления ее участников будут формироваться и трансформироваться в стойкие убеждения. У меня были примеры разного поведения ребят в группе и вне ее. В одних случаях это было вынужденное приспособление к нормам иной среды, в других – смена, без всяких внутренних конфликтов принятых в группе норм на новые, которые мы не могли одобрить. Конечно, если жизненные принципы находятся только на уровне понятий, их можно припрятать подальше, чтобы не лезть в чужой монастырь со своим уставом. А как быть со стойкими убеждениями в обстоятельствах, где отстаивание своих позиций принесет не только кучу неприятностей, но и навредит делу? Жизнь есть жизнь, и дороги ее не всегда вымощены первоклассным асфальтом. Приходится маневрировать, отступать, идти обходными путями. Согласуется ли это с нравственными принципами? В пьесе В. Соловьева "Победителей судят" один из персонажей говорит:

" И знайте – истина лежит обычно между."

А другой отвечает:

" Не истина, а только компромисс.

И этот компромисс, как и любой, непрочен.

Я буду на своем настаивать опять."

Надо ли быть столь категоричным? И в каких случаях?

Мы учим ребят честности, а сами у них на глазах лукавим и находим этому оправдание.

Появилось, к примеру, такое мудрое постановление: в дальние путешествия могут отправляться люди только из одного учреждения и приписанные к одному спортивному обществу. А у нас в группе – школьники, студенты, учителя, рабочие; кто числится в "Юности", кто в "Буревестнике" или в "Труде". Доказывать что-либо, упирая на нашу специфику, бесполезно: на маршрутных комиссиях понимающе кивают, но сочувственно разводят руками – существует инструкция! И тогда я толкаю ребят на прямой подлог: говорю, чтобы с помощью родственников и знакомых обзавелись справками о работе дворниками, сторожами и уборщицами в школах, ЖЭКах и детских садах – прямое свидетельство того, что все мы дышим одним "спартаковским" воздухом. Маршрутные комиссии прекрасно знают, что все это липа, но инструкция соблюдена!

Несколько лет одна сердобольная мама ставила печать на нашу "Заявочную книжку", подтверждая, что все мы – работники ее конторы. Нравственно ли это? Но иначе – сиди дома или путешествуй в пределах своей области. Когда стало совсем невмоготу, я опубликовал в "Московском комсомольце" большой подвальный материал, на который тут же посыпались отзывы отчаявшихся туристов, и постановление через год отменили.

Такие жизненные коллизии постоянно вызывали споры у нашего костра, но к однозначному ответу приводили редко. Как-то я рассказал о прекрасном парне, отличнике, председателе Совета командиров интерната и командире нашей туристской группы. После восьмого класса он перешел в обычную школу. Новые товарищи быстро распознали в нем сильного ученика – и как водится, попросили списать домашнее задание по математике. А наш парень – будем называть его Володей – сказал: на первый раз списывайте – и кончено. Кому нужно, давайте заниматься после уроков. Это пропустили мимо ушей, но когда в следующий раз потянулись за володиной тетрадкой, он твердо сказал, что поможет любому, но списывать не даст.

После занятий его остановили на улице несколько одноклассников. Бить не били, но по физиономии съездили и предупредили, что так будет ежедневно. Утром, едва Володя вошел в класс, у него потребовали тетрадь. И Володя снова сказал, что будет заниматься со всеми желающими, но списывать не позволит в школе надо учиться. Так появилось новое развлечение: не даешь тетрадь получаешь пару затрещин. Уразумев, что Володю не переломить, его избили уже основательно. Занимались этим трое парней, а весь класс заинтересованно наблюдал, чем же кончится дело. Володя пришел в интернат и спросил меня и Михаила Владимировича, как поступить.

– Не буду же я затевать на улице драку, но ведь к этому идет. Так что делать?

– Бить! – заорал Михаил Владимирович. Ты же самбист. Какой у тебя разряд – второй? Вот и расшвыряй эту мерзость!

И Володя расшвырял, да так неудачно, что сломал одному руку. Естественно, вызов мамы в школу, естественно, проработка на педсовете: ну как же – едва появился новичок в классе, и тут же руки товарищам ломать! Сразу видно – интернатский! Кончилось это постановкой Володи на учет в детской комнате милиции. А спустя какое-то время в начале урока Володя поднял руку.

– Что тебе? – спросила учительница.

– Прошу поставить мне двойку. Я не приготовил домашнее задание.

Класс расхохотался. А учительница, видимо, приняв смех на свой счет, тут же навела порядок:

– Мало того, что ты известный хулиган, так ты еще и наглец! Издеваться надо мной вздумал! А ну, вон отсюда!

Володе пришлось перейти в другую школу.

– Ну и чего он добился? – спросили ребята. – В школе списывали и будут списывать. Отдал бы тетрадь – и товарищем хорошим оказался, и относились бы к нему как к отличнику: тут и характеристика в институт, и уважение...

– Но он же не специально нарывался на конфликт, – не соглашались другие. – Он хотел как лучше! И потом, есть же у человека принципы, через которые он не может переступить.

– Бороться можно, если есть хоть малейшая надежда на успех. А здесь поражение можно было загодя предсказать!

– Вы считаете, что Володя потерпел поражение? – спросил я.

– Конечно! Он ушел из школы, а в классе все осталось по-прежнему. Плетью обуха не перешибить!

– Можно, я скажу, – попросила молодая учительница. – Есть у меня в девятом классе мальчишка, который больше тройки по физике не тянет. И по математике у другой учительницы – будем говорить мягко – до четверки не дотягивает. Но самое главное – он и не рвется в хорошисты. А тут конец четверти, и ему все выставляют четверки. А у меня – три. Вызывает меня завуч: так и так, понимаете, ваша тройка снижает процент качества знаний. Примите меры.

– Какие, – говорю, – меры? До конца четверти неделя, что он – весь трехмесячный материал за один раз усвоит?

– А это уж дело ваше, но у мальчика должна быть четверка. И запомните: портить успеваемость школе вам здесь не позволят!

– Ну, я расстроилась, конечно, даже поплакала в уголочке, а потом вызвала парня и опросила по последней теме. Ну не получается четверка – и все тут! Договорились, что придет через два дня. А он не явился. Звоню домой. А он говорит: да ладно, ставьте тройку. Я и поставила. И знаете, будто камень с души свалился. Но отношение ко мне со стороны завуча и классной руководительницы стало – не дай Бог! А теперь понимаю: поставила бы тогда четверку – и ушла бы из школы навсегда.

– Так я и ушел, – сказал недавний учитель. – Два года ходил как помоями облитый – и ушел. Не смог ставить липовые тройки и четверки. Должна же быть совесть у человека.

– А если на новой работе придется пойти против совести, снова уйдешь? спросил кто-то.

– Так я теперь программист. Мое дело – справиться с заданием в срок. А это только от меня зависит. Так что за мою совесть не беспокойтесь.

Я вернул разговор к начатой теме. Мы долго спорили, и многие говорили, что есть обстоятельства, когда приходится если и не отказываться, то поступиться своими убеждениями, а если не можешь, то надо сменить место работы или круг общения.

Я пытался говорить о цельности личности – но у ребят, особенно у студентов, был свой жизненный опыт.

– Представьте, – говорили они, – человек имеет твердые принципы, но по своим качествам характера – предположим, застенчивость или робость отстаивать их не умеет. Или не находит нужных аргументов. Ему начальник говорит: "Тут у нас небольшая неувязочка с балансом. Сведи-ка концы с концами."

А он: "Это незаконно."

А начальник: "Ты еще учить меня будешь! А не хочешь – вон отдел кадров, по коридору налево. Забирай документы!"

Что он, судится побежит? Да за это время все бумаги в ажуре будут. А он только кляузником прослывет, и его рано или поздно с работы выживут. Вот вам и вся борьба за свои принципы!

Но у меня тоже были сторонники, говорившие, что убеждения – не вещь, которую можно сегодня отбросить, а завтра подобрать. И что разлад с самим собой приводит к душевному дискомфорту, пострашнее любого наказания.

Я, конечно, не уповал, что наши дискуссии немедленно изменят отношение ребят к своим поступкам, но что они запомнятся, не сомневался.

Разумеется, нравственные убеждения легче всего формируются в той среде, которую человек считает для себя эталонной. Такой средой мы и старались сделать нашу группу. Но одной перспективой участия в дальних путешествиях здесь ничего не достигнешь – мало ли групп, в том числе и школьных, топчет землю, не становясь от этого нравственно богаче. Значит, требуется так организовать нашу жизнь, чтобы принятые в ней межличностные отношения и отношения к действительности воспринимались как единственно возможные. Иными словами, пребывание в группе должно стать для каждого личностно значимым и эмоционально привлекательным. Я скрупулезно раскладывал по полочкам, что для этого уже сделано и что еще необходимо добавить. И когда вывел актив и пассив, пришел к выводу, что ничего особенного делать не нужно и что нравственные качества туристов будут формироваться в процессе деятельности, построенной на деловом и дружеском взаимодействии. Тем более что жизненные позиции старших были примером для школьников, и единственное, что я решил добавить – это проведение этических бесед и дискуссий, иногда заранее подготовленных взрослыми, но чаще возникавших спонтанно у наших костров. А.С. Макаренко говорил, что формирование нравственных качеств должно проходить в условиях, где они более всего необходимы. Здесь нам ничего не требовалось моделировать: в горных путешествиях не обойтись

без волевых напряжений, ответственности и взаимовыручки, которые отрабатывались в наших двухдневных выходах. Здесь же складывался и характер межличностных отношений. Поэтому горные путешествия я рассматривал как лакмусовую бумажку, определявшую успехи и промахи, занесенные на ледники из нашей городской жизни и подмосковных походов. В одних ситуациях нравственные качества туристов могли укрепляться и совершенствоваться, в других могли происходить сбои – это требовалось замечать, исправлять или корректировать, но сетовать на чье-то неудовлетворительное поведение надо не в горах, а внизу, где и формируется нравственный, физический и технический уровень группы. Конечно, горы, как набор естественных препятствий, а порой и тяжелых погодных условий, могут деформировать привычный уровень взаимодействий и отношений. Но опять же, это задача руководителя – так подготовить группу, чтобы она могла достойно выходить из трудных положений за счет наработанных уже умений и моральных качеств, приобретенных ранее. В этом я лишний раз убедился в первом же выезде со своими новыми школьниками на Кавказ.

Проверка на прочность

Мы что-то не расчитали зимой – и вот оказалось, что студенты могут принять участие в путешествии только в августе.

Школьникам же оставаться два месяца в городе не было резона, да и родители их, зная, что поездка будет в июне, тоже распланировали свое время. Поэтому решили, что сначала мы с Людмилой Яковлевной и Валентиной Ивановной пойдем со школьниками, а затем я выведу на маршрут студентов. Для нас, руководителей, появилась возможность проверить, как поведут себя 12-15-летние туристы, оказавшись в горах без старших товарищей.

Учитель соседней школы попросил, чтобы его группа старшеклассников шла позади нашей. Он в первый раз выходил в горы и хотел на всякий случай подстраховаться. Я подумал, что будет полезно сравнить поведение ребят в двух группах, и согласился. Но уже в поезде увидел, что сравнивать особенно нечего. У нас – дежурства и трехразовая уборка, негромкое пение, викторины, чтение стихов. В вагоне соседей – грязь на столиках, разбросанные вещи, заглушающие стук колес песни и постоянная возня на полках. И это в 16-17 лет!

Я сказал руководителю, что надо бы навести порядок, ведь рядом посторонние люди, но он только плечами пожал – мол, ничего страшного, ребята отдыхают, и никто на них не жалуется.

Под Пятигорском мы неделю работали в совхозе на сборе черешни. И опять же: у нас бригады по 3-4 человека, у каждого норма выработки, если не успеваешь – помогут товарищи. У соседей – все по отдельности. Нормы тоже есть, но о них не вспоминают: сколько соберут ящиков, столько и ладно.

И что удивляло – руководитель старшеклассников почти не появлялся в саду, а оставался возле палаток и следил за приготовлением пищи. А без него ребята, полакомившись сочными ягодами, спокойно отдыхали в тенечке. Я тоже отлучался из сада по разным делам, но знал, что работа не остановится. А когда был в саду, пристраивался по очереди к каждой бригаде, чтобы никого не обидеть. Ну хорошо – у них своя музыка, у нас своя. Но и в нашем оркестрике прозвучала однажды фальшивая нота. Выдул ее восьмиклассник Женя Мухин, с которым в группе возились уже два года.

Пришел он к нам за месяц до первой поездки в Крым, увешанный двойками, как новогодняя елка игрушками, и сразу спросил:

– А меня в Крым возьмете?

Вопрос был, что называется, в лоб, и ребята рассмеялись.

Действительно, с какой стати? Мы тренировались, занимались полгода, а тут... Этак в группу придут записываться за день до отъезда – мало ли кому захочется погреться на крымском солнышке! Но Женя, нимало не смущаясь, ждал ответа.