Текст книги "Вся жизнь - поход"

Автор книги: Виктор Дихтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Еще в студенческих горных путешествиях я убедился, что надо очень хорошо подумать, прежде чем лезть к руководителю со своими советами.

Руководитель долго готовился к маршруту, не один раз мысленно прошел его, наметил тактические варианты, составил график движения, а тут объявляется человек и предлагает что-то свое, чаще всего несуразное, но на первый взгляд вполне логичное. Например, предлагает остановится на ночлег вот на этой удобной площадке, а не тянуться на ледник, где и холодрыга приличная, и палатки будет ветром трепать. А народ нашагался за день, устал и поддерживает умника. И никто не думает, что утром до перевала надо будет идти часа два, и что спускаться придется при солнышке, когда камни оттают и начнут валиться на головы. И что следующая стоянка планируется за снежными полями, которые тоже раскиснут на жаре, а это не только промокшая обувь, тут, проваливаясь, и ноги вывернуть недолго. Удовольствие от позднего выхода на перевал группа почувствует потом, но даже если никто не травмируется, все будут косо посматривать на руководителя: что же он натворил такое!

Когда я однажды увел ребят с прекрасной стоянки у горного озера под самые ледники, да еще приказал вернуться за дровами, притащенными к озеру снизу, да еше заставил у каждой палатки соорудить ветрозащитную стенку из камней, ребята тоже недовольно бурчали. А к ночи, едва успели поужинать разметала костер снежная буря, и не поставь мы стенки у палаток, остались бы от них только теплые воспоминания. И на перевал мы успели подняться по морозцу, благо вышли на маршрут в шесть утра.

Конечно, руководитель не должен быть самодуром и диктатором, но советовать ему можно только при очевидных промахах. Вот заглядываю на спуск с перевала, а там обрыв метров на десять, о котором не подозревал. Значит, надо разматывать веревки – прокатимся немножко. А командир группы подходит ко мне и тихонечко говорит:

– Вэ-Я, за камнем расщелина с хорошей тропой.

– Да ну?!

– Точно.

Захожу за камень – и вправду тропа. За такие подсказки, конечно, спасибо, но чаще новички брякают, что в голову придет, и только отвлекают руководителя от работы на маршруте.

Стоим мы на леднике, обозреваем хребет. Я разворачиваю карту и негромко, ни к кому не обращаясь, вопрошаю себя: "Так где это, который наш перевал?" А мальчишка тут же показывает на ближайшую седловину: "Вот он!" Сейчас парень – мастер спорта по альпинизму, а тогда – стручок зеленый, первый раз в горах.

– Почему "Вот он" ? – спрашиваю.

– А где же еще?

Я прикрикнул на мальчишку – не вмешивайся не в свое дело!

– Представь, – говорю, – что послушался бы тебя. С этого перевала спуск на две веревки, а с нами полно новичков! Мы бы там целый день провозились. А ты бы сразу в сторонку: я только свое мнение выссказал...

В первых наших горах от советчиков отбоя не было:

– Вэ-Я, здесь проход лучше!

– Вэ-Я, давайте по борту ледника пойдем!

– Давайте по снежнику скатимся!

Иногда я поддавался таким советам: действительно, проход лучше. Но этот проход выводил на трудные скалы или под стенки с летящими камнями. А О ТОМ, что у борта ледник подтаивает, и образуются трещины – рантклюфты – часто забитые снегом, ребятам почему-то забывали. Наконец я попросил ребят держать свое мнение при себе до поры, пока не спрошу его. Тех же, кто не проникся моей просьбой, грубо обрывал.

Постепенно советы руководителю на маршруте прекратились, хотя несколько раз прислушаться к ребятам было бы полезно.

Стоим мы на памирском перевале. Достаю карту и фотографии из отчетов тех, кто ходил уже в этих местах:

– Вон, – говорю, – на том хребте наш следующий перевал.

А командир группы сверяет карту с местностью и поправляет меня:

– Вроде наш перевал правее.

– С чего ты взял?

– Да вот карта...

Смотрю: действительно, вроде бы правее. Но на фотографии – стрелочка и название перевала, как раз того, что в левой части хребта. Один к одному.

– Мало ли что на самодельной карте нарисовать можно! – уверенно

говорю я. – А фотография с этого места сделана, так что ошибка исключена.

Никто не спорит, тем более, что подъем к хребту все равно один. Дойдем на следующий день и на развилке разберемся. Спустились к реке, походили вдоль берега, определяя место для утренней веревочной переправы и разошлись по палаткам. Ребята уснули, а я все просчитываю, на какой же перевал будем подниматься. А вдруг на фотографии ошибка? Нет, таких случаев не припомню. На картах ошибки бывали, да и при калькировании наши топографы могли что-то напутать. В общем, как не крутил, а по всему выходило, что надо подниматься на левый перевал.

Подошли к хребту засветло. Ставим лагерь, осматриваемся. Справа крутой, укрытый снегом ледник, разорванный широким бергшрундом – глубокой продольной трещиной. А слева – заваленный камнями склон. Выше мелкие камни сыпуха. Но высоко за поворотом явно угадывается понижение.

– Ну, что, знатоки, – насмешливо говорю ребятам, – кто из нас прав?

Те, кому не положено вмешиваться в разговор, молчат. Опытные туристы соглашаются, что надо идти по камням. Но командир и еще одна девушка-ветеран упрямо указывают на ледник.

– Идем на левый склон! – прекращаю я дискуссию. – До перевала не больше трех часов хода.

Утром потянулись наверх. Крупные камни прошли легко, а на сыпухе увязли. Делаешь шаг-другой и плавно съезжаешь по склону. В колонне идти нельзя – бомбишь камнями тех, кто пониже. Разворачиваемся в шеренгу, теперь каждый идет своим путем, держа за ориентир скальные выходы на повороте к перевалу. Добираемся к скалам, а они рыхлые: ухватишься – словно ящик из стола каменюгу на себя вытаскиваешь. Хорошо, если успеваешь затолкать каменюгу на место, а нет – кричи, предупреждай нижних, чтобы увертывались. Проковырялись мы на скалах около часа, вылезли наверх, глянули на ту сторону, а там отвес веревки на две. А главное – сразу видно: не туда залезли, не в нужную нам долину спуск ведет.

Теперь уже ребята насмешливо посматривают на меня.

– Ну что ж, – говорю, – и на старуху бывает проруха. Откуда мне знать, что фотография врет, а не карта.

Съехали обратно быстро, не вспотев, а вечером командир умные слова сказал:

– Вэ-Я правильно поступил, хотя и ошибся. Он руководитель, ему решать.

– А если бы такие ошибки были частыми? – удрученно спросил я.

– Тогда бы вы не были руководителем, – сказал командир.

В другой раз остановились мы перед подъемом на перевал Казнок, что в Фанских горах. Ходил я через него давно, где начало тропы, теперь не помню. Знаю только, что за большими камнями под склоном. А тут подходит к палаткам парень, местным инструктором представляется. Ну я его так, на всякий случай спрашиваю, куда завтра направление держать.

– Да вот на тот гребешок, – небрежно кивает парень.

Стоящий рядом со мной взрослый турист – разрядник, примкнувший к нам после алтайского путешествия, засомневался:

– Это же отрог, мы в эту же долину спустимся.

– Еще чего! – говорит парень. – Я здесь раз двадцать ходил.

Парень ушел, а разрядник негромко говорит мне:

– Вэ-Я, не ошибся ли инструктор? Смотрите: залезем, спустимся, обойдем отрог и сюда же вернемся.

– Да ладно, – говорю – сам вижу, что отрог. Наверху разберемся. Может перевал за поворотом, отсюда не видно. Знающий ведь человек показывал. В крайнем случае, не теряя высоты, пройдем вдоль склона и уткнемся в тропу. Лишний час на это затратим – не страшно.

– Ну-ну, – сказал разрядник, – вам решать.

Мы протоптали по мелкой осыпи слоновью тропу и крепко вымотавшись, убедились, что залезли не туда. Пошли поперек склона к настоящему перевалу, а тут надвинулись тучи, загромыхало, и я дал команду ставить палатки вразброс, где придется на узких полочках.

Утром увидели, что по нашей тропе поднимается еще одна группа. Начали кричать, указывая нужное направление, но они только приветсвенно помахали нам.

Через пару дней мы встретили эту группу внизу на Алаудинских озерах.

– Какие-то дураки протоптали тропу на отрог, – возмущенно сказал их руководитель. Мы из-за них часа два потеряли!

Мы скромно промолчали. А потом для себя назвали этот перевал "19-д" "Девятнадцать дураков". Через несколько лет в группу пришел человек, который вспоминал, как в молодости тоже ходил через Казнок, и что их тоже вывели по нашей тропе на ложный перевал. Даже в одном из отчетов в городском турклубе появилось предупреждение: "Вправо от основной тропы по склону пробита четкая тропа. Но она ведет на отрог хребта, с которого по веревкам можно спуститься в долину, из которой вышли". Видимо, не одна группа вслед за нами проторила путь в никуда.

И за этот промах ребята не упрекали меня: от ошибок никто не застрахован, а действия руководителя в горах не обсуждаются. Все притензии только по окончании путешествия.

Больше таких ляпсусов я не допускал, как и не допускал любого вмешательства в мои распоряжения. И это не раз избавляло нас от неприятностей.

Мы заканчивали маршрут на Памиро-Алае. Перед последним хребтом группа разделилась: одно отделение уходит на довольно простой, но высокий – 4500 м – перевал, а я увожу ветеранов на соседний перевал посложнее. Через два дня, еще на спуске, видим палатки наших ребят, поставленные на зеленой полянке под самым хребтом. Радостная встреча, нас угощают компотом, все деляться впечатлениями о пройденном пути. А когда ребята наговорились, я возвещаю, что будем переносить лагерь подальше от хребта к шумной реке, и площадки для палаток придется расчищать от крупных камней.

Смотрю на ребят и вижу, как они пытаются понять: шучу я или говорю серьезно.

– Зачем? – не выдерживает кто-то. – Здесь же так хорошо.

Действительно: ровное место, зеленая трава – что может быть лучше для ночлега? Но я поднимаю один камень, потом второй и все видят, что под ними тоже зеленая трава. Даже пожухнуть не успела.

– Улавливаете? – спрашиваю. – Камни сегодня утром или вчера с хребта свалились. В смертников захотелось поиграть?

– Ничего не будет, – попыталось возразить отделение, уже поставившее палатки. – Мы же к хребту прижимаемся, камни через нас перелетят.

Но я только молча посмотрел на ребят.

Перенесли мы лагерь метров на двести к самой реке, а через два дня, когда уже стояли в широкой долине, качнуло горы землетрясением в четыре балла, загромыхали по склонам валуны и черная пыль еще долго стояла над ближним хребтом.

А тряхани горы чуть раньше, и будь руководитель попокладистей, неизвестно, что могло бы случиться.

Поэтому через несколько лет, уже на Кавказе, ребята не спорили, когда при безоблачном небе я остановил группу в часе ходьбы от перевала и приказал немедленно ставить палатки и пробивать отводные канавки – скоро начнется гроза с градом.

Едва мы закончили все работы, как по палаткам забарабанило так, что многие одели каски – градины были по два сантиметра в диаметре. Специально замеряли.

Молотило нас часа три, и те, кто поленился сделать отводы от палаток, вычерпывали из них воду мисками.

– Как это вы догадались, что будет гроза? – спрашивают ребята.

– Не надо же только под ноги смотреть, – говорю я. – Вон из-за того хребта поднялись шапки башнеобразных облаков. Никто не заметил? Напрасно. С каждой минутой облака поднимались выше. Потом начали темнеть. Тоже никто не видел? Даже командиры отделений? Ну, молодцы. Там же целый грозовой фронт над хребтом завис. Что из того, что до хребта больше километра? У нас жара, безветренно, куда всю эту бяку понесет? Не обратно же за хребет. Вот я и просчитал, что ливанет у нас минут через тридцать. А вам пора бы самим предугадывать такие вещи – не первый раз в горах.

Сам я понимал, что моего студенческого опыта горных путешествий маловато для руководителя, и хотя, уже работая в интернате, закончил школу инструкторов, продолжал читать все, что попадалось из альпенистской литературы, осваивая незнакомые технические приемы умозрительно, но так прочно, что уверенно демонстрировал новшества на тренировках. Да и не только в технических приемах было дело. Я учился по книгам распознавать скрытые под снегом ледовые трещины, определять места возможных камнепадов и сходов лавин, словом, старался сделать все, чтобы наши горные путешествия проходили безаварийно и с большим запасом надежности. И учил этому ребят, а при случае ставил перед ними вопросы, ответы на которые они должны были сами найти.

Скажем, спускаемся мы с памирского перевала. Идем по крупным моренным валам. Рядом поблескивают ручьи, временами уходя под камни, и тогда только слышно как журчит вода под ногами. Останавливаемся на большой утрамбованной площадке. Снежные поля остались позади, склоны уже поросли хвойным лесом, и на площадке полно белых как кости, высушенных солнцем до звенящего стука обломков толстых веток. Но воды нет. Последний ручей ушел под камни в получасе ходьбы от нас. Ребята огорчаются: такое место для лагеря теряем! Значит, еще идти неизвестно сколько, вон по той узкой расщелине, прижатой к хребту высоким травянистым бугром, с разбросанными по склонам чахлыми елями.

– Вода будет через десять минут за бугром, – уверенно говорю я.

– Откуда вы знаете? – удивляются ребята. – Бывали уже здесь?

– Нет. Но вода будет.

– Почему?

– Подумайте.

Начинаются всякие предположения. Я прошу не гадать, а внимательно осмотреться. И постепенно ребята выстраивают логичную цепочку рассуждений: на склонах и на бугре деревья. Дожди здесь редки, значит подпитка идет грунтовыми водами.

На гребне хребта снега нет – ручьи текли только от снежников нашего перевала и только вдоль хребта. Далее: бугор у подошвы в сочной траве, а то что наверху деревья подсохли, так это вода не дотягивается до них. Куда же она девалась – ведь в начале спуска было много ручьев? Ну, ясно: ручьи текут глубоко под камнями – даже журчания не слышно. Значит? Значит ручьи объединившись, пропилили проход под бугром и выплеснутся мощным напором с другой его стороны. Что и требовалось доказать!

Мы быстренько сбежали вниз и увидели как из под бугра хлещет водопад чистейшей отфильтрованной воды.

Все эти премудрости походной жизни постепенно усваивались ребятами. С каждым годом они чувствовали себя в горах уверенней, и удивленно вспоминали нелепости, которые случались со многими в наших первых путешествиях. А мне уже не нужно было беспокоится, что кто-нибудь выкинет необдуманный номер: тех, у кого не хватает ума, тут же остановят товарищи.

Как-то наш директор Михаил Владимирович сказал мне:

– Ты не обращал внимания – почти во всех отрядах на выборных командных должностях стоят туристы.

– Не может быть.

– Точно! – расмеялся Кабатченко. – А почему? Потому что они самые активные и принципиальные. И еще – правда, это неуловимо – за каждым туристом чувствуется моральная поддержка товарищей. Понимаешь, они защищены авторитетом всей твоей группы и потому могут защитить других.

– Не преувеличиваешь?

– Нет. Сколько у нас туристов?

– По списку – около шестидесяти.

– Будем считать пятьдесят. И еще человек двадцать рядом вертится. Представляешь, какая сила! – Кабатченко помолчал.

Печально, если наш – нет, нет, я не примазываюсь – печально, если твой опыт пропадет. Мы очень щедро теряем все, что однажды найдено, нельзя так.

Видимо, что-то тревожило Михаила Владимировича, и он, не закончив разговор, ушел в кабинет.

Через месяц Кабатченко заглянул в Штаб туризма.

– Надо поговорить, – он по привычке вытянулся в кресле и забарабанил по подлокотникам. – Так складывается, что в следующем году я ухожу из интерната. Да, пригласили в аспирантуру, – Михаил Владимирович закрыл глаза и долго молчал. – И не только в аспирантуре дело... В общем, подумай останешься здесь или еще куда.

– А как же с ребятами?

– Да, тяжело, – вздохнул Михаил Владимирович. – Здесь грядут большие перемены... Очень большие. – Михаил Владимирович встал:

– О нашем разговоре знает только Людмила Яковлевна. Год доработаем как обычно. А дальше... – он махнул рукой и, не попрощавшись, ушел.

Я долго раздумывал, как поступить. С одной стороны – отряд, с которым сроднился. Но старших ребят уже нет, уйдут и нынешние восьмиклассники – я вдруг почувствовал, что выдохся, что ничего нового придумать уже не смогу. Четыре года, без оглядки на время, в интернате. Полтора часа на дорогу только в одну сторону. Читаю урывками, все больше в метро. А потом – как будет без Михаила Владимировича? Ведь не на мне, а на нем держится вся система коллектива из разных возрастов. Кто взвалит этот груз на свои плечи? В интернате таких людей нет. А новый директор – как он еще покажет себя?

Ничего я решить не смог и понадеялся на весну – авось, что

нибудь да прояснится. Перед вылетом на Алтай я заглянул в Отдел народного образования того района, в котором начинал десять лет назад, и мне, по старой памяти, тут же предложили школу-восьмилетку, где директором был тоже учитель физкультуры, и по идее мы должны были найти общий язык. Так и случилось.

Территориально школа располагалась очень удачно: рядом парк для лыжных занятий, в пяти минутах ходьбы – стадион. А из окон актового зала была видна школа, из которой я нырнул в интернатскую жизнь. Один виток сделан, теперь все надо начинать сначала.

Школьная группа

Но сначала начинать не пришлось. С учениками быстро установился нужный контакт: уроки, секции, соревнования, спортивные праздники – все, как и должно быть. Я собрал желающих в туристскую группу, соединив ее с интернатской, с которой не порвали связей и бывшие воспитанники. Теперь в походы выходили люди от 12 до 18 лет. Осталась с нами и Людмила Яковлевна, уже работавшая в другой школе, и наше туристское объединение начало приобретать какой-то неопределенный статус. Вроде бы это школьная секция, но в ней много людей из других учебных заведений, и сколько это доставит мне хлопот и неприятностей в будущем, я тогда не догадывался.

Михаил Владимирович ушел в аспирантуру. Защитив диссертацию, работал в Министерстве, потом каким-то начальником в Африке, потом в ЮНЕСКО в Париже, объездил полмира, вернулся, стал ученым секретарем в НИИ, затем вице-президентом чего-то очень академического – словом, занялся бездетной педагогикой. Мы изредка перезванимаемся, еще реже встречаемся, и вспоминая прошлое, Михаил Владимирович говорит, что лучшие его годы прошли в интернате...

Новый директор интерната на первом же педсовете заявил:

– Детей надо учить, а не экспериментировать над ними.

Интернат перешел на обычную классную систему, перестали работать многие кружки, среди прочих закрыли туристкую секцию, в кабинете туризма сделали кладовую, отказались от нашего палаточного лагеря. Несколько воспитателей ушли в школы, а интернат начал хиреть, и превратился в заурядное учреждение, лишний раз подтвердив справедливость замечания А. С. Макаренко о том, что создать детский коллектив очень сложно, но развалить легко. Доказав это на практике, новый директор ушел на повышение, став заведующим РОНО.

А в школьной туристской секции все шло заведенным порядком. Более того – добавилось новое дело: на весенние каникулы мы выехали в Крым для занятий скалолазанием на хребте Демерджи. К школьникам подсоединились бывшие воспитанники интерната, поэтому я не сомневался, что первый выход новичков в горы будет успешным.

Неодобрительно поглядывают пассажиры на ребят, втаскивающих в вагон тяжелые рюкзаки. Кто-то споткнулся о ящик с продуктами, кого-то задели альпенштоком, и в адрес туристов летят нелестные реплики. Тогда в деликатные переговоры с недовольными вступают наши ветераны, и все быстро улаживается: нам отдают пять смежных купе, и ребята обещают вести себя тихо.

Вечером проводим заседание Штаба.

– После отбоя – никаких хождений по вагону и никаких разговоров! говорит командир нашей поездки Саша Иванов.

Саша – ветеран из первого интернатского поколения, а ныне токарь и студент географического факультета пединститута. Он великолепно знает законы и традиции группы и сейчас негромко втолковывает новичкам, что рядом с нами едут посторонние люди, и нарушать их покой нельзя.

– Ответственные за порядок после отбоя – старосты по купе и дежурный командир. Дежком ложится последним, а завтра доложит, кто пытался нарушить дисципллину. Еще предложения по отбою есть?

– Есть. И не только по отбою, – говорит медсестра, тоже из поколения ветеранов. – Санитары отделений должны проследить, чтобы все умывались перед сном, а перед едой мыли руки. И нечего тут улыбаться! – одергивает она новичков-штабистов.

Нашли чем шутить! Сегодня перед ужином я отправила двоих умываться, а завтра, если это повторится, санитары получат наряд. Еще предлагаю проводить влажную уборку купе и не затруднять этим проводников.

Предложение принимается, и завтрашний дежурный командир делает в своей тетради пометки.

Еще одна ночь в поезде – и ребята упаковывают рюкзаки: скоро Симферополь.

– Вэ-Я, – испуганно окликает меня дежурный командир, – там вас пассажиры спрашивают.

– Что-нибудь случилось?

– Не знаю. Только они всех ребят собрали и вас ждут.

– "Не знаю", – передразнил я дежкома. – А кто должен знать? Ну, пойдем.

В центральном купе и вдоль по коридору стояла, наверное, половина пассажиров нашего вагона. Ребята жались по углам и свешивались с верхних полок.

"Дело, видимо, серьезное", – подумал я, перебирая все мыслимые наши грехи.

– Здравствуйте. Вы руководитель этих туристов? – женщина средних лет поглядывала на меня сквозь стеклышки очков.

– Доброе утро. Я слушаю вас.

– Мы все, – женщина блеснула очками в сторону обступивших ее пассажиров, – мы все хотим поблагодарить вас за хорошее воспитание детей. Когда вы пришли с рюкзаками, мы думали, что не дадите днем отдохнуть и ночью выспаться. А дети у вас оказались замечательными.

С верхней полки раздался смешок, я стрельнул туда взглядом – и чья-то голова тут же спряталась.

– Это Женя Мухин балуется, – улыбнулась женщина. – Знаете, мы тут со всеми вашими детьми перезнакомились. И Аннушку знаем, и четверых Саш, и обеих Маринок. Они так интересно рассказывают о своих походах и о всей группе. И поют очень хорошо. Нам всем понравилось, что дети поддерживают чистоту в вагоне, вот и проводница вас хочет поблагодарить.

Много приятных слов сказали нам пассажиры. Я с удовольствием слушал, потому что хорошо помнил свои первые поездки со школьниками в электричках, когда ничего не мог сделать, чтобы обуздать кричащих, свистящих и затевающих потасовки ребят. А ведь они были одного возраста с нынешними моими учениками, только не было рядом старших товарищей, на которых хотелось бы походить...

Погода в Крыму этой весной не заладилась. Мы обучали ребят простейшим приемам хождения по скалам и травянистым склонам, не обращая внимания на постоянно моросящий дождь: на Кавказ, куда мы собирались летом, погода могла быть и хуже. Я видел, что новичкам трудно. В зимних походах они привыкли работать в мороз и слякоть, но каждый знал, что надо потерпеть всего сутки, а потом – горячая ванна и чистая постель.

А здесь на склонах хребта – на ветру, под дождем, в плохо просушенной одежде – надо изо дня в день хвататься за осклизлые камни, карабкаться вверх, спускаться, держась за грязные веревки – это совсем не просто для девчонок и мальчишек 11-13 лет. И не будь рядом старших, ничего бы у нас не получилось. Бывшие интернатские обучали новичков, пресекая баловство и лихачество, их оптимизм создавал нужную атмосферу, и то, что было наработано в группе за прошлые годы, легко принималось школьниками. Но все-таки на заключительном собрании, когда по традиции высказывались о каждом члене группы, в том числе и о руководителях, старожилы говорили, что новички не всегда справляются с трудностями и даже бывали случаи небрежных дежурств по кухне.

И тут в неправильных действиях неожиданно упрекнули взрослых.

– Конечно, вы опытней нас, – заикаясь от волнения, сказала чудесная пятиклассница Аннушка Баранова. – И больше умеете...

Только зачем, чуть что, все делаете сами, а мы, как маленькие, только смотрим?... Воду принести или костер разжечь – сразу вы бежите. Ну, пусть мы сделаем это медленней, но ведь нам тоже надо учиться. Никто не спорит, когда помогаете на скалах – там мы одни не справились бы. А на Штабе зачем все первыми говорите, а Вэ-Я недоволен, что мы молчим? А что мы можем сказать, когда вы уже все сказали?

Аннушка оглянулась на согласно кивающих школьников и, зажмурившись, выпалила:

– Вэ-Я удобней, когда все старшие делают, так у него хлопот меньше вот что!

Возражения опытных туристов и мои доводы не произвели на ребят никакого впечатления, и они остались при своем мнении.

В Москве мы не раз возвращались к поездке в Крым, и новички старались вспомнить даже самые незначительные случаи нарушения принятых в группе норм, и прямо указывали товарищам, когда и почему они поступали не так, как следовало бы. Не обо всем из услышанного я знал лично, но это нисколько не тревожило, а только укрепляло в уверенности: все то, что не заметит руководитель, будет постоянно находиться под контролем общественной оценки всех членов группы.

Летом мы взяли старших школьников на Кавказ, и никакой разницы между старожилами и новичками не было.

Осенью в группу пришла пионервожатая школы Валентина Ивановна Юхацкова, и работать в паре стало значительно легче. Валентина Ивановна не прощала новым туристам даже пустячных промахов. Она удивительно точно помнила все проступки ребят и сразу указывала на них. И попробуй сказать: "А че я?" Валентина Ивановна тут же перечислит не только нынешние, но и все прошлые твои грехи. У нас действительно было не все гладко: кто-то набедокурил на перемене, кто-то нахватал двоек. Так что отвести душу на ребятах было нетрудно. Конечно, можно махнуть рукой и уйти из группы. Но как тут уйдешь, когда готовится новый поход в снежном лесу, да еще без палаток, когда скоро туристский вечер, когда весной – новая поездка в Крым, а летом уже маячат Карпатские горы? Вот и приходится сидеть и слушать Валентину Ивановну и ребят. А потом еще и от старших влетит. Наши старожилы не так уж часто заходят в школу: десятый класс, работа – их можно понять.

Но в походах мы вместе, и тут среди бесед и песен у костра всегда находится время, чтобы поговорить о делах новичков. Нет, старшие не ругают школьников, они только спрашивают: почему не помогли, почему не одернули? А что тут скажешь?

Новички уже знают, что любой их поступок – это победа или поражение группы. Все чаще мы говорим не о художествах школьников, а о том хорошем, что они могли сделать, но поленились или не догадались. Покрасили без помощи взрослых пол в спортивном зале – великолепно, иначе и быть не могло. Но в седьмом классе есть прогульщики и двоечники. Почему не взялись за них? Ах, они не члены группы? Но они же учатся в вашей школе!

Однажды в походе я сказал, что недоволен новичками. Да, они стали лучше учиться; да, не отказываются ни от каких поручений. Но ведь это туристы! Наши младшие товарищи. Мы вместе в школе, вместе в походах. Неужели они не видят, как мне бывает трудно? Ведь я исполняю обязанности директора школы, я секретарь парторганизации – дел уйма! Но ни один из новичков не подошел и не спросил, надо ли в чем-нибудь помочь!

Разговор получился бурный. Тут уж школьникам припомнили и безалаберное хранение туристского инвентаря, и неинтересные пионерские сборы, и поломанные стулья, которые они вот уже несколько недель обещают починить. Бывшие воспитанники интерната, видно, забыли, что им от меня доставалось за то же самое, и потому выводы из разговора были сделаны совершенно неожиданные для меня: не брать новичков в летнее путешествие!

Честно говоря, мне стало не по себе: как же так? Столько готовились, мечтали – и вдруг все прахом. Ведь речь шла не об отчислении ребят из группы. Занятия, тренировки, походы – все это будет. И провожать отъезжающих на Карпаты новички тоже придут – такова традиция. Но каково тем, кто останется дома не из-за своих личных дел, а подчиняясь решению четырехмесячной давности?!

Защитить новичков в сложившейся ситуации я не мог, а при голосовании знал, что останусь в меньшинстве. Девочки уже начали всхлипывать, и в неловкой тишине командир новичков Саша Орлов спросил, можно ли побеседовать с товарищами отдельно от старших.

– Конечно, можно.

И ребята побрели за кусты к реке.

Не знаю, о чем они там совещались, но вернулись не скоро и только попросили: пусть голосование состоится через месяц, а потом еще через месяц, а потом еще...

К чести новичков надо сказать, что к этому вопросу мы больше не возвращались, и на Карпаты поехали все.

Конечно, мы понимали, что не великая сознательность свалилась вдруг на головы школьников, а мечта о Карпатах заставляла сидеть за учебниками и удерживала от многих лихих деяний. Собрался у нас разный народ – хорошие ученики и двоечники, тихони и сорви-головы. У каждого были свои дела: кто музыкой занимался, кто спортом, а кто и просто баклуши бил по дворам. Жили они спокойно, не слишком общаясь друг с другом, и к нам пришли – одни с интересом, а другие так, от нечего делать. А тут – походы и ночевки в зимнем лесу или на холодных камнях в черных лабиринтах подмосковных пещер, тут песни у костров и взрослые люди, с которыми так интересно говорить и спорить, тут планы, от которых кружатся головы: летом Карпаты, а через год Кавказ или Памир. Как уйдешь от всего этого? И постепенно школьники начали понимать, что строгость старших – это не дежурные нотации и не только забота об их сегодняшнем дне, но и о том, какими они станут в будущем.

Так внешние требования становились для новичков требованиями к себе. Новички крепко сдружились и старались быть вместе не только на переменах, но и после уроков, собираясь в пионерской комнате, где Валентина Ивановна всегда находила для них какие-то дела. Новые интересы, плотно спрессованные новыми заботами дни не оставляли времени на праздношатания, заставляли строже оценивать свои поступки и поступки товарищей. Помню, как новички набросились на нашу Маринку за безобразное поведение на уроках черчения. Я не слышал начала разговора, но подойдя к костру, застал девочку в слезах.

– Не понимает, – огорченно говорили ребята. – Целый год в группе, а не понимает, что всех нас позорит.

– Да не в этом дело, – вскинулась Аннушка Баранова, теперь уже шестиклассница, казначей и член Штаба. – Позорит – это конечно. Но ведь она сама не учится и другим мешает. Может быть, ей не стыдно, а нам стыдно за нее, вот что!

Ребята загалдели все разом, и на бедную Маринку посыпались горькие слова упреков.

– Ну и подумаешь! – огрызнулась Маринка. – Все вы хорошие, одна я плохая. А мне не стыдно! Слышите – не стыдно, и все! – Маринка вскочила. Уйду я от вас! Совсем уйду! Из группы!..