Текст книги "Слой 3"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Это непросто, – подал голос Кротов. – Даже если принять за основу предложенную компанией схему погашения...

– Спасибо, Сергей Валентинович, я в адвокатах не нуждаюсь. – Вайнбер г снял очки и положил их поверх листка бумаги. Еслк мы задержим платежи «Транснефти», что само по себе и незаконно, и опасно, то сможем изыскать средства для выплаты... ну, скажем, месячной зарплаты упомянутому коллективу.

– Не понял, – сказал Зырянов.

– Да ну вас, Николай, – как-то очень по-свойски вдруг прикрикнул Слесаренко. – Договоримся так: вы закрываете зарплату за квартал, Леонид Аркадьевич. За квар-тал.

– Но и вы со своей стороны...

– Это я вам обещаю.

– Когда будут деньги? – недоверчиво спросил Зырянов с ударением на первом слове.

– Завтра к полудню, – ответил Вайнберг.

– Ну, вот видите! – Полковник даже прихлопнул ладонями. – Можем ведь... по-людски, когда захотим!

– Прошу учесть всех присутствующих, – отстранение выговорил Вайнберг, – что компания идет на этот... вынужденный шаг только под давлением городских властей и персонально из уважения к мэру города.

– Вот это лишнее, – сказал Слесаренко. – При чем тут персоналии?

– А вы, Зырянов, – продолжил Вайнберг, – скажите «спасибо» мэру за то, что у вас есть такой защитник.

– Да бросьте вы! – отмахнулся Слесаренко, но видно было, что счастлив и горд происшедшим.

Зырянов поднялся со стула, занес над столом граблеватую кисть, потом вдруг шагнул вперед и обнял за плечи вскочившего мэра. Люди за столом захлопали нестройно, и даже Вайнберг потрогал ладонью ладонь.

– Надо будет... – Зырянов громко шмыгнул носом, – сообщить людям, как подойдут.

– Вот вы и сообщите, – сказал Слесаренко. – Это же ваша победа.

– Нет, надо вместе...

Заметив слезы в глазах Зырянова, Лузгин непроизвольно опустил взгляд к столу и увидел, как Ленечка Вайнберг достал из кармана элегантный футлярчик, положил туда очки, захлопнул с негромким щелчком и отработанным легким движением бросил футлярчик обратно в карман.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Субботник удался на славу. Был даже духовой оркестр из детской музыкальной школы, играл нестройно и всего три вещи: два марша и вальс, но и в этом была своя трогательность, люди вокруг улыбались, вот только с ночи потянуло холодом, и Виктор Александрович распорядился было приодеть музыкантов потеплее, но дети не послушались: им нравилась яркая оркестровая форма с аксельбантами и киверами.

Народу явилось много, и не только по приказу. Сам Виктор Александрович таскал носилки в паре с замом Федоровым, и как-то раз не смог забросить мусор в кузов самосвала единым махом, Федоров был ростом ниже и замешкался, их обоих засыпало сучками и листьями. Он вдруг раскричался на Федорова, а потом увидел, что вокруг смеются, и сам рассмеялся. Незнакомая женщина, деланно ворча про неумех, помогла ему вытряхнуть листья из капюшона на штормовке.

Был там и Вайнберг со своими, в хороших джинсах и трехцветной курточке с огромным непонятным номером; больше командовал, чем работал, и ни разу к Слесаренко не приблизился, не поздоровался лично – так, раскланялся с отдаления, тронув длинный козырек нерусской кепки. «Черт с тобой», – решил Виктор Александрович. Даже Вайнберг не смог испортить ему настроение, почти по забытому молодое и легкое.

Трудились до двух часов, вычистили рощу и вкопали на поляне карусели с качелями, разные штучки для детского катания – молодцы нефтяники, сработали весь инвентарь за бесплатно, и когда Слесаренко закрывал субботник короткой речью, то похвалил нефтегазовцев, но Вайнберга не помянул – обойдется. Вместе с чувством победы, что выбили все-таки деньги «подземникам», в душе гнездилось послевкусие неясного обмана, как после пищи с чесноком: глотать приятно, возбуждает аппетит, а после целый день не знаешь, как избавиться от гадости во рту.

Люди прихватили на субботник и поесть, и выпить, как положено, а кое-кто и вовсе заявился под хмельком, в том числе и Лузгин, увивался вокруг телесъемочной группы – и, как пошабашили, туг же расселись закусывать. Снова бутылки и банки, жирные пакеты и рванье газет...

Его приглашали и туда, и сюда. Громче всех звал Зырянов, чья компания расположилась на краю новой детской площадки. Виктор Александрович подошел, выпил полстакана водки стоя и не слишком весело пошутил насчет второго субботника, который явно понадобится для ликвидации последствий празднования первого. Зырянов принял все всерьез и грозно поклялся, что лично проконтролирует, а если что и кто, то будет тыкать мордой. «Вот и отлично, – сказал Слесаренко. – Оставляю вас тут за старшего». Люди смотрели на него с теплом и уважением, а также с толикой боязливо-радостного удивления, как вечно смотрят на артистов и вождей: вот он, рядом, потрогать можно... Он вернул стакан Зырянову, еще раз сказал: «Спасибо» – то ли за водку, то ли за труд, повернулся и увидел широкий раструб телекамеры, направленной ему в лицо. И вместо того, чтобы плюнуть туда или заехать кулаком, он улыбнулся в объектив и даже подмигнул.

После субботника пешком явились в мэрию и просидели там до вечера: зам по финансам Безбородов принес бюджетную «раскладку» на неделю. Денег на всех, как всегда, не хватило, и они втроем с Кротовым принялись тягать по сторонам бюджетное одеяло – какое там одеяло, пеленку жалкую! – прибавляя одним, урезая других. Безбородов предлагал дать всем поровну и понемногу. Кротов же настаивал на крупных выплатах по, так сказать, зачетным категориям. В конце концов позвонили председателю городской Думы Солянику, тот примчался и поддержал Безбородова, на том и порешили. Кротов ругался отчаянно: «Если всем понемногу, то все недовольны, как вы понять не можете! «Закрыли» бы полностью медиков – вот они уже на нашей стороне. Потом учителей – пусть позже, зато окончательно. Это будут заметные акции, а так... Размазываем кашу по тарелке».

Была еще одна проблема: городской детский дом. Из Москвы и округа пришли распоряжения расходовать бюджетные деньги исключительно на выдачу зарплаты. На верху замыслили хорошо отчитаться повыше, шла очередная кампания по борьбе с неплатежами. В четверг мэрия перечислила в детский дом деньги на зарплату за три месяца, а в пятницу к Слесаренко явилась депутация детдомовских работников с таким решением общего собрания: получить по два оклада, а на остальные деньги закупить продукты для детской столовой. Директор детдома, предупрежденный о персональной ответственности за неисполнение строгих указаний, сам пойти на это отказался. Требовалась виза Слесаренко.

Безбородов был против, Соляник – и вашим, и нашим. Кротов сказал: «Дайте, я подпишу. А вы вроде как и не знали». Он подписал и передал бумагу Безбородову, и зам по финансам качнул головой: «Подставляетесь вы, Сергей Васильевич...». Так закатилась рабочая суббота, и вместе с Кротовым они потопали в гостиницу, уворачиваясь от режущего ветра: лету конец, момент тепла исчерпан, дальше осень и сразу зима.

– В понедельник полетите с Вайнбергом спецрейсом.

– Кротов произнес как бы само собою разумеющееся. – Завтра выспимся, к десяти придет Зырянов со своими людьми, будем оформлять инициативную группу по выдвижению и сбору подписей. На двенадцать врачи, потом союз афганцев. Мы тут прибросили список доверенных лиц; посмотрите, кого не хватает.

– Хорошо, – сказал Слесаренко и поздоровался с людьми на автобусной остановке, мимо которой они проходили. Автобус пустили весной, первый в городе муниципальный маршрут; раньше ходили только ведомственные, в основном в аэропорт и обратно, и останавливались, как водитель на душу положит, а теперь оборудовали лавочки с навесом и табличкой на столбе, и Виктор Александрович был очень доволен, хотя сам и не прокатился ни разу, как ни настаивал Лузгин проехаться и сняться для эфира. – Но я бы хотел лететь через Тюмень. Надо повидаться кое с кем.

– А вы через Тюмень и полетите. Вайнбергу тоже надо... повидаться. А вечером махнете на Москву.

Конец субботы он промаялся в гостиничном номере: то смотрел, не вникая во смысл, телевизор, то принимался читать первую книжку из трехтомника Троцкого «История русской революции» – наконец-то издали в России, раньше были только сноски в других книгах. Но и Троцкий «не шел», не получалось вчитаться, и он вдруг понял, что очень соскучился по всему, что оставил в Тюмени, и почувствовал одиночество и никчемность своего нахождения здесь. По вечерам без надобности его не трогали ни Кротов, ни Лузгин – такой у них случился уговор, а в этот раз он был бы счастлив, если бы ввалились с разговором или даже водкой. Позвонить самому? Много чести...

Он задремал на диване, положивши раскрытую книгу на грудь, и проснулся толчком, в непонятной тревоге, словно кто-то подсматривал. Виктор Александрович глянул на время – половина двенадцатого. Лоб был мокрым от пота, сердце трепыхалось неровно и часто. Он умылся холодной водой, посмотрел на себя в зеркало, вернулся в гостиную, огляделся и понял, что уже не заснет и ни за что тут не останется один.

Кротовский номер не отвечал, Лузги ну же звонить не хотелось. Он повспоминал, до которого часа открыт гостиничный ресторан, надел галстук, пиджак и пошел вниз по мраморной лестнице, испытывая что-то воровское от звука собственных шагов в пустынной тишине пролетов.

В ресторане было темно, накурено и людно, музыка стучала басом по ушам. Слесаренко постоял недалеко от двери, осматривая зал и выбирая, куда бы мог приткнуться. По направлению к нему в проходе между столами двигалась группа мужчин, отсвечивая белыми рубашками, и он шагнул направо, чтобы не мешать. Мужчины приблизились, первым степенно шел Федоров – его заместитель. «Вот черт, подумал Слесаренко. – Авось не узнает в темноте...».

– Виктор Александрович? – удивленно воскликнул Федоров. – Добрый вечер. Ищете кого-то или ждете?

Несмотря на поздний час, заместитель выглядел не пьяным, голос звучал естественно, без полуночного кабацкого радушия.

– Да нет, – в смущении ответил Слесаренко. – Не спится просто. Вот, думал, чаю...

– Бывает, – улыбнулся Федоров. – Только здесь вам чаю не дадут.

– Я и сам вижу. – Он укоризненно обвел глазами ресторан. – Лучше пройтись, подышать свежим воздухом на ночь.

Двое незнакомых мужчин за спиной Федорова рассматривали его с вежливым интересом.

На гостиничном крыльце все четверо замялись, затоптались, не зная, что делать и что говорить, потом двое незнакомых деликатно отошли и закурили. Слесаренко поежился от ночного холода и сказал:

– Однако!..

– Да, без плаща или куртки уже не погуляешь. – Федоров сам передернул плечами под тонким сукном дорогого пиджака. – Хотите хорошего чаю под хороший преферанс в хорошей компании? Вы в преферанс играете, Виктор Александрович?

– Конечно, играю, – с подчеркнутой обидой в голосе ответил Слесаренко. – Я же северянин, как-никак...

– Вот и поехали с нами.

– Ну, не знаю... – Он понимал, что, сознавшись в умении, уже наполовину согласился, теперь отказ будет выглядеть нелепо, и посмотрел на деликатных незнакомцев.

– Свои люди, – заметив взгляд, доверительно произнес Федоров. – У нас машина здесь недалеко. Поехали, Виктор Александрович! Завтра воскресенье, отоспитесь... Вы как, «сочинку» или «классику» предпочитаете?

– «Ленинградку», – совсем уже сдавшись, ответил он.

– Приятно слышать: вкусы сходятся. Позвольте познакомить вас с товарищами?

По легкой отмашке Федорова двое бросили сигареты и приблизились. Виктор Александрович пожал им руки и несколько раз повторил про себя, как кого из них зовут: с годами выработал такую привычку, необходимую для руководителя.

В черной, до блеска надраенной «Волге» ему предложили место впереди, но он отказался и сел на заднее сиденье, рядом с Юрием Ивановичем, а Дмитрий Николаевич влез за руль и с места рывком газанул, тем самым выдавши определенную нетрезвость, а может, неумение водить. Он и по улице мчался рывками, с какой-то ненужной агрессией, тем более что ехали недолго, минуты три, и с визгом тормозов застыли у спорткомплекса, и Слесаренко догадайся, куда его привезли: в знаменитый на весь город банно-развлекательный клуб «Пирамида» – тот самый, что по недосмотру или умыслу его заместителя остался в ведении нефтяников после передачи комплекса на городской баланс.

Вы же здесь еще не бывали? – заметил Федоров как бы мельком, когда открывал наружную, малоприметную дверь своим собственным ключом. – Непорядок. Мэр обязан знать свое хозяйство.

Внутри, за дверью, в неярко освещенном коридоре стоял охранник с помповым ружьем, другой маячил в глубине. Пройдя полкоридора, Федоров толкнул рукой правую стену – просто ровную стену, как виделось Слесаренко, и стена растворилась, открывая лестницу наверх.

– Надо бы сделать пружину пожестче, – сказал Дмитрий Николаевич Юрию Ивановичу, когда поднимались гуськом. – А то на днях Сергеев подшофе идет по коридору и видит: шнурок развязался. Ну, он и прислонился натурально... – Все засмеялись, и он тоже засмеялся, представив ужас пьяного Сергеева, падающего сквозь стену.

Наверху был обычный служебный кабинет с ковром и безличной мебелью. На боковой стене от потолка свисали тяжелые шторы, Федоров раздернул их с металлическим присвистом, и обнаружилась дверь, а за ней – другая комната, побольше, с двумя диванами и настоящим карточным столом, обтянутым зеленым плотным сукном, с небольшими кожаными углублениями по всем четырем углам; он видал такие за границей. Виктор Александрович заметил ожидающий взгляд Юрия Ивановича и уважительно кивнул: хороший стол, и тут же, чтоб не зазнавались, продемонстрировал осведомленность:

– Вистовый?

Юрий Иванович слегка опешил и принялся виновато объяснять, что стол и в самом деле предназначен для игры в вист, но удобный, а в лунки для фишек хорошо ставить пепельницы, и преферансную разметку на сукне они сделали сами – тоже удобно, можно писать мелками, без мешающей игре обычной бумаженции и вечно ломающихся карандашей.

Когда расселись и Дмитрий Иванович с наслаждением вскрыл лежавшую по центру стола новую колоду, Федоров снял трубку телефона на маленьком приставном столике и спросил:

– Чай, кофе? И по капельке?

Слесаренко пожал плечами, и Федоров сказал в трубку:

– Мы на месте. Подавай.

Условились играть по новому рублю. Слесаренко прикинул – недорого; коли «сороковка», то выигрыш-проигрыш будет измеряться несколькими сотнями, если, конечно, эти трое не сделают из него «сладкую булочку» – есть такой термин для лохов, когда трое кончают четвертого, но ему почему-то казалось, что нынче «обдирать» его не станут. Виктор Александрович усмехнулся про себя и принял первую раздачу.

Пришли пять старших пик, туз треф и бубновый марьяж с подкреплением. «Чистых семь, – решил Слесаренко, – заодно и проверим». Сдавал Юрий Иванович, Федоров спасовал, Виктор Александрович «разанул» и после паса Дмитрия Николаевича поднял прикуп. Пришла ненужная червушка и маленькая бубна к прикрытому марьяжу, и Слесаренко подумал было о восьми, но решил не дергаться и заказал семь пик.

Завистовал Дмитрий Николаевич, Федоров пасанул, и они выложили карты на стол – решили играть в открытую. Виктор Александрович первым делом отыскал глазами в федоровском рас ют аде бубнового туза – голый, у напарника третий валет, можно было заказывать восемь. Дмитрий Николаевич поднял глаза от стола.

– Ваших восемь, у нас два виста. Согласны?

– Согласен, – сказал Слесаренко и положил карты.

– С почином, – улыбнулся Федоров.

В дверь постучали, пришел некто лет пятидесяти в сером деловом костюме, с подносом в руках, опустил поднос на столик с телефоном, поклонился и вышел.

– Ну что, разгонную? – Федоров взял с подноса темную пузатую бутылку, вытащил пробку и понюхал сначала ее, потом горлышко. – Приемлемо.

«Сороковку» кончили за час, удивительно быстро, карта шла всем по очереди, Слесаренко сыграл два мизера и ни разу не залетел; Федоров тоже удачно мизернулся и взял однажды чистых десять; вдвоем они выиграли рублей по триста – Федоров чуть больше, он чуть меньше, – а те, другие, заплатили поровну. Сыграли быстро еще и потому, что почти не шлепали картами: слушали «объяв», говорили «столько-то» и складывали карты, и раздавали снова. В игре партнеров ощущался хороший профессионализм, но не было привычного для «ленинградки» игрового давления, и Виктору Александровичу не раз померещилось, что соперники вежливо «отпускают» его, сохраняя тем не менее достойную приличных игроков маржу на проигрыше, дабы не подумал, что «ложатся» под начальника. (А может, просто карта шла – случается ведь и такое). В этот час они выпили по глотку за каждый мизер, коньяк был мягким, с запахом винограда; от чая Виктор Александрович отказался – все-таки ночь, надо будет когда-то и спать, попросил минералки и выдул за игрой два бокала и теперь ощущал, деликатно говоря, определенное неудобство.

– А вот с этим у нас проблема, – ответил ему Федоров и засмеялся, увидев растерянность на слесаренковском лице.

– На втором этаже «дабла» нет, надо спуститься на первый. Сколько уже говорил директору, все никак не построит.

– А где, кстати, директор? – спросил Слесаренко.

– Как где? – удивился Федоров. – А кто нам коньяк подавал? Да вы не смущайтесь, Виктор Александрович, ему это не в тягость... Давайте я вас провожу?

– Спасибо, я сам, – сказал Виктор Александрович. – Мальчик я, вроде, не маленький.

Ему объяснили, где это находится. Он спустился вниз и вышел в коридор, охранник у дальнего входа коротко глянул на него и отвернулся. Третья дверь налево по правой стене. Слесаренко вошел в туалет и был приятно удивлен бело-розовой чистоте и простору. Он еще разглядывал помещение, когда одна из кабинок открылась и оттуда вывалился Лузгин – в простыне и банных шлепанцах, распаренный и всклокоченный.

– Вот это да! – сказал Лузгин, оторопело раскинул руки и тут же хлопнул себя по бокам, удерживая сползающую простыню. – Вы где тут прячетесь, что я вас не видел? Или только пришли?

– И Кротов здесь? – спросил Виктор Александрович.

– Естессно! – мотнул головой Лузгин. – Сауна или бильярд. Как положено. А-а, понял! – Он еще раз тряхнул лохмами. – Пулька наверху. Как положено. А вы к нам заходите. Соседняя дверь и прямо, прямо... Только в бассейн не свалитесь...

– Прошу прощения, – сказал Слесаренко и открыл дверку первой кабины. Лузгин сделал шаг в сторону и поклонился.

– Бум ждать!

Виктор Александрович заведомо долго мыл руки душистым жидким мылом и прислушивался к звукам в коридоре. Потом ополоснул лицо, промокнулся бумажным толстым полотенцем, причесался и выглянул в коридор два охранника и больше никого.

Виктор Александрович поправил галстук и осторожно пошел налево. Справа длилась белая пустая стена, и где-то в ней был потаенный проход. Стена была ребристой, полосатой, из так называемых европанелей, и дверные сопряжения пропадали в этих ребрах и полосах. Можно было прохлопать, продавить ладонью весь этот многометровый стенной прогон, и дверь бы обнаружилась, поддалась нажиму, но Виктору Александровичу было унизительно вот так вот тыкаться на глазах у охранников, и он совершенно неожиданно для себя открыл указанную Лузгиным дверь. Такой же белый коридор, освещенный одной лампочкой у входа и удаляющийся в постепенно густеющую темноту. Пол был застлан ковром, Слесаренко пошел бесшумно и настороженно и на пол пути вздрогнул от звука взорвавшейся под ударом тяжелого тела воды, услышал непристойно близкий женский визг и довольное мужское рычанье. Он развернулся и быстро пошел обратно.

– Доброй ночи, – сказал охранник, щелкая замками и отворяя ему дверь.

– Доброй ночи.

«Вот, значит, как они время проводят...» – Слесаренко шел в темноте широким шагом, почти наобум, с одной лишь мыслью выйти на дорогу, а там он поймет, куда двигаться дальше. Какие-то странные здания окружали его – нежилые, без окон, с массивными стенами и заборами из бетонных панелей. Под ногами скрипел песок, иногда Виктор Александрович натыкался на узкие дорожки тротуаров, появлявшихся ниоткуда и гак же пропадавших в никуда. Слесаренко сбавил шаг и вслушивался, когда же дорога обнаружит себя моторным шумом. И вдруг услышал явственно, как впереди промчалось что-то с ревом и грохотом и замерло неподалеку в скрежете тормозов. «Ну вот, теперь все в порядке». Слесаренко пошел спокойнее, только сейчас ощутив по-настоящему пустынный холод ночи. Он несколько раз глубоко вздохнул и помахал для согрева руками.

Обогнув еще один забор, он увидел метрах в десяти накатанную колею песчаной дороги, а за ней деревья и черноту и понял, что вышел совсем не туда. Он выругал себя за беспечность, за старую начальственную привычку не обращать внимания, куда и как тебя везут – зачем, если снова погрузят и доставят, где взяли. И вообще весь этот ночной закидон был сплошной нелепостью, упрямым безрассудством с самого начала, когда не совладал с нахлынувшей тоской и одиночеством и поперся, дурень, в ресторан искать прибежища. Ведь сразу, как увидел Федорова, понял, что ошибка; почему же поехал, почему поддался минутной слабости? И встреча с Лузгиным, распаренным и пьяным, и все то, что приоткрылось внезапно, как бы рывком непарадной двери, за этим туалетным столкновением – подпольное, подвальное, обманное, хитро спрятанное от него, потаенная жизнь его главных советников – словно щеткой прошлось по душе, исцарапав ее и очистив. «Так и надо тебе», – мысленно высек себя Слесаренко и поднялся по увалу на дорогу.

В полусотне шагов на обочине виднелся короб вахтового «Урала», три мужика возились у заднего борта, ругаясь друг на друга и размахивая руками. Виктор Александрович пошел к машине, вглядываясь в сутолоку матерящихся мужиков. Откинулась со скрипом задняя грузовая дверь, в проеме выглянул четвертый с белым в темноте лицом, увидел Слесаренко и что-то сказал, и вот уже все четверо молча смотрели на приближавшегося Виктора Александровича, и он как-то сразу почувствовал, что лучше бы к ним не ходить, от молчащих людей у машины исходила опасность, он был лишним для них в непонятной ночной суете, но, как и в случае с Федоровым, что-то упрямое и постороннее не разрешило ему отвернуть.

Слесаренко подошел и поздоровался.

– Не подскажете, как выйти на главную улицу?

Трое на дороге разглядывали его без движения, четвертый спросил свысока:

– Заблудился, что ли?

– Немножко, – ответил Слесаренко.

– Откуда идешь? Не помнишь?

Вопрос прозвучал оскорбительно, словно Виктор Александрович был пьяным забулдыгой.

– Да какая вам разница, – сказал он с легким недовольством в голосе. – Если прямо по дороге, я попаду на проспект нефтяников?

– Попадешь в жопу пальцем, – сказало лицо в проеме. – Откуда топаешь, спрашиваю.

– Из... спорткомплекса, – с запинкой выговорил Виктор Александрович.

– В бане был?

– Какая разница! Вы что, дружинники? Вам документы предъявить?

Трое внизу засмеялись, и один сказал:

– Ага, дружинники... Ты что здесь делаешь?

– Да пошли вы!.. – Слесаренко сплюнул под ноги и двинулся вперед. Стоящий с краю заступил ему дорогу, он отстранил его рукой, обогнул вахтовку и быстро зашагал по колее.

– Э, мужик, постой!

Он слышал за спиной шаги и негромкие крики и хотел было повернуться и сказать, что запомнил номер машины и завтра даст команду выяснить, что здесь делал «Урал» и кто такие эти четверо, но вдруг осознал до мурашек на коже, что именно этого им говорить нельзя ни в коем случае. «Если услышу, что бегут, придется бежать самому». Он шел, усмиряя дыхание, с силой отталкиваясь подошвами от плотного песка дорожной колеи, контролируя звуки шагов и голоса за спиной и едва сдерживаясь, чтобы не обернуться. Между лопаток бежали холодные струйки, и он не сразу поверил, что позади – тишина, только собственный топот и присвист сбитого дыхания.

Слева надвинулись серые башни жилых девятиэтажек, он свернул к ним тропинкой и вышел в свет дворовых редких фонарей. Две лохматые собаки увязались за ним с лаем и провожали аж до самого проспекта, где Виктор Александрович, разозлившись в конец на самого себя, швырнул в них подвернувшейся под ногу палкой, чем только еще больше раззадорил. По проспекту ехала дежурная милицейская машина, водитель пристально посмотрел на спешащего Виктора Александровича и проследовал мимо, не сбавляя размеренной скорости.

В гостинице он забрался под горячий душ и сидел там долго, пока не стихла дрожь и не стал задыхаться от влажного пара. Почему-то не хотелось разбирать постель. Слесаренко улегся на диван, прикрывшись махровым гостиничным халатом, и принялся вспоминать, как же он заблудился. Скорее всего, пошел не в ту сторону от двери спорткомплекса и попал в промзону, на задворки «Нефтегаза» и на дорогу вдоль реки. Точно, за деревьями была река, и те мужики у вахтовки хотели что-то в речке утопить, иначе встали бы на левую обочину, ближе к зданиям промбазы. А номер он действительно запомнил и в понедельник передаст его полковнику... Нет, в понедельник они не встретятся – рано утром вылетать на Тюмень, он увидит детей и внука, а если бы на дороге его догнали и ударили сзади ножом, он бы никогда их больше не увидел, глупый, старый болван, и никогда больше внук не прибежал бы к нему поутру, звонко шлепая маленькими босыми ногами, и он не услышал бы: «Дед, поели кашу ваить», – как не слышал уже много месяцев, самовольно обрекши себя на отсутствие.

Он ворочался под халатом, ноги к утру замерзли совсем, и ровно в восемь, хотя и знал, что воскресенье, он заказал Тюмень по срочному. В трубке гудело и пикало, потом он услышал неласковый голос невестки: «Да-да?», – назвался и стал извиняться за ранний звонок. Голос переменился на испуганно-вежливый: не случилось ли что, а мальчики спят, отсыпаются, все нормально, никто не болеет. Виктор Александрович вздохнул и сказал, что прилетит в понедельник, а вечером в Москву, и невестка сказала: как жаль, утром им на работу, Максимке в садик, очень жаль, не увидит любимого деда. Слесаренко на миг растерялся: что мелет дура, какой садик, какая такая работа? Но вовремя спохватился: все правильно, это он сам не подумал – рабочий же день... Он попрощался и положил трубку.

Воскресенье пролетело в бесконечных разговорах и бумагах. Сначала был Зырянов и тут же – Романовский, интервью для городской газеты. Потом с командой медиков явился Федоров, но про вчерашнее и бровью не повел – поступки начальства не нуждаются в оправданиях и выяснениях, и только Кротов, когда встретились за завтраком, слегка присматривался к Виктору Александровичу.

Утром в понедельник машину подали к гостинице в семь часов. Кротов поехал в аэропорт вместе с ним, как ни ехидствовал по этому поводу Слесаренко: ритуал, так положено, первый зам всегда провожает хозяина. Впереди шла машина ГАИ, правда, без сирены и вспышек мигалки, а на переднем сиденье слесаренковского лимузина горбился охранник с коротким автоматом на коленях. Виктор Александрович припомнил ночной проспект и милицейский «уазик» на крейсерском ходу и усмехнулся невесело.

Они проехали прямо на взлетную полосу, где стоял одиноко чистый и красивый самолет, напоминавший обводами Як-40, только меньше и как-то острее по-хищному, и ревел прогретыми турбинами. Возле короткого трапа прохаживался Вайнберг – тоже форма вежливости, мог бы ждать и в салоне. Они поздоровались, оба прощально кивнули Кротову, девочка на трапе плавно сделала ручкой «прошу». Внутри самолетик казался просторнее и больше, чем снаружи: стоял диван, овальный стол, два мягких кресла по бокам и три ряда обычных самолетных близ двери пилотской кабины. Когда уселись в мягкие кресла, Вайнберг сказал девочке:

– Взлетаем.

Взлетели быстро и круто, Слесаренко всем телом чувствовал наклон и тягу самолета. Вайнберг сразу полез в портфель, достал тонкий скреп набитых буквами страниц, надел очки и принялся читать. С передних кресел пришел его помощник, присел на краешек дивана и отвечал на редкие вопросы Вайнберга, почти не шевеля губами. Потом Вайнберг кивнул, и помощник удалился восвояси.

Подали кофе.

– В Тюмени вас будут встречать?

Виктор Александрович помолчал и ответил:

– Не думаю.

Вайнберг кивнул и уставился за окно.

– Если не секрет, что за дела у вас в Тюмени?

– Простите? – сделал удивленное лицо Вайнберг.

– Зачем летит в Тюмень президент северной нефтяной компании? Ну, я понимаю: Москва, Ханты-Мансийск, даже Гонолулу...

– Хороший вопрос, – улыбнулся хозяин самолета. – Не сразу уловил подоплеку... Да, вы правы, Тюмень для нас лишь чисто номинально – столица области. Все решают Москва и Ханты. А вам обидно, да? – спросил он вдруг с азартом в голосе.

– В некотором смысле – безусловно.

– Но мы же платим области налоги, платим «роялти» деньги за недра... Еще и командовать хочется? Простите за прямоту, то... Город за нами следит, округ нас контролирует, федеральные власти обдирают, как липку, еще бы и область командовала? Не слишком ли много надсмотрщиков?

Хороший кофе, – сказал Слесаренко. – Здесь варите или в термосе возите?

– Здесь варим, здесь... – Вайнберг достал сигареты и сделал приглашающий жест; Слесаренко хотел привычно отказаться, но вспомнил, как ему нестерпимо хотелось курить в аэрофлотских рейсах, и с каким удовольствием он продымил три часа, когда летели в Германию самолетом «Люфтганзы», а вот американцы на «Дельте» курить не дают... Он кивнул благодарно и взял сигарету. – Вы, однако, ушли от вопроса, Виктор Александрович. Тогда я вам больше скажу: с точки зрения подавляющего большинства северян, Тюмень и юг области в целом паразитируют на нефти и газе. Вы же там, на юге, ничего не производите! Заводы стоят, а если работают, то производят такую муру, что нам абсолютно не нужна.

– Ну, тут вы загнули, – снисходительно произнес Слесаренко. – Вы не владеете информацией. Вот ваши соседи, между прочим, заказали у нас на судостроительном серию речных нефтетанкеров – сами знаете, на «трубу» нынче очередь, а по Оби можно до Омского НПЗ...

– Были вы тюменцем, – в тон ему сказал Вайнберг, тюменцем и остались: «наше», «у нас»...

– И правильно. Я область на кусочки не делю. И там наше, и здесь – наше. Или – ваше, московское?

Вайнберг поставил чашку на блюдце и поднял ладони.

– Сдаюсь, сдаюсь!.. Когда прибываем? – спросил он вдруг, не оборачиваясь, и помощник вскочил, нырнул в кабину и тотчас явился с докладом.

Вкус сигаретного дыма был резок и не доставлял удовольствия. «Неужели настолько отвык?» – подумал он.

– У меня просьба, – сказал Виктор Александрович.

Не могли бы мы вылететь на Москву завтра утром, в любое удобное время? Хотелось бы вечером увидеться с семьей. Если, конечно...

– Я вас понял, – ответил Вайнберг. – Полагаю, такой вариант вполне возможен.