Текст книги "Слой 3"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Вел заседание председатель гордумы Соляник, хотя у комиссии был свой председатель – депутат Распопова, толстозадая вредная тетка по кличке «Мадам Двупопова», экономист из хозяйственного управления «СНГ», избранная в Думу по начальственной негласной разнарядке. Кротов удивлялся, кто позволил этой ведомственной бабе захватить власть над городским бюджетом: по его мнению, работников компании нельзя было и близко подпускать к городским деньгам. Он даже переговорил на эту тему с председателем Думы, тот покривился и махнул рукой: поздно, уже не исправишь. И вот сегодня Соляник решил прибрать лично к рукам «комиссионные» вожжи. То был явный знак, но знак чего? Предстояло вскорости узнать.

Докладывал Федоров, бубнил и шелестел бумагами. Соляник смотрел в стол и только изредка обводил глазами присутствующих. Распопова демонстративно глядела на стену, где висел любовно вырезанный в дереве городской красивый герб. От нечего делать Кротов пересчитал людей за столом: одиннадцать, и он лично знает только четверых, это плохо, это минус тебе, Сережа, да и четвертого, многодетного депутата с банальной фамилией Иванов, он знал только потому, что его часто показывали в местных теленовостях – говорящая куколка Лялина, лузги некая пассия, учредила над семьей Иванова нечто вроде творческого шефства и гнала «по ящику» еженедельно умилительные до оскомины репортажи.

Наконец перешли к обсуждению. Больше всех говорила мадам Распопова, и говорила по делу, Кротов отдал ей должное: ситуацией вредная тетка владела основательно. Эмоциональнее прочих выступал депутат Иванов, помянул страдающих детей, своих и не своих, и призвал покончить с разбазариванием. Федоров кивал с понимающим видом. В углу думская стенографистка порхала рукой над блокнотом. Кротов уже утратил к разговору остатки интереса, когда Соляник предложил закончить прения и вынести оценку. Кротов глянул на часы – восемнадцать двадцать, он успевал, и тут мадам Распопова сказала:

– Предлагаю признать работу городской администрации по исполнению бюджета за первое полугодие текущего года неудовлетворительной.

Кротов ушам своим не поверил и недоумевающе посмотрел сначала на Федорова, потом на Соляника. Заместитель мэра сидел, поджав губы, а председатель гордумы, выдержав давление кротовского взгляда, предложил высказываться дальше. Других предложений не прозвучало, и Соляник с решимостью в гладком лице комсомольца внес предложение голосовать.

«Бунт на корабле», – подумал Кротов и сказал:

– Прошу прощения!

Мадам хихикнула по-бабьи, а многодетный Иванов сказал презрительно:

– Вы-то тут при чем? Вы у нас без году неделя. Вас никто не обвиняет.

И только тут до Кротова дошло, как эти люди истолковали его фразу. Он едва не рассмеялся и заговорил подчеркнуто официальным тоном:

Я попросил прощения за то, что вмешиваюсь. В ходе обсуждения никто не обратился ко мне с прямым вопросом и не предоставил мне возможности изложить собственную точку зрения на обозначенный вопрос. В таком случае позвольте спросить: для чего именно я был приглашен на заседание уважаемой комиссии?

– В отсутствие мэра вы исполняете его обязанности, холодно проговорил Соляник.

– Тогда позвольте еще вопрос: почему столь важную тему вы обсуждаете в отсутствие главы городской администрации?

– Мы работаем по плану, – сказала Распопова голосом школьной учительницы. – По понедельникам, раз в две недели. Виктор Александрович был соответственно осведомлен.

– Последний вопрос, – Кротов посмотрел в сторону Соляника. – Уважаемый председатель! Можете ли вы пояснить мне, каковые последствия в соответствии с уставом города будет иметь ваше решение для городской администрации?

– Что вы имеете в виду? – спросил Соляник.

– Мэр должен подать в отставку, вынести вопрос на общегородской референдум, распустить Думу, назначить новые выборы?

– Ничего подобного в уставе не предусмотрено. С юридической точки зрения наше решение прямых последствий не влечет. Оно лишь информирует администрацию и общественность города о той оценке, которую депутаты от имени своих избирателей выносят деятельности исполнительной власти и ее главы.

– Красиво сказано, – произнес Кротов, и у Соляника дернулась щека. – В таком случае позвольте и мне в свою очередь проинформировать уважаемых членов комиссии, что принятое сегодня так называемое решение не будет иметь ни прямых, ни прочих последствий для деятельности городской администрации.

– Это хамство, – сказала Распопова.

– Ну почему же! – удивился Кротов. – Я всего лишь воспользовался терминами, любезно приведенными мне глубокоуважаемым председателем... Послушай, Соляник, сказал он своим обычным голосом, – ведь ты же нормальный мужик, зачем весь этот цирк понадобился?

– Попридержите язык, Сергей Витальевич, – процедил Соляник, багровея. – Вы не на воровской сходке присутствуете.

– Вот это правильно, – подал голос пенсионер в медалях, и Кротов еще раз выругал себя за то, что плохо знает здешних депутатов. – Таких на место надо ставить, и сразу.

– Позвольте откланяться. – Кротов вышел из зала заседаний, проигнорировав рванувшегося к нему Федорова, и застучал каблуками по лестнице – вниз, отсюда, на воздух, на волю. В дверях он налетел на Лузгина, тот едва успел увернуться и схватил Кротова за рукав.

– Ты что, Сере га?

– А, это ты, – сказал Кротов и перевел дыхание. – Москвичи приехали, ты в курсе?

– Ну.

– Хотят пообщаться с тобой. Если свободен, поехали.

– Куда, на дальнюю?

– На дальнюю.

– Слушай, Серега, а что если...

– Нет, – сказал Кротов. – Велено без баб.

– Кем это велено? – встопорщился было Лузгин, но Кротов взял его под руку и поволок к машине.

– Извини, Вовян, это я со злости.

– А что случилось?

Кротов сказал, что случилось. Лузгин замолчал и насупился, дал усадить себя в машину, шмыгал носом и покусы вал губу – еще со школы Кротов знал эту лузги некую ужимку, когда тот реактивно задумывался, – и выпалил внезапно:

– Серега, мы едем на студию!

– На какой черт? – изумился Кротов.

– По дороге объясню. Сворачивай, драйвер, сворачивай!

Они приехали на студию за десять минут до семи. Лузгин оставил Кротова в гримерной и умчался дальше, хлопал дверями и шумел в коридоре, а Кротов, жмурясь и отворачиваясь от назойливой пуховки с пудрой («Главное лоб, – бормотала гримерша, – чтоб не блестел»), думал о том, что и как он скажет в эфире и что из этого получится потом. Ничего хорошего, Слесаренко будет разъярен. Ну и черт с ним.

За спиной рывком открылась дверь, раздался взбудораженный голос Лузгина:

– Я пойду в эфир с тобой!

– Нет, – сказал Кротов. – Тебе нельзя. Ты здесь чужой.

– Тогда Лялина.

– Пусть будет Лялина.

– Я на пульте. Не дрейфь, Серега!

Хмурая девица в длинной юбке провела его через двойные двери в полутемную студию, где в центре, на высвеченном ярком пятачке пространства, стоял круглый стол с двумя креслами рядом, и в одном из них, правом, уже сидела, закинув ногу на ногу и обнажив красивое колено, телезвезда районного масштаба. «Вот болван, – успел подумать Кротов, – забыл спросить про отчество».

– Здравствуйте, Анна, – сказал он, приблизившись.

– Здравствуйте, Сергей Витальевич. Присаживайтесь, прошу вас.

– Благодарю.

Та же хмурая девица прикрепила к отвороту его пиджака маленький микрофон на прищепке.

Он уселся поудобнее и посмотрел вперед, где за космическими пушками телекамер в широком окне соседней комнаты ему махал рукой всклоченный Лузгин.

– Это пульт? – спросил Кротов.

– Это режиссерская аппаратная, – ответила Лялина.

– Можно сказать и «пульт». У нас две минуты до эфира.

– Будут какие-то просьбы, наводящие вопросы?

– Я вам не нравлюсь? – спросил Кротов.

– Спасибо за вопрос, – сказала Лялина.

– Тишина в студии! – громыхнул из динамиков напряженный женский голос.

– А Лузгин вам нравится? – шепотом поинтересовался Кротов. – Все, молчу!

Ведущая распрямилась в кресле и посмотрела на свое изображение в стоящем чуть поодаль большом телевизоре. Кротов машинально поправил галстук и провел рукой по волосам.

– Не трогайте лоб! – прошипела ведущая.

– Я знаю, – заговорщицки выдохнул Кротов, и Лялина прыснула и посмотрела на него веселыми и темными глазами, и в этот миг он кое-что понял про нее и Лузгина.

Заиграла музыка, потом прервалась не по ритму, и тот же голос произнес через динамик:

– Внимание, вам микрофон!

– Добрый вечер, – сказала Лялина, глядя перед собой. – Этот выпуск городских теленовостей будет не совсем обычным. Вернее, совсем необычным. Мы сняли с программы все подготовленные ранее материалы и репортажи, вы увидите их позже, в двадцать часов тридцать минут. А сейчас у нас в студии первый заместитель главы администрации города Сергей Витальевич Кротов. Добрый вечер, Сергей Витальевич.

– Добрый вечер, – сказал Кротов и прокашлялся.

– Скажите, пожалуйста, чем вызвано ваше экстренное появление здесь, в нашей студии?

– Да вот, решил заглянуть на огонек.

– Ну что ж, мы всегда рады гостям, – в глазах ведущей промелькнула легкая растерянность. – Однако, насколько я знаю, есть, так сказать, серьезный информационный повод...

– Ну, если знаете, так и скажите.

– Я полагала, что вы сами...

– Могу и сам, конечно. Передачу ведете вы, я в вашем полном распоряжении... Как прикажете! И вы не волнуйтесь, пожалуйста, Анна, все будет нормально.

– Я не волнуюсь, – с обозначившимся нажимом в голосе произнесла ведущая. – По-моему, волноваться следует именно вам, Сергей Витальевич. Дело в том, уважаемые телезрители, что сегодня, за полчаса до выхода в эфир нашей передачи, бюджетная комиссия городской Думы признала неудовлетворительной работу городской администрации по исполнению бюджета. Можно ли сказать, что таким образом депутаты выразили вам недоверие?

– Лично мне?

– И вам, и мэру, и всей администрации в целом.

– Можно, можно сказать и так.

– И вы с этой оценкой не согласны? Потому и пришли сюда?

– Я согласен с этой оценкой. Но пришел я сюда...

– Вы согласны? – почти ахнула Лялина. – Вы согласны с тем, что вашей работе поставили двойку? Так вы сюда покаяться пришли? В таком случае должна сказать вам, Сергей Витальевич, что вы будете первым чиновником на моей памяти, явившимся на телевидение с повинной. Вы мужественный человек, Сергей Витальевич. Заявление об уходе уже написано? Вы можете нам показать его? Оно у вас в кармане?

«А ведь баба ничего, – подумал Кротов. – Хватка железная. Бедный Вовян...».

– Я попрошу и вас, и телезрителей очень внимательно отнестись к тому, что я сейчас скажу.

– Даже не дышу! – сказала Лялина.

Кротов наклонился вперед и положил локти на стол. Глаза у Лялиной расширились в азартном ожидании.

– Я согласен с тем, что исполнение бюджета было оценено на двойку. Как его доходная, так и расходная часть. Но все дело в том, что иного и быть не могло. И знаете почему?

– Почему, Сергей Витальевич?

Потому что бюджет был составлен неправильно. Я бы сказал: бездарно. А быть может, и преступно.

– И вы можете это доказать?

– Могу. У меня два высших образования, я – банкир по профессии и по складу характера, деньги считать я умею.

– Так сделайте милость: докажите!

– Каким временем мы располагаем?

– Осталось... двадцать шесть минут.

– Я постараюсь, – сказал Кротов.

Минут пятнадцать он говорил почти без остановок, лишь подгоняемый короткими репликами ведущей. Потом Лялина приподняла ладонь.

– Принцип понятен, Сергей Витальевич...

– Здесь курить нельзя?

– Курить? Здесь еще не курили, не знаю... А где же факты? Где примеры, господин Кротов?

– Примеры? Да сколько угодно. Вы знаете эту... контору, этот заводик по производству шипучих напитков? Так называемое государственное предприятие. Убыточное до безобразия! Вы знаете, что ежегодные дотации на содержание этой халявы – для некоторых жен, детей и прочих высокопоставленных родственников – вдвое превышают размеры средств, выделяемых тем же бюджетом на поддержку многодетных семей? Кто утвердил это безобразие? Господа депутаты, они голосовали за бюджет. Почему продукты для школьных столовых закупаются черт знает у кого по ценам выше рыночных? Почему денег на коммунальную сферу тратится все больше и больше, а в подъездах грязно, и краны вечно текут? Вот мы пустили городской автобус, гордимся, что ездим бесплатно. Но почему никто из журналистов ни разу не поинтересовался, во что эта бесплатность обходится городской казне? Или сколько миллиардов потерял городской бюджет за счет налоговых освобождений, которые та же самая гордума раздает налево и направо? А почему вся городская торговля вдруг оказалась бесприбыльной? Люди что, водку не пьют и хлеб не едят? Или коммерсанты занялись благотворительностью и стали торговать себе в убыток? Да кто же в это поверит! Тогда где прибыль, где налоги, где поступления в бюджет? Почему здание музыкальной школы обошлось городу в шесть миллионов долларов, когда любой строитель скажет вам, что больше трех оно не стоит? И почему эту школу строили турки, а наши строители сидели без работы?

– И в самом деле: почему?

– Потому что те самые «лишние» три миллиона в Турции спрятать и отмыть гораздо легче, чем дома.

– Вы в этом уверены?

– Не забывайте, Анечка, вы с банкиром говорите.

– Минуточку! Не хотите ли вы сказать, что сами в прошлом занимались чем-то подобным, а потому так хорошо знакомы с механизмом отмывания грязных денег?

«Ах, стерва! – подумал Кротов с неподдельным восхищением. – Она тебя уделала, Серега!».

Кстати, как вы думаете, почему Виктор Александрович Слесаренко пригласил меня поразгрести весь этот мусор? Потому что я знаю, где прячут, а потому и знаю, где копать. Вы где-нибудь встречали мусорщика с чистыми руками?

– Ответ принимается. А теперь скажите мне, Сергеи Витальевич, почему этот думский афронт случился именно сегодня? Это как-то связано с предстоящими выборами?

– Безусловно.

– Слесаренко стал кому-то опасен?

– Вы сами знаете ответ.

– Как вы думаете, господин Слесаренко совершенно искренен в своем заявленном желании навести в городе порядок?

– Я в этом уверен.

– Тогда объясните: зачем ему это надо?

– Спросите у него.

– Я спрошу, и непременно. Но мне интересна и ваша версия!

– Жалко, что у вас тут не курят, – сказал Кротов. – Я бы сейчас задымил с умным видом и придумал бы что-нибудь правдоподобное.

– Да не нужно мне правдоподобное, – сказала Лялина. – Мне бы правду услышать. Хоть раз.

– А я только правду нынче вам и рассказывал.

– Вы понимаете, Сергей Витальевич, что этим интервью вы очень осложнили себе жизнь?

– Я так не думаю.

– Да что вы! Буквально завтра раздадутся голоса: во главе города – заезжий банкир с темным прошлым!

– Это будет и ваш голос тоже?

– Здесь вопросы задаю я, Сергей Витальевич.

– Вы прямо как следователь.

– А что, приходилось... встречаться?

– Приходилось.

– Вы весьма откровенны. Мне это нравится. Но вам придется очень нелегко.

– Спасибо за сочувствие.

– Вам спасибо. Не скрою: это были самые интересные и волнующие тридцать эфирных минут за всю мою журналистскую карьеру. А... вы бы не хотели продолжить тему?

– Не понял?

– Ну, что-то вроде экономического ликбеза для телезрителей в жанре политического детектива? Раза два в неделю, минут по пятнадцать: Сергей Витальевич Кротов рассказывает страшные тайны городских финансов!

– Вы это серьезно?

– Вполне.

– И ваше студийное начальство не будет возражать?

– Это моя проблема.

– Тогда я подумаю.

– Соглашайтесь, Сергей Витальевич. Итак, дорогие зрители, – Лялина повернулась лицом к телекамере, – на этом мы заканчиваем экстренный выпуск городских новостей. В передаче принимал участие первый заместитель главы администрации города Сергей Витальевич Кротов. До встречи через час. Всего вам доброго!

Снова забрякала музыка, и голос Лузгина громыхнул через динамик:

– Ну, вы даете... Щас приду!

– Анечка, вы прелесть, – сказал Кротов. – Только слишком зубастая.

– Ага, – сказала Лялина и улыбнулась по-американски. Кротов и предположить не мог, что созерцание чьих-то десен может доставить ему удовольствие. «Не лишен наш Вовик вкуса, не лишен, однако...». Хмурая девица возникла из темноты и отцепила прищепку микрофона. В студию ворвался Лузгин, обежал вокруг стола и чмокнул Лялину в тугую щеку.

– Какие нежности, – сказала Лялина.

– Виталич, ты раскрылся! – сказал Лузгин, помахав пальцем перед кротовским носом. – Это война. Ты понимаешь? Это – война. Обратной дороги уже не будет. Извини, но тебя понесло. Ты раскрылся!

Кротов и сам знал, что его понесло. Еще в машине он настроился говорить о том же самом, о чем и говорил потом в передаче, но мягче, без эмоций, отстраненнее, и вдруг сорвался и пошел открытым текстом. Уже сейчас, так и не избавившись до конца от впервые испытанного им наркотического куража прямого эфира, он начинал понимать, что Анечка Лялина попросту «поймала его на прием», как говорится у борцов, и мягко уронила на лопатки – почти без слов, одним лишь взглядом, в котором читалось: я вам не верю, – и Кротов, подсознательно стараясь преодолеть этот взгляд, забирался все дальше и дальше, пока не пересек грань допустимого и покатился вниз без тормозов.

– Это у вас от природы, Анечка, или Лузгин научил?

– Вы о чем, Сергей Витальевич?

– Вы сами знаете о чем.

– Мне за это деньги платят. Это моя работа.

– Хорошие деньги?

– А вы хотели бы предложить мне... плохие?

– Аня, перестань, я тебя умоляю! – Лузгин развел руками, словно рефери в боксе. – Скажи лучше спасибо за подарок, который тебе сделал мой друг Сережа. Надеюсь, ты готова признать, что нынче вечером твой рейтинг вырос до небес. Ты же у нас теперь героиня.

– Да что вы, Владимир Васильевич, – сказала Лялина, изображая скромность на лице.

– Ладно, поехали, – Кротов вздохнул поглубже и одернул пиджак. – Нас ждут, Володя.

Лузгин склонился к Лялиной и что-то зашептал ей энергично, выписывая пальцами воздушные фигуры. Кротов кивнул и пошел в темноту, угадывая по памяти наличие дверей где-то там справа, за телекамерой на горбатом подъемнике. Он споткнулся о толстый серый кабель и едва не упал, и вдруг услышал, что его окликают. Он обернулся; Лялина стояла у стола и смотрела в его сторону.

– Сергей Витальевич!

– Да? – сказал Кротов.

– Спасибо. Это было здорово. Но я вам не завидую.

– А я вам, – ответил Кротов. – Идем же, Володя, поехали, – скомандовал Кротов и зачем-то пнул кабель ногой; серая змея вяло шевельнулась, и парень за камерой бормотнул: «Осторожнее!».

В машине Лузгин попытался развить тему предстоящих осложнений: рисовал тактические схемы, жонглировал фамилиями, проигрывал на разные лады вероятную реакцию Слесаренко, но Кротов ткнул его кулаком в бок и показал глазами на водителя. На самом деле он совсем не беспокоился насчет чужих ушей, просто вовкино торопливое умничанье было ему неприятно. Выходило так, будто он, Кротов, по дурости сболтнул в эфире лишнего, и теперь многомудрый товарищ шлифовал его оплошность, вгоняя факт в приемлемую схему. Сам же он испытывал сейчас неожиданное чувство облегчения и даже веселой беспечности: ну, сказал и сказал, и никто мне вокруг не судья, да пошли они все, ничего они сделать не смогут, а если попробуют, я им, гадам, рога обломаю, было бы кого бояться в паршивом захолустном городишке...

– Однако общее впечатление – великолепное. Я видел это по лицам людей в аппаратной. Это сенсация, город отныне будет стоять на ушах...

– Да успокойся ты, Володя. Все путем. А девка классная, я тебе честно скажу: не ожидал. Как она меня с полоборота раскрутила!.. Мне понравилось. Твоя школа?

Лузгин только глянул на него искоса и промолчал, и в этом молчании сквозь распиравшее Лузгина торжествующее самодовольство Кротов уловил невнятный оттенок ревности и страха, словно он приблизился к чему-то сокровенному – без спроса, на неприличное и опасное расстояние.

В гостиной «дальней дачи» никого не было, но за стеной слышались шаги, бильярдный треск, глухие разговоры. Они вошли, и Кротов увидел полковника Савича; полковник был изрядно пьян, отстегнутый от шеи форменный галстук с резинками болтался на рубашечной заколке. Он играл партию с Юрием Дмитриевичем, степень опьянения которого Кротов никогда не мог определить. В углу большой бильярдной, уставившись в телевизор, полулежал в кресле Андрюша Сигалов.

– А где профессор? – спросил Кротов.

– Профессор отдыхают, – не отворачивая голову от стола, сказал Юрий Дмитриевич.

– Я Лузгина привез, – сказал Кротов.

– Достойно похвалы, – сказал бородатый и протянул руку вбок и немного за спину. – Здравствуйте, Владимир Васильевич. Ваша идея?

– Здравствуйте, – ответил Лузгин, не приближаясь.

– Какая идея?

Рука Юрия Дмитриевича повисела в воздухе, потом сложила пальцы пистолетом, указательный палец прицелился точно в живот Лузгину.

Мы все видели, – сказал Юрий Дмитриевич. – Я вас поздравляю, это было здорово. Умная девочка... Очень умная... Зря маешься, Петрович, не забьешь: угол больше прямого.

– А мы – с оттягом, – прорычал полковник, ерзая пузом по борту.

– Как прикажете, мсье колонель... Умная девочка, хорошо смотрится... Ваша девочка, Владимир Васильевич?

– В каком смысле? – Лузгин снял ветровку и бросил ее на свободное кресло.

– Я вас понял, – сказал бородатый. – Выпейте чего-нибудь, Володя, и расслабьтесь. Виски в баре, лед в холодильнике. Ну, что я говорил, Петрович? Теперь учитесь, батенька. Сейчас вы увидите, как бьет русский майор Максимов.

– Ты что, майор? – ревниво спросил полковник.

– Откуда цитата? – Лузгин открыл дверцу бара и пошарил глазами на полках.

– Из классики, – сказал Юрий Дмитриевич. – Апреколь в угол. А вы, Сережа, были изумительны: сколько решимости, искренности, какая свобода общения...

Юрий Дмитриевич ударил и забил, и еще раз забил, и еще раз, и полковник Савич бросил кий на стол, сматерился и пошел разливать.

– Мне бурбон, – напомнил бородатый. – Льда не надо.

Вошел распаренный Чемагин, без пиджака, с полотенцем на шее.

– Зря отказались. Весь хмель вышибает. Сто двадцать на градуснике! Привет, Васильич! – сказал он Лузгину. – Стукнемся?

– Стукнемся, – сказал Лузгин и допил свои полстакана.

– Вот и правильно, – одобрил Юрий Дмитриевич. – Зачем портить замерзшей водой сей божественный напиток? Не унывайте, мсье колонель, придет и к вам удача.

Лузгин и Чемагин принялись составлять шары пирамидой, начальник нефтегазовской охраны все гудел и гудел о прелестях парного отрезвления, начальник же милиции пал в кресло и сидел, насупясь, расплющив на груди оплывший подбородок.

– Пройдемся, – сказал Юрий Дмитриевич.

Надели куртки, вышли на крыльцо. От скрытого пригорком берега реки тянулся к небу толстый свежий дым.

– Иван уголья кочегарит, – пояснил бородатый. Шашлык из нельмы просто восхитителен. Заказано под вечер повторить.

– Валерий Палыч что, в отрубе?

– Слегка. Отвык от... кислорода. Через час разбудим, будет как огурчик. Скажите, Сережа, этот ваш выход в эфир был спланирован заранее?

– Нет, Лузгин сымпровизировал.

– Вопрос о вашем прошлом... тоже импровизация?

– Чего не знаю, того не знаю.

– Талантливый парень этот ваш друг Володя... Ради красного словца... Вы понимаете, Сережа, что он вас... разменял?

– Как вас понимать? Что значит: разменял?

– Как в шахматах. Умная девочка правильно сказала: вы очень осложнили себе жизнь, Сережа. Особенно историей с заводом. Вы бы видели морду полковника, когда он услышал про жен и детей.

– Насрать мне на полковника, – сказал Кротов.

– Грубо, но достойно похвалы, – Юрий Дмитриевич спустился с крыльца. – Ничего и никого никогда не бойтесь, дорогой Сережа.

– А я и не боюсь.

– Вот и ладушки. Врежьте им всем от души, Сергей Витальевич, врежьте этой местной шушере! Одна персональная просьба: Савича не трогайте, Сережа. Ситуацию с заводом можете раскручивать, дело яркое, очень выигрышное, но фамилию не поминайте. Полковник нам нужен... без пятен на мундире. Я достаточно ясно формулирую?

– Яснее не бывает.

– И готовьте отход. Мотивированный отход.

На перевале хвойного бугра ударил ветер, теперь он дул от реки, и Кротов увидел с отдаленья, как повар Иван и рыбак Миша перемонтируют заднюю стенку веранды, отгораживая внутренность от ветра. Иван заметил Кротова и помахал ему рукой.

– Вы сказали: отход. Поясните.

Юрий Дмитриевич сделал работникам ручкой, как Брежнев с трибуны.

Как только вы закончите свои разоблачения, Виктору Александровичу придется от вас избавиться.

– Это почему же?

– Вы плохо знаете, Сережа, психологию толпы.

– Можно конкретнее?

– Можно, – сказал бородатый. – Вы раскопаете всю городскую грязь и продемонстрируете ее народу...

– Народу это нравится.

– Согласен. Но лично вас он не простит.

– За что не простит?

– За правду. Да, людям нравится слушать разные гадости про своих начальников. Но дело в том, что и без вас, Сережа, все в этом городе прекрасно знают обо всем. Знают, но молчат.

– А я сказал.

– Совершенно верно: они молчат, а вы сказали. Вот этого-то вам и не простят. Нет, внешне будет полный одобрямс, вас даже на руках слегка поносят, будут приглашать на встречи в трудовые коллективы, во всякие там партии, тусовки... Но подсознательно вас будут ненавидеть, и чем дальше, тем больше. И рано или поздно с огромным удовольствием вас пожуют и выплюнут в помойку. Вы будете мешать всем, даже Слесаренко. Вот почему я говорю вам: готовьте мотивированный отход. Ну, я не знаю: семейные проблемы, мама при смерти...

– Типун вам на язык!

– Тьфу-тьфу, не сглазить... Все, что угодно, из ряда понятных и близких народу причин. И сразу, как только доварите кашу. Поручите Лузгину, пусть перекроет оппонентам доступ к прессе, пока вы не отстреляетесь и не уедете.

– А потом?

– А потом, без вас, пусть лают и плюются. Народ решит: при вас боялись, теперь осмелели, и пошлет их всех куда подальше. И в ваш отъезд по бытовым причинам он тоже не поверит, решит: сожрали мужика, заставили уехать.

– Кто заставил, Слесаренко?

– Ни в коем случае. Виктор Александрович будет публично сожалеть о вашем бегстве.

– Бегстве?

– Спокойнее, Сережа. Да, бегстве. Вас запугало и опороло бывшее воронцовское окружение. Вы, конечно, смелый человек, но до конца характера, увы, вам не хватило.

– По-вашему, я должен... испугаться?

– Таков сценарий, Сергей Витальевич.

– А что народ?

– Народ вас пожалеет и снова полюбит. Он скажет: ты смотри, и этот поломался, шарахнул – и в кусты. Своим бегством вы как бы снимете с народа самообвинение в трусости. Уж если этот испугался, что с нас, несчастных, требовать? Такая наша жизнь... И тут упавшее знамя подхватит герой Слесаренко.

– Пойдемте в дом, здесь холодно, – предложил Кротов.

– Вы не расстраивайтесь, Сережа, – сказал Юрий Дмитриевич, беря Кротова под руку. – Какое вам дело до этих людей? Вы же никогда здесь больше не появитесь.

– Все равно противно, – сказал Кротов. – Мне самому противна эта роль.

– Да ладно уж, – небрежно бросил бородатый. – С вас не убудет. Мы ведь с вами цену себе знаем, не так ли, дружище Сережа? Что нам молва? Дым на ветру...

– Время? – спросил Кротов.

Юрий Дмитриевич, все так же ведя Кротова под руку, высвистел веселенький мотивчик.

– Неделя. Полагаю, ближе к выходным у вас в семье должно случиться что-то непредвиденное.

– Так, Слесаренко вернется в четверг или в среду...

– Он не вернется, – сказал Юрий Дмитриевич. – Ни в среду, ни в четверг, – и рассмеялся, увидев изумление на кротовском лице. – Вы не пугайтесь, батенька, я вам подробно объясню...

В прокуренной бильярдной Андрюша Сигалов все так же возлежал в массивном кресле, другие трое сгрудились за спинкой и смотрели на экран телевизора, где торчала голова директора студии Халилова. Голова говорила о Кротове. Потом ее сменила голова Соляника.

– Вот ведь суки, – сказал Лузгин, не отрываясь от экрана. – Они пошли по нашей схеме, Сережа! Тоже сняли выпуск новостей и запузырили в эфир Соляника. Тебя поливают.

Кротов прислушался. «Некомпетентность... Сомнительная деловая репутация... Имперские амбиции областного центра... Бюрократы из Тюмени пытаются подмять... С другой стороны, Дума не раз поднимала вопрос... Бесконтрольные действия администрации... Только депутаты, получившие мандат доверия народа... Немедленно запрос в прокуратуру... Давно пора навести в городе порядок и законность... Только патриоты Севера, а не заезжие банкиры-гастролеры... В личном плане нет претензий, однако... Гнусные намеки... Еще не отзвучало эхо роковых выстрелов, как с неприкрытым цинизмом...».

– Молодцы, ребята, – сказал Сигалов. – Они перехватывают у вас инициативу.

Ну, это мы еще посмотрим, – небрежно отпарировал Лузгин. – Уж Мишане-то Халилову я мозги вправлю.

– Не надо ничего вправлять, – сказал Юрий Дмитриевич и повернулся к Кротову. – Вы сами видите, Сережа: все разворачивается в наилучшем варианте, не правда ли? Они сами начали раскручивать необходимый нам сценарий. Девочка не струсит? – спросил он Лузгина.

– Девочка? Не струсит.

– Достойно похвалы. Добейте их, Сережа.

– Добьем, не сомневайтесь, – сказал Лузгин. – Я вам слово даю: завтра Миша Халилов будет у нас с потрохами...

– А надо ли это? – мягко остановил Лузгина бородатый. – Пусть себе чирикает. Нельзя же ведь совсем без оппонентов...

– Черт! Как жалко, что Слесаренко улетел!

– Напротив, Владимир Васильевич, это очень хорошо. Пусть откроют карты, пусть вывалят всю грязь...

– И тут приедет барин?

– Барин всех рассудит.

– Ну, не знаю, – сердито проворчал Лузгин. – Можем заиграться.

– Ба, Володя! – Юрий Дмитриевич откинул голову, как от пощечины. – И это говорите вы, мастер публичной интриги, гений интуиции, великий шулер политических пасьянсов!..

– Пошел ты, Юра, – произнес смешавшийся Лузгин, и вокруг засмеялись, и Лузгин сказал: – Тьфу, – и побрел с пустым стаканом к бару.

– Я схожу позвоню, – сказал Кротов.

На лестнице он разминулся с проснувшимся Валерием Павловичем. Профессор был всклочен, но трезв, спускался вниз почти вприпрыжку и одарил встречного бодрой улыбкой. Кротов прошел в одну из верхних спален и заказал по срочному домашний свой тюменский телефон.

– Привет, это я, – сказал Кротов, когда соединили.

– Как жизнь?.. Ну, хорошо... Да, скоро, уже скоро. Слушай меня внимательно. Бери заграничные паспорта... Не перебивай! Митяй вписан? Митяй вписан в твой паспорт? Хорошо. Бери паспорта и завтра же бегом... Только за рубли... Ничего не случилось, просто так надо! Шенгенские визы действительны до конца года. Еще раз говорю: только за рубли. Слушай дальше...

Он закончил разговор, положил трубку и немного посидел в полумраке, глядя за окно на сосны на бугре и светлый дым на потемневшем небе. «Шашлык, небось, готов», – подумал он, и сразу подвело желудок; он вспомнил, что давно не ел и уже можно выпить, и пошел вниз, где вся компания топталась возле бара, стуча стеклом и перебрасываясь репликами, и Валерий Павлович, уже причесанный и свежий, потыкивал пальчиком в грудь Лузгину и говорил, щурясь и закидывая голову: