Текст книги "Слой 3"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Вот у меня справка лежит по сбору налогов за текущий квартал. Там есть такая строчка интересная: федеральные налоги. Ты знаешь, какая там цифра красуется?

– Знаю, – гордо ответствовал Перфильев. – Сто один процент.

– И как это ты сумел план перевыполнить? Лишние деньги с народа содрал?

– Ну почему? – оскорбился Перфильев. – Просто увеличилась налогооблагаемая база против плановой.

– А что у тебя в графе по сбору местных? Что молчишь? Так я сам тебе скажу: сорок два процента. Как это понимать?

– А так и понимать. Сам же знаешь, Витальич, с деньгами у предприятий туго.

– Однако на «федералку» ты деньги вытряс.

– На то она и «федералка».

– Так не пойдет, Семеныч. Давай хотя бы поровну.

– Не выйдет поровну, – вздохнул начальник.

– Слушай, я же знаю, как ты действуешь. – Кротов пощелкал пальцами у губ, и Лузгин протянул ему дымящуюся сигарету. – Твои люди приходят в контору и говорят: не заплатишь федеральные – задушим, а заплатишь сполна, так и быть – с местными мы подождем.

– Есть такое дело, – рассмеялся Перфильев. – Приходится вникать. Если я все налоги разом соберу – ни одной живой конторы не останется.

– Вот я и говорю: хотя бы поровну.

– Не выйдет.

– Ну почему не выйдет, друг Семеныч?

– А потому не выйдет, друг Витальич, – проникновенно вымолвил Перфильев, – что если я федеральные налоги вовремя не соберу, меня в момент о работы снимут. А если местные... Ну, опять вот с вами поругаюсь

– А с нами ругаться не страшно.

– Так ведь не вы меня ставили, не вам и снимать!

Ну и морда ты, Семеныч.

– Я не морда, – без обиды произнес налоговый начальник. – Я есть лицо государственное. Ты вообще зачем звонишь? Просто так, пар выпустить?

– Слышь, Семеныч, у меня просьба. – Кротов старался говорить с максимальной убедительностью. – Как по твоей линии дела у энергетиков? Ты можешь месячишко на них не наезжать особо?

– А в чем дело?

– Понимаешь, мы тут немножко денег подсобрали, можем наконец-то заплатить бюджетникам. А у нас долги перед «Запсибэнерго». Короче: или им, или бюджетникам. За просто так, сам понимаешь, они от денег не откажутся. Но если ты им дашь поблажку... Ну, хотя бы намекнешь...

– Из местных – ради бога. Из федеральных – не могу.

– Так речь как раз о федеральных!

– Не могу, Витальич. Москва мне голову открутит. И чего ты добьешься? На мое место сядет какой-нибудь столичный обормот, который с тобой вообще разговаривать не будет. А я, как видишь, разговариваю.

– Да что толку-то от наших разговоров!

– Хочешь совет? – спросил Перфильев.

– Толку от твоих советов...

– Не спеши... Кто больше вас задолжал энергетикам? «Севернефтегаз». А кому энергетики должны больше всех? Правильно, «Газпрому». А чего «Газпром» желает от «Севернефтегаза»? Так что ты поговори с дружком Аркадьичем, когда он из заграницы нарисуется. С тебя бутылка за подсказку. Еще вопросы есть?

– Вопросов тьма, но не сегодня.

– У меня вопрос, если позволишь... Тебе не кажется, что ты... продешевил с Гаджиевым?

– В каком это смысле?

– Ты же продал ему завод за меньшую цену, чем он городу обошелся. Извини, старик, кое-кого это наводит на разные нехорошие мысли.

– А мне насрать. Мы же сделали независимый аудит, полную инвентаризацию. Оборудование изношено, сети полностью придется перекладывать, плюс затраты на реконструкцию. Я считаю, что выжал из Гаджиева все, что мог, и даже больше. Живыми деньгами к тому же. Или я не прав?

– Конечно, прав. Но даже самый независимый на свете аудитор за взятку может написать такое... В общем, я тебя предупредил, Витальич. Да, твое распоряжение о продаже завода Дума завизировала? Нет? Ну, друг, я тебе удивляюсь... Давай бегом к Солянику, мирись и делай визу. Ну все, пока. О, погоди, Витальич! Я слышал, вы в администрации автопарк сокращаете. Подбросил бы нам пару машинешек в порядке шефской помощи?

– Я подумаю, – сказал Кротов.

– А чего думать-то? – сказал Перфильев и отключился. И то, что он первым ушел со связи, было знаком не очень хорошим.

Кротов встал и потянулся с хрустом, подошел к окну.

– Мне кажется, не очень жопа надралась, – с ехидным сочувствием молвил Лузгин.

Еще не вечер, – выговорил Кротов. – Так почем нынче наша продажная пресса? Докладывай, разведчик.

– Я же говорил: вполне по-божески. Засунуть Слесаренко в оэргэшную программу «Из первых рук» будет стоить пятнадцать тысяч.

– Налом, зеленью?

– Конечно.

– Потянем. Дальше.

– Дальше на выбор: «Штрихи» на эртээр или «Кто есть кто» на шестом канале. Это дешевле, уложимся в десять тысяч.

– А «Герой дня» на энтэвэ?

– Здесь сложнее: Сорокина – баба честная и денег не берет. Но можем сунуть кой-кому в бригаде, они сумеют убедить. Однако нужен информационный повод.

– Эго что такое? – Кротов повернулся от окна.

– Любое событие с участием Слесаренко. Например, пресс-конференция в Госдуме на скандальную тему.

– Это мы можем устроить?

– Вполне. Вернется из Германии, тормознем его в Москве и все организуем через того же Лунькова. Так, Луньков плюс пресс-центр, плюс бригада Сорокиной... Тысяч тридцать – не меньше.

– Приемлемо.

– Размах внушает оптимизм... Теперь газеты. Наши люди в Москве обещают любую. Цены за «подвал» – от пяти до пятнадцати плюс личный интерес.

– На сколько тянет личный интерес?

– «Штук» десять, если автор все делает сам, или пять, если мы готовим «рыбу».

– Какую рыбу?

– Ну, «болванку», исходный материал со всеми цифрами, фактами и аргументами, который автор просто переписывает своими словами и ставит подпись.

– За что тогда платить пять «штук»?

– За имя, – пояснил Лузгин.

– Готовьте «рыбу», все равно понадобится.

– Уже готовим.

– Молодцы.

– Теперь о местной прессе. Здесь всё идет по плану. Ты не забыл – у тебя нынче запись с Лялиной.

– С тобой забудешь... Кстати, когда Слесаренко прилетает в Москву?

– Завтра вечером.

– Вот черт, тогда тебе надо лететь, и немедленно! Я имею в виду эту пресс-конференцию.

– Я уже взял билет сегодня на вечер.

– Оперативно, – буркнул Кротов. – Хоть ты и любишь поломаться, друг мой Вова, и в голове у тебя только мусор и бабы, и ты все время денег просишь...

– Я не прошу, – сказал Лузгин. – Я требую.

– Сколько понадобится?

– Сейчас прикину. Пресс-конференция, аванс бригаде... В «полтинник» уложусь. Остальное потом.

– А самому на жизнь?

– Пока хватает.

– Удивительно...

Когда Лузгин связался с этой красивой девкой Лялиной, Кротов поначалу отнесся к происшедшему с мужской солидарной ухмылкой, но потом всерьез забеспокоился о вовкиных деньгах. Лузгин был щедрым по-дурацки, любил потратиться деньгами не на тех и не на то, а девка Лялина по всем наличествующим у нее внешним признакам являла собой типичный образ бабы-пылесоса: все в себя. По редким проговоркам Лузгина выходило, что Лялина жила если не в бедности, то весьма небогато. «Еще бы, – нехорошо подумал Кротов, вспомнив рассказ Воронцова-младшего, – спонсор-то в больнице, содержать не может... Интересно, Вовка в курсе или нет?». Кротов бы махнул на все рукой, но он заботился о друге. Этот северный предвыборный вояж был единственной возможностью для Вовки Лузгина быстро заработать солидные по журналистским меркам деньги. Других северных выборов в обозримом будущем и не маячило, кроме думских областных, но там платили совсем уж смешные суммы – прямо пропорциональные количеству реальной власти, приобретаемой в итоге депутатом. По слухам, туда намылился проигравший губернаторскую гонку пресловутый денежный магнат Окрошенков, этот зелень мог швырять мешками, но, во-первых, Кротов был уверен, что друг Вовян не ляжет под Окроху и за миллион, хотя кто его знает насчет миллиона, и, во-вторых, прошла молва, что господин Окроха после проигрыша битвы за губернаторское кресло в сердцах «кинул на бабки» всех тюменских журналистов, работавших на него, и ныне только последняя рвань пригазетная купится на его новые посулы. В Тюмени же на телестудии Лузгину платили в месяц до двух тысяч деревянных, что в народе считалось приличным окладом, но Лузгин не жил в народе и ему не хватало. Так что Кротов совершенно искренне боялся, как бы пижонистый и влюбчивый дружок его Вовян не вернулся домой с пустым карманом. Он еще подумал, что бабы-пылесосы и в постели ведут себя так же, для них мужик лишь помпа, нагнетающая внутрь давление до взрыва, и не дай бог тебе взорваться раньше срока; а как она, подумал он, и представил на миг свою помпу в работе над Лялиной, но тут Лузгин собрался уходить, и Кротов отогнал видение и сказал:

– Хорошо. Обедаем в гостинице, потом зайдешь ко мне – я выдам.

– Да, насчет передачи, – сказал Лузгин. – Анна предлагает записать тебя не в студии, а где-нибудь на природе. Так, знаешь, с размышлизмами...

– И курить можно будет?

– Конечно.

– Тогда я согласен.

– Знаешь, так: у костерка на берегу реки неспешные откровения мудрого... Народу это понравится.

– Я же сказал: согласен. Может быть, на «дальней даче»?

Лузгин задумался.

– Пейзаж красивый, посторонних нет, – слегка дожал друга Кротов.

– Здорово! – воскликнул Лузгин. – Только саму дачу не снимайте, народ вас не поймет. На берегу, на бревнышке, и чтобы веранда в кадр не попала. Да ладно, я ей сам все объясню. Бывай, старик. Рули тут дальше. Получается хоть?

– Получается.

– Молодец, – улыбнулся Лузгин. – Покажем класс аборигенам?

– Риск на лицо, – сказал Кротов и нажал кнопку селекторной связи: «Ближний круг, Нина Константиновна». – Он посмотрел на свой «Ролекс»: вываливались из графика на восемь грёбаных минут.

Иногда, глядя в гостиничном номере со стаканчиком виски в руке полночные новости по каналу НТВ, Кротов размышлял о том, захотел бы он и смог бы он работать и дальше первым замом у местного градоначальника или вообще в структуре любой власти. Деньги тоже были властью, и самой серьезной, уж Кротов это знал доподлинно не первый год крутился в мире денег, где лицемерия, грязи и вони было не меньше, чем в мире политики, но все-таки акционеров банка, имея контрольный пакет на руках, гораздо легче приструнить и облапошить, чем так называемых избирателей, даже с выборным мандатом на четыре года. К тому же начальникам от политики платили в десятки раз меньше, чем в бизнесе.

Конечно же, всегда была возможность, так сказать, слегка подсуетиться и тихонько брать на лапу, но риск при этом загреметь из кресла за решетку – сдадут свои же под аплодисменты – был многократно выше уровня прибавочных доходов, а потому в большой политике и даже политике средней откровенно в лапу брали только идиоты. Умные люди чурались и косвенных взяток: подарков, путевок, так называемой учебы за границей и даже просто приглашений на банкет или в баню.

Исключение составляли небольшие города и территории, удаленные от всяческих столиц: здесь властная элита сложилась как-то сразу, спаялась, сговорилась и практически никем не перетряхивалась, а возникавшие время от времени внутренние разборки глушились договором или стволом с глушителем; последнее случалось крайне редко и только с теми, кто замахивался на коренной передел или не хотел делиться по-честному, нарушая тем самым главный общественный принцип: живи и давай жить другим.

Однако годы мирного сожительства наркотизировали местную элиту: ее мышцы и воля одрябли, в деяниях исчезли осторожность и расчет, скрываемое ранее богатство там и сям выпирало наружу, и тогда появлялся захватчик и брал чужое, как свое, почти не встречая организованного сопротивления. В этом городе таким захватчиком был Вайнберг, а отнюдь не Слесаренко с Кротовым, как то казалось многим, в том числе и вот этим троим, что сейчас деловито усаживались за совещательный стол.

Они уже виделись утром, а потому Кротов начал без приветствий.

– Я еще раз все посчитал, – сказал он, стукнув пальцем в бумагу. – Рано радовались, господа-товарищи. В пересчете, так сказать, на душу бюджетного населения получается один оклад с куцым хвостиком.

– И то ладно, – вздохнул Федоров, а Соляник молча пожевал молодыми пухлыми губами.

– Есть идеи? – спросил финансист Безбородов.

– Идей у нас море, – вместо Кротова объявил Федоров, – чего нельзя сказать про деньги.

– Деньги тоже есть, – произнес Кротов и зафиксировал реакцию собеседников: Федоров округлил глаза, Соляник видимо приободрился, и лишь Безбородов как бы вообще ничего не услышал и разглядывал ногти, напружинив ладонь на манер каратиста.

– Мы задержим платеж энергетикам.

– Эго опасно, – сказал Безбородов. – Я не поддерживаю.

– Я тоже, – быстренько подклеился Соляник.

– С кем согласовано? – Федоров первым сообразил главное. – Если да, то сможем закрыться квартально. Это произведет впечатление. Я вас поздравляю, Сергей Витальевич. Неужто взаимозачеты пробили через газовиков?

– Больно вы догадливый, коллега, – не без превосходства в голосе ответил ему Кротов. «Ладно, пусть думают, что все решено, – мысленно оправдал он свою недомолвку, – а то ведь струсят, подлецы, а мне нужны их подписи». – Короче, танцуем от полного. Да, Безбородов, аппарату премию за второй квартал.

– А за третий? – спросил Соляник.

– За третий не выйдет. К четырем часам мне на стол новую раскладку по всем категориям. Смотрите сами, кому побольше, кому поменьше. И не валите все в кучу. Лучше полтора оклада и детские пособия за квартал, чем три оклада без пособий. Психологический нюанс, улавливаете? И еще: чтобы не было потом разговоров, будто я тут неправильно деньги делил, новую раскладку подпишете все трое, а я завизирую сверху. А то ведь я знаю, что Соляник скажет своим любимым врачам, а ты, Федоров, своим любимым коммунальщикам. Как я вас уделал, коллеги?

– Красиво уделали, – согласился Федоров.

– Вы позволите? – тихо спросил Безбородов, и Кротов подумал с тоской: «Начинается...».

– Наши долги энергетикам будут списаны, зачтены или просто отложены, пролонгированы?

– Зачтены, – сказал Кротов.

– Каким образом?

– Схема прорабатывается.

– Ах, вот как. Значит, еще прорабатывается...

– Ладно тебе, Борода! – замахал руками взбудораженный думский начальник, что был лет на двадцать моложе городского финансиста. – В принципе вопрос решен?

Кротов кивнул без раздумий – обратной дороги уже не было.

– Тогда какая разница! – воскликнул Соляник.

– Осенью узнаем, какая разница, – процедил Безбородов. – Впрочем, если Сергей Витальевич принимает ответственность на себя...

– Я же сказал: завизирую.

– И будьте добры, Сергей Витальевич, издать письменное распоряжение на мое имя о непроизводстве платежей энергетикам.

– Нет такой формы в природе, – уверенно сказал Кротов.

– А вы в произвольной, пожалуйста, – сказал Безбородов. – Здесь форма не важна, важно содержание.

«Вот же гад упрямый, – подумал Кротов. – Со всех сторон страхуется, подлец».

– Будет вам... в произвольной. Вперед, коллеги, время пошло. Да, есть там кто в засаде? – спросил он, глядя на Федорова. Вопрос означал: сидит ли за дверями кто-нибудь, желающий прорваться на прием без предварительной записи. Такие обычно прятались в дальнем углу и при появлении начальства выскакивали, как партизаны из леса.

– Вроде бы Терехов отирается. Ну, этот, из кабээн.

– Ваш кадр? – Кротов перевел взгляд на Соляника.

– Чего ему?

– Да почем я знаю? – вдруг обиделся Соляник. – Мы его учредили, но я же его не пасу.

Комитет бюджетного надзора был учрежден городской Думой в начале года и, как рассказывали Кротову, специально под задницу Терехову. Тогда, в январе, мэр Воронцов провел через Думу решение о сокращении административного аппарата и ликвидации двух городских районов – старогородского и новогородского. Терехов был главой администрации новогородского и в результате перемен остался без должности. Говорили, что таким ловким образом Воронцов свел счеты с Тереховым за излишне активную конкуренцию последнего на недавних мэрских выборах: Терехов вроде бы шел подставным и обязан был на финише слить воду, но вдруг поверил в возможность реальной победы и попер в открытую, не стесняясь ничем, вплоть до грязного белья из воронцовской семейной корзины; в итоге с треском проиграл и окопался у себя в районе, заручившись поддержкой нефтяного «генерала» Лукоянова.

Сразу после выборов Воронцов достать его не сумел: Терехов, ко всему прочему, являлся депутатом городской Думы и не мог быть отставлен от должности без думского согласия, да и с мнением Лукоянова опасно было не считаться. Но вскоре в «Нефтегаз» пришла команда Вайнберга, «генерал» был отправлен на пенсию, и осмелевший злопамятный Воронцов достал-таки смутьяна и предателя. Однако и Дума оказалась не дурой: под шумок объявленной борьбы за сбережение бюджетных денег от растраты народные избранники учредили КБН – комитет бюджетного надзора – и единогласно назначили опального Терехова кабээновским главным начальником, отвесив мэру Воронцову первую публичную пощечину.

В новой должности Терехов вел себя скромно, вместо падок в мэрские колеса вставлял для пущей видимости дела по соломинке – совсем уже не вставлять было нельзя, зачем тогда создали КБН с весьма немалым штатом ревизоров, но в банных пьянках распускал язык, порол хреновину о папках с компроматом на всех вокруг и каждого отдельно; люди, знающие Терехова, ему в глаза смеялись, однако слухи про мифические папки расползлись по городу со скоростью и заразностью гриппа, и последние опросы, проведенные командой Слесаренко, свидетельствовали о том, что каждый третий горожанин свято верил в их существование и лично в Терехова как борца с разжиревшей коррупцией. «Да я только выставлюсь, – витийствовал Терехов в банях, – как все остальные попрячутся от страха».

Лично к Кротову главный бюджетный смотритель не обращался ни разу, и он решил, что примет Терехова хотя бы из чистого любопытства.

– Пусть заходит, – сказал он Солянику, – только по-быстрому. Я полагаю, в четыре нам «ближний» колхоз уже не понадобится. Кто-нибудь из вас зайдет ко мне с новой раскладкой и общим решением.

– А если его не получится? – спросил Соляник.

– Всех уволю, – сказал Кротов. – Кроме вас, конечно. И хотел бы, да прав не имею.

– Так я и зайду, – усмехнулся думский председатель.

– А этих можете хоть сразу увольнять.

– Когда я получу распоряжение? – Безбородов аккуратно складывал бумаги в красную папку с надписью «Исполнительный комитет городского Совета народных депутатов». Кротов подумал: «Привык к этой папке или играет в оппозицию»?

– Вы где служили при Советах? – спросил он Безбородова.

– Да здесь же и служил.

– В горкоме партии

– Раньше в горкоме, потом зампредседателя горисполкома.

– По финансам?

Безбородов позволил себе улыбнуться.

– Ну и как, лучше было?

– Конечно, – с удивившей Кротова категоричностью ответил Безбородов.

– Не нравится вам, значит, демократия?

– При чем тут демократия, Сергей Витальевич? Вы же сами знаете, что в финансовых вопросах никакой демократии быть не может. Если бухгалтер станет демократом, он в два счета на нарах окажется.

– Терехов вас сильно достает?

– Я его на порог не пускаю.

– Неужели? – откровенно изумился Кротов. – А я полагал, вы с ним заодно, по старой памяти.

– Дурак он, – спокойно сказал Безбородов. – Сидел бы на хозяйстве и не лез в политику... Как был прорабом, так прорабом и остался. Бабы, пьянь и надуванье щек.

– Но ведь нагадить может!

– По-серьезному едва ли, – с ленивой гримасой произнес Безбородов. – У него в аудиторах бывшие секретарши сидят. Сами они ничего накопать не сумеют. Но если кто-то умный им подсунет грамотный фактаж...

– Да чепуха, – сказал Соляник. – Он человек управляемый.

– Тогда зовите... управляемого. Только не сразу, минут через пять.

– Я передам, – кивнул Соляник.

Когда все вышли, Кротов позвонил Лузгину.

– Слышь, Вовян, – сказал он, сдерживая голос, и тут же сам себя отматерил: ведь если слушают, услышат даже шепот, чего уж туг секретничать не в меру. – Что у нас есть на Терехова?

– Сплошная бытовуха, – вздохнул в трубке Лузгин.

– Ничего серьезного достать пока не можем.

– Плохо ищете, – сказал Кротов. – Савич подключен?

– Там тоже пусто.

– Не может быть такого. Копайте глубже.

– Так я же, блин, не буровик, Сере га.

– А по конторе что-нибудь нашли?

– Да кое-что наклюнулось.

– Выкладывай.

– Опять же как смотреть... Короче, этот самый кабээн уже три месяца ведет проверку фермерского хозяйства в Прибрежном – ну, бывший свиноводческий совхоз, километров тридцать от города. Каждый день четыре бабы-ревизорши плюс водитель ездят туда, сидят там целый день и вечером возвращаются.

– И где здесь криминал?

– Криминала нет, но установлено, что ежедневно они выписывают себе по восемьдесят семь рублей командировочных. На каждого. Это за тридцать-то километров? Хотя формально комитет находится в городе, а Прибрежное это уже район; так что вроде бы все по закону. Правда, норма командировочных установлена в три раза меньше, но они там какой-то северный коэффициент используют.

– Так, погоди, – сказал Кротов. – Восемьдесят семь рублей в день, пять человек на три месяца...

– Больше двадцати восьми тысяч новыми.

– А результат?

– Результат – ноль, – доложил Лузгин. – Пытались припаять нецелевое расходование, но в прокуратуре их на смех подняли. Тереховские тетки в законодательстве не смыслят ни черта. Сам он бегал к Савичу, просил возбудить уголовное дело – ну так, для понта, для зачета, чтобы видимость работы показать. Полковник наш из жалости дал санкцию, Терехов о том орал на всех углах, два раза по ящику выступил, в газете что-то напечатал. Дело, понятно, сразу же закрыли «за отсутствием», а вот фермеры молчать не стали и подали на Терехова в суд по обвинению в клевете, да еще иск за упущенную выгоду припаяли: он им своими наездами контракт по свинине сорвал. Такие вот дела, Витальич.

– Молодец, Вовян, неплохо, – расщедрился на похвалу другу Кротов. – Посадить не посадим, снять не снимем, но нервы хорьку помотаем. И копай дальше, копай!

– Когда копать? – окрысился Лузгин. – Я же вечером лечу.

– Найми кого-нибудь. За те деньги, что я тебе отстегиваю, можно взвод, с лопатами нанять... Терехов в суде точно проиграет?

– Да уж не выиграет, дело ясное. Иск по упущенной выгоде, скорее всею, отклонят...

– Это почему?

– Кабээн – структура государственная, ни один судья не рискнет обшерстить ее в пользу частников. А вот лично Терехов за клевету... Ну, пару окладов выложит. Больше всех пострадает газета, где печатались тереховские бредни: фермеры ей тоже иск вчинили. Вот здесь наша Фемидушка сработает по полной – судьи прессу не любят. Жалко Романовского, он и так сидит без денег. Может, как-то повлиять на фермеров? Ну, кредитик им подкинуть...

– Ни в коем случае, – пресек коллегу Кротов. – Пусть Романовский проиграет, пусть заплатит – злее будет. И не на фермеров – сам знаешь на кого. Сечешь поляну?

– Э, слышь, Серега, дело в том, что Романовский уже просил меня... ну, посодействовать. Чтобы иск отозвали.

– И ты пообещал?

– Ну, в некоторой степени – да.

– Знаю я твою «степень»: глазки прищурены, сигаретка в зубе: «Какой вопрос, Шурик, нам это как два пальца!». Похоже я тебя изобразил?

– Кончай выпендриваться, Серега, я серьезно.

– И я серьезно. Иск отзывать не будем, газете деньгами поможем, но не сразу – пускай пострадают, понервничают.

– А как же я? – спросил Лузгин растерянно. – Я же обещал.

– Плохой ты психолог, дружище. Твой Романовский – идеалист и романтик; вот мы и покажем ему, что не все и не всех в этом городе можно купить, что есть честные люди – судья, например. Ты старался по-дружески, но у тебя ничего не вышло. Романовский этому даже обрадуется – тому, что ты не серый кардинал, что у тебя случаются проколы. Это вас сблизит, поверь мне.

– Да уж, – буркнул в трубке Лузгин.

– Действуйте, – коротко скомандовал Кротов и посмотрел на вошедшего Терехова.

Коренастый, роста ниже среднего, с коричневым гиреобразным лицом и припухшими вечно глазами кабээновский главный начальник напоминал Кротову его взводного армейского старлея, просравшего по пьяни капитанскую четвертую звезду и с той поры затаившего злобу и ревность на всех обогнавших его сослуживцев. Сильнее прочих старлей ненавидел молоденького командира роты, из московских, чистюлю и интеллигента, кончавшего заочно академию. Ситуация была стандартная, почти книжная, но жизнь полна стандартных ситуаций. Когда однажды взвод паршиво отстрелялся и не позволил роте занять первое место по стрельбам в полку, и ротный надменно-вежливо ругал старлея перед строем, волосатый загривок взводного наливался кровью от унижения и торжества.

Обычно входящий без записи начинал с извинений, но Терехов просто кивнул с порога и даже сел за стол без приглашения, надел очки и принялся терзать замок портфеля.

– Попрошу на словах, – сказал холодно Кротов.

Терехов пожал плечами и положил портфель на соседнее кресло, что и вовсе считалось за хамство в присутственных местах. «Таков от природы, или это намеренный вызов?» – подумал Кротов и сказал:

– Поторопитесь.

– Я мог бы и вообще не приходить, – хрипло выдавил счетный начальник.

– Так и не приходили бы, – сказал Кротов. – Вы человек занятой, я тоже не без дела здесь сижу.

– Я прошу вас так со мной не разговаривать.

– А я прошу вас говорить по существу или покинуть кабинет.

Терехов дернулся было к портфелю, затем снял очки и сунул их в нагрудный карман полосатого, как пижама, эстрадного почти что пиджака. «Молодится, старый хрен, а вкуса ни на грош».

– Мы готовим представление...

– Цирковое? – спросил издевательски Кротов. Глаза у Терехова и без прищуривания не каждый день были видны между набрякшими веками, а тут и вовсе превратились в амбразуры.

– ...Представление в соответствующие органы о фактах нецелевого использования бюджетных средств.

– Это вы о фермерском хозяйстве?

– Это я о вас, Сергей Витальевич.

– И в чем же я провинился?

Кабээновский начальник снова глянул на портфель.

– Вы подписали разрешение директору детского дома использовать часть перечисленных средств на питание.

– Да? Не помню.

– Есть документ.

– И что же дальше?

– Таким образом вы нарушили распоряжения правительства и администрации округа о расходовании бюджетных поступлений строго на зарплату и погашение задолженности по ней.

– Минуточку, я вспомнил. Но ведь это сами учителя и воспитатели отказались от части зарплаты, чтобы купить продукты для детдомовцев. Было письмо...

– Письмо не имеет значения. Вы не имели права санкционировать нецелевое расходование. Этот вопрос на строжайшем контроле Москвы...

Какая, на хрен, Москва, – не удержался Кротов, – если детям жрать нечего!

– Это демагогия, – сказал Терехов. – Не имеет значения...

– Я это ваше значение давно уже поимел. Какая там сумма? Тысяч пятнадцать, если не ошибаюсь? Ровно в два раза меньше, чем ваши толстые бабешки прикарманили на командировочных в Прибрежное.

Терехов едва заметно дернулся, но ответил спокойно:

– У нас все по закону.

– Ой, не скажите, – съехидничал Кротов и пошел дожимать наобум. – Восемьдесят семь рублей в сутки! А норма – двадцать пять. Притом в эту сумму входят и квартирные, а ваши тетки ночевали дома. Плюс бензин туда-сюда на каждый день, да и жрали-то у фермеров бесплатно...

– Клевета, – решительно вымолвил Терехов.

– А у меня есть показания, что жрали.

– Покажите.

– Прокурору покажу, когда понадобится. «А что, – подумал он, – наверняка все так и было».

– То, чем вы сейчас занимаетесь, – сурово заявил Терехов, – это шантаж должностного лица ради сокрытия своих незаконных действий.

– Хотите знать, – перебил его Кротов, – как называется то, чем занимаетесь вы и вся ваша дурацкая контора? Так я скажу: хорошо оплачиваемое тунеядство. Вы за полгода сожрали больше миллиарда старыми, а отчитаться не в чем. Притом ведь знаете, что из бюджета действительно воруют, и знаете кто, и знаете как, но ведь туда-то вы не сунетесь ни в жизнь, там все свои, и страшно ведь сунуться – голову оторвут не глядя. Вон в унитарку к сыну Воронцова вы сходили? Зачем она вообще, когда есть комитет по ресурсам? А ваша жена – уж не там ли она изволит работать? – на удачу брякнул Кротов и сразу понял, что попал.

– Вы еще пожалеете, что не захотели со мной разговаривать, – сказал Терехов, таща портфель из кресла.

– А по-моему, мы очень хорошо поговорили. Лично я давно хотел сказать вам то, что сказал сегодня, да повода не было, и вы его мне предоставили – спасибо.

– Я вас предупредил, – сказал Терехов.

Кротов посмотрел в загривок уходящему.

– Премного благодарен.

Он сверился с часами: почти двенадцать, половина рабочего дня улетела – куда и на что? И этой жизни хочет Слесаренко? И если это власть, то лично Кротову она и на хрен не нужна. Власть у него была и в банке, притом абсолютная до незаметности, ибо полная власть не нуждается в ежеминутных внешних подтверждениях; она словно днем электричество – хоть лампа не горит, светло и нет нужды, но напряжение в сети присутствует незримо, а ежели кто сомневается, пусть сунет пальчики в розетку. Здесь же, на этой работе, которую Кротов по старой памяти именовал «советской» (ему нравились строчки из некрологов: «...много лет на партийной, советской и хозяйственной работе...»), требовалось постоянно щелкать выключателем, демонстрируя право и силу, как наличие тока в сети.

И все-таки Кротов уже готов был признать, что настоящую власть над людьми давали не деньги, а именно эта нищая и зыбкая, вся в дерьме и натянутых нервах, в торгах и лести, угрозах и издевках, самообмане и обмане других властная власть от политики. И что даже очень богатые люди, разок вкусившие ее, настоящей, рвутся или тянутся к ней не только с целью обезопасить должностным мандатом ранее нажитый капитал, хотя и этот фактор здесь немаловажен. Вот и самому Кротову, пусть на немножечко, сквозь отвращение и подавляем стыд, но уже начинало нравиться командовать и помыкать людьми и быть их отцом-благодетелем. Он никогда бы не признался в этом вслух, но если бы завтра позвонил ему директор школы и попросил бы его, Кротова, самолично выдавать зарплату ошарашенным от счастья педагогам – он бы приехал и стал выдавать, а потом бы лично вручил ключи от новой квартиры многодетно-страдальной семье Ивановых и даже выпил бы с хозяином на кухне, а лучше за большим столом, где все смотрели бы на Кротова, а он гордился и стеснялся, и радовался сотворенному им постороннему счастью. Стыд-то какой, аж уши зачесались, хорошо еще, что он в кабинете один, сейчас пройдет, будем сидеть и разруливать дальше, а, впрочем, пошло оно все к черту, какой же дурак Слесаренко, он этого хочет, этой вот насквозь фальшивой жизни среди воров и стукачей и попрошаек, и мы с Вовяном ему в этом помогаем? А, впрочем, бог ему судья, кому-то же надо сидеть в этом кресле, так устроена жизнь – почему не ему? Слесаренко не худший, а может, и лучший из рвущихся. Вот дяденька Терехов – тот рвется мстить и помыкать, а Слесаренко даже и не рвется, его ведут, как быка за кольцо, тот же Вайнберг, но с ним все понятно: Аркадьичу нужен свой мэр, у него большие интересы, а в чем же интерес Виксаныча? Не в самом же отправлении этих мэрских обязанностей, не в должностных же атрибутах: кабинет, машина, оклад, окружение, возможность всеми крутить и вертеть, посылать их туда и сюда, требовать то-то и то-то, а самому не делать ни хрена – ведь именно так думают люди о работе большого начальника: пришел с утра, уселся и царствует, не бурит и не строит, не сеет и не жнет, орет на всех с умнющим видом, а ему денежки в конвертиках несут; вот тебе и вся работа, мне б такую... И никто никогда не сумеет объяснить и доказать людям, что самая тяжелая работа – не мешки с мукой таскать, а принимать решения и отвечать за них. Ежели, конечно, ты не сволочь, которой на все наплевать. Лузгин однажды выдал Кротову такую фразу: «Не бывает смелых журналистов, бывают смелые редакторы. Смелость ведь не в том, чтоб написать, а в том, чтобы решиться напечатать». Главная тяжесть – ответственность. А есть ли она, настоящая, у наших властей перед толпою избирателей? Единственный реальный страх – не быть переизбранным на новый начальственный срок. Так почему бы, подумывал Кротов, не ввести уголовную ответственность за невыполнение предвыборных обещаний? И срок определить конкретный – сколько в депутатском кресле просидел, столько и на нарах отлежишь.