Текст книги "Слой 3"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Дорогие наши земляки, Дарья Михайловна и Владимир Степанович! – Гладкая морда Соляника так и светилась от гордости. – Решением жилищной комиссии городской Думы вам выделена четырехкомнатная квартира в новом доме. Чтобы вы и другие граждане не подумали, что это розыгрыш, сообщаю вам точный адрес...

С танковой грацией Кротов развернулся в кресле и пристально глянул на помертвевшего Лузгина.

– Ты на кого работаешь, дружище?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда ему сказали: «резиденция» – Виктор Александрович улыбнулся про себя со скидкой на северное пижонство. Он знал, что городская администрация содержит в Москве некую жилплощадь где-то в центре, чтобы не тратиться на гостиницы во время наездов в столицу, а также из соображений делового престижа. Денег бюджетных на оплату московского представительства – таково было официальное название – уходило немного, в рамках разумного, и даже въедливые депутаты не замахивались на эту ставшую привычной статью расходов.

Они прилетели во Внуково около девяти утра; Вайнберга встречали два огромных черных «джипа», а Виктора Александровича – директор московского представительства Евсеев: на шведской машине «сааб», прямо у трапа, почему-то с цветами. Слесаренко поморщился и отклонил букет. Маленький пухлый Евсеев совсем не обиделся и аккуратно положил цветы к заднему стеклу, сам уселся впереди, а Виктор Александрович – один сзади, и они помчались по шоссе.

Москва началась почти сразу, Слесаренко узнавал районы Юго-Запада; вот слева проплыли небоскребы бывшей Академии общественных наук, проспект Вернадского, набережная, Ленинские горы (теперь Воробьевы), немного по Зубовскому бульвару, направо на улицу Метростроевцев (теперь Остоженка), справа громада храма Христа Спасителя (ранее бассейн «Москва», а еще ранее подлинный храм), метро «Кропоткинская», знакомые места, петляли в самом центре, с частыми остановками, проскочили Госдуму (бывший Госплан, приходилось бывать), влево и немножко вниз, узкие милые улочки, прогуливался здесь слушателем ВеПеШа, еще раз налево у «Скорого фото», и вот она, лица Кузнецкий мост, шестиэтажный дом времен начала века, с излишествами по фасаду, набитый коммуналками внутри – снимали комнату в таком с двумя товарищами, чтобы не жить в общаге ВПШ с ее казарменным режимом.

– Прибыли, – сказал Евсеев. – Милости прошу, так сказать, к представительскому шалашу.

«Шалаш» занимал полный третий этаж в бывшем коммунальном подъезде. На лестничной площадке за столом сидел охранник, вскочил и взял руки по швам при явлении начальства. Евсеев позвонил, раздался лязг и грохот внутренних дверей, потом отъехала створка наружной, в проемном сумраке мелькнуло белое лицо, расплылось в улыбке и спряталось; Слесаренко зачем-то откашлялся, двинулся вперед, глядя под ноги в полутьме тройного тамбура.

– Вот так мы, значит, здесь и существуем. – Евсеев скользнул по паркету прихожей и чуть приподнялся на носках. – Позвольте поухаживать?

– Спасибо, я сам, – сказал Виктор Александрович. Он поставил портфель, скинул плащ и уже прищемил носком левой туфли задник правой, чтобы разуться, как Евсеев бросился к нему и замахал руками.

– Что вы, не следует, мы же в служебном помещении!

В легком смущении Слесаренко передал Евсееву плат, поднял портфель и вошел в гостиную, или как она здесь называлась.

– Сколько метров? – спросил он, наозиравшись вдоволь.

– Здесь восемьдесят, – быстро ответил директор представительства.

– А всего?

– Полная площадь помещения? Четыреста сорок два квадратных метра, включая лоджии.

– Ничего себе, – присвистнул Слесаренко. – И сколько здесь живет народу?

– Здесь никто не живет, Виктор Александрович, – голосом экскурсовода произнес Евсеев. – Это служебная резиденция нашего представительства.

– А вы где живете?

– В соседнем подъезде.

– Солидно, – сказал Виктор Александрович, глядя на высокий потолок. – Хорошо, показывайте дальше.

– Прошу сюда, – сказал Евсеев. – Перед вами холл для деловых и праздничных приемов...

Они прогулялись по холлу, огибая цветастые кресла и диваны, разглядывая картины на ровных бежевых стенах; в дальнем углу помещения возвышалась настоящая барная стойка с высокими табуретами, разномастными бутылками на зеркальных полках, а за ней – полный кухонный набор в сопредельной светлой комнате, где он увидел молодого мужчину с тем самым белым придверным лицом – помощник директора настраивал кофейник. Его провели в рабочий кабинет, обставленный антикварной мебелью, показали комнаты помощников, похвастались красивым туалетом... Виктор Александрович отдал должное тому, кто все это устраивал: солидно, с достоинством благородной простоты. Один раз под ним скрипнул паркет, и Евсеев упал в объяснения: топили сверху, переделали, да плохо, он уже распорядился заменить.

– Молодцы, – сказал Виктор Александрович. – Впечатляет.

Директор Евсеев скромно потупился, разве что ножкой не шарканул, и проворковал:

– Приглашаю вас осмотреть вашу личную половину.

– Мою? – удивился Слесаренко.

– Апартаменты главы администрации, – исправил оплошность Евсеев. – Пожалуйте сюда.

Они снова вернулись в прихожую, зашли за овальный простенок, сложенный из матовых стеклянных кирпичей, поднялись натри ступеньки, пошли узким коридором, стены которого были обтянуты светло-серым ворсистым сукном; Евсеев толкнул темную дверь с мозаичным окошком и отступил к стене.

– Прошу! Гостиная; налево – спальня, направо – личный кабинет, прямо – выход на лоджию, в зимний сад. Туалет и ванная комната – за спальней, специальный вход, хотите посмотреть?

– Давайте, – выдохнул Виктор Александрович.

В ванной комнате Евсеев принялся расхваливать достоинства душевой итальянской кабины: гидромассаж, сиденье для отдохновенья, система сауны – все на компьютере, лишь кнопочку нажать, любой режим температуры, есть даже радио на шесть программ, чтобы не скучно было париться...

– Радио? – переспросил Слесаренко. – А почему телевизора нет?

– Мы думали об этом! – Евсеев горестно развел руками. – Так здесь же пар, экран запотевает, а протирать небезопасно и утомительно. Но мы эту идею не хороним, специалисты думают...

А ведь я пошутил, – сказал Виктор Александрович.

Евсеев посмотрел на него рыбьими глазами и сдержанно хихикнул.

Вернулись в «личную» гостиную. На столике из золотистого стекла лежала пачка сигарет «Парламент» и золотая зажигалка. Слесаренко опустился в кресло и указал Евсееву напротив.

– Садитесь. И рассказывайте, чем вы тут занимаетесь.

– Есть план работы, утвержденный городской администрацией. Могу предъявить.

– Давайте лучше на словах. Так проще. И понятней.

– Как прикажете, – молвил Евсеев.

Рассказ директора о деятельности представительства занял добрых полчаса, если не больше. Виктор Александрович слушал внимательно, по ходу рассказа отмечая про себя главное. Прием, размещение, сопровождение, обслуживание и проводы руководителей города, прилетавших в Москву по делам. Участие лично Евсеева (от имени города) во всех значимых столичных политических и хозяйственных мероприятиях. Контроль за прохождением и (в меру сил) лоббирование городских официальных документов, направляемых в администрацию президента, Госдуму и правительство, Совет Федерации и отраслевые министерства. Работа с московской прессой по размещению заказов на пропагандистские материалы, сбор необходимой информации о положении в верхах, столичных сплетнях и прогнозах, об отношении первых лиц государства к значимым фигурам окружного и областного уровня. Представительско-деловые контакты с московским руководством нефтяных компаний, занятых добычей нефти в Западной Сибири. Организационно-финансовая поддержка «своих» депутатов в Госдуме. Подготовка выездных документов и согласование программ пребывания для зарубежных визитов представителей городских властей. Прием в Москве иностранных партнеров, организация их доступа в соответствующие правительственные инстанции. Проведение брифингов и банкетов. Профилактическая работа с силовыми структурами, чьи действия или бездействие могли бы причинить ущерб городским – и персональным, и общим – интересам. Установление долговременных связей с другими представительствами в рамках Всероссийского Союза городов...

– Достаточно, – сказал Виктор Александрович. – А теперь расскажите мне, пожалуйста, о том, что не входит в отчеты. Я достаточно ясно выразился?

Евсеев понимающе кивнул и с поразившей Слесаренко бесстрастной откровенностью поведал о внештатной, как он называл, деятельности его конторы. Были здесь и дети городских начальников, учившиеся в московских вузах, коих приходилось «пасти», подкармливать и нередко лечить от запоев и наркомании. Подбор, покупка и ремонт жилья для пожелавших. Надзор за банковскими счетами, своевременным поступлением денег, операции с принадлежащими «нашим людям» пакетами различных акций. Обеспечение нужных встреч без свидетелей на подмосковных закрытых дачах. Организация услуг интимного характера. Нейтрализация возможных попыток прямого или косвенного шантажа...

– Вы очень откровенны, Евсеев, – предупреждающе сказал Виктор Александрович. – Последствий не боитесь?

– Вы мой хозяин, – спокойным голосом ответил Евсеев. – От вас у меня никаких секретов. Вы приказываете я выполняю. Прошу заметить, что во всем перечисленном мы действовали строго по указаниям, никакой самодеятельности с нашей стороны никогда не было и никогда не будет. Но в случае форс-мажорных обстоятельств ответственность несу один лишь я. Такие у нас правила, Виктор Александрович.

– И как вам удается со всем этим справляться?

– Не первый день в Москве работаем, – уклончиво ответил директор представительства.

– Крупные проколы были?

– Самый крупный – убийство банкира Кантора на арендованной нами госдаче. Остальное – мелочи, всегда успеваем исправить.

– Вы сами москвич?

– Почему? – В голосе Евсеева прозвучала легкая обида.

– Я свой, коренной...

– Приятно слышать... Вас как по имени-отчеству?

– Олег Иваныч.

– Скажите мне, пожалуйста, Олег Иванович, откуда берутся деньги на... все вот это, на вашу обширную деятельность? Я видел строку в бюджете – она не убеждает.

– Все правильно, – согласился Евсеев. – Поэтому наше представительство как юридическое лицо является соучредителем ряда коммерческих фирм; полученная прибыль расходуется на... уставные потребности.

– Кто контролирует ваши доходы и расходы?

– Лично мэр и никто другой.

– А если мэра нет?

– Исполняющий его обязанности.

– Так записано в вашем «уставе»?

– Не совсем... Но таков порядок.

– Нынче я исполняю обязанности главы города, и до этого момента мне ничего не было известно.

– Мы вас ждал и, и вы приехали. Теперь вы знаете все.

– Так ли уж все, Олег Иванович? А как насчет «черного нала»? Он присутствует в ваших расходах?

– Несомненно. Вы получите полный отчет.

– Суммы большие?

– В бытовом смысле? Да. Но мы работаем очень аккуратно. Если есть хоть малейшая возможность платить легально... Между прочим, у нас хорошие юристы.

– Они вам понадобятся, – сказал Слесаренко.

«Ты этого хотел?» – подумал он, вытягивая из пачки сигарету.

– Кофе подать сюда? – спросил Евсеев. – Или вы желаете позавтракать... поплотнее?

– Спасибо, я сыт.

Знакомый с принципами властного устройства, Виктор Александрович был готов к тому, что работа на посту градоначальника с каждым днем будет открывать ему все новые и новые чуланы закулисья, мусор и хлам, и обязательный скелет в каком-нибудь старом шкафу; однако то, что открылось сегодня, полностью перевернуло его представление о порядке вещей. Теперь уже сам город, со всеми его тысячами жителей и сотнями проблем предстал далеким закулисьем, неким задним двором, заморской рабочей колонией, производящей нефть и деньги для напитания и приведения в действие невидимой оттуда, «с северов», сверкающей большой машины настоящей власти.

Он понял, как и на кого работает страна и почему в стране всегда нет денег и не будет. И понял еще, что при всем при том он не сможет и не станет увольнять Олега Ивановича, и ежели он, Слесаренко, намерен и дальше двигаться по избранному пути, ему придется принять эту роль, эти правила игры на главной сцене.

Вкатился пухленький Евсеев, распространяя уже забытый Виктором Александровичем запах подлинного кофе, и вместе с чашкой протянул хозяину листок плотной бумаги.

– Что это? – спросил Слесаренко.

– График ваших встреч на сегодня с двенадцати ноль-ноль. Знакомьтесь, отдыхайте. Вот кнопка, – он показал на телефонном аппарате, – прямого вызова; всегда к вашим услугам.

– Послушайте, Евсеев, – как можно сдержаннее произнес Виктор Александрович, – неужели вам самому нравятся эти лакейские словечки? Вы кто по профессии?

– Экономист. Закончил также высшую академию менеджмента. Стажировался в Кембридже. Докторская степень.

– Ну вот видите! – воскликнул Слесаренко с оттенком неподдельного изумления. – Вам ли к лицу...

– Прошу простить, – заполнил паузу Евсеев. – Манеру общения обычно диктует хозяин. Мы к вам привыкнем, Виктор Александрович. Поверьте мне, все будет хорошо.

– Вы не обиделись?

– Нисколько.

– Благодарю вас.

Директор представительства изобразил полупоклон и тихо вышел из гостиной. Виктор Александрович загасил сигарету, два раза прихлебнул из тонкой чашки, поднялся и вышел на лоджию, в зимний диковинный сад, чуть-чуть поскользнувшись на мраморном льду, сковавшем дно садового пространства. «Ну-с, привыкай», – сказал он сам себе. Сквозь чистое стекло соседней лоджии ему махнула огромными ножницам блондинка в чем-то розовом; он вспомнил, что видел ее по телевизору, и церемонно раскланялся, совсем как директор Евсеев.

К зданию Государственной Думы на Охотном ряду они подъехали без десять минут двенадцать. Водитель припарковал черный «сааб» почти напротив центрального входа, и бродивший по тротуару милиционер с автоматом грозно двинулся к ним, щуря глаза на бело-сине-красные квадраты пропусков, теснившиеся справа на ветровом стекле машины, но с полпути увидел разрешительные буквы и проследовал мимо, передернув на плече автоматный ремень. Возле ступеней думского крыльца стояли скверно одетые хмурые люди с самодельными плакатами, и когда Слесаренко вслед за Евсеевым поднимался на крыльцо, он чувствовал на себе давление недобрых взглядов.

На проходной вышла заминка: у дежурного охранника не оказалось в папке пропуска для Виктора Александровича. Евсеев куда-то звонил по мобильному телефону, на басах разговаривал с охранником; примчалась шустрая девица, и Слесаренко пропустили; другой охранник за арочным магнитом долго сличал реквизиты пропуска и служебного удостоверения, солидно кивнул и сказал: «Проходите».

Слесаренко и Евсеев прибыли в костюмах, без уличной верхней одежды и, минуя раздевалку, прошли налево к лифтам, поднялись на третий этаж и вышли в просторный холл с черными кожаными диванами, креслами и светлыми столами напротив больших телевизоров внутренней думской трансляции. По холлу шлялись независимого вида молодые люди в несвойственных Думе одеждах, с пластиковыми карточками на шнурках и прищепках, и Виктор Александрович сразу догадался, что это пресса. Из холла вниз, к стене с широкими дверями, стекали две лестницы в коврах, ограждая квадратный колодец пролета, на дне которого был виден пол первоэтажного фойе. Огромная люстра нависла над центром пролета, и Слесаренко вдруг подумал не без озорства, с каким же грохотом она туда сорвется, буде что.

Он уже видел все это по телевизору и узнавал с приятным чувством.

– Задерживаются, – сказал Евсеев. – По регламенту в двенадцать перерыв.

Через головы сидящих за столами людей Слесаренко смотрел на экран монитора, где спикер Селезнев с презрительно-вежливой миной усмирял наперебой кричавших депутатов.

– Неужели все-таки провалят? – раздался голос за спиною Слесаренко. Он обернулся и увидел стоявших рядом трех мужчин в синей форме летного гражданского состава. – Столько времени, столько уговоров, столько...

– Замолчи! – одернул говорившего сосед, похожий на актера Жженова. – Еще сглазишь.

– Ну, ладно, включите депутату микрофон, – сказал на экране монитора спикер Селезнев. – Одна минута, пожалуйста.

Кадр поменялся; бритый наголо грузный мужчина в темно-синем костюме с депутатским значком говорил в микрофон, рухнув грудью на полочку стола, напоминавшего школьную парту: «Мы все летаем по стране, я лично несколько раз в месяц. Так вот, если мы сейчас не проголосуем в первом чтении за увеличение пенсий нашим авиаторам, я в жизни больше никуда не полечу: они ж меня из самолета выкинут!».

В думском зале пролетел садовый шорох сдержанного смеха, а голос за спиной Слесаренко произнес со смаком:

– Молодец! Хорошо отрабатывает.

– Итак, вы настаиваете на голосовании? – спросил на экране спикер Селезнев. – Будем голосовать сейчас или отложим после перерыва?

Мужчины в летной форме смотрели на экран, как в амбразуру; тот, первый, закурил и воровато огляделся, и принялся смолить глубокими затяжками, отряхивая пепел на ладонь.

– Голосуем, – сказал Селезнев. – Включите, пожалуйста, режим голосования. Прошу уважаемых депутатов определиться.

– Блин, лучше я глаза закрою, – ругнулся летчик с сигаретой.

Экран телемонитора стал ровно голубым, и по нижнему краю выросла горизонтально длинная светлая полоса и стала убывать по секундам, пока не исчезла совсем, и голос Селезнева произнес:

– Покажите результаты.

– Щас помру, – простонал летчик, похожий на Жженова.

– Решение пришло.

В зале раздались аплодисменты, и трое в синей форме рявкнули «Ура! и стали обниматься, потом расхватали со стульев портфели и папки и побежали вниз по лестнице, грозя победно кулаками. Сидевший перед Слесаренко лохматый парень с диктофоном посмотрел им вслед и сказал, не адресуясь никому:

– Вот дурачье! Что толку в принятом законе, когда в бюджете денег нет. А эти дураки сейчас на радостях напьются...

– Объявляется перерыв, – провозгласил усталый спикер.

– Побудьте здесь, Виктор Александрович, – сказал Евсеев, озираясь. – Я отловлю Лунькова.

Внизу, из боковых дверей, двумя гудящими потоками хлынула депутатская масса. Слесаренко с интересом высматривал известные всей стране лица. В кольце то ли помощников, то ли охранников прошествовал спикер Госдумы; бочком, с кривоватой улыбкой на губах, мелькнул и растворился Травкин; лидер компартии Зюганов замедлил шаг и сразу оброс настырным роем репортеров; вельможный Явлинский раскачивался у лифта с пяток на носки, и Слесаренко не без злорадства приметил, что у молодого лидера наросло изрядное брюшко; размахивая руками, промчался бурный Жириновский; в полуобнимку с Илюхиным прошел тюменский депутат Райков; в гордом одиночестве среди толпы сытых, ухоженных, упакованных в добротные костюмы мужиков и редких женщин плыл бывший лучший, но опальный ныне, первый охранник страны... Виктор Александрович стоял вблизи левой лестницы, и весь этот поток знакомых и незнакомых, но значимых и вознесенных уже одним своим жительством здесь людей протекал мимо и обтекал, и никто не обращал на него ровным счетом никакого внимания, он мог бы простоять здесь неделю, и никто бы не спросил его, зачем он здесь стоит. Слесаренко вдруг представились свои, родные коридоры городской мэрии, и другие одинаковые люди, мимо которых он проходил ежедневно, даже не глядя на лица, не спрашивая, зачем они там стоят, и на мгновение ему стало зябко и одиноко и стыдно.

За спиной Виктора Александровича раздалось предупредительное покашливание. Он обернулся и увидел широкую представительскую улыбку на лице депутата Лунькова, и за нею – учтивый и сосредоточенный сдвиг евсеевских бровей.

– Приветствуем вас в цитадели российской демократии, – произнес Луньков и поклонился. – Рад вас видеть, Виктор Александрович, – продолжил депутат уже другим, без лицедейства, голосом. – Очень вовремя вы прилетели... Следим, следим за вашими успехами!

– Какие там успехи! – отмахнулся Слесаренко.

– Э, батенька, не скромничайте! – Луньков склонил голову к плечу и посмотрел на Виктора Александровича снизу вверх, с почтительной улыбкой, но у Слесаренко было ощущение, что к нему заглядывают под одежду. – Я вас еще в Тюмени заприметил. И все удивлялся: такой человек – и на вторых ролях. Пора, батенька, пора, рад за вас самым искренним образом. Нам нужны такие люди в регионах...

«Какие – такие?» – подумал Слесаренко, изнывая в затянувшейся прелюдии, но не зная, как оборвать ее необидным манером.

– К сожалению, сейчас у нас заседание депутатской группы, – уже третьим, деловым и отстраненным тоном проговорил Луньков, – придется вам полчаса поскучать. Впрочем, советую заглянуть в наш малый зал: бывает интересно. Олег Иванович вас проводит, а в двенадцать тридцать встретимся в приемной.

– Алексей Бонифатьевич! – сигнально пропела кудрявая девица в костюме под Маргарет Тэтчер, проплывая мимо с бумагами в руках.

– Иду, Машенька! – ответил Луньков и, откланявшись, догнал в три быстрых шага перманентную девицу и ухватил ее под руку. – Машенька, ну почему опять мой ящик пуст? Вам что, копий не хватает?.. Это дискриминация, я подам официальную жалобу... – Девица вздрогнула кудряшками и посмотрела на Лунькова с обожанием.

– Идемте, Виктор Александрович! – Евсеев указал рукой на лестницу. – А то останемся без мест.

Они спустились по лестнице вниз на один пролет. Между похожими дверями – одна из них была туалетной, Слесаренко понял это по табличке – на стене висел стенд с бумажками, обозначавшими время, темы и субъекты следующих встреч.

– Можем не торопиться, – сказал Евсеев, обшарив глазами афишки. Старовойтова толпу не собирает.

– А что так? – по инерции поинтересовался Виктор Александрович.

Вчерашний день, – дернул щекою Евсеев. – Вот если Жирик или Зюга, или «Бля»...

– Что значит «бля»? – осторожно спросил Слесаренко.

– Так местные умники переставили фамилии «яблочников»: Болдырев, Лукин, Явлинский...

Виктор Александрович крякнул и покачал головой.

В светлом зале, устроенном амфитеатром, на манер аудитории, было почти пусто: несколько телекамер на треногах, десятка два скучающих фигур в первых рядах откидных кресел, какой-то серьезный до хмурости мальчик за главным столом под вывеской «Пресс-центр»... Они прошли и уселись в четвертом ярусе, у прохода, возле одинокого микрофона на тонкой черной стойке.

– Когда снимали Черномырдина, – негромко проговорил Евсеев, придвинувшись к плечу Виктора Александровича, – здесь даже все проходы были забиты прессой. Дышать было нечем. А так обычно... нашей прессе только скандалы подавай.

– Но это же неправильно, – убежденно сказал Слесаренко. – Разве главное в думской работе – это скандал?

– Будничная работа никому не интересна: ни журналистам, ни народу.

– К сожалению, это так, – вздохнул Виктор Александрович. Он и сам удивлялся и гневался, читая местные газеты, насколько далеки они были от истинных проблем городской жизни, от понимания законов управленческой механики, великой важности рутинной аппаратной работы, – такой пустопорожней и даже бессмысленной в глазах простого обывателя и недалекого газетчика.

– Идет, – сказал Евсеев.

Виктор Александрович давно и прочно не любил «демократку» Старовойтову: за менторский тон и всегдашнюю самоуверенность, раздражающе спокойную, до сухого холода, ненависть к коммунистам и коммунизму, но больше всего – за отсутствие привычного женского обаяния, некой слабости, столь греющей мужские души. Вот и сейчас, наблюдая уверенный ход плотной короткой фигуры, знакомую изогнутость надменного рта, он уже заранее был не согласен со всем, что сейчас произнесет эта жесткая властная женщина.

– Добрый день! – сказал серьезный мальчик, когда Старовойтова присела рядом с ним. – Представляю вам...

Слесаренко не слишком внимательно слушал речь депутатки, повествующей о решениях состоявшегося накануне съезда возглавляемой ею демпартии, и больше разглядывал ее с довольно-таки близкого расстояния и тихонько вертел головой, наблюдая реакцию немногочисленных слушателей. Пресса терпеливо скучала, непонятного толка и свойства мужчины в плохой одежде угрюмо подремывали, и только на лицах сидевших маленькой крепкой кучкой типично московских чопорных полустарушек светилась соратническая решимость.

– Вопросы, пожалуйста, – сказал серьезный мальчик.

Один из угрюмых и плохо одетых мужчин поднялся из кресла и бочком двинулся к микрофону в проходе.

– Антонов, директор народного телевидения, – представился он хриплым голосом, и Старовойтова вопросительно подняла брови. – Какова ваша социальная опора? Какова социальная опора вашей партии?

– Спасибо, хороший вопрос, – сказала Старовойтова и стала отвечать.

Директор неизвестного народу телевидения все так же угрюмо достоял у микрофона до конца ответа, кивнул и побрел на место.

– Следующий вопрос, пожалуйста! – сказал серьезный мальчик.

Виктор Александрович слегка поменял положение тела, кресло скрипнуло под ним в похоронной тишине, и Старовойтова подняла голову и посмотрела на него без выражения.

– Пожалуйста, вопрос! – напряженным голосом провозгласил серьезный мальчик и завертел головой. Слесаренко снова шевельнулся в кресле и увидел, что теперь уже на него смотрят со всех сторон, и его окатило мурашками неловкости и непроизвольного сочувствия к этой женщине, и он поднял руку и сказал:

– Можно мне?

– Пожалуйста, – сказал серьезный мальчик.

Виктор Александрович встал и подошел к микрофону. Стойка оказалась низковатой, и ему пришлось отогнуть микрофон вверх, теперь уже заскрипело крепление, и Слесаренко с испугу сказал:

– Извините.

– Ничего страшного, – улыбнулась Старовойтова и посмотрела на него внимательней. – Простите, вы журналист?

– Нет, – ответил Виктор Александрович. – Я...

– Неважно, – качнула рукой Старовойтова. – Слушаю вас.

Слесаренко вздохнул и услышал прилетевшее от стен эхо собственного вздоха.

– Вы только что, Галина Васильевна, отвечая на вопрос, назвали своей «социальной базой» интеллигенцию: врачей, учителей, инженеров... Но позвольте! Именно этих людей так называемая демократия ввергла в повальную нищету, и слово «демократия» давно уже стало для них ругательным. Вот в моем городе, я вам точно говорю, никто из них не станет голосовать за партию, в названии которой есть это самое слово. Вы на своем съезде не думали о том, чтобы, грубо говоря, сменить «вывеску»? Убрать это замаранное слово, заменить его другим? Ведь никаких же шансов, поверьте мне...

– Я поняла, спасибо, – сказала Старовойтова. – Вы садитесь, ответ будет долгим.

Виктор Александрович кивнул, повернулся от микрофона и – тут спасительно сработало чувство постоянного самоконтроля – опустился в другое кресло, благо в зале их, свободных, было предостаточно. Старовойтова заговорила о том, что такая мысль действительно была, она обсуждалась на съезде, но была расценена как трусость и предательство, и решено было ничего не менять, хотя она лично прекрасно сознает, что на новых выборах они потеряют голоса, а что насчет замаранного слова, так замарала себя не демократия, а молодые пройдохи и старые партократы, пролезшие, примкнувшие и так далее, изнасиловавшие само святое понятие, и мы будем идти до конца, и мы докажем, что нынешний режим ничего общего... Виктор Александрович слушал ее и уважал за публичную честность ответа, и все больше жалел ее по-мужски, как всегда жалел женщин на стройке, делавших неженскую работу.

Позади задышал над ухом наклонившийся Евсеев.

– «Ничего общего»... А кто развалил силовые министерства, кто угробил госбезопасность? Она же сама, когда была советником Ельцина! Так что не хрен ей тут плакаться... Придет время, еще ответит, еще как ответит...

Виктор Александрович промолчал, только повел головой в сторону, и шепот сзади прекратился.

Вопросов больше не было, серьезный мальчик с видимым облегчением сказал всем «Спасибо» и «До свидания». Забрасывая на плечо ремешок черной сумочки, Старовойтова посмотрела на Виктора Александровича, коротко кивнула ему и пошла к дверям.

– На нее шесть фирм зарегистрировано, – негромко, но отчетливо сказал позади Евсеев. – По другим сведениям – даже восемь. Торгуют бензином и нефтью в Прибалтике. Сынок завязан и бывший муж. А мамочка в виде «крыши».

– Откуда сведения? – поднимаясь из кресла, спросил Слесаренко.

– Из надежных источников.

– Криминал наличествует?

– Да как же нефть без криминала!

– Тогда почему не дадите фактам ход? Она же теперь никто.

– Во-первых, депутатская неприкосновенность. Во-вторых, есть и... другие методы. Нам пора, Виктор Александрович, время – к половине. А вообще жаль: сейчас тут Жирик будет, это стоило бы посмотреть...

– Часто здесь бываете?

– Служба обязывает.

Евсеев провел Слесаренко снова по лестнице вверх, они пересекли пресс-холл, в котором Виктор Александрович наблюдал недавно парламентские дебаты по большому телевизору; лохматый парень с диктофоном что-то бормотал в пенальчик сотового телефона. Прошли длинным казенным коридором до забранных узорчатым стеклом высоких двойных дверей. Евсеев сделал тормозящий мах ладонью, приоткрыл створку и заглянул внутрь, высмотрел кого-то и трижды кивнул.

– Заходим! – шепнул он Виктору Александровичу и отстранился, пропуская начальника вперед.

В просторном помещении, обшитом по-цековски деревянными панелями, за длинным столом сидели депутаты; справа и слева на диванах у стен расположились помощники и прочая думская обслуга. Во главе стола занимал место средних лет мужчина в больших очках на белом овальном лице – это был председатель депутатской группы Морозов: Виктор Александрович знал его по телерепортажам. Были еще знакомые: небезызвестный Гдлян без Иванова, бывший генпрокурор Степанков с вечным своим видом застигнутого мальчика, небрежно-свойский Райков, напротив – Алексей Бонифатьевич Луньков собственной персоной, потом свободный стул и далее – Слесаренко даже слегка приспоткнулся на шаге – президент «Севернефтегаза» Вайнберг.

– Присаживайтесь, Виктор Саныч, – жизнерадостно позвал Луньков и похлопал ладонью по спинке свободного стула. Слесаренко прошел за спинами депутатов и уже потянул на себя стул, но Морозов поднялся с улыбкой, и пришлось идти, здороваться за руку и возвращаться на место. Почему-то эта неловкая процедура расстроила Виктора Александровича, наслоившись к тому же на появление Вайнберга. Притискиваясь вместе со стулом к столу, Слесаренко зафиксировал севшего в угол у двери Евсеева и посмотрел на него с неодобрением. Евсеев зажмурился и повел головой сверху вниз: все в порядке, не стоит волноваться. «Ловит ситуацию, собака», – уважительно подумал Виктор Александрович, оглядываясь и осваиваясь в гуле голосов. Он заметил, что ему подмигнул Райков: мол, не дрейфь, своих людей в обиду не дадим.