Текст книги "Том 15. Дела и речи"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 57 страниц)

После того как Гюго в том же году выступил с новым протестом против репрессий, чинимых английским правительством по отношению к французским эмигрантам, он был выслан с острова Джерси и вынужден переехать на соседний остров Гернсей. Высылка Гюго вызвала возмущение английской прогрессивной общественности. В ряде городов были созваны митинги, участники которых резко осудили произвол английских властей. В приветствии организаторам этих митингов Гюго выразил уверенность, что в будущем союз между консервативно-аристократической Англией и бонапартистской Францией сменится «вечным союзом между свободным английским народом и свободным французским народом».

В 1859 году Гюго выступает в защиту Джона Брауна, возглавившего восстание против плантаторов-рабовладельцев Южных штатов США.

Когда весть о преступлении судебных властей Америки дошла до Гюго, он сразу же развернул кипучую деятельность для спасения героического повстанца и наряду с другими прогрессивными писателями Европы выступил в защиту порабощенного негритянского народа, осудив изуверскую расистскую идеологию и безграничный произвол рабовладельцев. Писатель-гуманист обратился к Соединенным Штатам Америки с посланием-протестом («Джон Браун. К Соединенным Штатам Америки»), которое и поныне нельзя читать без волнения.

Несмотря на горячее заступничество Виктора Гюго, Джон Браун по настоянию рабовладельцев был казнен. Впоследствии Гюго не раз приводил в своих статьях имя Брауна как символ борьбы пропив угнетателей. Он даже написал картину, изображающую повешенного Брауна, и картина эта по сей день хранится в музее-квартире Виктора Гюго на острове Гернсей, напоминая о злодеянии американских расистов.

Освободительная борьба народов, стонущих под игом тирании, всегда вызывала у Гюго глубочайшее уважение и самые горячие симпатии. С момента основания Римской республики (1849), впоследствии задушенной Наполеоном III, Гюго поддерживал освободительное движение итальянского народа, направленное против австрийского владычества.

В 1855 году глава пьемонтского правительства Кавур повел тайные дипломатические переговоры с палачом Римской республики Наполеоном III, пытаясь подменить национально-объединительное движение, охватившее широкие слои итальянского народа, революцией сверху, мирным объединением Италии вокруг пьемонтского королевства Виктора-Эммануила. Кавур примкнул к англо-французской коалиции во время Крымской войны и послал экспедиционный корпус к стенам Севастополя.

В специально написанном обращении «Италии» (26 мая 1856 года) Гюго поддерживает революционный дух итальянского народа и предупреждает, что монархи и буржуазные дипломаты плетут интриги, чтобы погрузить страну в летаргический сои: «Не соглашайтесь на предложения двигаться вперед потихоньку на поводу у монархов. Настало время семимильных шагов, которые именуются революциями. Народы теряют века, но могут наверстать их в один час… Будем верить. Никаких отсрочек, никаких компромиссов, никаких полумер, никаких полупобед. Как! Идти на уступки, когда на вашей стороне право, принимать поддержку монархов, когда на вашей стороне поддержка народов?.. Прочь cos, неподвижность, дурман! Никаких передышек! Действуйте, действуйте, действуйте! Долг всех до единого, ваш и наш, – активная деятельность сегодня, восстание – завтра».

В последующие годы Гюго восторженно приветствовал Гарибальди, возглавившего поход за свободу и независимость Италии. В 1860 году, когда под его руководством в Сицилии началось восстание, Гюго произнес на митинге в Джерси замечательную, полную оптимизма речь, посвященную героической борьбе гарибальдийцев, за которой с волнением следило все прогрессивное человечество.

Гюго заклеймил позором римского папу Пия IX и Наполеона III, объединившихся, чтобы задушить героическое восстание Гарибальди. Свою горячую речь Гюго закончил призывом, исполненным веры в торжество свободы и справедливости: «Да воцарится во всем мире надежда! Да воодушевятся ею все – и русский мужик, и египетский феллах, и пролетарий, и пария, и проданный в рабство негр, и угнетенный белый, – пусть все они надеются и верят! Все цепи составляют единую сеть, все переплетены между собой: стоит разорвать одно звено – и вся сеть распадется. Отсюда – солидарность деспотов; папа куда ближе к султану, чем он думает. Но, повторяю, с этим покончено. О, как прекрасна неодолимая сила вещей! В освобождении есть что-то сверхчеловеческое. Свобода – дивная бездна, влекущая к себе. В основе революций лежит их неотвратимость».

В 1867 году Гюго воспел итальянского национального героя в большой поэме «Ментана», явившейся откликом на битву гарибальдийцев с отрядом папских войск и французским корпусом, посланным на подмогу Пию IX. В знак дружеской признательности Гарибальди посвятил Гюго поэму на французском языке.

Виктор Гюго не остался равнодушен и к судьбе китайского народа, который подвергся в 1860 году нашествию англо-французских интервентов, огнем и мечом прокладывавших себе дорогу в Пекин. В древней столице Китая колониальные разбойники разрушили Летний дворец и разграбили уникальные произведения народного искусства. В письме к капитану Бетлеру Гюго писал: «В одном уголке земного шара существовало чудо мира: оно звалось Летним дворцом… Это чудо исчезло… Перед судом истории один из бандитов будет называться Францией, другой – Англией. Но я протестую… преступления властителей нельзя вменять в вину тем, над кем они властвуют; правительства подчас бывают бандитами, народы же – никогда».

В каком бы месте ни совершались преступления и насилия над народами, Гюго тотчас же выступал на защиту попранной справедливости. Он поднял голос против вторжения французских войск в Мексику и прославил мужественных защитников республики.

Вспыхнувшая в 1868 году революция в Испании побудила Гюго обратиться с посланием к испанскому народу. В этом послании он резко осудил феодально-монархический режим и призывал к провозглашению республики.

Гюго страстно изобличал правительства великих держав, спокойно взиравших на турецкие зверства в Болгарии и на острове Крит. Такой нейтралитет, несовместимый с элементарной человечностью, только поощрял янычар турецкого султана устраивать кровавые оргии в захваченных странах.

В обращении к восставшим острова Крит (17 февраля 1867 года) Гюго говорил: «Почему Крит восстал? Потому, что господь создал его прекраснейшей страной мира, а турки превратили его в несчастнейшую страну; потому, что на Крите все есть в изобилии и нет торговли, есть города и нет дорог, есть села и нет даже тропинок, есть гавани и нет причалов, есть реки и нет мостов, есть дети и нет школ, есть права и нет закона, есть солнце и нет света. При турках там царит ночь.

Крит восстал потому, что Крит – это Греция, а не Турция, потому, что иго чужеземца непереносимо, потому, что угнетатель, если он того же племени, что и угнетаемый, – омерзителен, а если он пришелец, – ужасен; потому, что победитель, ломаным языком провозглашающий варварство в стране Этиарха и Миноса, – невозможен; потому, что и ты, Франция, восстала бы!

Крит восстал – и это прекрасно!»

В 1870 году престарелый Гюго с юношеским пылом встает на защиту патриотов острова Кубы, восставших против испанского владычества. Он произносит глубоко знаменательные слова, актуально звучащие и сегодня: «Ни одна нация не имеет права наложить руку на другую нацию. Испания не властна над Кубой, так же как Англия не властна над Гибралтаром. Ни один народ не может владеть другим народом, так же как ни один человек не может владеть другим человеком… Повсюду льется кровь народов, и вампиры присосались к трупам. К трупам? Нет, я отвергаю это слово. Я уже говорил: народы истекают кровью, но не умирают».

Гюго был непримиримым противником бонапартистского режима и не шел в этом отношении ни на какие компромиссы с совестью. Вторая империя пыталась преодолеть переживаемый ею кризис либеральными реформами и подачками. Так, в 1859 году был издан декрет о безоговорочной амнистии за политические преступления. Многие эмигранты воспользовались возможностью вернуться на родину, но В. Гюго гневно отверг амнистию, дарованную преступником. Написанную по поводу этой амнистии декларацию Гюго заканчивал словами: «Когда вернется свобода, вернусь и я». Он был твердо убежден, что Вторая империя недолговечна, что ее ждет неминуемая гибель.

Предсказания Гюго оправдались.

4

Вслед за разгромом французских войск под Седаном в Париже вспыхнула революция, и 4 сентября 1870 года во Франции была провозглашена республика. На следующий же день, 5 сентября, Гюго вернулся на родину.

Жители Парижа восторженно приветствовали писателя. В эти исторические дни Гюго обращается к своим соотечественникам с патриотическими прокламациями, в которых призывает народ к защите Франции и ее столицы от бисмарковской Пруссии.

Так, в пламенном воззвании «К французам» Гюго писал: «Народ! Тебя загнали в подземелье. Выпрямись же внезапно во весь свой рост. Яви миру грозное чудо своего пробуждения… Поднимемся на грозный бой за родину. Вперед, вольные стрелки! Пробирайтесь сквозь чащи, преодолевайте потоки, продвигайтесь под покровом тьмы и сумерек, ползите по оврагам, скользите, карабкайтесь, цельтесь, стреляйте, истребляйте захватчиков. Защищайте Францию героически, с отчаянием, с нежностью. Вселяйте ужас, патриоты!» Это воззвание, написанное с огненным красноречием и политическим темпераментом революционного борца, является великолепным образцом гражданской публицистики. Навсегда сохранив свою остроту и силу, оно спустя семьдесят лет вдохновляло французских патриотов в их героической борьбе с фашистскими оккупантами.

Вместе с героическим народом Парижа Гюго мужественно переносил все тяготы пятимесячной осады, не уставая призывать к сопротивлению и борьбе. Можно смело оказать, что никогда популярность Гюго в народе не была так велика, как в эти месяцы. Писатель решительно выступил против предательского мирного договора, подписанного реакционным правительством национальной измены с Германией. «Я не стану голосовать за этот мир – говорил он в Национальном собрании, – ибо бесчестный мир – это ужасный мир. И все же в моих глазах он, пожалуй, имеет одно достоинство: такой мир означал бы прекращение войны, пусть, но вместе с тем он породил бы ненависть. Ненависть к кому? К народам? Нет! К королям! Пусть короли пожинают то, что они посеяли. Что ж, государи, действуйте! Кромсайте, режьте, рубите, грабьте, захватывайте, расчленяйте… Мщение зреет; чем больше угнетение, тем сильнее будет взрыв. Все, что потеряет Франция, выиграет Революция».

Гюго энергично возражал против бегства Национального собрания из столицы и настаивал на его возвращении в Париж, население которого проявило такое мужество и самопожертвование во время войны. Убедившись в том, что абсолютное большинство Национального собрания состоит из реакционеров-монархистов, предающих и позорящих родину, он отказался от своего мандата и уехал в Париж. Там он был и в день 18 марта 1871 года, когда совершилось восстание рабочих, приведшее к провозглашению Парижской Коммуны. Однако семейные обстоятельства, связанные со смертью сына, заставили его 21 марта выехать в Брюссель, где он и провел те два месяца, в течение которых шла героическая борьба коммунаров против объединенных сил французской и международной контрреволюции, закончившаяся разгромом славной Коммуны и расправой с восставшим народом.

Нельзя не отметить, что Гюго не смог подняться до понимания глубокой исторической справедливости Парижской Коммуны. Его мелкобуржуазная ограниченность, его страх перед покушением на частную собственность сказались в это время с наибольшей полнотой. Как явствует из напечатанного в настоящем томе письма Мерису и Вакери от 28 апреля 1871 года и некоторых статей, отношение В. Гюго к Коммуне было противоречивым. С одной стороны, он признает бесспорные права населения Парижа на самоуправление, признает также, что восстание парижских рабочих 18 марта было справедливым ответом на провокационную антинародную политику Национального собрания и правительства Тьера. И вместе с тем он совершенно игнорирует важнейшие социально-экономические преобразования, осуществленные Коммуной, и часто судит о ее деятельности по лживым пропагандистским утверждениям ее врагов и по второстепенным актам, не имевшим принципиального значения. Так, особое возмущение Гюго вызывает решение Коммуны о снятии Вандомской колонны, хотя сам Гюго неоднократно выступал против милитаризма и агрессивных войн, символом которых эта колонна являлась. Ориентируясь на реакционную печать, Гюго изображает изданный Коммуной декрет о заложниках как признак свирепости и жестокости коммунаров, тогда как в действительности этот декрет был лишь вынужденным ответом на жестокие репрессии версальцев. Общеизвестно, что одной из важнейших причин гибели Коммуны была ее чрезмерная гуманность и снисходительность по отношению к злейшим врагам народа, которые впоследствии отплатили коммунарам за эту гуманность невиданным в истории разгулом белого террора.

Глубоко ошибочная позиция писателя в эти решающие дни вызвала разочарование народных масс. Неудивительно поэтому, что на выборах в Национальное собрание в июле 1871 года В. Гюго, баллотировавшийся в Париже, собрал всего 57 тысяч голосов вместо 214 тысяч, полученных им на февральских выборах того же года, и не был избран. [60]60
  Другой причиной неизбрания Гюго было и то, что значительная часть буржуазии не поддержала его кандидатуру, так как не могла простить ему его выступлений против террора, за амнистию коммунарам.


[Закрыть]

Как мы видим, Гюго не сумел понять великой исторической роли Парижской Коммуны, открывшей новый период в истории – период начавшегося упадка капитализма, период мощных ударов пролетариата по капитализму; однако он страстно и настойчиво боролся против чудовищного террора победителей и злобных выпадов международной реакции. Так, когда бельгийское правительство объявило, что оно не признает коммунаров политическими изгнанниками и выдаст их версальским палачам, Гюго, находившийся в Бельгии, возмутился этим проявлением классовой ненависти к коммунарам. В газете «Эндепанданс бельж» он поместил резкий протест против решения бельгийского правительства и заявил, что если любой коммунар, бежавший в Брюссель, постучится к нему в дверь, он откроет ему и предоставит убежище. В его доме изгнанник будет неприкосновенен.

Ответом на это выступление Гюго было бандитское нападение брюссельской «золотой молодежи» на его квартиру, последовавшая за этим высылка Гюго из Бельгии и поток ненависти, обрушившийся на него со страниц буржуазных газет Франции и всего мира.

В обстановке кровавого террора Гюго вел упорную, неустанную, последовательную борьбу за амнистию коммунарам. Он неоднократно подчеркивал, что коммунары – не преступники, а революционные бойцы, и сравнивал их с деятелями 1793 года.

В 1876 году в речи, произнесенной в сенате, Гюго потребовал полной амнистии героическим коммунарам. В этой речи он, быть может даже невольно, вскрыл классовый характер буржуазного суда. «Виселицы в Сатори, Нумеа, – говорил он, – восемнадцать тысяч девятьсот восемьдесят четыре осужденных, ссылка на поселение и с заключением в крепости, принудительные работы, каторга в пяти тысячах миль от родины – вот как правосудие карало за 18 марта! А что сделало правосудие в ответ на преступление 2 декабря? Оно присягнуло этому преступлению!»

Доводы Гюго, разумеется, не убедили буржуазных политиканов, и сенат почти единогласно отверг предложение об амнистии коммунарам. Члены буржуазного парламента вновь продемонстрировали свою лютую ненависть к трудовой героической Франции. Однако старый поэт продолжал упорную борьбу за амнистию до тех пор, пока она не была, наконец, объявлена (1880). О чем бы ни говорил и ни писал Гюго в эти годы, он все сводил к одному итогу – необходимости провозглашения амнистии. Недаром он сам сравнивает себя с Катоном, так же настойчиво повторявшим слова о необходимости разрушения Карфагена. Борьба Виктора Гюго за амнистию коммунарам, против белого террора составляет славный апофеоз его общественно-политической деятельности.

5

В 70-е годы, как и прежде, Гюго страстно борется против вдохновителей монархической и католической реакции, за окончательное утверждение во Франции демократического республиканского строя.

В 1877 году монархисты, возглавляемые тогдашним президентом республики маршалом Мак-Магоном, готовили низложение республиканского режима. 16 мая 1877 года Мак-Магон уволил в отставку правительство буржуазных республиканцев, опиравшееся на большинство палаты депутатов, и сформировал новое министерство Бройля, составленное из монархистов.

Готовясь к военному перевороту, Мак-Магон издал приказ по армии, где говорил о своей «миссии», которую он исполнит «до конца».

Возникла реальная угроза существованию республики. Гюго понял, к чему стремился Мак-Магон, и начал решительную борьбу против происков монархистов. В нескольких речах, произнесенных в сенате, он разоблачил монархических заговорщиков. [61]61
  Эти речи объединены под общим заголовком «Шестнадцатое мая».


[Закрыть]

Гюго подчеркивал, что опорой в его борьбе служат подлинные демократы-республиканцы и в первую очередь рабочие. «Нынешний час таит в себе угрозы; возможно, что период тяжелых испытаний наступит вновь. Мы будем поступать так же, как поступали до сих пор. Мы тоже пойдем «до конца», – писал он.

В связи с тем, что создавшаяся в тот момент обстановка весьма походила на обстановку кануна бонапартистского переворота 2 декабря 1851 года, Гюго счел необходимым немедленно опубликовать свою книгу «История одного преступления», разоблачавшую преступление Луи-Бонапарта и его сообщников. Своей книге Гюго предпослал следующие многозначительные слова: «Эта книга больше чем своевременна, она необходима. Я публикую ее».

Благодаря росту политической активности трудящихся масс попытка государственного переворота потерпела крах, и Мак-Магон был вынужден с позором уйти в отставку.

Большое политическое значение и особую актуальность имеют выступления Гюго в защиту мира.

В девятнадцатом столетии друзья мира еще не опирались в своей деятельности на широкие слои народа. Потому они не смогли достигнуть плодотворных результатов. Разумеется, их нельзя сравнивать с могучей армией мира, созданной в наши дни передовым человечеством.

На протяжении нескольких десятилетий Гюго в многочисленных статьях и речах, произнесенных на политических митингах и международных конгрессах, последовательно выступал за мир, прочное сотрудничество, экономические и культурные связи между народами. Политике силы, колониальных грабежей и войн он противопоставляет политику мира, свою оптимистическую веру в светлое будущее человечества, свой идеал – социальное равенство внутри стран и взаимную дружбу между народами. При этом, однако, в социальных прогнозах Гюго, как и во всем его мировоззрении, мы видим много наивного утопизма.

Передовые идеи Гюго сохраняют свое значение и в наши дни. Мужественный голос писателя-трибуна присоединяется сегодня к миллионам голосов простых людей, борющихся за мир.

Гюго, по его собственному признанию, в течение всей своей жизни «сеял зерна мира». Начиная с 40-х годов, когда он выступил как активный политический деятель, тема мира становится одной из центральных проблем его художественного и публицистического творчества.

В августе 1849 года происходил Парижский конгресс друзей мира, на котором присутствовали представители передовой интеллигенции многих стран: писатели, философы, публицисты, служители культа – люди различных политических и религиозных убеждений, объединенные одним желанием – устранить угрозу войны. Гюго был избран председателем конгресса.

В своей речи он с чувством горечи говорил о том, что если бы миллиарды, ассигнованные на войну, были отданы делу мирного созидания, это привело бы к обновлению всей земли, к уничтожению нищеты и голода, царящих среди широких масс трудящихся: «Если бы… эта колоссальная сумма, сто двадцать восемь миллиардов, была употреблена таким образом… знаете ли вы, что бы произошло? Лицо мира изменилось бы. Русла рек были бы углублены, перешейки перерезаны каналами, а горы – туннелями, оба континента покрылись бы густой сетью железных дорог, торговый флот всех стран увеличился бы во сто раз, и нигде уже не было бы ни засушливых степей, ни полей под паром, ни болот».

Писатель указал на необходимость рассеять подозрительность и недоверие, еще существующие между народами, ибо эти чувства искусственно раздуваются злонамеренными людьми; политика силы должна уступить место мирным переговорам между равноправными и суверенными нациями: «Отныне цель разумной и правильной политики должна заключаться в том, чтобы признать права всех наций, воскресить историческое единство народов и путем установления мира во всем мире навеки сочетать это единство с цивилизацией… заменить сражения переговорами и, наконец, – в этом выражено все, – навсегда оставить за справедливостью то последнее слово, которое в старом мире принадлежало грубой силе».

Выступления Гюго в защиту мира выходили за пределы обычного пацифизма. Идею мира он связывал с борьбой за освобождение трудящихся масс от политического и социального гнета. Он указывал, что для избавления от ужасов войны народы должны вести решительную борьбу против деспотизма, должны добиться упразднения постоянных армий, «леса штыков», при помощи которого монархи ведут кровопролитные войны и грабят народы.

«Мы хотим мира, – говорил Виктор Гюго на Лозаннском конгрессе мира в 1869 году, – страстно хотим его… Но какого именно мира мы хотим? Мира любой ценой? Мира без всяких условий? Нет! Мы не хотим мира, при котором, согбенные, не смели бы поднять чело; не хотим мира под ярмом деспотизма, не хотим мира под палкой, не хотим мира под скипетром! Первое условие мира – это освобождение. Для освобождения, несомненно, потребуется революция, изумительнейшая из всех революций, и, быть может, – увы! – война, последняя из всех войн. Тогда все будет достигнуто. Мир, будучи нерушимым, станет вечным. Исчезнут армии, исчезнут короли. Прошлое сгинет бесследно. Вот чего мы хотим».

Выступая против тех войн, которые приносили неисчислимые бедствия народам и затевались во имя незыблемости тронов королей и обогащения капиталистов, Гюго в то же время горячо поддерживал национально-освободительную борьбу всех народов. Наряду с монархами, разжигающими войны, Гюго неизменно осуждал и пушечных магнатов, в частности Круппа, справедливо называя его злейшим врагом мира и цивилизации.

30 мая 1878 года Гюго произнес одну из своих самых прекрасных и вдохновенных речей – речь, посвященную столетию со дня смерти Вольтера, чьим наследником он, по справедливости, себя считал. В этой речи Гюго снова возвращается к проблеме войны и мира. Он смело разоблачает коронованных убийц, заливающих мир кровью: «Народы начинают понимать, что гигантский масштаб преступления не может служить оправданием для преступника, что если убийство – злодеяние, то убийство многих людей не может служить смягчающим вину обстоятельством… что кровопролитие есть кровопролитие, что имена Цезарь или Наполеон ничему не могут помочь и что в глазах всевышнего лицо убийцы не изменится от того, что вместо шапки каторжника ему на голову наденут корону императора».

Речь Гюго о Вольтере была встречена исключительно враждебно клерикальной прессой. Особенно негодовал епископ орлеанский Дюпанлу, написавший в свое время брошюру в защиту изуверского документа Пия IX – «Силлабуса» 1864 года. Дюпанлу напечатал письмо, в котором оскорблял Вольтера и Гюго. В ответе Дюпанлу Гюго заклеймил его, как человека, в течение двадцати лет пресмыкающегося перед императором.

Одну из последних публичных речей Гюго посвятил представителю рабочего класса Франции – машинисту Гризелю. В 1882 году Гризеля чествовали как героя, предотвратившего крушение, поезда. По просьбе делегации союза железнодорожных рабочих Виктор Гюго принял на себя председательство на этом торжественном собрании. В своей речи Гюго сказал: «Чествуя этого человека, республика чествует двести тысяч работников железных дорог Франции… Кто создал такого человека? Труд. Кто создал это празднество? Республика».

Так, в последние годы своей жизни поэт прославлял образ трудовой Франции, олицетворявший собой героизм, честь, величие всей страны.

Великий демократ Гюго хорошо понимал значение и могущество яркого и правдивого слова, замечательным мастером которого был он сам. Его мужественные, страстные, идущие из глубины сердца публицистические произведения были обращены на защиту мира и свободы человечества.