Текст книги "Том 15. Дела и речи"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 57 страниц)

НЕГРЫ И ДЖОН БРАУН
Редактору негритянской газеты «Прогресс» Эртелу

Отвиль-Хауз, 31 марта 1860

Вы, сударь, благородный представитель негритянской расы, той части человечества, которую в течение столь долгих лет притесняли и не признавали.

Всюду, по всему земному шару, в людях пылает единый огонь; доказательство тому – такие негры, как вы. Было ли несколько Адамов? Пусть натуралисты спорят по этому вопросу; достоверно лишь то, что бог – один.

А поскольку у всех один отец, мы – братья.

За эту истину Джон Браун отдал свою жизнь; за эту истину борюсь и я. Вы благодарите меня за это; не могу выразить, как я тронут вашими прекрасными словами.

На земле нет ни белых, ни черных, есть только умы; вы – один из них. Перед богом все души белы.

Я люблю вашу страну, вашу расу, вашу свободу, вашу революцию, вашу республику. Ваш великолепный благодатный остров пленяет сейчас свободные души; он подал великий пример; он сломил деспотизм.

Он поможет нам сломить рабство.

Ибо рабство, в любых своих видах, исчезнет. Южные штаты убили не Джона Брауна, они убили рабство.

Отныне Американский союз надо считать распавшимся, что бы ни твердило нам позорное послание президента Бьюкенена. Я глубоко сожалею об этом, но теперь иначе быть не может; Юг и Север разделены виселицей Джона Брауна. Солидарность тут невозможна. Подобное преступление не совершают вдвоем.

Клеймите же дальше это преступление и крепите дальше вашу славную революцию. Продолжайте ваше дело, вы и ваши достойные сограждане. Ныне Гаити – источник света. Как прекрасно, когда один из факелов прогресса, освещающих путь человечества, держит рука негра!

Ваш брат

Виктор Гюго.

1861

ВОЕННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ В КИТАЙ
Капитану Батлеру

Отвиль-Хауз, 25 ноября 1861

Милостивый государь!

Вы хотите знать мое мнение о военной экспедиции в Китай. Находя ее доблестной и почетной, вы настолько добры, что придаете известное значение и моей оценке; вы считаете, что эта экспедиция, проведенная под соединенными флагами королевы Виктории и императора Наполеона, овеяна славой, которую поделили между собой Франция и Англия, и желали бы знать, отдаю ли я должное английской и французской победе.

Что ж, раз вам хочется услышать мое мнение, я выскажу его.

В одном уголке земного шара существовало чудо мира: оно звалось Летним дворцом. В искусстве заложено два начала – идея, порождающая европейское искусство, и фантазия, порождающая искусство восточное. В искусстве, основанном на фантазии, Летний дворец был тем же, чем является Парфенон в искусстве, основанном на идее. Все, что может создать воображение народа, почти легендарного, воплотилось в этом дворце. Парфенон был творением редкостным и неповторимым, но Летний дворец казался огромным слепком с фантазии, если только с фантазии можно сделать слепок. Представьте себе неописуемое сооружение, нечто подобное волшебному лунному замку: это – Летний дворец. Создайте мечту из мрамора, нефрита, бронзы, фарфора, постройте ее из кедрового дерева, украсьте драгоценностями, задрапируйте шелками, превратите в святилище, в гарем, в крепость, населите богами и чудовищами, покройте лаком, эмалью, позолотой, лепкой, прикажите архитекторам, наделенным воображением поэтов, воплотить тысячу и один сон «Тысячи и одной ночи», окружите садами, бассейнами, сверкающими фонтанами, лебедями, ибисами, павлинами, словом – представьте себе неисчерпаемое и ослепительное богатство человеческой фантазии, претворенной в храм и в дворец, – и перед вами предстанет это чудо. Чтобы создать его, нужен был долголетний труд двух поколений. Это здание, громадное, как город, строилось веками. Для кого? Для народов. Ибо то, что творит время, принадлежит человеку. Художники, поэты, философы знали Летний дворец; о нем упоминает Вольтер. Говорили: Парфенон в Греции, пирамиды в Египте, Колизей в Риме, Собор богоматери в Париже, Летний дворец на Востоке. Кто не видел его воочию, тот представлял его себе в мечтах. Это был потрясающий, несравненный шедевр, который рисовался вдалеке, в каких-то таинственных сумерках, словно силуэт азиатской цивилизации на горизонте цивилизации европейской.

Это чудо исчезло.

Однажды двое бандитов ворвались в Летний дворец. Один разграбил его, другой поджег. Победа, оказывается, может быть грабительницей. Победители расхитили все богатства Летнего дворца и поделили добычу. Во всем этом замешано имя Эльгина, роковым образом заставляющее вспомнить Парфенон. То, что сделали с Парфеноном, сделали и с Летним дворцом, но куда усерднее и обстоятельнее, не оставив после себя уже ничего. Все сокровища наших соборов, вместе взятые, не могли бы сравниться с этим огромным и великолепным музеем Востока. Там хранились не только замечательные произведения искусства, но и богатейшие собрания золотых и серебряных изделий. Громкий подвиг и славная пожива! Один из победителей набил карманы, другой, глядя на него, наполнил сундуки; и оба, взявшись за руки, довольные вернулись в Европу. Такова история двух бандитов.

Мы, европейцы, считаем себя людьми цивилизованными, и для нас китайцы – варвары. Но вот как цивилизация обошлась с варварством.

Перед судом истории один из бандитов будет называться Францией, другой – Англией. Но я протестую, и я вам благодарен за то, что вы дали мне возможность выразить мой протест. Преступления властителей нельзя вменять в вину тем, над кем они властвуют; правительства подчас бывают бандитами, народы же – никогда.

Французская империя захватила половину этих сокровищ и теперь с наивным бесстыдством собственника выставляет напоказ великолепные древности Летнего дворца. Я верю, что придет день, когда освобожденная и очищенная Франция вернет свою добычу разграбленному Китаю.

А пока что свидетельствую: двумя грабителями был совершен грабеж.

Как видите, сударь, я отдаю должное военной экспедиции в Китай.

Виктор Гюго.

1862

ОСУЖДЕННЫЕ ИЗ ШАРЛЕРУА
Письмо в редакции нескольких бельгийских газет

Отвиль-Хауз, 21 января 1862

Милостивый государь!

Я живу уединенно, и спешная работа, особенно за последние два месяца, захватила меня настолько, что я не знаю ни о чем, что происходит за пределами моего дома.

Сегодня один из моих друзей принес мне несколько газет, в которых напечатаны очень хорошие стихи, представляющие собой просьбу о помиловании девяти приговоренных к смертной казни. Под этими стихами я прочел свое имя.

Стихи эти писал не я.

Но кто бы ни был их автор, я благодарен ему.

Когда дело идет о спасении жизней, я не вижу ничего плохого в том, что пользуются моим именем и даже им злоупотребляют.

К тому же, когда речь идет о таком деле, злоупотребление кажется мне почти невозможным. Именно в данном случае, безусловно, цель оправдывает средства.

Пусть автор позволит мне еще раз выразить восхищение его стихами. Они, повторяю, кажутся мне очень хорошими. И к первой благодарности присоединяю вторую – за то, что он помог мне узнать о печальном деле Шарлеруа. Я расцениваю эти стихи как призыв ко мне. Напоминая мне об усилиях, которые я предпринимал при других подобных же обстоятельствах, автор как бы приглашает меня поднять свой голос и сейчас. Я признателен автору за великодушный способ, избранный им для того, чтобы потребовать от меня исполнения долга. Я откликаюсь на его призыв. Я присоединяюсь к его попытке сберечь Бельгии девять жизней, обреченных на эшафот. Он обращается к королю; я мало знаком с королями – я обращаюсь к народу. С точки зрения прогресса, дело в Эно является для Бельгии одним из тех испытаний, из которых народы выходят либо униженными, либо возвеличенными.

Я умоляю бельгийский народ быть великим. Совершенно очевидно, что от него зависит, будет ли позорная гильотина о девяти лезвиях действовать на городской площади. Ни одно правительство не устоит перед священным давлением общественного мнения, требующего милосердия. Долой эшафот – таково должно быть первое волеизъявление народа. Говорят: чего хочет народ, того хочет бог. Бельгийцы, вы можете сделать так, чтобы говорили: чего хочет бог, того хочет народ.

Мы переживаем сейчас тяжелый период девятнадцатого века. За последние десять лет цивилизация заметно отступила. Венеция в цепях, Венгрия связана по рукам и ногам, в пытках корчится Польша; повсюду смертная казнь. Монархии имеют своих Гайнау, республики – своих Таллаферро. Смертная казнь возведена в степень ultima ratio. [20]20
  Решающего аргумента (лат.)


[Закрыть]Все расы, народы всех оттенков кожи, все партии широко применяют ее как ответный удар на удар. Белые используют ее против негров, негры готовятся применить ее против белых. Печальное возмездие. Испанское правительство расстреливает республиканцев, а итальянское правительство расстреливает роялистов. Рим казнит невиновного. Объявляется действительный убийца, но он напрасно протестует. Дело сделано. Палач не пересматривает своих действий. Европа верит в смертную казнь и упорно за нее держится. Америка борется за нее и во имя ее. Эшафот – друг рабства. Виселица простерла свою тень на братоубийственную войну Соединенных Штатов. Никогда не шли нога в ногу так дружно Америка и Европа, никогда еще они не были так едины. Они расходятся по всем вопросам, за исключением одного – убивать. Именно по вопросу о смертной казни оба мира пришли к согласию. Повсюду царствует смертная казнь. Некое божественное право топора исходит из евангелия для римских католиков и из библии для виргинских протестантов. Пенн мысленно воздвигал над двумя мирами, как символ союза, идеальную триумфальную арку; ныне на этой триумфальной арке следовало бы водрузить эшафот.

При этих обстоятельствах перед Бельгией открываются поразительные возможности. Народ, обладающий свободой, должен обладать и волей. Свободная трибуна, свободная пресса – такова законченная организация общественного мнения. Пусть же общественное мнение заговорит, наступил решительный момент. Отвергнув смертную казнь, Бельгия, маленький, почти уничтоженный народ, при сложившихся условиях может стать, если захочет, ведущей нацией.

Случай, я повторяю, поразительный. Ибо совершенно очевидно, что если не будет эшафота для преступников Эно, то его не будет отныне ни для кого, и гильотина не сможет больше пускать корни на свободной бельгийской земле. На ваших площадях не будет появляться ее зловещий призрак. В силу неумолимой логики вещей смертная казнь, отмененная сегодня явочным порядком, завтра будет отменена законным порядком.

Было бы чудесно, если бы маленький народ дал урок большим народам и, свершив одно это, стал бы более великим, чем они. Было бы чудесно, если бы среди распространяющегося отвратительного мрака, среди усиливающегося варварства Бельгия, осуществляя во имя цивилизации миссию великой державы, внезапно осветила человечество блеском истинного света, провозгласив неприкосновенность человеческой жизни, – и это в условиях, когда наилучшим образом проявляется величие принципа, ибо речь идет не о каком-либо революционере или иноверце, не о каком-либо политическом противнике, а о девяти несчастных, недостойных иного сострадания, кроме сострадания философского, – и окончательно отбросила в небытие это чудовище, смертную казнь, прославившую себя только тем, что она воздвигла на земле два распятая: распятие Иисуса Христа над Старым Светом и распятие Джона Брауна – над Новым.

Пусть великодушная Бельгия подумает об этом. Ей, Бельгии, эшафот в Шарлеруа нанесет непоправимый ущерб. Когда философия и история бросают на чашу весов цивилизацию, отрубленные головы перетягивают.

Говоря об этом, я выполняю долг. Окажите же мне содействие, милостивый государь, предоставив место в вашей газете во имя этого горестного и великого дела.

Виктор Гюго.

АРМАНУ БАРБЕСУ

Отвиль-Хауз, 15 июля 1862

Брат мой по изгнанию!

Если человек был, подобно вам, бойцом и мучеником прогресса; если он принес в жертву святому делу демократии и гуманизма состояние, молодость, право на счастье, свободу; если он во имя служения идеалу пошел на все виды борьбы и перенес все виды испытаний – клевету, гонения, отступничество друзей, долгие годы тюрьмы, долгие годы изгнания; если самоотверженность довела его до ножа гильотины; если человек все это совершил, – все перед ним в долгу, а он никому ничего не должен. Тот, кто все отдал человечеству, рассчитался с любой отдельной личностью.

Вы не можете быть неблагодарны по отношению к кому бы то ни было. Если бы двадцать три года тому назад я не сделал того, за что вам угодно выразить свою признательность, я был бы – и теперь я это отчетливо вижу – неблагодарным по отношению к вам.

Все то, что вы сделали для народа, я рассматриваю как услугу, оказанную и лично мне.

В то время, о котором вы мне напоминаете, я лишь выполнил свою обязанность, прямую обязанность. Если на мою долю и выпало тогда счастье уплатить вам частицу всеобщего долга, все же этот миг ничто по сравнению со всей вашей жизнью, и все мы по-прежнему остаемся вашими должниками.

Моей наградой, если допустить, что я заслужил какую-то награду, был сам поступок. И все же я, глубоко растроганный вашей великодушной признательностью, с волнением принимаю ваши благородные слова, обращенные ко мне.

Я отвечаю вам, еще находясь во власти чувств, вызванных вашим письмом. Как прекрасен луч, дошедший из вашего одинокого убежища в мое! До скорого свидания в этом мире или в ином. Приветствую вашу возвышенную душу.

Виктор Гюго.

РЕЧЬ НА БАНКЕТЕ В СВЯЗИ С ВЫХОДОМ В СВЕТ «ОТВЕРЖЕННЫХ»
Брюссель, 16 сентября 1862 года

Господа!

Не могу передать, как велико мое волнение; будьте же снисходительны, если мне не хватит слов.

Если бы я должен был отвечать только достопочтенному бургомистру Брюсселя, моя задача была бы проста. Для прославления должностного лица, чья популярность столь заслуженна, и города, чье гостеприимство столь благородно, я мог бы повторить то, о чем говорят все, – я мог бы стать отголоском, и только. Но как выразить мою признательность за остальные красноречивые и сердечные приветствия, обращенные ко мне? Рядом с авторитетными книгоиздателями, которым мы обязаны плодотворной идеей международного книжного обмена – своего рода подготовительного звена для установления связи между народами, – я вижу на этом собрании публицистов, философов, прославленных писателей – красу и гордость литературы, красу и гордость цивилизованного континента. Я взволнован и смущен тем, что являюсь центром этого празднества высоких умов, что все эти почести относятся ко мне, тогда как я – всего лишь совесть, покорная велениям долга, и сердце, готовое к жертвам.

Выразить признательность этому городу в лице его главного должностного лица было бы нетрудно, но, повторяю, как выразить признательность всем вам? Как пожать одним рукопожатием все ваши руки? Впрочем, это тоже нетрудно. Что олицетворяете собой все вы, собравшиеся здесь, – писатели, журналисты, издатели, типографы, публицисты, мыслители? Всю энергию ума, все формы гласности. Вы – передовой отряд человеческой мысли, новый орган нового общества, вы – Пресса! Итак, я провозглашаю тост за прессу!

За прессу всех народов! За прессу свободную! За прессу могучую, славную и плодотворную!

Господа, пресса – это светоч общества, а во всем, что несет в себе свет, есть частица провидения.

Мысль – это больше чем право, это само дыхание человека. Тот, кто надевает путы на мысль, посягает на самого человека. Говорить, писать, печатать, издавать – все эти понятия тождественны с точки зрения права; это – беспрестанно расширяющиеся круги разума в действии; это звучащие волны мысли.

И самый широкий из всех этих кругов, из всех этих источников сияния человеческого духа – пресса.

Диаметр прессы – это диаметр самой цивилизации.

Всякому умалению свободы прессы соответствует ослабление цивилизации. Где прегражден путь свободе прессы, там, можно сказать, отрезан источник питания человеческого рода. Господа, задача настоящего времени – преобразовать старые устои общества, создать истинный порядок и повсюду заменить вымысел правдой. В этом перемещении социальных основ, на которое направлен титанический труд нашего века, ничто не может устоять перед прессой, устремляющей все свои силы на то, чтобы сбросить гнет католицизма, милитаризма, абсолютизма, чтобы сдвинуть с места все эти наиболее неподатливые глыбы фактов и идей.

Пресса – это сила. Почему? Потому что она – разум.

Она – живой рог, она трубит утреннюю зорю народов, она громко возвещает пришествие права, она признает ночь лишь как предвестник утра, она предугадывает приход дня, она предостерегает мир. Но, странная вещь, иногда предостерегают ее. Так ворчит сова, услышав пение петуха.

Да, в некоторых странах пресса угнетена. Но раба ли она? Нет. Пресса – и раба?! Такое словосочетание немыслимо. Впрочем, есть два великих примера поведения рабов – пример Спартака и пример Эпиктета. Один разбивает свои оковы, другой и в оковах доказывает величие своей души. Когда закованный в цепи писатель не может прибегнуть к первому способу, ему остается второй.

Нет, что бы ни делали деспоты – я заверяю в этом всех свободных людей, слушающих меня сейчас, – разум поработить нельзя. Вы, господин Пеллетан, только что в чудесных выражениях изложили ту же мысль. Более того – своим мужественным примером вы и многие другие доказали это.

Господа, в наш век без свободной прессы не может быть благоденствия. Повсюду заблуждения, крушения и катастрофы.

Сегодня перед нами встают проблемы, выдвинутые самим веком. Они стоят на нашем пути, и миновать ихнельзя. Середины нет; надо либо разбиться о них, либо найти в них спасение. Общество неотвратимо движется в этом направлении. Эти-то проблемы и составляют содержание горестной книга, о которой здесь только что говорилось в столь лестных выражениях. Пауперизм, паразитизм, производство и распределение ценностей, деньги, кредит, труд, заработная плата, уничтожение пролетариата, последовательное смягчение системы наказаний, искоренение нищеты и проституции, борьба за права женщины, которая выведет из жалкого состояния половину человечества, за права ребенка, которому необходимо – повторяю, необходимо – бесплатное и обязательное обучение, борьба за права души, которые предполагают свободу религии, – таковы эти проблемы. При наличии свободной прессы они освещены сверху, они различимы, мы можем видеть как трудности, так и пути их преодоления, мы можем к ним подступиться и в них проникнуть. Подступиться к ним и проникнуть в них – значит их разрешить и тем самым спасти мир. При отсутствии прессы – глубокий мрак. При отсутствии прессы все эти проблемы сразу становятся опасными, мы не различаем ничего, кроме их крутых склонов, мы можем не найти подступов к ним, и общество может пойти ко дну. Погасите маяк, и гавань превратится в риф.

Господа! При наличии свободной прессы в движении человечества вперед не может быть ошибок, колебаний, робости. На темных перекрестках, в гуще социальных проблем, свободная пресса – это стрелка, указывающая дорогу. Отбросьте неуверенность. Идите к идеалу, идите к справедливости и к истине. Ибо недостаточно идти, надо идти вперед. В каком направлении вы идете? Вот в чем весь вопрос. Делать вид, что движешься, еще не значит действительно двигаться по пути прогресса; бег на месте хорош для пассивного повиновения; бесконечное топтание по проторенной дороге – это механическое движение, недостойное человеческого рода. Мы должны иметь цель, должны знать, куда идем, соразмерять усилие с намеченным результатом. Пусть же в каждом нашем шаге содержится идея, пусть каждый наш шаг будет логически связан с другим, и пусть за идеей следует ее осуществление, а за правом следует победа. Ни шагу назад! Нерешительное движение изобличает ничтожество мысли. Хотеть и не хотеть – как это мелко! Кто колеблется, отступает и откладывает, тот не мыслит. Что до меня, то я так же не могу себе представить политику без головы, как Италию без Рима.

Поскольку я произнес это слово – Рим, – позвольте мне на секунду отвлечься и обратить свою мысль к тому храбрецу, который распростерт там на ложе страданий. Поистине, он имеет право улыбаться: слава и справедливость на его стороне. Меня смущает, меня удручает лишь то, что в Италии, в благородной и прославленной Италии, нашлись, могли найтись люди, способные поднять меч на эту олицетворенную доблесть. Неужели эти итальянцы не узнали Римлянина?

И такие люди называют себя сынами Италии! Они кричат, что она победила, и не замечают, что она обезглавлена. О, какая неблаговидная авантюра! История в негодовании отпрянет от этой отвратительной победы, которая состоит в том, чтобы убить Гарибальди и таким способом избавиться от подлинного Рима.

Все возмущается во мне. Пройдем мимо.

Господа, кто является союзником патриота? Пресса. Кто является пугалом для труса и предателя? Пресса.

Я знаю, прессу ненавидят, – тем более необходимо любить ее.

Все несправедливое, суеверное, фанатичное чернит, оскорбляет и поносит ее как только может. Я вспоминаю одно знаменитое папское послание; несколько примечательных слов из него сохранились у меня в памяти. В этом послании папа Григорий XVI, наш современник, враг своего века, – что является до некоторой степени общим несчастьем пап, – никогда не забывавший о древнем драконе и апокалиптическом звере, так определяет прессу на своей латыни монаха-камальдульца: Gala ignea, caligo, impetus immanis cum strepitu horrendo.Я не оспариваю ни одного слова этой характеристики, портрет похож: огнедышащий рот, дым, страшная стремительность, грохот.Да, это локомотив на полном ходу! Это пресса, это огромный и священный локомотив прогресса!

Куда он мчится? Куда уносит цивилизацию? Куда увлекает народы этот могучий буксир? Туннель длинен, темен и страшен. Ибо можно сказать, что человечество все еще находится под землей: таким тесным кольцом окружает и давит его материя, такой тяжелый свод суеверий, предрассудков и тирании висит еще над ним, так густ обступивший его мрак. Увы, с тех пор как существует человек, вся его история совершается под землей, нигде не виден божественный луч. Но в девятнадцатом веке, после французской революции, есть надежда, есть уверенность. Там, вдали, перед нами показалась светлая точка. Она растет, растет с каждым мгновением; это будущее, это осуществление наших чаяний, конец бедствий, заря радостей, это Ханаан – земля обетованная, где вокруг нас всегда будут только братья, а над нами – только небо. Смелее, священный локомотив! Смелее, мысль! Смелей, наука! Смелей, философия! Смелей, пресса! Смелей, все вы, мыслители!

Близится час, когда человечество выйдет, наконец, из черного туннеля, в котором оно пребывало шесть тысяч лет, и, оказавшись вдруг лицом к лицу с солнцем идеала, взволнованно и торжественно вступит в ослепительный день!

Господа, еще одно слово.Будьте снисходительны и дозвольте мне сказать это слово о самом себе.

Быть среди вас – счастье.Я благодарю бога за то, что он подарил мне, в моей суровой жизни, этот чудесный миг. Завтра я снова вернусь в тень. Но я видел вас, говорил с вами, слышал ваши голоса, пожимал ваши руки, и я унесу все это в свое уединение.

Вы – мои французские друзья и все остальные друзья мои, присутствующие здесь, – сочтете, разумеется, вполне естественным, что я обращаю свое последнее слово именно к вам. Ведь одиннадцать лет назад вы провожали почти совсем молодого человека; сейчас перед вами старик. Волосы изменились, сердце – нет. Я благодарю вас за то, что вы вспомнили об отсутствующем; я благодарю вас за то, что вы пришли. Примите же и вы, более молодые, чьи имена были дороги мне издалека и кого я увидел здесь впервые, – примите мое глубокое умиление. Мне кажется, что среди вас я дышу воздухом моей родины, мне кажется, что каждый из вас привез мне частицу Франции, мне кажется, что из ваших душ, витающих вокруг меня, излучается нечто чарующее и возвышенное, нечто похожее на свет и являющееся для меня улыбкой родины.

Я подымаю бокал за прессу! За ее могущество, за ее славу, за ее действенность! За ее свободу в Бельгии, Германии, Швейцарии, Италии, Испании, Англии, Америке! За ее освобождение в других странах!