Текст книги "Том 15. Дела и речи"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 57 страниц)

Г-н Бриффо.Ваши оскорбления не смогут задеть президента.

Г-н де Коленкур.Есть оскорбления, которые не могут его коснуться, запомните это хорошенько!

Председатель.Если вы будете продолжать в том же духе после моего предупреждения, я призову вас к порядку.

Виктор Гюго.Вот что я хочу сказать, и господин председатель не сможет помешать мне довести до конца мои объяснения. (Сильное волнение в зале.)

Мы требуем от господина президента, ответственного за судьбы республики, мы ждем от него, мы имеем безусловное право ждать от него – не того, чтобы он осуществлял свою власть как великий человек, а того, чтобы он ушел от власти как человек порядочный. (Возгласы слева: «Превосходно! Превосходно!»)

Г-н Клари.А покамест не клевещите на него.

Виктор Гюго.Ему наносят оскорбления его собственные друзья, те, которые намекают, что во второе воскресенье мая он не уйдет от власти честно и безоговорочно, как он обязан поступить, если только он не мятежник.

Голос слева.И не клятвопреступник!

Г-н Вьейяр.Это все клевета, господин Виктор Гюго и сам это знает.

Виктор Гюго.Господа депутаты большинства, вы ликвидировали свободу печати; теперь вы хотите ликвидировать свободу трибуны? (Движение в зале.)Я не прошу вас о милости. Я прошу лишь об откровенности. Солдат, которому не дают выполнять его долг, ломает свою шпагу; если свобода трибуны умерла, скажите мне об этом прямо, и я разорву свой мандат. В тот день, когда трибуна перестанет быть свободной, я ее покину и больше на нее не взойду. (Голос справа: «Вот горе-то!»)Трибуна, лишенная свободы, приемлема только для оратора, лишенного чувства собственного достоинства. (Сильнейшее волнение в зале.)

Итак, посмотрим, уважается ли свобода трибуны. Я продолжаю.

Нет! После Наполеона Великого я не хочу Наполеона Малого! Довольно! Надо с уважением относиться к величию! Хватит пародий! Чтобы иметь право водрузить орлов на знамени, надо, чтобы орел водворился в Тюильри! Где же он, этот орел? (Продолжительные аплодисменты.)

Г-н Леон Фоше.Оратор оскорбляет президента республики! (Возгласы справа: «Да! Да!»)

Председатель.Вы оскорбляете президента республики. (Возгласы справа: «Да! Да!» Г-н Аббатуччи энергично жестикулирует.)

Виктор Гюго.Я продолжаю.

Господа, я, так же как и все, так же как и вы, сидящие здесь, держал в руках эти газеты, эти брошюры, эти памфлеты проимперского, или, как теперь говорят, цезаристского, направления. У меня возникла мысль, которой я не могу не поделиться с Собранием. (Волнение в зале. Оратор продолжает.)Да, я не могу утаить ее от этого Собрания. Что сказал бы этот боец, этот великий боец за Францию, чьи останки покоятся в Доме Инвалидов, чья тень служит кое-кому прикрытием и чье имя вспоминают столь часто и в столь странной связи? Что сказал бы этотНаполеон, который дал столько изумительных сражений и, в частности, отправившись за восемьсот лье от Парижа, вызвал старомосковское варварство на великий поединок 1812 года? Что сказал бы этот великий человек, который испытывал ужас при мысли, что Европа может быть отдана на постой казакам, и, несмотря на свою властную натуру, предпочитал такой Европе Европу республиканскую? Что сказал бы он, если бы мог из глубины своей могилы увидеть, что панегиристами, апологетами, теоретиками и реставраторами его империи, его воинственной и овеянной славой империи являются… кто же? Те, кто в нашу блистательную и свободную эпоху смотрит на север с глубокой тоской, которая была бы смешна, если б не была столь отвратительна; люди, которые всякий раз, как заслышат, что в наших устах прозвучало одно из таких слов, как демократия, свобода, гуманность, прогресс, в страхе ложатся на землю лицом вниз, прикладывают к ней ухо и прислушиваются, не приближаются ли, наконец, русские пушки! (Продолжительные аплодисменты слева. Неистовые крики справа. Все правое крыло поднимается со своих мест и заглушает криками последние слова оратора. Возгласы: «К порядку! К порядку! К порядку!» Многие министры, поднявшись со своих мест, резко протестуют против сказанного оратором. Шум усиливается. Раздаются бранные выкрики по адресу оратора. Г-н Бино, генерал Гурго и многие другие депутаты, сидящие на первых скамьях правого крыла, возбуждены больше других.)

Г-н Барош, министр иностранных дел.Вам хорошо известно, что это неправда! От имени Франции мы протестуем!

Г-н де Рансе.Мы требуем призвать оратора к порядку!

Г-н де Крузейль, министр народного просвещения.Укажите, к кому персонально относятся ваши слова! Кого вы имеете в виду? Назовите! Назовите!

Председатель.Я призываю вас к порядку, господин Виктор Гюго, потому что, несмотря на мои предупреждения, вы не перестаете наносить оскорбления.

Несколько голосов справа.Наемный клеветник!

Г-н Шапо.Пусть оратор скажет нам, к кому он обращается.

Г-н де Стапланд.Назовите тех, кого вы обвиняете, если у вас хватит мужества! (Неистовый шум.)

Различные голоса справа.Вы подлый клеветник. Это низость и наглость. (Возгласы: «К порядку! К порядку!»)

Председатель.Своими криками вы заглушили призыв к порядку, с которым я только что обратился.

Виктор Гюго.Прошу позволить мне дать разъяснения. (Громкий, долго не прекращающийся ропот.)

Г-н де Геккерен.Дайте же, дайте же ему доиграть этот спектакль!

Г-н Леон Фоше, министр внутренних дел.Оратор… (Выкрики слева.)Оратор…

Голос слева.Вам не предоставлено слово.

Председатель.Пусть господин Виктор Гюго даст разъяснения. Я призвал его к порядку.

Г-н Леон Фоше.Как, господа, оратору будет позволено здесь оскорблять президента республики!.. (Пронзительные выкрики слева.)

Виктор Гюго.Позвольте же мне дать разъяснения! Я не позволяю вам говорить вместо меня.

Председатель.Вам слово не предоставлено. Вам не следует принимать на себя обязанности полиции в Собрании. Я призвал господина Виктора Гюго к порядку; он просит позволить ему дать разъяснения Собранию, и я предоставляю ему слово; но наведение порядка станет делом невозможным, если вы будете узурпировать мои функции.

Виктор Гюго.Господа, вы увидите сейчас, как опасны безответственные выкрики. (Возгласы: «Громче! Громче!»)Меня призвали к порядку; и один достопочтенный депутат, которого я не имею чести знать…

Один из депутатов (выходит из рядов правого крыла, приближается к подножию трибуны).Это я.

Виктор Гюго.Как, это вы?

Депутат, прервавший оратора.Я!

Виктор Гюго.Ну и хорошо! Замолчите!

Депутат, прервавший оратора. Мы не желаем больше слушать эти рассуждения. Дурная литература ведет к дурной политике. Мы протестуем во имя французского языка и во имя французской трибуны. Отправляйтесь с вашими речами в «Порт-Сен-Мартен», господин Виктор Гюго.

Виктор Гюго.Вы, оказывается, знаете мое имя, а я вот не знаю вашего. Как вас зовут?

Депутат, прервавший оратора.Меня зовут Бурбуссон.

Виктор Гюго.Это превосходит все мои ожидания! (Долго не прекращающийся хохот на всех скамьях. Депутат возвращается на свое место.)

Виктор Гюго (возобновляя речь).Так вот, господин Бурбуссон заявляет, что меня следует лишить слова.

Голос справа.Да! Да!

Виктор Гюго.А почему? Потому, что я квалифицировал, имея на то право (протесты правого крыла), потому, что я квалифицировал авторов цезаристских памфлетов, как… (Протесты справа. Виктор Гюго наклоняется к стенографу «Монитер» и просит его немедленно передать ему запись той фразы из его речи которая взволновала Собрание.)

Голос справа.Господин Виктор Гюго не имеет права менять для «Монитер» сказанную им фразу.

Председатель.Собрание возмущено вашими словами, которые наверняка записал стенограф «Монитер». Вас призвали к порядку из-за этих слов, то есть тех именно, которые были вами произнесены и от которых никуда не уйти. Если теперь, давая разъяснения, вы их измените, то судить об этом будет Собрание.

Виктор Гюго.Поскольку стенограф «Монитер» записал на слух то, что исходило из моих уст… (Различные выкрики.)

Голоса.Вы изменили ваши слова! Вы разговаривали со стенографом! (Гул голосов.)

Г-н де Пана, квестор, и другие депутаты.Вам нечего опасаться. В «Монитер» появятся именно те слова, которые были произнесены оратором.

Виктор Гюго.Господа, завтра, когда вы прочтете в «Монитер» (ропот справа)…когда вы прочтете фразу, на которой меня прервали и которой вы не слышали, фразу, гласившую, что Наполеон был бы удивлен и возмущен, если бы увидел, что ныне теоретиками и реставраторами его империи, его овеянной славой империи, являются… кто? Люди, которые всякий раз, как заслышат, что в наших устах прозвучало одно из таких слов, как демократия, свобода, гуманность, прогресс, в страхе ложатся на землю лицом вниз, прикладывают к ней ухо и прислушиваются, не приближаются ли, наконец, русские пушки…

Голос справа.К кому вы это относите?

Виктор Гюго.За это меня призвали к порядку!

Г-н де Тревенек.К какой партии вы обращаетесь?

Голос слева.К Ромье! К «Красному призраку»!

Председатель (Виктору Гюго).Вам не удастся искусственно отделить одну фразу от всей вашей речи. Все, что произошло, явилось следствием оскорбительной параллели между императором, которого больше нет, и президентом республики, который существует. (Долго не прекращающееся бурное волнение в зале. Большое число депутатов спускается из амфитеатра вниз; приставам, действующим по распоряжению председателя, с большим трудом удается вернуть их на места и восстановить тишину.)

Виктор Гюго.Завтра вы признаете, что я сказал правду.

Голос справа.Вы сказали: «Вы».

Виктор Гюго.Вовсе нет, и я заявляю с высоты этой трибуны, что мне ни на мгновение не приходило в голову адресовать эти слова кому бы то ни было в этом Собрании. (Протесты и громкий смех справа.)

Председатель.В таком случае оскорбление обращено всецело к президенту республики.

Г-н де Геккерен.Если речь не идет о нас, зачем нам об этом говорить, почему не приберечь всего этого для «Эвенман»?

Виктор Гюго (оборачиваясь к председателю).Вы видите, большинство считает себя оскорбленным. Теперь уже речь идет не о президенте республики!

Председатель.Вы вылили на него столько грязи, сколько могли…

Виктор Гюго.Не о том идет речь!

Председатель.Скажите, что вы не хотели оскорбить вашей параллелью президента республики, и покончим с этим! (Бурное волнение в зале продолжается; раздается брань по адресу оратора; слышна неистовая перебранка между депутатами правого и левого крыла. Г-н Лефевр-Дюрюфле подходит к трибуне и передает оратору листок бумаги, прося прочесть его.)

Виктор Гюго (читает и затем говорит).Мне сейчас передали записку с замечанием, на которое я немедленно отвечу. Вот что в ней значится: «Собрание возмущено тем, что вы сказали «вы»,вместо того чтобы высказаться в неопределенно-личной форме».

Автор этой записки завтра, читая «Монитер», признает, что я не сказал «вы», что я говорил в неопределенно-личной форме и не обращался непосредственно ни к кому в этом Собрании. И я повторяю, что не обращаюсь ни к кому.

Покончим же с этим недоразумением.

Голос справа.Ладно! Ладно! Давайте дальше.

Председатель.Выведите же Собрание из того состояния, в которое вы его ввергли. Господа, соблаговолите соблюдать тишину.

Виктор Гюго.Завтра вы прочтете «Монитер», стенограф которого записал мои слова, и пожалеете о своей поспешности. Я никогда, ни на единое мгновение не имел в виду кого бы то ни было из членов этого Собрания, я заявляю об этом и оставляю на совести председателя то, что я был призван к порядку. (Движение в зале. Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)

Еще одна минута, и я покину трибуну. (На всех скамьях восстанавливается тишина. Оратор оборачивается к правому крылу.)

Традиционная монархия! Империя! Чего вы от нас хотите? Мы люди другой эпохи. Для нас нет других лилий и орлов, кроме лилий Фонтенуа и орлов Эйлау и Ваграма.

Я уже сказал вам, вы – прошлое. По какому праву вы подвергаете сомнению настоящее? Что общего между ним и вами? Против кого и во имя кого создаете вы коалицию? Что означает эта коалиция? Что это за союз? И как понимать эти крепкие рукопожатия, которыми обмениваются империя и легитимная монархия?

Сторонники легитимной монархии, империя убила герцога Энгиенского! Сторонники империи, легитимная монархия расстреляла Мюрата! (В зале заметное волнение.)Вы взялись за руки? Осторожнее! На них пятна крови убитых! (Сильное волнение в зале.)

И далее – что вы надеетесь совершить? Разрушить республику? Вы беретесь за нелегкое дело. Подумали ли вы об этом?

Когда рабочий трудился подряд восемнадцать часов, а народ – восемнадцать веков и когда оба они, наконец, получили свое вознаграждение, попробуйте-ка теперь отнять у рабочего его заработок и у народа его республику!

Знаете ли вы, почему республика сильна? Почему она непобедима? Почему ее нельзя разрушить? Я говорил вам это в начале и теперь, в конце моей речи, повторяю: потому, что она является плодом труда целого ряда поколений, итогом накопленных усилий предшествующих эпох; потому, что она не только политический факт, но и исторический итог; потому, что она в значительной мере определяет собой состояние современной цивилизации; потому, что она является высшим, необходимым, абсолютным выражением чаяний современности; потому, что она – воздух, которым мы дышим, и если нации один раз вдохнули в себя этот воздух, другим они уже не могут дышать, хотите вы этого или нет!

Да знаете ли вы, почему республику нельзя разрушить? Потому, что она нераздельно связана, с одной стороны, с нашим веком, с другой – с народом. Она – идея века и венец народа.

Господа сторонники пересмотра конституции! Я спрашивал вас: чего вы хотите? Я скажу вам, чего хочу я. Вот в двух словах мои политические требования. Необходимо уничтожить в области социальной определенную степень нищеты и в области политической определенный род честолюбия. Довольно пауперизма, довольно монархизма! Франция будет спокойна лишь тогда, когда благодаря могуществу общественных учреждений, которые одним дадут работу и хлеб, а у других отнимут надежду, мы увидим, как исчезнут из нашей среды все, кто протягивает руку, – от нищих до претендентов. (Взрыв аплодисментов. Крики и ропот справа.)

Председатель.Дайте же кончить, ради всего святого. (Смех в зале.)

Г-н Белен.Хотя бы ради обеда.

Председатель.Ну полно же, прошу вас!

Виктор Гюго.Господа, бывают проблемы истинные и проблемы ложные. Общественная помощь, заработная плата, кредит, налоги, судьбы трудящихся классов… Увы, ведь именно этими вопросами всегда пренебрегают, всегда их откладывают! Примиритесь же с тем, что вам время от времени будут о них говорить! Ведь речь идет о народе, господа! Я продолжаю. Страдания обездоленных бедняков, женщин, детей, система воспитания, карательная система, производство, потребление, обмен, труд, который дает всем пищу, всеобщее голосование, которое дает всем права, солидарность между людьми и между народами, помощь угнетенным национальностям, братство французов, порождающее своим сиянием братство народов всей Европы, – вот истинные проблемы.

Легитимная монархия, империя, слияние партий, преимущество монархии перед республикой, концепции, чреватые уличными боями, выбор между претендентами – вот проблемы ложные.

Так вот, – скажу вам прямо в глаза, – вы отбрасываете проблемы истинные ради проблем ложных, проблемы живые ради проблем мертвых! Вот какова ваша политическая мудрость! Вот какое зрелище вы нам являете! Исполнительная и законодательная власти враждуют между собой, правители хватают друг друга за шиворот; все остановилось, все дела заброшены! Пустые и жалкие споры! Партии терзают конституцию в надежде разорвать на части республику; люди изолгались; одни забывают свои клятвы, другие забывают свои вчерашние требования, а пока происходит эта жалкая суматоха, уходит время, а значит, и жизнь!

Вот до какого положения вы нас довели! Мы пришли к подрыву всех авторитетов, к унижению, а следовательно, и к бессилию власти, к застою, к оцепенению, к состоянию, подобному смерти.

Нет больше величия, нет силы, нет движущего начала. Одни только перебранки, грызня, ссоры, потасовки! Правительства не существует.

И в какой момент все это происходит!

В момент, когда мощная, проникнутая демократическим духом инициатива необходима как никогда! В момент, когда цивилизация, стоящая перед торжественным испытанием, более чем когда-либо нуждается во власти активной, умной, плодотворной, способной к проведению реформ, внимательной к страданиям народа, полной любви, а стало быть, и силы! В момент, когда наступают смутные дни, когда все материальные интересы готовы вступить в бой со всеми принципами, когда перед обществом, требуя от него незамедлительного разрешения, возникают самые грозные проблемы, когда приближается 1852 год, страшный, загадочный, несущий неизвестность! В момент, когда философы, публицисты, вдумчивые наблюдатели – не государственные деятели, а просто разумные люди, – внимательным и тревожным взглядом стремящиеся проникнуть в густую мглу неведомого будущего, явственно различают оглушительный грохот врат революции, которые снова отверзаются во мраке. (Всеобщее волнение. Несколько депутатов правой смеются.)

Господа, я кончаю.Не будем скрывать: какой бы бурной ни была наша дискуссия, как бы глубоко ни волновала она массы, это – лишь предисловие.

Повторяю, приближается 1852 год. Близится час, когда снова восстанут и перейдут в свое последнее наступление на связанное по рукам и ногам всеобщее избирательное право все упомянутые мной притязания, разбуженные и ободренные пагубным законом от 31 мая, вооруженные им, все эти стародавние «традиции», которые являются не чем иным, как стародавними узурпациями.

Близится час, когда произойдет грандиозное столкновение: все отжившие политические институты – монархизм, отстаивающий императорскую или королевскую власть, кулачное право, божественное право – ринутся в бой против великих демократических прав, прав человека! В этот час все снова будет поставлено под сомнение. По милости упрямых притязаний прошлого мрак снова покроет то великое и славное поле битвы, на котором развертывают свои сражения мысль и прогресс и которое называется Францией. Не знаю, как долго продлится это затмение, не знаю, насколько затянется бой; но я твердо знаю одно и предсказываю и утверждаю это: право не погибнет! И когда снова воссияет свет, нам откроется, что в этой борьбе выстояли только два воителя: бог и народ!

(Бурная овация. Все левые депутаты окружают оратора у подножия трибуны и жмут ему руку. Заседание прерывается на несколько минут, несмотря на крики председателя и приставов.)

РЕЧИ НА КОНГРЕССЕ МИРА В ПАРИЖЕ
(1849)

РЕЧЬ ПРИ ОТКРЫТИИ КОНГРЕССА
21 августа 1849 года

Господа! Многие из вас, воодушевленные благочестивой, святой мыслью, явились сюда из самых отдаленных уголков земного шара. Среди вас есть публицисты, философы, священники всех христианских исповеданий, выдающиеся писатели и немало тех популярных общественных деятелей, которые указывают своим народам путь к свету. Вы хотите, чтобы решения этого собрания людей убежденных и духовно зрелых, стремящихся к благу не какого-либо одного народа, а всех народов, были приняты в Париже. (Аплодисменты.)К тем принципам, которыми в наше время руководствуются государственные люди, правители, законодатели, вы добавляете еще некий высший принцип. Вы, можно сказать, раскрываете евангелие на его последней странице, священнейшей из всех, – той, которая призывает всех детей единого бога жить в мире; и в этом городе, некогда провозгласившем только братство граждан, вы ныне провозглашаете братство всех людей.

Приветствую вас! (Продолжительное движение в зале.)

Перед лицом такой мысли и таких действий изъявления личной благодарности неуместны. Позвольте же мне в первых словах, обращенных к вам, отвлечься от самого себя, в известной мере забыть об оказанной мне великой чести и помнить только о том великом деле, которое вы хотите совершить.

Господа! Эта святая, эта великая мысль – мир во всем мире, неразрывное единение всех наций, признание евангелия верховным законом, замена войны мирным посредничеством – осуществима ли она? Возможно ли претворить эту святую идею в жизнь? Многие позитивные умы, как теперь выражаются, многие политики, «состарившиеся в делах государственных», как ныне принято говорить, отвечают: «Нет!» Что касается меня, я отвечаю вместе с вами, отвечаю без колебаний, отвечаю: «Да!» (Аплодисменты.)И я сейчас постараюсь доказать это.

Я иду дальше. Я не только говорю, что эта цель достижима, я говорю: она несомненно будет достигнута; можно только отсрочить или приблизить этот момент – вот и все.

Законы, устанавливаемые людьми, не отличаются и не могут отличаться от божественного закона. Но божественный закон предписывает не войну, а мир. (Аплодисменты.)Люди начали с борьбы, как мироздание началось с хаоса. (Возгласы: «Браво! Браво!»)Что было их отправной точкой? Война; это очевидно. Но куда они идут? К миру; это столь же очевидно.

Когда вы провозглашаете эти великие истины, вполне понятно, что вашим утверждениям противопоставляют отрицание; вполне понятно, что вашей вере противопоставляют сомнение; вполне понятно, что в эти дни смут и жестоких распрей идея мира во всем мире поражает и смущает людей почти так же, как их поразило и смутило бы, если б идеальное и невозможное вдруг стало бы реальностью; вполне понятно, что люди кричат: «Утопия!» Что касается меня, смиренного и незаметного участника этого великого дела девятнадцатого века, я мирюсь с этой косностью умов, не удивляясь ей и не впадая в уныние. Возможно ли, чтобы люди не отворачивались и, ослепленные ярким светом, не закрывали глаза, когда посреди мрака, еще тяготеющего над нами, вы внезапно распахиваете перед ними лучезарные врата будущего? (Аплодисменты.)

Господа! Если бы кто-нибудь четыре века назад, в те времена, когда община воевала с общиной, город воевал с городом, провинция сражалась с провинцией, если бы тогда кто-нибудь сказал Лотарингии, Пикардии, Нормандии, Бретани, Оверни, Провансу, Дофине, Бургундии: «Придет день, когда вы не станете больше воевать между собой; день, когда вы не станете больше посылать одних вооруженных людей против других; день, когда уже не станут говорить: нормандцы напали на пикардийцев, лотарингцы отразили нападение бургундцев. Правда, вам еще придется улаживать разногласия, разрешать тяжбы, примирять между собой противоречивые интересы, – но знаете ли вы, чем вы замените войска? Знаете ли вы, чем вы замените пехоту и конницу, пушки, фальконеты, пики, копья, сабли? Вы замените их небольшим деревянным ящиком, который вы назовете избирательной урной, и этот ящик даст вам… что же? Собрание, верховное собрание, которое для каждого из вас станет частицей его жизни, будет общею душою всех вас; державное всенародное собрание, полномочное обсуждать, судить, решать все дела на основании закона; собрание, велением которого мечи выпадут из всех рук и во всех сердцах воцарится справедливость! Собрание, которое каждому заявит: вот здесь кончается твое право, а вот здесь начинается твой долг. Долой оружие! Живите в мире! (Аплодисменты.)И в этот день вы все почувствуете общность ваших мыслей, ваших интересов, вашей судьбы; вы обниметесь, вы поймете, что все вы – братья по крови, дети единого отечества; в этот день вы перестанете быть враждующими племенами и превратитесь в единый народ; вашей родиной отныне будет не Бургундия, не Нормандия, не Бретань, не Прованс – вашей родиной будет Франция, имя вам отныне будет не война, а цивилизация!»

Господа! Если бы кто-нибудь сказал это в те времена, все позитивные умы, все серьезные люди, все великие политики той эпохи воскликнули бы: «Ну и мечтатель! Ну и фантазер! Как мало этот человек знает человечество! Какое странное безумие, какая нелепая химера!» Господа, время шагнуло вперед, и химера стала действительностью! (Движение в зале.)

И я подчеркиваю: того, кто изрек бы это потрясающее пророчество, мудрецы объявили бы помешанным за то, что он разгадал замыслы господни! (Снова движение в зале.)

И что же? Ныне вы заявляете, и я – один из тех, кто заявляет это вместе с вами, все мы, находящиеся здесь, заявляем, обращаясь к Франции, Англии, Пруссии, Австрии, Испании, Италии, России:

Настанет день, когда и у вас – да, и у вас – оружие выпадет из рук! Настанет день, когда война между Парижем и Лондоном, между Петербургом и Берлином, между Веной и Турином покажется столь же нелепой и будет столь же невозможной, как в наши дни была бы бессмысленна и казалась бы нелепой война между Руаном и Амьеном, между Бостоном и Филадельфией. Настанет день, когда ты, Франция, ты, Россия, ты, Италия, ты, Англия, ты, Германия, – все вы, все нации континента, не утрачивая ваших отличительных черт и вашего великолепного своеобразия, все неразрывно сольетесь в некоем высшем единстве и образуете европейское братство, совершенно так же, как Нормандия, Бретань, Бургундия, Лотарингия, Эльзас – все наши провинции слились в единой Франции. Настанет день, когда единственным полем битвы будут рынки, открытые для торговли, и умы, открытые для идей. Настанет день, когда ядра и бомбы будут заменены избирательными бюллетенями, всеобщим голосованием народов, мудрым посредничеством великого верховного сената, который будет для Европы тем, чем парламент является для Англии, сейм – для Германии, Законодательное собрание – для Франции. (Аплодисменты.)Настанет день, когда пушки будут выставлять в музеях, как сейчас выставляют там орудия пытки, и люди будут изумляться, что такое варварство было возможно. (Смех и возгласы: «Браво!»)Настанет день, когда мы воочию увидим два гигантских союза государств – Соединенные Штаты Америки и Соединенные Штаты Европы (аплодисменты),которые, став лицом друг к другу и скрепив свою дружбу рукопожатием через океан, будут обмениваться своими произведениями, изделиями своей промышленности, творениями искусства, гениальными дарованиями; увидим, как они поднимают новь на всем земном шаре, заселяют пустыни, под оком создателя совершенствуют все созданное им и ради всеобщего благоденствия сочетают воедино две необъятные силы – братство людей и могущество бога! (Продолжительные аплодисменты.)

И этого дня не придется ждать четыреста лет, ибо мы живем в эпоху, когда время движется быстро, когда бурный поток идей и событий увлекает народы с небывалой стремительностью, когда один год нередко выполняет задачу целого столетия.

Что же все мы – французы, англичане, бельгийцы, немцы, русские, славяне, европейцы, американцы, – что же мы должны сделать, дабы этот великий день настал как можно скорее? Любить друг друга! (Взрыв аплодисментов.)

Любить друг друга! В великом деле всеобщего умиротворения это наилучший способ помогать богу. Ибо эту великую цель ставит сам бог. И глядите, что он делает для ее достижения! Глядите, сколько великих открытий делает окрыленный им человеческий дух, и все эти открытия ведут к единой цели – к миру! Какие огромные успехи, какое облегчение во всем! Смотрите, как природа все более и более подчиняется человеку! Как косная материя все более и более становится рабою мысли и служанкой цивилизации! Как причины войн исчезают вместе с причинами человеческих страданий! Как сближаются между собой самые отдаленные народы! Как сокращаются расстояния! А сокращение расстояний – начало братства народов!

Благодаря железным дорогам Европа скоро будет не обширнее средневековой Франции. Благодаря пароходам океан теперь пересекают быстрее, чем некогда пересекали Средиземное море. Еще немного времени – и человек будет обегать землю, как Гомеровы боги обегали небо, – тремя шагами от края до края. Еще несколько лет – и электрический провод единодушия обоймет весь земной шар и охватит вселенную! (Аплодисменты.)

И вот, господа, когда я глубже вникаю в это великое целое, в это грандиозное сочетание трудов и событий, которые все отмечены перстом божиим; когда я размышляю об этой возвышенной цели – всеобщем мире, залоге благоденствия человечества; когда я сопоставляю то, что провидение делает для всеобщего мира, с тем, что политика делает против всеобщего мира, в мой ум закрадывается горестная мысль.

Статистика и исследование государственных бюджетов показывают, что народы Европы из года в год расходуют на содержание своих армий внушительную сумму в два миллиарда франков, а если принять в расчет издержки на все виды военного снаряжения – не меньше трех миллиардов. Прибавьте сюда еще убытки, вызванные тем, что два с лишним миллиона людей, самые здоровые, самые сильные, самые молодые, цвет населения, затрачивают время и труд непроизводительным образом, убытки, которые никак нельзя оценить меньше, чем в миллиард, – и вы придете к выводу, что постоянные армии ежегодно обходятся Европе в четыре миллиарда франков. Господа! Мир в Европе длится вот уже тридцать два года, и за эти тридцать два года чудовищная сумма в сто двадцать восемь миллиардов истрачена в мирное время на нужды войны. (Сильнейшее возбуждение в зале.)Теперь предположите, что народы Европы, вместо того чтобы относиться друг к другу подозрительно, завидовать друг другу, ненавидеть друг друга, исполнились любви друг к другу; предположим, что они сказали себе: прежде всего, прежде чем быть французами, или англичанами, или немцами, каждый из нас – человек, и если каждая нация – родина своих сынов, то человечество – одна семья. А теперь – эти сто двадцать восемь миллиардов, так безрассудно и так бесполезно истраченные из-за взаимного недоверия, заставьте истратить их во имя доверия! Эти сто двадцать восемь миллиардов, принесенные в жертву ненависти, отдайте их делу всеобщего согласия! Эти сто двадцать восемь миллиардов, отданные делу войны, отдайте их делу мира! (Аплодисменты.)Отдайте их труду, просвещению, промышленности, торговле, судоходству, сельскому хозяйству, наукам, искусствам – и представьте себе результаты. Если бы за истекшие тридцать два года эта колоссальная сумма, сто двадцать восемь миллиардов, была употреблена таким образом и Америка со своей стороны оказала Европе содействие – знаете ли вы, что бы произошло? Лицо мира изменилось бы. Русла рек были бы углублены, перешейки перерезаны каналами, а горы – туннелями, оба континента покрылись бы густой сетью железных дорог, торговый флот всех стран увеличился бы во сто раз, и нигде уже не было бы ни засушливых степей, ни полей под паром, ни болот; где сейчас одни только пустоши, там строили бы города; где сейчас одни только голые рифы, там сооружали бы гавани; Азию вернули бы цивилизации, Африку вернули бы человеку. Дружно трудясь, человечество извлекало бы из недр всего земного шара несметные богатства, и нищета исчезла бы бесследно. И знаете ли вы, что исчезло бы вместе с нищетой? Революция! (Долго не смолкающие возгласы: «Браво!»)Да, лицо мира изменилось бы! Вместо того чтобы враждовать друг с другом, люди мирно расселились бы по всей вселенной! Вместо того чтобы совершать революции, они создавали бы новые поселения! Вместо того чтобы вносить варварство в цивилизацию, они вносили бы цивилизацию в варварство! (Снова продолжительные аплодисменты.)