Текст книги "Золотые яблоки"
Автор книги: Виктор Московкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Замечание Кобякова задело его за живое, и он не волновался бы так, не будь рядом Першиной. А она, словно изучая, рассматривала Кобякова и только еще плотнее пододвинулась к Василию, положила ему на плечо голову.
– Таков я есть, чтобы в ваших глазах ошибаться, – усмехнулся Кобяков, повел глазами на рисунок и договорил: – И все же истинная ваша цель понятна.
– Уйди, прошу тебя, – попросил Илья. – Что ты всегда на рожон лезешь?
– Только ради тебя, – многозначительно произнес Кобяков и в самом деле повернулся и пошел, все так же лениво, как и до этого.
Илья растерянно моргнул. И после ему не раз вспоминались эти слова, но он так и не понял, почему Кобяков ушел «ради него».
Глава тринадцатая
Подул ветерок, и старая дуплистая липа сбросила на землю парашютики семян, твердых и приятных на вкус. В прозрачном и холодном воздухе крутились пожелтевшие листья. Ветер подхватывал их, и они торопливо трогались в путь, чтобы осесть где-нибудь у заборов и подъездов домов.
Илья осмотрел дерево со всех сторон. Оно было все такое же старое и могучее, закованное листовым железом. И в одном месте в железе круглая дыра – память о первом дне, проведенном с Галей. Постояв, он стал подниматься на третий этаж, не снимая руки с гладких перил. Он сам не очень представлял, почему и зачем идет в этот дом. Его просто тянуло сюда. «Ничего плохого в том нет, если я зайду к ней, – успокаивал он себя. – До этого я бывал здесь, и ко мне привыкли».
В коридоре он увидел Андрейку – загорелого и остриженного под бобрик. Он держал в руке баночку с клеем, а вокруг, на подоконнике, была настрижена бумага, валялись лучина и растрепанное мочало.
– О, Илья! – обрадовался Андрейка. – А я из школы пришел и змея делаю. Сейчас склею и запускать пойдем.
– Галя дома?
– Не, ушла куда-то с сумкой. Наверно, в магазин. Да ты иди, раздевайся. Мама дома.
Илья пошел было в комнату, но мальчик вдруг опередил его, прикрыл плотнее дверь.
– Погоди, – сказал он, хмуря выгоревшие на солнце брови, – поговорим давай.
– Давай поговорим, – улыбнулся Илья. – О чем мы будем говорить?
– В общем, вот, – стал очень серьезным Андрейка. – К Гальке один тип повадился. Я приехал из деревни, а он сидит – нога на ногу. Галька перед ним на цыпочках: «Тебе не скучно? Может, пластинку завести?» Ходит каждый день. И сегодня обещался, мама позвала. Ей он нравится, и Гальке даже сказала: «Довольна твоим выбором». А она уши развесила.
Андрейка все сказал, и очень прямо. Илье расхотелось оставаться здесь. Но он все еще медлил. Невольно взял у мальчика клей, принялся помогать ему.
– Не наше с тобой дело, Андрейка. Галя сама знает, что хочет.
– Фи! Ничего она не знает. Меня спрашивает: «Хороший он, правда?» А я ей кукиш, пусть позлится. В общем, вот… Выходи за нее замуж, а то поздно будет.
С Андрейкой у Ильи с первых дней установились приятельские отношения. Они могли разговаривать обо всем, что приходило в голову.
– Девчата выходят замуж, а про мужчин говорят: женятся. Хватит об этом, расскажи, как в деревне жил?
– Чего рассказывать, – неохотно ответил мальчик. – Ничего, весело. – Но потом оживился и, захлебываясь от восторга, продолжал: – Знаешь, каких окуней ловил, во! С руку. Не веришь? Ты у папы спроси. С плота поймал такого, что еле вытащил. Сел на него, боялся – убежит, а он меня подкидывает. Еще бы немного – и ушел.
И Андрейка принялся рассказывать о рыбалке, деревенских мальчишках. Он забыл о серьезности, которую на себя напускал, и слушать его было интересно.
– С кем ты там расшумелся? – крикнула из комнаты мать.
Открылась дверь, вышла Елена Николаевна. Это была полная, круглолицая женщина.
– Добрый день, тетя Лена, – сказал Илья.
– Здравствуй, Илюша. Проходи. Давно ты у нас не был.
– Я на минутку забежал. Шел мимо… и забежал.
– Галя сейчас придет, – сказала Елена Николаевна,
Андрейка увлек Илью в комнату, стал показывать коллекцию жуков и бабочек.
– Смотри, носорог, около лесозавода нашел. Заберешься на опилки и ройся, всегда найдешь.
Чтобы не обидеть мальчика, Илья осторожно потрогал жука.
– Замечательная коллекция, – похвалил он.
Вошла Галя и несколько удивленно поздоровалась.
– Андрейка, тебя мама что-то зовет, – сказала она строго.
Мальчик надул губы, но покорно ушел.
– Ты так и не извинился перед Виталием? – не глядя на Илью, спросила она. – Вел ты себя в клубе отвратительно. Он на тебя ужасно сердится.
Илья усмехнулся:
– Сорок лет сердилась старуха на базар, а он торговал и того не знал… – Но, заметив, как омрачилось ее лицо, поправился: – Мы уже разговаривали после. Раз он даже ушел «ради меня».
– Как ушел? – не поняла Галя.
– Очень просто. Попросил, он и ушел. Я долго не мог понять, почему он это сделал. А потом догадался: после вечера в клубе уважать меня начал. Почти помирились.
– Вот и отлично! – сразу обрадовалась она, не очень задумываясь над его словами. – Я тебя с того вечера и не видела. Прохожу около ТЭЦ, все нет и нет. Ты вовремя зашел. У нас сегодня неожиданная вечеринка. Старый друг нашей семьи решил развлечься.
Ему стало хорошо и уютно, приятно было слушать ее голос.
– Виталий говорит, на будущий год мне можно поступать в геодезический институт. Кое-какую практику я получила…
– Пойдем туда… к твоей маме, – с трудом сказал Илья.
В прихожей уже собирались гости. Прихорашивалась перед зеркалом девушка, Галина подруга, милая и застенчивая, с копной рыжих волос. С Еленой Николаевной разговаривал артист филармонии Сергей Шевелев. Илья как-то уже встречал его здесь, а перед этим слушал и на концертах. Пел Шевелев неплохо, и репертуар у него был обширный, но Илье все время казалось, что он поет как-то не так. Он не мог бы сказать, как надо, но едва слышал голос Шевелева, к нему снова приходило это странное чувство. Крупная голова артиста была с плешинкой, глаза тусклые, прикрытые белесыми ресницами.
Потом пришел виновник вечеринки, преподаватель педагогического института. Ему было лет тридцать пять, густая шевелюра, крупный мясистый нос, глубоко сидящие проницательные глаза.
Пока усаживались за стол, как-то незаметно появился Виталий Кобяков – в темно-синем костюме, белой рубашке с однотонным, серебристого цвета галстуком, в светлых полуботинках. Илью он будто и не заметил, когда здоровался с остальными. Это Илью обескуражило.
Сначала все ели, и была почти тишина, прерываемая стуком вилок и ножей. Застенчивая Галина подруга украдкой смотрела на артиста, сидевшего бок о бок с ней, и, видимо, думала: как хорошо, что ее пригласили сюда.
– Вот вы и рабочим стали, – неожиданно обратился Шевелев к Илье. – Сейчас у вас что-то вроде медового месяца. Первое знакомство, неомраченные радости. Потом все будет по-другому, впечатления сгладятся. Ну, и как месяц меда? Довольны?
– Не жалуюсь, – сказал Илья, темнея лицом. Сам тон вопроса показался ему неприятным. – Ничего, по-моему, плохого нет, что я стал рабочим, – добавил он, в упор глядя на артиста.
– Я уже говорил вам, – сказал Шевелев Елене Николаевне. – Соседи мои по квартире – рабочая семья. Ребятишек шесть человек, мал мала меньше. Такой гам поднимают, хоть уши затыкай. А если супруг пьяный ввалится, начинается настоящая баталия. Принес я им как-то два билета на концерт, проследил: сидят на их местах два сопливых мальчугана, слушают, рот приоткрыв. Не их дети, чужие совсем. Отдали первым попавшимся на улице. Ведь никуда не ходят: работают, спят. И это жизнь!
– Ужасно, – поддакнула ему Елена Николаевна. – Прокляла я тот час, когда решила отпустить Галину на стройку. Сейчас будто ничего, а сначала работала… как там – в котловане, – что только и творилось с ней. Вон кто сманил, – незло сказала она, кивнув на Илью. – Можно было прекрасно устроиться в другом месте.
– Чем плохо на стройке? – спросил Илья. – Народ там чудесный. Ей теперь каждый день – как когда-то год в школе.
– Уж и не говори, – подхватила Елена Николаевна. – Что ни день, то новые словечки. Никогда таких и не слышала. Вчера кричит Андрюшке: «Эй, чувак, сбегай за хлебом». Вы подумайте, – с тревогой сказала она, обращаясь к гостям. – Чувак! Хилять – это значит: гулять. «Где ты так долго была?» – спрашиваю. «Мы хиляли по бульвару». Удивительная тарабарщина. А сегодня еще ужасное слово: лабать. Ты знаешь, что такое «лабать»? – спросила она преподавателя. И, подняв указательный палец, четко произнесла: – Танцевать! Не смейся! – пригрозила она фыркнувшей Гале. – Хорошему же вас там учат. И еще называется – трудовое воспитание.
Пока Елена Николаевна говорила, преподаватель от души смеялся, закончила – сразу же сказал:
– Студентов из деревень мы настраиваем, чтобы записывали частушки во время каникул. На днях принес студент толстую тетрадку. И вот какие там частушки: «Мой миленок изменяет, делает фигурину. Неужели не найду такого выгибулину!» Каково? Есть и актуальные: «Мне миленок изменил, себе милую нашел. Он нашел, и я нашла – борьба за качество пошла». Последняя – даже остроумная. Словотворчество всюду. Стоит ли удивляться, Елена Николаевна?
– Не со стройки у нее все это, – не вытерпев, сказал Илья.
Артист вскинул на него тусклые глаза, спросил:
– Откуда же, разрешите узнать? Там у вас каждый пятый – бандит, тюремщик. Блатной жаргон в ходу.
– Вы даже сами не догадываетесь, как точно попали, – вежливо сказал артисту молчавший до этого Кобяков. – Его лучшие друзья – шпана из детской колонии и шофер-убийца.
– Боже мой! – испуганно воскликнула Елена Николаевна.
А Илья даже привстал из-за стола, но, поймав предостерегающий взгляд Гали, с трудом успокоился.
Удивительное дело: она без слов умела обуздать его.
– Я пошел работать и стал приглядываться ко всему, – сказал Илья. – Жизнь, оказывается, гораздо сложнее, чем до этого думал. Бывают и промахи, и ошибки. Я увидел первый раз Генку Забелина и тоже подумал: шпана. У него кепочка с крохотным козырьком, белый шелковый шарф… А Серега случайно задавил старушку. Но знали бы вы, что после этого было с ним! А Генка – парень такой, что ему завидую. Он гораздо чище, чем некоторые… Сердце у него золотое и мысли чистые. Он гадости никакой не скажет и не сделает. А от некоторых я слышал. Только они, когда надо, умеют прикрывать нутро приличными словами. Генка чище, чем многие из нас.
– Спасибо за такое мнение, – сказал артист.
Кобяков, наклонив голову, медленно ел. Зная, что говорят о нем, он старался держаться непринужденно.
– Боже мой! – опять воскликнула Елена Николаевна. – Серега! Генка! Чего уж оправдываться. Вот откуда в ее разговоре ужасные словечки.
– Не со стройки у нее все это, – упрямо твердил Илья. – А на стройке, конечно, разный народ. Бывает и дрянь.
– Илья, что ты сегодня взбеленился? – обиженно спросила Галя. – Спорит о чем-то, а о чем – сам не знает. Слышала я от Гоги Соловьева. А разве он не со стройки?
– Гога – временно пережидающий, – сказал Илья. – Никто Гогу строителем не считает, кроме, разве, него, – кивнул он на Кобякова. – Генка сказал о Гоге: «Получит трудовую книжку – и фю-и-и-ть». Ничего у него от стройки не останется. Такой же и он, – снова показал он на Кобякова. – Решительно ничего не останется.
– Илья, ты стал невыносим, – резко сказала Галя. Она сидела пунцовая от гнева, стыдилась поднять глаза.
– Ничего, Галина, – остановил ее Кобяков. – Пусть упражняется. Слух идет, что он в комсомольские вожаки метит. Правда, до этого он хватит шилом патоки и сбежит со строительства. Посмотрим, что от него останется. Куда денутся хорошие слова.
«Удивительная способность у человека, – подумал Илья, – повертывать все с ног на голову. В комсомольские вожаки метит. Неужели Галя не понимает его, ведь он весь на виду. Сложности в нем никакой нет».
– Думайте, как хотите, – сказал он. – Мне пока нравится, быть на стройке полезным – нравится. Может, вам этого не понять, словами я так не скажу.
– Да нет, понятно, – подал голос преподаватель.
– Не кажется ли вам, что мы много говорим о стройке, – сказал Кобяков. – Если одному интересно – это не значит, что все его должны слушать.
– Конечно, – поддержала Елена Николаевна. – Василий Дмитриевич, – обратилась она к преподавателю, – ваш вечер, а вы больше отмалчиваетесь.
– Ума набираюсь, – сказал преподаватель, подмигнув Илье. Затем стал рассказывать о проходивших недавно в институте приемных экзаменах.
– Очень милая, красивая девушка. Спрашиваю: «Каким стихом написан "Евгений Онегин"»? И что, вы думаете, она отвечает? «Белым». Снижен балл. По конкурсу, конечно, не прошла.
– Это жестоко, – сказала Елена Николаевна. – Ошибиться в стихах, которые никогда ей не понадобятся, и не попасть из-за этого в институт? Как ни говорите – жестоко… Вот отца-то нет поблизости, и плохо. Не смогла заставить сдавать экзамены. А прошла бы…
– Обязательно прошла бы, – подтвердил Василий Дмитриевич и теперь подмигнул Гале.
Когда муж поехал работать в район, Елене Николаевне казалось, что он не застрянет там надолго. Но вот уже три года он работал в Марьине, и переводить его не собирались. Время от времени Елена Николаевна ездила к нему, но никогда не уживалась больше недели. Она считала, что мужу не удалась жизнь, а следовательно, и ей, и с ужасом думала о том дне, когда ей с детьми все же придется ехать в район на постоянное жительство.
– Жестоко, – повторила она. – Сделать девушку глубоко несчастной из-за каких-то стихов.
– Ничего, пойдет работать на стройку. В котлован, – сказал артист и засмеялся.
Его попросили что-нибудь спеть. Он долго отнекивался, ссылаясь на простуженное горло, но, спустя немного, согласился. Глядя тусклыми глазами на застенчивую Галину подругу, пел сочным баритоном:
…Хочу к младой груди прижаться,
Хочу я жизнью наслаждаться…
Илью передернуло. Застенчивая рыжеволосая девушка вскользь посмотрела на него сияющими глазами и не поняла, отчего ему не понравилось пение Сергея Шевелева.
Елена Николаевна попросила Василия Дмитриевича помочь ей отодвинуть стол, чтобы он не мешал танцующим. Преподаватель и Илья осторожно понесли стол в следующую комнату.
– Считайте меня единомышленником, – сказал преподаватель. – Но вы очень ершисты, так сказать, еще не обтерты. Не мешает быть несколько хитрее, так иногда нужно. Лбом не каждую стенку прошибешь. Я тоже понимаю, чем вам не нравится Галин молодой человек или этот артист Шевелев, но приходится иногда терпеть. Нельзя же в приличном доме устраивать скандалы.
– Лучше поступиться совестью? – спросил Илья.
– Промолчать иногда – еще не значит пойти против своей совести. Поймите, это мой добрый совет вам.
Они вернулись в комнату. Шевелев закончил петь, и ему аплодировали.
– Браво! Браво! – вполне искренне сказал Василий Дмитриевич. – Вы прекрасно пели.
Шевелев самодовольно улыбнулся, а Илья сказал преподавателю:
– Сегодняшняя вечеринка напомнила мне случай…
Он говорил только преподавателю, но к нему стали прислушиваться.
– …Был тогда я помощником вожатого в пионерском лагере. В последний день воспитатели захотели устроить банкет. Проводили пионеров в город – и опять в лагерь. И нас, помощников вожатых, пригласили. Представьте: длинный ряд столов буквой «Т». В углу, на составленных лишних столах, почти под потолком – оркестр. Все усталые – ведь надо было отвезти ребят в город на поезде да вернуться обратно, И время позднее. Все были в сборе, ждали только начальника лагеря. Ждали уже часа полтора. Вдруг видим, идет. Остановился около столовой у всех на виду и еще с полчаса проговорил с женой. Он говорит, она хохочет, закатывая глаза. Все видят и все понимают: не спешит, дает понять, кто мы и кто он. Понимают: не за людей, за скотину считает тех, кто ниже его чином. И все молчат, пошепчутся между собой и опять молчат. А как появился, важный, надутый, с выпяченным брюшком, наш великолепный лагерный оркестр грянул «Славься». И вот представьте… я вскочил тогда на стол и крикнул: «Кто вы? Люди ли?..» – а потом потоптал тарелки… К сожалению, последнего не было, – сказал он сконфуженному преподавателю, который хотел отойти и не знал, как это сделать. – Вы говорите: «Промолчать – это не значит пойти против своей совести». Я тогда промолчал, как и все мои товарищи. Нам было стыдно самих себя… Вот я вспомнил и ответил вам.
Илья замолк, и наступила неловкая пауза. Елена Николаевна сухо сказала:
– Не уясню никак, почему вам этот случай напомнила наша вечеринка? У нас, кажется, «Славься» никому не играли.
Артист наморщил лоб и тоже пытался отгадать, для чего рассказана лагерная история. А застенчивая девушка смотрела на Илью и вообще не понимала, чем ему не нравится вечеринка. Потом она опять украдкой взглянула на артиста, повернувшегося к ней спиной, и подумала: хорошо, что ее пригласили. Такая компания ей нравилась.
Кобяков танцевал с Галей и вел себя так, будто все остальное его не касается. Илью удивляла перемена в нем. Здесь он был уважительным молодым человеком, и только.
Галя танцевала, склонив голову ему на грудь, с мечтательной улыбкой на губах. Елена Николаевна поводила на них ласковым взглядом.
Илья, как слепой, натыкаясь на стулья, прошел к вешалке, сорвал плащ и бросился к двери.
В коридоре он запнулся за пустое ведро, отскочившее с ужасным грохотом. Из комнаты по-прежнему доносилась музыка.
– Черт с ними! – выругался Илья, нахлобучил на глаза кепку и через две ступеньки побежал с лестницы, придерживаясь рукой за гладкие перила. На улице он глубоко вдохнул свежий воздух и еще раз сказал: – Да, черт с ними! Не на них земля держится.
* * *
Гале захотелось проводить Виталия. Гости опять сели за стол, а они тайком оделись и выбежали на улицу. У старой липы Виталий набрал горсть сухих листьев и высыпал ей на голову. Она сделала вид, что убегает от него, спряталась за дерево. В три прыжка Виталий настиг ее, внезапно запрокинул голову и стал целовать в трепещущие горячие губы. Потом она сама приблизила губы к его губам, крепко обняла за шею.
– Ты лучше всех на свете, – убежденно прошептала она.
Они пошли в парк, к Волге. Было удивительно тихо и ясно, и шелест листвы под ногами казался неестественно звучным. Светлая полоса лунного света, как луч прожектора, легла на воду. Серебрились кусты акаций, плотной стеной обступившие берег.
Галя заглянула Виталию в глаза: о чем он думает?
– Ты знаешь, мне твоего бывшего друга даже жалко, – сказал Виталий. – Он ни с кем не может ужиться.
– Не знаю, что случилось с ним, – сказала Галя. – Он всегда был очень веселым, смешным…
– Он и сейчас смешной. Ко всему подходит с меркой, какую ему дали в школе. А жизнь – нечто иное. Были когда-то и мы рысаками…
– О себе ты никогда не рассказываешь, – капризно проговорила Галя. – Кто ты и что ты, я не знаю. И в то же время мне кажется, что я тебя знала всю жизнь.
– Разве так интересно тебе, откуда я родом, кто мои родители? – спросил Виталий. – Я есть, и этого вполне достаточно.
– Вот опять ты увиливаешь в сторону.
– Слушай, – решительно сказал он, останавливаясь и обнимая, ее. – Мать – врач, отца не помню: когда я был маленький, его взяли, и о нем мы больше не слышали. Он работал заведующим районо. Сейчас он реабилитирован, но нам от этого не легче.
Галя затихла, прислушиваясь к его резкому голосу, потом зябко поежилась.
– Подумать только, какое страшное было время. Просто не верится.
– Ну вот, не надо было тебе говорить. Все прошло, все по-другому. Считают, что мы счастливее своих отцов. – Он взглянул в ее серые, с влажным блеском глаза и добавил: – Никогда не видел тебя такой хорошенькой. Ты сегодня особенная.
– Тебе так кажется, – польщенная, сказала Галя.
Ей вдруг захотелось вечером поехать туда, где она впервые встретила Виталия. Мимо белых стен древнего монастыря они прошли на площадь и разыскали такси. Через пятнадцать минут шофер с немалым удивлением высадил их на пустынном шоссе, развернулся и уехал, что-то ворча про себя. Сбоку за кустами проглядывали огни строительства. Внизу, где прямой лентой тянулась бетонная дорога, поблескивая фарами, ползли самосвалы.
– Галинка, – шептал Виталий на ухо. Галя чувствовала его горячее дыхание, слышала волнующий голос, и огромное ликующее счастье наполняло ее.
Он оберегал ее от веток кустарника, через который они продирались, чтоб выйти на бугор, откуда вся стройка была как на ладони. И когда кустарник кончился, она облегченно вздохнула. Виталий привлек ее к себе, потерся щекой о волосы и опять стал неистово целовать в губы, шею, бормоча бессвязные, обжигающие слова.
– Не надо, прошу тебя… – обессилев от ласк, испуганно проговорила Галя. – Слышишь?
– Ну что ты… Ты хорошая, славная…
Потом они сидели, прижавшись друг к другу. Гале хотелось молчать, а Виталий говорил:
– Все естественно. Когда-нибудь пришло бы такое время. А я тебя люблю. – Он поцеловал ее в холодные, обмякшие губы.
«Почему он так спокойно говорит? Как он может?» – думала она.
Виталий чиркнул спичкой, сидел, глядя на тусклый огонек папиросы.
«Как он может? Почему он так спокойно говорит?» – неотвязно вертелось у нее.
И вдруг в тишине, около домов, завыла собака, так тоскливо, что испуганная Галя ткнулась головой ему в грудь.
– Вот видишь, ты всегда была послушной, – сказал он, думая, что она начинает успокаиваться.
– Ой, что это такое! – простонала Галя.
И снова тоскливый протяжный вой заставил ее вздрогнуть. Слышно было, как вдалеке скрипнула калитка.
– Шарик! Шарик! – раздался женский голос.
– Мне тебя только увидеть было, – продолжал Кобяков. – Сразу толкнуло: вместе нам, дорожкой одной… Смешные вы стояли тогда у котлована, боязливые. Помнишь, я мимо ехал? Посмотрел – вот, думаю, есть в ней что-то притягательное. Незнакомы еще были, а сердце ликует. С первого взгляда общее у нас зародилось. Так и понял. И не ошибся. Уверен был.
– Ой, что же это такое!.. – бессмысленно повторяла Галя. Виталий, обхватив колени руками, курил и недовольно морщился.
Внизу сверкала огнями стройка. Папироса догорела и затухла. Он отбросил ее, поднялся и, потягиваясь, сказал:
– Пойдем, пока автобусы ходят. А то опоздаем, потом не выспишься!
Глава четырнадцатая
Рыжий пожевал губу и уставился на Серегу тупым взглядом.
– Я припадочный, – сказал Серега, вращая белками. – Придут выгонять – сяду на пол, в руки стамеску и топор, а в рот мыльного порошка наберу. И буду пузыри пускать. Я в госпитале врачу табуреткой закатил, и то ничего не было.
Рыжий подумал и спросил:
– А догадаются?
– Попробуй догадайся, когда у тебя в руках топор.
Подошел Илья, заинтересовавшись разговором. Сел на кирпичи напротив расстроенного Сереги.
– Кому ты грозишь? – спросил он.
– Отказали в комнате, – устало сказал Серега. – Я хотел въезжать, дом как игрушка, а мне отказали. У меня Аня с ребятишками приехала. Я им письмо написал. Куда я их теперь? Вот пойду, займу самовольно квартиру, в руки стамеску и топор… Сказали, получишь деньгами. А я работал, думаешь, из-за денег? Я с семьей жить хочу. Куда я теперь ребят дену?
– Ты сходи и попроси, – посоветовал рыжий. – Мне когда чего надо, я прихожу и стою. «Чего тебе?» – спрашивают, а я молчу. Ну и дают.
– Я пойду. Вот сейчас встану и пойду, – заторопился Серега. – Только просить я не умею.
– Подожди, – остановил его Илья. – Не нервничай. Давай спокойно обдумаем. Почему тебе отказали?
– А я знаю? Не сразу начал строить. Генок сначала ходил, а потом я стал. Мне хотят деньги выплатить, а я разве из-за денег? Я хотел счастье свое устроить. Привезти Аню с ребятами и жить, как все добрые люди.
– Пойдем к Колосницыну, – сказал Илья.
Серега так растерялся, что самостоятельно думать совсем не мог.
Он покорно поднялся и, опустив голову, пошел за Ильей. Вслед им смотрел рыжий и говорил:
– Я приду и молчу. Меня спрашивают, а я молчу. Они не выдерживают и дают…
Колосницын сидел у себя в конторе за столом. Перед ним на стене был приколот чертеж с обозначениями будущего завода.
– Чего тебе? – недовольно спросил он, отрываясь от чертежа.
– Мы вдвоем, – сказал Илья, вытаскивая Серегу из-за своей спины. – Ему в комнате отказали.
– Знаю. Решили начальник участка и постройком. Целая комиссия заседала. Я-то ничего поделать не могу. Говорил уже, да что толку. Посчитали – поживет пока в общежитии, а будут сдавать новый дом в поселке – выделят ему комнату.
– Ему сейчас нужно. Зачем ему после.
– У меня семья приехала, – проговорил Серега.
– Ребята, милые мои, поймите, я-то всей душой. Говорил об этом и еще раз говорить буду. Но что из этого получится – не знаю. В этих вопросах прораб – пятая спица в колеснице. Постройком все решает.
– Не знаю прямо, что делать, – с убитым видом сказал Серега, когда вышли. – Просить я не умею.
Илья ничего не сказал ему, вскочил на ходу в попутный самосвал и вскоре был в комитете комсомола. Иван Чайка сидел за столом и рассеянно вертел какое-то письмо. Увидев Илью, оживился.
– Послушай-ка, ты на своем участке не знаешь ли комсомольца Валерия?
– Что за Валерий?
– В том-то и вопрос. Тут написано: «Черненький, живет на поселке, в новом доме…»
– Мало их, черненьких, у нас.
– Вот и я про то, – уныло сказал Иван. Девчонка пишет: «Я попала в беду. Лежу в родильном доме, родила дочку. Помогите мне найти вашего комсомольца Валерия. Он такой черненький, живет на поселке. А фамилию его я не знаю».
– Веселенькое дельце…
– Куда как веселое. Сижу и ничего не могу придумать. И смешно, и ее жалко. Может, ты что посоветуешь?
– Купи колыбельку, поставишь здесь. Члены комитета воспитают.
– И то хоть занятие будет. Чертова кукла, ложится с парнем, не спросив фамилию… Чего у тебя?
– Ничего хорошего. Неладное что-то творится. Знаешь, на краю поселка дом своими руками строили. Выстроили, и Сереге Теплякову почему-то решили не давать комнату. Он должен был ее получить.
– Почему же так? – спросил Иван.
– Видишь, сначала работал Генка Забелин, а потом он уступил свое место Сереге. Серега добросовестно ходил каждый вечер, а теперь ему обещают выплатить деньги.
– Тепляков его фамилия? – спросил Иван и записал в своем блокноте. – Сейчас выясним.
Они пошли к начальнику третьего участка, но того не оказалось на месте – уехал в город.
– Вот незадача, – посетовал Иван. – Придется идти в постройком, к Ледневу… Мы уже с ним на ножах – сумел. С ним разговаривать только у омута. Хоть и не хочется к нему, но что сделаешь. Парня в обиду не дадим.
Председатель постройкома Леднев был не один. С ним сидел круглоголовый, наголо остриженный человек средних лет. Иван поздоровался с тем и другим.
– Что такое? – спросил Леднев. – С чем пришли?
– Произошло то, – сказал Илья и смешался, подбирая слова. – В общем, так… Тепляков строил дом наравне со всеми, а обещанной комнаты ему нет.
– Решили дать наиболее нуждающемуся, – сказал Леднев, поиграл карандашом и добавил: – Правильно решили. Он и работал не полностью. За дни, что был на стройке, ему выплатят деньгами. Начальник участка уже дал распоряжение.
– На что ему деньги! – вспылил Илья. – Ему комната нужна. Пусть он работал не с самого начала, прежде Забелин ходил. Но он потом уступил Теплякову свое место. Выходит, Тепляков полностью работал. Он так ждал, во сне бредил… Довели человека, говорит: самовольно въеду – и баста. И ничего с ним не сделаете. – Илья криво усмехнулся и продолжал: – Обещает сесть на пол, в руки стамеску и топор, а в рот мыльного порошка. Буду, говорит, пузыри пускать и твердить: «Я припадочный». Вот до чего довели человека.
– Здорово, – рассмеялся стриженый. – Но нам-то ты зачем раскрыл его тайну? Будем знать, что он нарочно, и выселим без опасений.
– Ничего не выйдет, – явно задираясь, сказал Илья. Отмахнулся от Ивана, который пытался его сдержать, и продолжал: – Мы тоже понимаем, что к чему. Кто после этого будет строить дома своими руками? Работай вечерами без отдыха, а потом тебе пообещают выплатить деньгами. Люди не из-за денег идут. Порочить доброе дело никто не даст. За это взгреют по-хорошему. Мы ведь и дальше пойдем.
– Куда, например? – спросил стриженый.
– Найдем. Знаем, куда. В райком сходим… Да брось ты, я правильно говорю.
Последние слова относились к Ивану, который незаметно дергал Илью за пиджак.
– Что за Тепляков? – спросил стриженый у Леднева.
– Из бригады Евгении Першиной. Так… средний рабочий…
– Да? – произнес стриженый, странно поглядев на Леднева.
– Обвинителей развелось – пруд пруди, – рассердился Леднев. – Мотаешься целые дни по участкам, а всё говорят: «Не бывает, ничего не делает…»
– Все-таки он правильно заметил. Хорошее дело можно быстро ославить. Кому комнату отдали?
– Есть список, утвержденный комиссией. Интересуетесь – занесу. Начальник участка так предложил, а я поддержал. Не я один…
– Вот именно: не вы один, – жестко сказал стриженый. – Хорошее качество «поддержать»: всегда не в ответе. – Взглянул на Илью по-доброму. – Если все так, как рассказал, получит ваш Тепляков комнату. Он что, комсомолец?
– Какое! – улыбнулся Илья, на миг представив в глазах Серегу. – У него трое детей. Семья приехала, а он живет в общежитии. Поэтому-то и обидно. Серега – что ни на есть нуждающийся. Один, так он и не попросил бы.
– Но вы-то почему хлопочете? – округлил глаза стриженый. – Какое ваше дело?
– Наше какое дело? – теперь изумился Илья. – Тепляков в чьей бригаде работает? У нас. Чье же это дело?
Вышли из постройкома, Иван потер нос и сказал:
– Впутал ты меня в историю. Я ведь тоже решил, что твой Серега – комсомолец. – Иван достал из кармана блокнот и черкнул в нем.
– Ваня, уходи ты с этой работы, пока не поздно, – участливо посоветовал Илья, проследив, как он снова прячет блокнот. – Не то тоже станешь бездушным бюрократом. Понимаешь, видимо, работать с людьми – большой талант нужен, призвание какое-то. Взял и зачеркнул человека – не комсомолец.
– Брось ты, – краснея, сказал Чайка. – Не потому я вовсе вычеркнул его. Дело-то выиграли. Ну и черкнул, чтобы потом не запутаться. Столько фамилий – голова кругом. Хочешь, опять впишу, только помечу, что все в порядке. – Достал блокнот и тщательно записал: «Тепляков Сергей. Получил комнату». – Теперь доволен? Что уставился?
– Кто это такой? – спросил Илья. – С Ледневым был?
– Ты меня изумляешь, – развел руками Иван. – Работаешь столько времени и не знаешь. Захаров, секретарь парткома. И напрасно ты при нем горячился, можно было и так разобраться.
Илья присвистнул, хотел что-то сказать, но смолчал.
– Пожалуй, я пойду, – после некоторого молчания заявил он. – Спасибо тебе.
– Не за что, – сказал Иван, посматривая с ухмылкой, как Илья помчался к самосвалу, шедшему на третий участок, ловко вскочил на подножку и прямо на ходу взобрался в кабину.
Илья спрыгнул с самосвала недалеко от котлована. Около экскаватора Перевезенцева никого не было. Не стояли даже машины, дожидающиеся груза. Илья обошел вокруг экскаватора и только тут заметил Григория. Он лежал на земле, постелив фуфайку.
