Текст книги "Золотые яблоки"

Золотые яблоки

1

Все у них началось с того дня, когда нашему секретарю понадобилось проверить цеха, в которых комсомольцы не выполняли норм. Степан, конечно, хотел отвертеться, не любил делать то, что невыгодно, но его прижали: не больше свободного времени было и у других, с чего бы это давать ему поблажку? И ему пришлось идти в компрессорный цех. А в помощники выбрали Анну. Я немного поспорил, хотел, чтобы она пошла со мной в сборочный. Но меня высмеяли. Лаборантка Зина сказала: «Идешь не на набережную, где прогуливаются с подружкой». Когда видят в моих поступках что-то подспудное, почти дурное, я всегда теряюсь, не могу защищаться. Как-то попросил у своего товарища лыжи, взобрался на горку, и стоявший рядом мальчишка сказал мне: «Лучше бы тебе, дяденька, здесь не катиться». Я решил, что он плохо подумал – будто я не умею стоять на лыжах, – и ринулся вниз, перевернулся через голову, ушибся и сломал лыжу. Товарищ, когда я честно рассказал обо всем, не поверил. «Ты всегда завидовал моим лыжам и сломал нарочно», – сказал он, и я не сумел его убедить, что все вышло случайно.

Вот и здесь. Не понимаю, зачем Зине заставлять людей судачить? Правда тут только в том, что я очень хорошо отношусь к Анне. Я часто смотрю на нее, когда она проезжает по цеху на своем электрокаре, признаюсь, мне нравится провожать взглядом ее ладную фигурку в синем свитере с поперечными белыми полосами на груди, нравится смотреть в лицо, и всегда мучительно переживаю, когда вижу ее убитой горем, ко всему равнодушной.

Анна пошла со Степаном, хотя мне очень не хотелось, чтобы она шла с ним.

Стояло жаркое лето, и на улице было душно, а в компрессорном, среди пара, вообще нечем было дышать. Анна шла за Степаном и боялась помешать рабочим, занятым совершенно непонятным для нее делом. Где было ей разобраться в работе цеха! Об этом она так и сказала Степану, спросила, что же ей делать. Степан, видимо, вспомнил мое заступничество, желание, чтобы она не шла с ним. «Посмотрел на меня холодными глазами, – рассказывала после Анна, – и посоветовал: „На меня гляди, все остальное приложится“. Я обозлилась, решила показать, что отнеслась к его словам серьезно».

Пока они были в цехе, пока Степан разговаривал с мастером и мотористами, Анна не спускала с него глаз. Из парного цеха она уходила с легким головокружением, а ночью долго не могла уснуть, решая для себя: влюбилась или не влюбилась в Степана. По тому, как она ясно представляла его лицо, и по тому, как подумала, что предпримет, если Степану захочется ее поцеловать, выходило, что влюбилась.

На следующий день она снова смотрела на него, и тот даже смутился…

Удивительные существа женщины! Они имеют близких людей только затем, чтобы рассказывать им о своем любимом. Им и в голову не приходит, что слушать такое не всегда приятно. Вот и Анна рассказывала – передавала мне их разговор:

– Ты чего, – спросил он. – А что? Смотрю. Сам велел. Мне больше ничего не остается…

Тут он усмехнулся и позвал вечером на танцплощадку.

Я видел их в тот вечер; танцевали они мало. Степан двигался неуклюже, сам замечал это и злился. Я знал, что он не любил танцы, он просто пришел по привычке: в поселке парни, как только познакомятся с девушкой, ведут на площадку, гордятся перед другими. Потом уж, когда по-настоящему влюбятся, будут искать тихие уголки.

В тот раз Степан не искал уединения. Никогда не забуду его торжествующего взгляда, обидного для меня. А Анне было весело среди множества людей и музыки, весело, что рядом с ней был Степан.

Правда, в этот вечер, как она потом сказала, у них чуть не произошла размолвка. Она зачем-то стала рассказывать о моей выходке: в обед решил прокатиться на ее электрокаре и чуть не сшиб женщин, неожиданно вывернувшихся из-за угла; и ей и мне крепко досталось от начальника цеха. Она ждала, как отзовется на рассказанное Степан, а тот только хмурился и молчал.

– Я про Гришку Ярцева, – повторила она, подумав, что Степан не расслышал, о ком она говорит, – ну того, что в хоккейной команде в воротах стоит. Вы же работаете почти рядом.

– Известен, – отозвался на это Степан и подозрительно посмотрел на нее. – Ты и на стадион ходишь?

– Ну как же! Мы с девочками…

– Из-за него ходишь, – заключил Степан, не дослушав ее.

Анне показалась забавной его ревность, и она еще поддразнила:

– Ни капельки не из-за него. Парень, конечно, такой… но мне он вовсе не нравится.

Степан провожал ее до общежития и все время сумрачно о чем-то думал.

– Иди, поздно уже, – холодно сказал он, когда остановились у освещенной двери подъезда.

Сухость его покоробила Анну.

– Что ж, тогда прощай, – сказала она, протягивая ему руку. Она подумала, что этот их первый вечер окажется и последним. Обидно, конечно.

Однако Степан задержал ее руку, а потом и обнял, поцеловал…

Недели через две мы узнали, что они расписались.

В загсе Анну спросили, какую она возьмет фамилию. Мужа? Будет Веденеевой или Хлущенко?

– Еще бы не мужа! – заносчиво сказала она.

Женщина за столом с ласковой грустью взглянула на нее. На месте Анны она видела себя: когда-то так же восторженно и задиристо отвечала она на вопросы, была до наивности самоуверенной. По иронии судьбы сейчас скрепляет она печатью счастье других, не сумев сохранить своего.

В общежитии на первом этаже было несколько комнат для семейных. Одну из них выделили молодоженам. Комната была маленькая, с единственным окном, но и ее при желании можно было сделать уютной. Оглядывая ее, Анна деловито говорила:

– На свадьбу пригласим только самых близких, а то и усадить негде. – Она со счастливой растерянностью развела руками, показывая, насколько мала комната. – Вызовем телеграммой твою маму.

– А я считаю, никакой свадьбы делать не надо, – сказал Степан. – И маму вызывать из такой дали незачем.

Анна встретилась с ним взглядом, он смотрел спокойно, без выражения, которое, как ей казалось, должно было быть при этих жестоких словах.

– Ведь раз в жизни, – беспомощно сказала она. – Как же…

Потом ей пришло в голову, что Степан страшится расхода денег, которых у него нет.

– Степа, у меня скоплено немного, и скоро отпуск, мне отпускные хоть сейчас выдадут. Ты об этом не думай, – горячо заговорила она. – Чего их жалеть?

– Деньги деньгами, – сухо заметил Степан, – а смотреть, как будут напиваться и кричать «горько», не больно-то интересно. «Горько» я и сам могу тебе крикнуть.

Анна поджала губы, казалось, она вот-вот расплачется. Так она мечтала об этом дне, о котором могла бы после вспоминать с радостью. Ну, почему он не хочет? Разве дело только в крике «горько», в вине?

– Нам и вдвоем хорошо, – сказал Степан. – Разве не так?

Анна кивнула и отвернулась к окну, стараясь скрыть слезы.

– А как же мать? – робко спросила она. – Так и не будет знать ни о чем?

Степан видел, что она расстроена, и подумал: начинать первый день ссорой не годится, но, как видно, ему придется потратить много усилий, чтобы она во всем соглашалась с ним. Он ласково погладил жестковатые волосы жены.

– Получай. Отпуск получай, – уточнил он. – Пожалуй, съездим к мамаше. И то, давно не бывал.

У Анны сразу засветились глаза, обняла его, засмеялась.

– Степа, а я тебя чуточку боюсь, – призналась потом она. – Услышала, что не будет свадьбы, и сердце упало. Как же так? Очень уж ты такой… – Она помедлила, не зная, как сказать, чтобы не обидеть его, – ну, сухой, слишком строгий, что ли. Я в самом деле тебя чуточку боюсь. А это хорошо ты придумал – поехать к маме. Ведь поедем?

– Сказал поедем, значит, поедем, – с ворчливой добротой подтвердил он. – Отпуск у меня осенью, ну да договорюсь.

– Мать у тебя бывает сердитая? – ласкаясь к нему, спрашивала Анна. – Нет, верно, скажи, что сердитая?

– Как все матери: если что не так сделаешь, то и сердитая, – рассудительно ответил Степан.

Анна пытливо посмотрела ему в глаза.

– Если что не по ней сделаешь? Ты это хотел сказать?

– Заладила, – рассерженно отмахнулся Степан. – Приедешь, сама увидишь.

– Увижу, – подтвердила Анна. – Степа, а вдруг тебе не передвинут график и не отпустят?

– Не отпустят – им хуже будет, – усмехнулся Степан. – На любом заводе с руками оторвут. Люди везде требуются. На прощание скажу: во сне я вас видел.

Анне не понравилось, что он так пренебрежительно отозвался о своем заводе, но она ничего не сказала, подумала, что совсем не знает Степана и давать поспешные оценки будет неправильно. Может, и стоит согласиться с ним, что свадьбы не надо. «Но как же так! – тут же возразила она себе, мгновенно представив себя за столом в свадебном платье, безмерно счастливой. – Как он решился отнять у меня самый памятный день? Не так уж много радостных дней в жизни человека, чтобы сознательно лишать их себя».

2

На следующий день Анна шла по цеху. Ее разглядывали и, замечая это, она горделиво несла голову, сдержанно кивая знакомым. Увидала меня и секунду смотрела, приостановившись, хотела что-то сказать, но не сказала, дрогнули только в улыбке губы. Потом направилась в конторку начальника смены.

Немного выждав, я тоже пошел туда.

Наш начальник Евгений Борисович – бывший комсомольский работник, человек очень веселый, молодой и говорун. Он помнит те времена, когда стали входить в моду комсомольские свадьбы. Эти свадьбы, на которые его приглашали (а отказываться было неудобно), чуть не развели его с женой. Каждый раз, возвращаясь в хорошем настроении, он осторожно отпирал дверь квартиры своим ключом, а потом на цыпочках крался в комнату. Едва слышал, что жена проснулась и идет из спальни, мгновенно ложился на пол, упирался плечами в край дивана, ногами – в дверь, верх которой был стеклянный. Жена пробовала ворваться к нему (дверь открывалась внутрь комнаты), чтобы выяснить, кто есть кто, но он достойно сдерживал осаду и выходил победителем. Она вынуждена была через дверь потрясать кулаками, в пылу разговора нос ее прижимался к стеклу и сплющивался. Глядя на это, он хохотал, не забывая время от времени посылать воздушные поцелуи. Утром же отоспавшаяся жена ругалась не так зло, и можно было логичнее говорить о причине своего вчерашнего состояния.

Когда я пришел в контору, сразу понял – начальник уговаривает Анну устроить комсомольскую свадьбу. Пухлые с прожилочками щеки Евгения Борисовича разогрелись румянцем, светлые глаза смотрели на Анну отечески и с легкой укоризной. По его выходило, что если такой свадьбы не будет, то и мир потускнеет, и даже может случиться еще что-то более страшное.

– Мы… там решили. У матери Степана, – потупясь, отговаривалась Анна.

Услышав это, Евгений Борисович совсем огорчился. Он сидел боком на стуле, лицом к ней и щурил светлые глаза.

– Жаль, жаль, – сказал он, – очень жаль. – Потом взглянул на меня. – Тебе чего, Ярцев?

– К Зине зашел, а ее нет, – оправдался я, видя, что он очень недоволен моим приходом и, пожалуй, даже думает, что именно я помешал ему уговорить Анну.

– Зины нет, – рассеянно ответил он. – Постой! – вдруг с испугом обратился он к Анне. – Так вы оба едете?

«Глупый вопрос», – подумал я, выходя из конторки, и уже в дверях услышал его плачущий голос:

– Не могу я его сейчас отпустить!

Меня словно кинуло назад.

– Евгений Борисович! – зло крикнул я. – Чего уж так? Обойдемся пока без Степана.

Не о Степане, конечно, думал, когда крикнул начальнику…

На обратном пути из конторы Анна подошла ко мне.

– Поздравляю! – сказал я, стараясь быть веселее.

– Спасибо, – невнимательно ответила она. Понаблюдала, как я подрезаю ножом резиновую смесь на валке, и вдруг спросила: – Гриш, ты, когда бываешь счастлив, что испытываешь?

Вот те раз! Я с откровенным любопытством посмотрел на нее.

– У всех все по-своему, – сказал я, пробуя догадаться, чем вызван ее вопрос. – Я испытываю потребность двигаться, скакать… петухом петь, если милиции поблизости не видно… Ты почему об этом спрашиваешь, Аня?

– Да так, – уклонилась она, невесело улыбнулась и взмахнула рукой. – Пустяки все это…

– Уезжаешь в отпуск?

– Ага, на родину Степана. Там будто даже станция есть, которая носит мое имя. Забавно, правда?

По цеху, в сторону конторки, шла лаборантка Зина, увидела нас и сразу дьявольским светом загорелись глаза.

– Цветики-букетики! – радостно пропела она, подходя к нам. – Прощальное трогательное свидание… – Заметила что-то такое в моем лице и настороженно заговорила: – Но-но, я ведь по делу… пробу взять.

Склонилась над вальцованной резиной, снятой с машины, и сделала вид, что внимательно изучает ее, но у самой даже уши вздрагивали – так хотелось узнать, о чем мы разговаривали.

– Степан-то, поди, скоро машину купит? – не дождавшись ничего интересного, спросила она Анну и засмеялась каким-то своим мыслям.

– Не интересовалась. Может, купит.

– Ты вот что, – сказал я Зине, – заканчивай свои дела и уматывай, куда шла.

Она выпрямилась, вся такая круглая, приземистая и злющая, того гляди, съест.

– Ты что гонишь? – пониженным и шипящим голосом сказала она. – Подумаешь, какой нашелся!.. Да я, знаешь ли ты!..

И пошла, и поехала. Зловредней бабенки, чем Зина, я, пожалуй, не видывал.

…В столовой у нас свой любимый стол в углу. Всегда наскоро обедаем, чтобы оставшиеся несколько минут побыть во дворе цеха, у фонтана. Сидит за столом Зина, Евгений Борисович, после подошла Анна.

Начальник говорит:

– Так, Ярцев… Когда собираешься в отпуск?

Я уже чую, что он хочет сделать, но отвечаю спокойно:

– С первого августа, по графику.

Он поднял глаза от тарелки, что-то высчитывает.

– С первого. Сегодня у нас двадцать девятое июля. Так… Пойдешь в двадцатых числах августа. Сам говорил: обойдемся пока без Степана. Вот и обходись.

– Ого-го! – протянула Зина с набитым ртом.

А Анна спрятала глаза, рассеянно ест.

Я заглянул к Зине в тарелку, потом с деланным испугом уставился на нее.

– Ты чего? – подозрительно спросила она и стала поправлять взбитые волосы.

– Думал, овсом питаешься. Гогокаешь.

У Евгения Борисовича затряслись полные щеки, но смеется он беззвучно.

– Тоже мне, комик, – подумав, обиженно заявила Зима. – Ты прямо какой-то талантливый. И работа, и хоккей, и вот даже артист. Разносторонний.

Каждое ее слово сочится ядом. Тут еще Евгений Борисович счел нужным внести ясность в существо вопроса.

– Чем же это плохо – разносторонность? – поднял он голос в мою защиту. – Это, дорогая моя, дар, который есть не у каждого.

– Так это все от бессилия. – Меня окончательно разозлило вмешательство Евгения Борисовича. – Разве вы не встречали людей, которые все понемножку умеют и – ничего основательно, ничего определенного у них нет?

Все сразу заспорили, и даже Анна сказала, что я стараюсь набить себе цену. Я не сдержался и, наверно, впервые за все время обидел ее.

– Бросьте! – сказал я. – Всего понемножку – от бессилия. Вот и Анна это поняла и пошла за Степана, в том есть сила. Она разобралась.

– Ого! – выкрикнула Зина.

Теперь уж меня совсем забросило.

– Да, да! – горячо заговорил я. – Она чутьем поняла, что у Степана есть цель, и он ее добьется. Пусть эта цель – иметь машину да квартиру с прекрасной обстановкой, но это все-таки цель. Ничего плохого: человек потрудился, заработал денежки и тратит их со вкусом. И она поняла и пошла за ним.

– Ого! – еще раз сказала Зина.

– Ну, а будет машина и квартира… А дальше что? – спросил Евгений Борисович.

– Не знаю, что-нибудь будет еще.

Анна сидела потупясь, с румянцем на щеках.

– Зачем ты все это? – жалко улыбнувшись, спросила она.

Только здесь я понял, как сильно люблю ее. Но мне нечего было ответить.

– Нагородил ты, Ярцев, бочку арестантов. Сразу-то и не сообразишь, как отнестить к этому, – сказал Евгений Борисович. – Человек должен работать, отдавать время для общественных дел и что-то оставлять для души.

– А квартира и машина разве не для души?

– Для брюха.

– Неубедительно!

– Пожалуй, верно, неубедительно, – согласился он. – Но и обкрадывать себя, когда кругом столько интересного… Нет, это не жизнь.

Раскаяние всегда приходит после, когда уже ничего не вернешь. А когда чувствуешь себя виноватым, тут уже и до другой глупости недалеко. В тот же день я заикнулся Зине, что неплохо бы молодоженам сделать подарок, пусть бы она переговорила об этом с Евгением Борисовичем.

– Ого! – сказала Зина и с интересом стала рассматривать меня. – Свадьбы-то у них не было, – начала она потом втолковывать, – значит, на то есть причины. Теперь пойми, придем к ним домой с подарком – сегодня-то уж нам не приготовить, поздно – и как бы вынудим их выставить угощение. Традиция уж такая… Может нехорошо получиться.

– Не послать ли нам телеграмму на родину Степана? Они приедут – и им поздравление от коллектива. Все радость.

– Телеграмму ты можешь и от себя послать, – ехидно заметила она. – Действуй!

– Хорошо, буду действовать, – с вызовом сказал я Зине.

Я пошел в отдел кадров и попросил посмотреть в деле, где родился Степан Хлущенко, сказал, что он в отпуске, а ему срочно надо отправить телеграмму. Мне отыскали его адрес.

Я хотел еще отправить подарок, не указывая, от кого – поймут, что из цеха, – но давно известно, если ты не хочешь ничего покупать, в магазинах есть все, что надо, а понадобилось – подходящего не найдешь. Тогда я решил сам сделать что-то. Вспомнил, как с парнями и девчатами из цеха ходили в поход (и Анна была там), выбрали для ночлега лужайку на берегу лесной речки. Место было чудесное, с березками по краям, всем оно понравилось, все хотели приехать еще раз. Воспроизвел на куске картона эту лужайку. Потом написал поздравление, все запечатал в конверт и отправил. Я рисковал, потому что, если в поселке, где живут родители Степана, несколько семей Хлущенков, письмо мое может не попасть Анне.

…Примерно через неделю, когда я был на работе, ко мне подошла Зина.

– Анна вернулась, – сообщила она, впиваясь глазами-буравчиками. – Одна… Похоже, что не будут жить со Степаном. Добился своего?

– Ты, случаем, не спятила?

– Нет, я в полной памяти. Помню, как ты о подарке и телеграмме говорил. Посылал телеграмму?

– Ну, посылал. Письмо посылал. Но какое это имеет отношение к тому, что она вернулась?

– Прямое, Гришенька. Я спрашивала у Анны. Степан очень злился. С того и пошло у них наперекосяк.

– Глупости!

– Вся жизнь из глупостей, Гришенька.

3

Поезд пришел под утро. Тусклый фонарь освещал одноэтажное деревянное здание станции, выкрашенное в желтый цвет. Немногие пассажиры разошлись, встречающих не было. Заметив, что Степан тоже оглядывается, Анна спросила:

– Может, не получили нашу телеграмму?

– Может.

И его удивило, что никто не пришел встретить. В поселке, кроме матери, жили еще два брата, оба женатые. Степан поднял чемодан и направился к площади.

– Далековато, – пояснил он Анне, – ну да дойдем, скоро рассвет.

Шли сначала мимо двухэтажных зданий, окружавших площадь, потом выбрались на насыпную дорогу; справа и слева в предрассветных сумерках виднелись белые домики с террасами. Ночь была теплая, даже душная, только набегавший временами ветерок приносил прохладу. Дорога свернула влево, и Степан остановился, что-то его смущало.

– Все изменилось, – пробормотал он, оглядываясь. – Ты подожди, я сейчас.

Он поставил чемодан и пошел к одному из домиков. Очевидно, хозяева спали на открытой веранде. Анна слышала, как они объясняли Степану, где пройти.

– Сколько же ты здесь не был? – спросила она, когда свернули в переулок.

– Как уехал, с тех пор. Лет пять, что ли, может, больше.

– И ни разу, ни разочка не приезжал? – в крайнем удивлении спросила Анна, думая о том, что если бы у нее были родители, была бы у них каждый отпуск.

– А что тут такого, – усмехнулся Степан, – было бы близко, тогда… Много не наездишься, в трубу вылетишь.

– А, наверно, скучал? – допытывалась Анна, будто пыталась уяснить для себя что-то очень важное.

– Вспоминал, – неохотно отозвался он.

Небо все больше бледнело, отчетливей стали видны белые домики с садами на задворках, шуршала под ногами пыльная, сгоревшая на солнце трава. Шаги их гулко раздавались в тишине.

– Вот, кажется, и пришли, – приглушенным голосом сказал Степан.

Они остановились возле потрепанного завалившегося плетня, за которым стоял старенький дом, обмазанный глиной и побеленный, за ним виднелись деревья. В это время выкатилось солнце, и Анна тихо ахнула: лучи высветили край крыши, верхушки яблонь. Словно радуясь новому дню, затрепетали в их свете листья, зарумянились плоды. Анна взволнованно провела рукой по глазам. Нет, это не наважденье: яблоки горели ярким пламенем. Как в том подземном сказочном саду, куда попал Иванушка в поисках царевны, – она видела золотые яблоки. «Как это красиво, золотые яблоки, – с волнением подумала она, – не ожидала, что так может быть красиво!»

– Да иди же сюда, Аня! – услышала она громкий, смеющийся голос Степана.

Она встрепенулась, увидела рядом со Степаном полную, еще крепкую старуху с гладко причесанными седыми волосами и крупным лицом. Старуха пристально рассматривала ее, и не было в этом взгляде ни доброты, ни злости, просто внимательный, изучающий взгляд; так можно рассматривать любой предмет, вызывающий любопытство.

Анна шагнула в раскрытую калитку и остановилась возле крыльца, не зная, что дальше делать. Обнять старуху она не решилась, потому что не увидела ласковости в ее глазах.

– Здравствуйте, мама! – стараясь найти в себе смелость, пролепетала она.

Старуха все так же спокойно и без видимых чувств оглядывала ее. Анна чувствовала, как легкий озноб пробегает по телу, сейчас ей почему-то было стыдно себя и хотелось плакать.

– Приглашай, мать, в дом, что на крыльце держишь? – сказал Степан, нарушая затянувшееся молчание.

– Да, да, – заторопилась хозяйка, – проходите. Растерялась я сразу-то… Так вот… неожиданно. Проходи, Анютка. Не хоромы, да в своем живем. Поди, устали с дороги, отдохнуть хотите. Сейчас самовар поставлю. Проходите…

– Нам, мама, умыться, вагонную пыль с себя снять, – попросил Степан.

Анне показалось, что он тоже робеет перед матерью, чувствует себя неловко.

Они прошли в тесную прихожую со столом и широкой лавкой у стены, одна дверь из прихожей вела в переднюю комнату, сбоку, в дощатой перегородке, был проем, затянутый занавеской, там была кухня.

– Ведра в сенцах, колодец знаешь где, – сказала хозяйка. – Идите, умывайтесь.

Анна выскользнула вслед за Степаном, она боялась остаться наедине со свекровью. Вместе с ним ходила к колодцу, вместе прошла в сад, где Степан поставил ведра.

– Жмешься, как кутенок, – с улыбкой заметил Степан. – Ты не гляди, что она с виду суровая, все мы такие с виду-то. А она добрая, и ты ей понравилась. Точно говорю…

– Едва ли, – с сомнением сказала Анна. А когда Степан попросил принести полотенце и мыло, испугалась, замахала руками. – Нет, нет, я привыкну… потом…

Степан насмешливо оглядел ее, и сам пошел в дом.

Вернулись после умывания освеженные, разрумянившиеся. На столе уже стоял самовар, дымился вынутый из печки пирог.

– Ай да матушка, ай да Анастасия Акимовна! – с восторгом закричал Степан, блаженно раздувая ноздри и принюхиваясь. – Ждала все-таки!

Хозяйка ничего не сказала, она была на кухне.

– Мам, с яблоками? – спросил он. И тут же горделиво повернулся к жене. – Она у меня умеет делать с яблоками, пальчики оближешь.

– Не хвали, не отпробовав, – заметила довольная Анастасия Акимовна, появляясь со сковородкой, на которой пузырилась яичница. Похвала сына сняла суровость с ее лица, и Анна, украдкой приглядываясь к ней, подумала, что она и в самом деле добрая, как уверяет Степан.

Перед отъездом Анна присмотрела подарки: братьям – дорогие рубашки, свекрови – цветной шерстяной полушалок. Но прежде чем купить, решила посоветоваться со Степаном. Тот недовольно сказал:

– Не придумывай глупостей. Матери еще туда-сюда, а этим зачем?

Лицо у него было злое, и она не поняла, то ли он сердится за что-то на братьев и не желает одаривать их, то ли жалеет денег. Сейчас она достала из чемодана приготовленный свекрови подарок. Анастасия Акимовна приняла сверток, скупо поблагодарила. Может, она и развернула бы, и посмотрела, похвалила невестку за вкус, но в это время в дверях показался парень лет двадцати-двадцати двух, рыжеволосый, с удивительно свежим, улыбающимся лицом. Сзади его переминалась с ноги на ногу худенькая девчушка, смуглая и большеглазая, в цветном сарафанчике. Их приход не произвел никакого впечатления на Анастасию Акимовну, она, не оглянувшись, ушла со свертком в переднюю комнату. Степан тоже не выказывал особого любопытства. Анна догадалась, что перед ней младший брат мужа.

Вошедший, видимо, привык к такому обращению и нисколько не смутился. Он добродушно, с искорками в глазах, оглядел Анну, даже, показалось, подмигнул ей и сказал Степану:

– Прими поздравление, братуха! – Тут же вытащил за руку стоявшую сзади робкую девчушку. – Знакомься, Райка! Перед тобой много раз упоминаемый, всеми любимый Степан. – А сам уже совал свою руку Анне, приговаривая: – А я Володька. Если ему вся любовь, то, сами понимаете, что осталось мне. Имейте в виду: мы, Хлущенки, однолюбы. Теперь вам решать, хорошо это или плохо.

– Хватит балаболить, – строго прикрикнула на него мать, появляясь в дверях. – Люди с дороги, не до тебя.

– Виноват, Анастасия Акимовна. Кстати, братец, а чего не сообщил? Встретил бы…

– Мы сообщали, – вмешалась Анна и осеклась под колючим взглядом свекрови, покраснела.

– Ба-а! – насмешливо протянул Володька и так же насмешливо оглядел мать. – Хроническая недостаточность чувств или что-то в этом роде. А в общем, может, что и другое… Ладно, братка, искренне рад… К такой красе да головку дельную, – шельмовато взглядывая на Анну, прибавил он. – Счастливейшим из смертных можешь оказаться. Ай, не так?

– Есть и это, – недовольно сказал Степан, – просить твою голову взаймы не собираемся.

– Великолепно! – восторженно заорал Володька, плюхаясь на стул, словно радость отняла у него все силы. – Пока на этом и остановимся. За тобой свадебный стол, за мной гармошка. В тесноте да рядышком и разговор легче пойдет. Или опять не так?

– Спишь и видишь, как бы за стол, – охладил его пыл Степан. – А мы и без тебя обошлись.

– Ну, раз собирали там, вытряхнулись – другое дело, – ничуть не огорчился Володька. – Переживем.

Анна приглядывалась к Степану и не могла понять, что же произошло между ним и Володькой и почему он говорит: обошлись без тебя? Ведь ничего такого не было, никакого свадебного стола. Перед отъездом она накупила разной снеди, какой, по ее мнению, могло не оказаться в глухом поселке, и теперь вынула две бутылки красного вина и даже коньяк. Улучив минуту, шепнула Степану, чтобы послал кого-нибудь за старшим братом.

– Нету его, на работе он, – отговорился Степан.

И в самом деле, подумала Анна, совсем забыла, что люди могут быть заняты. Как удачно, что Володька с женой тоже оказались в отпуске. Появление шумливого Володьки развеяло неприятное впечатление от встречи со свекровью, и она была искренне рада ему. Испытывала Анна симпатию и к Рае, которая казалась чем-то похожей на нее, и уже успела узнать, что Володька окончил строительный техникум и теперь работает прорабом, а сама Рая – медицинская сестра, что поженились они всего пять месяцев назад и живут пока на частной квартире, дом их по-соседству; узнали они о приезде случайно: соседи увидели ее со Степаном возле колодца.

Володька сбегал за баяном, но пока отложил его. Он и произнес первый тост, который оказался чересчур торжественным: «За здоровье дорогой матушки Анастасии Акимовны, за здоровье молодых, за полное неизбывное счастье, за мир и согласие в доме!» Анастасия Акимовна, довольная, что на столе всего хватает, угощала каждого, к Анне была внимательна. Анна успокоилась, повеселела.

Потом возбуждение за столом, какое бывает в первые минуты, улеглось, все уже выпили, насытились. Володька вдруг погрустнел, достал баян и стал потихоньку наигрывать. Мать разговаривала со Степаном, тон ее был обиженный, и Анна невольно насторожилась, прислушиваясь; мать говорила, что Степан измучил ее, не прислав ни одного письма (что уж он в самом деле!), что дом валится и ни от кого не дождешься помощи (Анна согласно кивнула: разве можно мать оставлять без помощи!).

– Не на что, мама, помогать, – хмурясь, ответил Степан.

– Неужто так мало зарабатываешь? – В голосе Анастасии Акимовны слышалась недоверчивость.

– Как все.

Выражение обиды и задумчивости не сходило с крупного лица матери. Видимо, она пыталась понять, почему у сына не остается для нее свободных денег.

– Пить, что ли, стал? – спросила она, потому как решила, что только этим можно объяснить его отношение к ней. – На водку-то не напасешься, как прорва…

Володька, слушавший их, дурашливо пропел:

Дорогая ты макитра,

Как тебя благодарить:

Из полпуда – восемь литров,

Все до капельки горить…

Он видел, что разговор матери с сыном действует на Анну угнетающе, и хотел ее отвлечь.

– Ты помолчал бы, – повернулась в его сторону мать. – Ты-то уж совсем отрезанный ломоть.

– Я, мама, взрослый человек и устраиваю жизнь по своему разумению, – без обиды сказал Володька.

– Оно и есть: ни разумения, ни достатка.

– Нам хватает, – вступилась за Володьку его жена.

Анастасия Акимовна посмотрела на нее, как на что-то непонятное и потому вызывающее раздражение.

– Вы считаете, что счастье только в деньгах, – дерзко добавила Рая. Наверно, она и продолжала бы, на ее остреньком большеглазом личике появилось воинственное выражение, но Володька сжал ее худенькую руку, и она только глубоко вздохнула.

– Вовсе я не пью, мама, – продолжал Степан. – Разве что когда поднесут. Ну, в праздники…

– Оно и есть: поднесут, – ухватилась за эту мысль Анастасия Акимовна. – Тебе поднесут, ты поднесешь…

– Арифметическая пропорция, – заявил Володька. – Тебе поднесут, ты отдариваешься вдвое, он в четыре раза… Не беспокойтесь, мама, Степану это не грозит, он всех подносчиков давно отучил.

– Ты откуда знаешь? – огрызнулся тот.

– Чую, – сказал Володька.

Он растянул меха и заиграл нарочно громко, не желая, чтобы этот разговор продолжался; играя, он смотрел на Анну внимательно и грустно, но едва ли думал о ней, был весь во власти музыки. А Анна переводила взгляд с одного на другого, и ей было странно, что в такое утро они ссорятся; на улице чистое небо и ясное солнышко, в саду, который она еще и не осмотрела, полно золотых яблок, есть тенистые уголки, куда можно прятаться и мечтать. «Может, так и нужно говорить о достатке и деньгах, – уже через минуту думала она, стараясь по своей доброте оправдать и свекровь, и Степана, и задиристого Володьку. – И если я никогда не говорила сама, то потому, что не понимала, теперь я семейный человек, и мне тоже надо говорить об этом».