Текст книги "Череп императора"

Автор книги: Виктор Банев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

– Ах, это вы, – с некоторым даже облегчением вздохнул я. – Узнал вас, господин Дэн. Что-нибудь случилось?

– Нет-нет, ничего не случилось. – Китаец был сама вежливость. – Просто я хотел бы, если это возможно, с вами поговорить. Вы не возражаете? Нет, не сейчас. Если завтра у вас будет время, не могли бы вы подъехать к буддийскому храму?

– Куда? – обалдел я.

– К буддийскому храму. Его адрес – Приморский проспект, дом девяносто один. Любой трамвай от станции метро «Черная речка». Скажем, часам к двум? Обед за мной. Нет-нет, никаких возражений, я угощаю. Отлично, договорились.

Китаец положил трубку.

Я растерянно стоял и слушал, как пищат в трубке гудки отбоя. В голове вертелась только одна мысль: почему он выбрал для встречи такое странное место?

10

Знаете ли вы, чем еще интересен Санкт-Петербург, город, в котором я живу, кроме того, что является он городом трех революций и двух дюжин рек и каналов? Если не знаете, то я скажу вам. Кроме всего этого, Петербург интересен тем, что это город тысячи и одного божества.

В свое время я пробовал об этом писать и, честно скажу, тогда малость обалдел от многообразия религий и верований, представленных в Петербурге. Где-нибудь на Мойке, в радиусе километра вокруг Кировского театра, можно обнаружить и православный Николо-Богоявленский собор, и иудейскую хоральную синагогу, и кришнаитское кафе с интригующим названием «Новая Навадвипа», и заведение под мало что лично мне говорящей вывеской «Штаб-квартира последователей веры Бахаи».

Прекрасно помню, как, попытавшись копнуть чуть глубже, в том же самом районе я обнаружил еще и курсы зороастрийской астрологии, и даже кружок самых настоящих сатанистов. Правда, занимались обнаруженные мною сатанисты в основном тем, что каждое полнолуние прилежно рубили головы черным петухам да, напившись пива, предавались свальному блуду. Очевидно, именно так, по их мнению, и следовало служить князю тьмы.

Есть в этом странном городе роскошные католические соборы и даже несколько католических женских монастырей. Когда эти монашки во главе с матушкой-настоятельницей идут на вечернюю мессу, одетые в черные плащи и белые переднички, с увесистыми четками на поясе и с толстыми латинскими молитвенниками в руках, то одним своим видом способны намертво парализовать городское движение. Граждане выворачивают себе шеи, гаишники застывают с разинутыми ртами, водители, засмотревшись, врезаются в столбы.

Есть в Петербурге громадная мусульманская мечеть. Время ежедневной пятикратной молитвы петербургские мусульмане сверяют по ходу светил и, чтобы не допустить здесь какой-нибудь досадной неточности, платят Пулковской обсерватории приличные деньги, лишь бы те составляли для них подробный лунный и солнечный календарь. Чему практически безработные астрономы рады несказанно.

Есть в моем городе церкви армян-монофизитов, есть приходы староверов, функционирует пара центров йоги, не обошлось и без дюжины-другой крупных сект. Есть в Петербурге, наконец, и такая жемчужина, как клуб-землячество африканских студентов «Франчезе». Раз в две недели африканцы снимают на весь вечер зал одного из городских ресторанов и встречаются с земляками. А также с время от времени наезжающими в северную столицу колдунами и знахарями из Африки. Дабы не оторвались африканцы от родных корней, знахари проводят для них странные ритуалы, после чего все вместе земляки танцуют свои африканские танцы и едят мясо. Правда, не скажу, что человеческое.

И уж как было обойтись в Петербурге без буддийского монастыря? Доехать до него я так никогда и не собрался. А вот читал о нем в свое время много.

Монастырь этот – самый северный действующий буддийский монастырь планеты – носит замысловатое название «Дацан Гунзэчойнэй» – «Место распространения Святого Учения Будды, Сострадательного ко всем». И посвящен он таинственным божествам, живущим в Шамбале, северной стране вечного счастья. Долгое время тибетские буддисты подозревали, что Шамбала находится где-то на территории Российской империи, а потому, когда в 1909 году последний российский самодержец дозволил строительство в Петербурге этого самого монастыря, то деньги на строительство потекли рекой ⁶. Более того, по Тибету поползли слухи, что, мол, наследник престола цесаревич Алексей есть на самом деле воплощение одного из будд, что при попытках его крестить каждый раз он падает в обморок и что даже сам Далай-лама XIII признал в нем будущего Светоносного Просветителя Севера. В общем, не история, а кино про Индиану Джонса.

Ровно в двадцать минут одиннадцатого я бодрым шагом прошагал в ворота дацана. Чисто выбритый, пахнущий одеколоном и абсолютно трезвый. И опоздавший на встречу с китайцем второй раз подряд. Хрен его знает, в чем здесь дело, но каждый раз, когда я договариваюсь о встрече с китайскими дипломатами, автобусы перестают ходить, водители трамваев уходят в запой, а таксисты заламывают такие цены, что проще дойти до места пешком.

Впрочем, невозмутимый китаец Дэн виду, что ему надоело стоять под дождем, не подал. Я разглядел его стоящим у самой стены похожего на старинную крепость дацана, в толпе монголоидных граждан. Очевидно, местных прихожан. Рука у дипломата по-прежнему была сухая и жесткая, а улыбка – радушная и непроницаемая.

– Здравствуйте, Илья. Рад видеть вас в добром здравии, – церемонно проговорил он. По всему видать – учитель русского у него был хреновый. Не иначе как из белогвардейских эмигрантов. Или насчет «здравия» – это он так закамуфлированно мне угрожает?

– Добрый день, господин Дэн. Извините, что пришлось опоздать.

– Что вы, что вы! Вы как раз вовремя – служба вот-вот начнется. Вы когда-нибудь присутствовали на храмовых буддийских богослужениях?

– Нет, – честно признался я. – Что-то не доводилось.

– О-о, тогда вам будет очень интересно, – чему-то усмехнулся Дэн.

– Пойдемте вовнутрь? – предложил я. Вести светскую беседу, стоя под проливным дождем, было довольно утомительно.

– Нет-нет, – по-прежнему улыбаясь, замахал руками Дэн. – Еще рано. Все самое интересное пока что будет происходить здесь.

Что он имел в виду, я понял почти сразу. На крыльцо дацана медленно выплыли трое монахов. Настоящих, буддийских, в малиновых плащах. Судя по лицам – явно не местных. Чем черт не шутит? – вполне возможно, что и самых настоящих тибетцев.

Тот, что шел впереди, нес в руках громадную, размером с большой самовар морскую раковину. Прошагав прямо под дождь, монах явно с трудом поднял ее к губам и пронзительно затрубил. Даже не затрубил, а заревел – словно раненый доисторический зверь игуанадон. Дремавшие на теплом, укрытом под навесом крыльце монастыря бездомные кошки тут же проснулись, в ужасе заметались и бросились врассыпную. Обведя окрестности бесстрастным взглядом азиатских глаз, монах медленно зашагал вдоль гранитной стены монастыря и скрылся за углом. Двое оставшихся лодочкой сложили ладони перед грудью и потрусили за ним. Скоро из-за угла дацана снова послышался рев раненого игуанадонта.

– Куда это они? – почему-то вполголоса спросил я.

– Перед службой монахи поклоняются четырем сторонам света, – с довольным видом принялся объяснять Дэн. – Считается, что это – э-э-э… как бы это сказать по-русски? – уничтожает грехи, накопившиеся на человеческой душе…

Надо же, как все просто, удивился я. Прогулялся вокруг храма, и все. Грехов как не бывало. Легко, должно быть, живется этим буддийским парням. Интересно, почему-то подумалось мне, а если бы вокруг этой гранитной коробки пробежался бы Джи-лама, он тоже был бы чист, аки голубица? Хотя да, он же был богом. Богам грехи замаливать не перед кем.

Несмотря на довольно холодный дождь, монахи со своим обходом что-то не торопились.

– Вы буддист? – от нечего делать поинтересовался я у китайца.

– Нет, что вы, – настороженно улыбнулся Дэн. – Я член партии. В смысле КПК – компартии Китая. Но у меня была бабушка, которая была ревностной буддисткой. Соблюдала все ритуалы. Когда я был маленький, мои родители жили вместе с ней и я иногда подглядывал за тем, как она ставит свечи, кланяется, по четкам читает мантры… О ней знала вся улица, и соседские мальчишки даже дразнили меня «Дэн – внук буддийской бабушки». – Китаец громко засмеялся, обнажив торчащие вперед плохие зубы. – Впрочем, у нас в Китае буддизм не такой, как в Тибете. Похожий, но не такой.

Из-за противоположного угла монастыря показалась насквозь вымокшая процессия. Протрубив на прощание еще разок – ох и мерзкий же вой у этой раковины! – они прошагали внутрь храма. Толпа прихожан устремилась за ними. Мы с Дэном вошли последними.

Первое, что я почувствовал, был запах. Странный, абсолютно не похожий ни на что знакомое. Такой, что, вдохнув его, сразу понимаешь: это тебе не просто так. Это, понимаешь, «Место распространения…» – и все в таком роде. Пахло загадочными благовониями, джунглями после тропического ливня, ядовитыми, но неимоверно прекрасными цветами и китаянками-стриптизерками из дешевых кабаков Шанхая. В общем, пахло так, как только и могла пахнуть Азия.

Внутри дацан оказался огромным, с пушистым ковром на полу, высоченными потолками и золоченой статуей Будды у дальней от входа стены. Посреди зала были расставлены низенькие скамеечки и разложены свитки – не иначе как с текстами тибетских заклинаний ⁷. Из боковых дверей неслышно вышли ламы – человек двадцать. Все в разного цвета плащах и наголо бритые. Самый младший выглядел лет на шестнадцать. Самому старшему, судя по его виду, было где-то под триста.

Чинно прошествовав на свои места, монахи уселись и развернули свитки. Служба началась.

Я сидел у самого входа на чудовищно неудобной скамье и тихонечко пощипывал себя за ладонь. Двадцатый век, блин, европейский мегаполис Санкт-Петербург. Будний день, ничего необычного не происходит. Просто двадцать с лишним тибетских монахов сидят и нереально низкими голосами распевают свои развеселые заклинания.

Монахи кутались в совсем тоненькие плащи. Они раскачивались из стороны в сторону, перебирали сандаловые четки и закатывали глаза. От их совместного, какого-то носового гудения высоко под потолком позвякивали стекла. Поверить в то, что где-то совсем неподалеку идет обычная, нормальная жизнь, что где-то люди идут на работу, соблюдают правила дорожного движения, едят макароны и запивают их пивом «Балтика», казалось почти невозможным.

Я покосился на Дэна. Тот с непроницаемо-вежливым лицом наблюдал за происходящим. Судя по всему, ему служба неподдельно нравилась. Мне – уже нет. Скамья для прихожан была сконструирована с таким, очевидно, расчетом, чтобы каждый на ней сидящий особенно остро почувствовал: наш мир – наихудший из всех возможных. Сиденье было узким, в две ладони шириной. Спинки не было вовсе, и позвоночник упирался прямо в холодную и жесткую стену. Волей-неволей начнешь прикидывать – а как бы это, блин, тебе переместиться отсюда куда-нибудь по возможности в нирвану.

Минут через тридцать после начала я не выдержал.

– Долго еще будет продолжаться служба? – спросил я, склонившись к самому уху Дэна.

– Минут сорок, – ответил он, не отрывая глаз от монахов.

Я малость опешил. Сколько? Он что – издевается надо мной? Неужели он собирается высидеть до конца? Да-а, сказывается воспитание буддийской бабульки.

Праведная ненависть к нехристям-буддистам с каждой минутой все сильнее закипала в моем сердце. Когда она окрепла настолько, что смогла пересилить все вместе взятые остатки хорошего воспитания, я кинул на Дэна извиняющийся взгляд и шепнул, что выйду покурить.

Выходить совсем уж наружу под проливной дождь не хотелось. Я вышел на крыльцо, с хрустом в суставах потянулся и немного отдышался. На столике у входа лежала брошюрка «Как достичь Спасения, следуя буддийским путем». Наугад открыл книжицу. Первое, что я там увидел, была фраза: «…Буддизм – это не религия, не идеология и не философия. Буддизм – это просто полная свобода…» Фраза меня обрадовала. Раз не религия, а полная свобода, то курить у входа в дацан можно – святотатством это никто не сочтет.

Я распечатал новую пачку «Лаки, Страйк» и мстительно бросил целлофан прямо на ступени. Нечего устраивать такие длинные службы, ближе к народу нужно быть. К моменту, когда я докуривал третью сигарету, занудное пение наконец-то стихло, и скоро в дверях показался Дэн.

– Что ж вы не вернулись? Устали ждать? Это же буддизм, здесь спешить нельзя. Никак нельзя… – Он снова, как и в мой приход в консульство, чисто по-ленински потирал ладони, а его глаза под толстыми стеклами очков так и светились от счастья. – Ничего, зато теперь я угощу вас настоящим тибетским обедом…

Я взглянул на часы. Дело шло к половине второго. Рановато, вообще-то, для обеда, ну да хрен с ним. Обед так обед.

– Куда мы пойдем? – спросил я.

– А никуда не пойдем. Пообедаем прямо здесь.

– То есть?.. Где здесь – в монастыре?

– Ой, Илья, – погрозил мне смуглым пальчиком китаец. – Кто из нас петербур… питербурж… В общем, вы родились в этом городе или я? Здесь, при дацане, есть специальное кафе для паломников с очень приличной кухней. Между прочим, это единственное место в городе, где можно покушать настоящие тибетские «бузы».

Китаец взял меня под локоток и уверенно повел куда-то за угол монастыря.

– Вы, европейцы, – приговаривал он, – относитесь к питанию крайне несерьезно. Разве так можно? Недаром у нас в Китае есть поговорка: «Ши синь Чжань-го тоу, ба пу цзы Тянь-ань моу» – «Если по уровню жизни Китай отстал от Запада на сто лет, то по уровню кулинарии Запад от Китая – на десять тысяч лет»! Питание – это важно, о питании забывать никогда нельзя…

Дальнейшее так напоминало кино, что временами казалось мне чуточку ненастоящим.

Мы прошли в застекленную пристройку к монастырю. Дэн что-то сказал стоявшему у входа монаху, и тот сразу же повесил на дверь табличку: «Извините, у нас закрыто». Кафе было полностью в нашем распоряжении. Вместе с персоналом. Мы сели за столик, и к нам тут же подплыл монах. Если я не ошибся – тот самый горнист с раковиной. Только теперь вместо раковины в руках у него был официантский блокнотик. С немалым удивлением я заметил, что руки у тибетского Васька Трубачева сплошь растатуированы странными значками. Вроде тех, что так лихо переводил прямо с листа профессор Толкунов. Парочка символов была наколота прямо на ладонях.

Дэн что-то заказывал, а я разглядывал помещение и пытался сообразить, на кой хрен этим тибетцам понадобилось лезть в коммерцию. Официант-монах… Лама-посудомойка… Заляпанные кетчупом передники поверх монашеских плащей… Бред собачий.

С потолка и колонн свисали вымпелы и полотнища с изображениями древних мудрецов и текстами мантр. Мудрецы скептически смотрели на чавкающую публику.

Наученный горьким опытом общения с китайской кухней, я приготовился к сюрпризам. Опять подадут сперва чай, под конец суп, а в середине – убойные напитки, вроде той достопамятной водки. Только на этот раз градусов в триста – чего мелочиться? Оказалось, нет, в Тибете все проще. Лениво шлепая подошвами, монахи заставили стол судками, в которых аппетитно булькали «бузы», оказавшиеся обычными пельменями, только очень уж большими и острыми, плавали куски баранины, варенной в масле, и чудно пахли «цампы» – горячие ржаные лепешки с козьим сыром. Из алкоголя подали пиво. Тибетское, жидкое и мутноватое, в больших деревянных кружках.

– Здесь курят? – поинтересовался я у Дэна.

– Курите, – барски махнул рукой китаец.

Вообще вел себя Дэн в монастыре как хозяин. С чего бы это? Буддийское прошлое бабушки не дает спать спокойно? Или между генконсульством и дацаном имелась какая-то незримая миру связь? Я, конечно, не большой специалист в дальневосточной политике, но любому школьнику известно – китайцы с тибетцами чего-то там не поделили и теперь друг дружку терпеть не могут. По всем прикидкам, родственных чувств между монахами и Дэном наблюдаться не должно. Тем не менее взаимное общение явно доставляло им большое удовольствие.

Отведав «бузы» (больше трех-четырех зараз съесть невозможно при всем желании), отдав должное тибетской баранине (Дэн уверял, что в Китае баранина лучше и нежнее), я наконец смог приналечь на пиво.

– Красивый бокальчик, – сказал я, разглядев как следует стоящую передо мной кружку. Кружка была высокая, выточенная из какого-то легкого дерева, и прожилки древесины складывались у нее на боках в этакий загадочный узор.

– О-о, – всплеснул руками Дэн. – Это целая история! Вы, наверное, знаете – Тибет это очень религиозная страна. (Нет, покачал я головой, не знаю.) Двое из каждых трех тибетских мужчин – монахи. А у монахов раньше был обязательным обет бедности. Сейчас нет, но раньше такой обет был. Поэтому всю свою посуду тибетцы делали даже не из дерева, а из наростов на деревьях. Считалось, что это признак смирения. – Дэн повертел в руках кружку, хлебнул пивка и добавил: – В этом кафе почему-то не подают тибетский чай. У нас в стране из таких кружек пьют не пиво, а особый чай. С солью, ячменной жареной мукой и кусочком масла. Очень вкусно.

Представив себе букет подобного напитка, я засомневался насчет «очень вкусно», но вслух выражать сомнения не стал.

Монахи стали собирать со стола грязную посуду. Получалось у них это ловко и почти бесшумно. Вряд ли когда-нибудь я мог представить себе, что стакан из-под выпитого мною пива будут мыть такие вот растатуированные руки тибетского монаха.

– Они говорят по-русски? – спросил я Дэна.

– Почти нет, – огорченно ответил он. – Вы хотели взять у них интервью?

Ну вот опять, подумал я. Что за дурацкие стереотипы? Если репортер, значит, единственное, о чем я мечтаю с утра до ночи, это взять у кого-нибудь интервью. Иногда я предпочитаю, чтобы окружающие меня люди даже и не догадывались о том, чем я зарабатываю себе на хлеб.

– Ну почему интервью? Просто хотел поболтать с ними. Спросить, чем они здесь занимаются. Кроме лепки пельменей, разумеется.

– Спросите меня, я с удовольствием вам расскажу, – сказал Дэн. – В дацане сейчас живет шестнадцать монахов. Один лама-наставник, двое его заместителей, остальные просто послушники. Занимаются они самоусовершенствованием по индивидуально составленным программам. Кто-то медитирует, кто-то переводит буддийские трактаты, кто-то просто учит русский язык. Несколько часов в день каждый из них работает – либо здесь, на кухне, либо на строительстве. Такой вот режим.

– На строительстве? А что они строят?

– Я не совсем правильно выразился. Они не строят, они реставрируют. Дело в том, что на крыше монастыря раньше, до Октябрьской революции, был зимний сад. Специально для медитаций. Там стояли статуи божеств, росли тибетские сосенки… Потом сад демонтировали, а теперь монахи пытаются его восстановить. – Дэн на минутку задумался. – Знаете что, Илья… Если вам так это интересно, пойдемте, я покажу вам эту стройку.

Тьфу ты! Я внутренне чертыхнулся. Поболтали, называется. Вылезать из такого теплого, уютного кафе, где есть хоть и плохонькое, но все же пиво, было глупо. А отказываться было неудобно – вроде как сам напросился. Борьба была недолгой. Я покорно допил то, что оставалось в бокале, и вылез из-за стола. Когда-нибудь мое хорошее воспитание меня погубит.

Мы вернулись в молитвенный зал, прошли в дальний правый угол и оказались в служебных помещениях монастыря. Никакого пиетета к культовому сооружению Дэн не выказывал. Рывком распахивал двери, громко смеялся, прошлепал грязными ботинками прямо по ворсистому ковру. Хотя если буддизм – это «полная свобода», то, может быть, только так здесь себя и ведут?

Внутри монастырь оказался грязным, давно не прибиравшимся и каким-то очень уж запущенным. Если молитвенный зал с золоченой статуей Будды выглядел как декорация к хорошему голливудскому боевичку, то служебные помещения до странного напоминали общественный сортир.

Некрашеные стены, толстые ржавые трубы. С потолка местами капает вода. Пахло во внутренних помещениях отнюдь не буддийскими благовониями, а смесью сырости и запахов вчерашнего обеда. И ни малейших признаков экзотической таинственности. Тоже мне, храм древней религии, называется!

– Все, дальше подниматься опасно, – наконец сказал Дэн.

Мы забрались на четвертый по счету этаж и стояли ровнехонько над потолком молитвенного зала. Высоко вверху виднелась крыша пятого, последнего этажа. Впрочем, «крыша» – это, пожалуй, громко сказано. Крыши как таковой не было. Были остатки дореволюционного навеса. Частью застекленного, частью затянутого полиэтиленовой пленкой. Сквозь довольно большие бреши виднелось хмурое небо и на пол капал дождь. Чтобы ниже этажом не протекал потолок, повсюду стояли чумазые тазы и детские ванночки. Сложную конструкцию навеса, состоящую из труб и досок, поддерживали строительные леса. А в углу – вот ведь смешение стилей! – располагались укрытые брезентом статуи буддийских божеств.

– Когда ремонт будет закончен, – втолковывал мне Дэн, – над монастырем будет стеклянная крыша, а вот в этом помещении, прямо под ней, разобьют садик со скульптурами. Вот этими. – Дэн показал пальчиком на закутанные фигуры в углу.

– Как интересно, – сказал я. Стоило ради этого вылезать из теплого кафе?

– Да, буддизм – это вообще очень интересная религия, – совершенно серьезно согласился Дэн. – Вот, например, этот садик будет посвящен во-он тем двум божествам. – Дэн задрал голову и указал на две статуи, размещенные под потолком на особом помосте. – Бог Махакала и Шакти, его супруга, богиня чувственного наслаждения. Очень интересные боги. У нас в Китае таких богов нет, у нас буддизм немного другой… Но мы все равно помогаем местным тибетцам. Какая разница – ханьцы, тибетцы, маньчжуры? Все народы Китая – это одна большая семья…

Дэн говорил это без тени улыбки. Я бы даже сказал – с налетом искренности. Я согласно покивал – как же, как же. Одна семья, кто бы ни спорил. Впрочем, теперь мне по крайней мере было понятно, что за взаимоотношения существовали между монахами и консульством.

Я задрал голову и принялся рассматривать расположенных под потолком Махакалу с супругой. Жирный бог-мужичок с оскаленной пастью. И под стать ему богиня – гипертрофированный бюст, вывалившийся красный язык, раскоряченная поза.

– Вы знаете этих богов? – спросил Дэн.

– Слышал о них, – уклончиво ответил я.

– Махакала и Шакти, главные боги тибетского тантризма. Бог-мститель и богиня-шлюха.

Дэн выжидающе посмотрел на меня. «Какие милые», – сказал я. Хотел было цокнуть языком – вот ведь, мол, сила изобразительного искусства, – но раздумал. Дэн смотрел на меня не отрываясь.

– Вы ведь знаете, что тибетский сепаратист начала века по кличке Джи-лама был инкарнацией именно этого бога – Махакалы, – наконец проговорил он.

На какое-то мгновение мне показалось, что все вокруг поплыло и застекленный потолок вот-вот обрушится мне прямо на голову. Откуда? Откуда, черт подери, он знает… Хотя стоп! Знает что? Знает о том, что сумасшедший профессор Толкунов давал мне почитать брошюрку о похождениях Джи-ламы? Об этом он знать не может. Абсолютно точно не может. Разве что вчера, звоня по телефону, он каким-то образом сумел подсмотреть через трубку название книжки, которую я держал в руках. Вполне возможно, что ни хрена-то он и не знает, а так, просто… Закидывает удочку.

– Да что вы говорите? – сказал я. Пусть сам догадывается, что бы этот ответ значил. Впрочем, на мою реакцию Дэну было, похоже, совершенно начхать.

– Тибетцы верят, что Махакала – это бог-мститель, до седьмого колена истребляющий врагов буддизма – «желтой веры». В какие только сказки не поверит человек, одурманенный религией. Кстати, говорят, что ваш земляк, петербургский тибетолог по фамилии Кострюков, тоже верил в Махакалу. Он, говорят, считал, что его гибель – это месть Махакалы за какие-то его, Кострюкова, проступки.

Дэн помолчал и, прищурив глаза, принялся рассматривать мерзкие статуи божественного дуэта. Маленький, худощавый, с черной прилизанной головкой, он напоминал умную птицу.

– Раз уж мы заговорили о Кострюкове… Вы знали, что Кострюков работал здесь, в этом самом помещении? Он вернулся из экспедиции на советско-китайскую границу и здесь, в дацане, сортировал свою коллекцию. А спустя полтора года его арестовали. Прямо здесь все это и произошло. Работники НКВД поднялись по той самой лестнице, по которой только что поднимались мы, и предъявили Кострюкову ордер. Он попросил их выйти, на что, как ни странно, они согласились, минут десять собирался, а потом отправился с ними на Литейный… Десять лет без права переписки – то есть расстрел.

Дэн многозначительно замолчал и уставился на меня. Происходившее мне не нравилось. Совсем не нравилось. Странно как-то говорил со мной этот чертов консул. Не так, как, по идее, должен бы говорить. У нас светская беседа или что? На хрена мне все это знать? И акцент у Дэна вдруг куда-то пропал. Теперь он говорил по-русски абсолютно нормально, без всяких следов китайских мяукающих интонаций.

– У нас в Китае тоже был период репрессий, – снова заговорил он, – сейчас эта практика осуждена. Товарищи из ЦК сумели осознать ошибки, допущенные предыдущим руководством, и теперь в КНР все иначе. Однако я еще помню тевремена. Ту атмосферу страха, когда люди пропадали и все боялись спросить – куда? Это было абсолютно одинаково и у вас, и у нас.

Дэн говорил медленно, словно с трудом подбирая слова. Я не перебивал.

– Знаете, что интересно? Кострюкова осудили на заключение без права переписки, но одно письмо из тюрьмы он все-таки передал. Он сидел прямо на Литейном, в спецтюрьме НКВД на шестом подземном этаже. И тем не менее умудрился переслать жене письмо. Как? Я не знаю. Зачем? Думаю, что оно было очень важно для него, это письмо… Так мне кажется. Иначе зачем он так упорно стремился передать его на волю? Поправьте меня, если я не прав.

– Н-ну, наверное, – промычал я.

Дэн улыбнулся, но как-то невесело это у него получилось. Губы растянулись, а глаза по-прежнему смотрели серьезно, выжидательно.

– Наверное, я чего-то не понимаю, но… – начал было я.

– Что вы, Илья, что вы! Не стоит обращать внимания на то, что я сказал! Я просто размышляю вслух. Кострюкова сажают в тюрьму. Ему грозит смертная казнь. Но единственное, о чем он думает, сидя в камере, – это как бы переправить на волю письмо. Что заставило его так себя вести? Я не знаю. А вы? Знаете, о чем я подумал? Если одного человека очень интересует то, что известно второму, то ведь они, эти двое, всегда могут договориться. Так сказать, сойтись в цене… Надеюсь, вы понимаете, что именно я имею в виду?

Я окончательно запутался в том, что несет этот хун-вэйбин. То он угрожает мне тем, что, мол, я похитил китайский раритет. То рассказывает о репрессированном востоковеде. А теперь и вообще предлагает договориться… О чем, черт его подери?!

Какого хрена он вообще притащил меня в этот монастырь? Попудрить мозги было некому? Я неожиданно подумал, что, может статься, консул этот – просто сошел с ума, не вынес несчастный китаец суровой прозы российских будней. Вот и куролесит теперь как может, несет неизвестно что, сам того не понимая. На душе стало неуютно.

– Я не тороплю вас с ответом, – ласково продолжал Дэн. – Вы знаете, кто я, где меня найти. Вы знаете и то, что мне известна вся эта история, – ведь я правильно все изложил? Да? Ну, так знайте и то, что одному вам со всем этим не справиться. Слишком уж много интересов здесь пересекается. Наш соотечественник Ли уже пытался не учитывать интересы всех сторон. Как вы знаете, он проиграл. А вот вы можете и выиграть, но для этого вам нужно понять простую вещь. Мы должны играть в паре. По той простой причине, что без моих каналов вы просто не сможете ничего с этимсделать. Это-то, надеюсь, вы понимаете? Ни вывезти за границу, ни продать здесь. Поверьте мне на слово…

Дэн положил птичью лапку на грудь и честными глазами посмотрел мне в лицо.

– Послушайте… – наконец попытался возразить я. Ничего из того, что он нес, я так и не понял.

– Ни слова больше! – всплеснул руками китаец. – Прежде чем дать окончательный ответ, хорошенько подумайте. Я вас не тороплю. В этой игре замешано слишком много народу, и одному вам действительно не справиться. Вам все равно придется выбирать чью-то сторону. Так выберите ее правильно. По крайней мере, я вас не обману. – Последние слова Дэн проворковал, уже уволакивая меня по направлению к лестнице.

Я оторопело молчал.

Пока мы спускались, он нес какую-то чушь насчет тибетского разгильдяйства («Осторожно! Осторожно, не споткнитесь! Здесь не хватает ступеньки. Монахи никак не соберутся ее починить… А еще мечтают отделиться от КНР… Дикий народ!»), а когда мы вышли за ограду монастыря, он предложил подбросить меня на своей консульской машине. В другое время и в других обстоятельствах я бы не устоял. Роскошная «BMW», о правилах дорожного движения можно забыть, опять-таки и под дождем тащиться не хочется. Но на сегодня обществом консула Дэна я, пожалуй что, сыт по горло.

– Нет, спасибо, – сказал я, – хочу немного пройтись. Способствует, знаете ли, пищеварению.

– Хорошо, хорошо, – заговорил он почему-то опять с мяукающим китайским акцентом. – Мой телефон у вас есть. Если что – звоните.

Дэн щелкнул дверцей машины и уехал. А я остался стоять под дождем. За потоками воды кокетливо мелькнул желтый дипломатический номер автомобиля.

Бог ты мой! Как они все мне надоели! Со всеми своими загадками, проклятиями фараонов, туманными угрозами и смутными намеками! Бритоголовый Дима, зеленый от страха профессор Толкунов, консул, который предлагает мне долю, но при этом не удосуживается объяснить, в чем именно. Ну зачем мне одному столько везухи сразу, а?

Хватит, решил я, закурив сигарету и малость отдышавшись. Пойду на работу, прильну к незамутненным источникам реальной жизни. Выпью джина с девчонками, напишу хороший разоблачительный репортаж, куплю в буфете порцию замечательных польских миног. Буду вести простую и естественную жизнь. Без экзотики.

Я зло через плечо поглядел на дацан. А все эти ламы-перевоплощенцы, убитые китайцы, которые, оказывается, вели игру не в той команде, монахи-официанты с растатуированными руками – вся эта компания пусть отправляется на хрен. Или даже куда-нибудь еще дальше. Вот так.

Однако, как оказалось, все было совсем не так просто.

– Стогов!

Из-за шума дождя я почти не расслышал этот голос. А расслышав, не поверил. Однако подсознательно среагировал, обернулся и… Сигарета чуть не выпала у меня из руки. Опять! Ну сколько можно? У ограды монастыря стояла Анжелика. Та самая Анжелика, каждое появление которой в моей жизни означало новый виток неприятностей. Та-самая-черт-бы-ее-побрал-блондинка-Анжелика.