Текст книги "Череп императора"

Автор книги: Виктор Банев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Я допил свой коктейль, смешал еще и снова выпил. Ощущалось дикое желание хоть с кем-нибудь обсудить все, что случилось со мной за последние дни. Сходив в комнату, я принес на кухню конверт с бумагами и бросил его Анжелике на колени.

– На, полюбуйся. Эти бритые красавцы хотели получить от тебя вот это.

Анжелика аккуратно раскрыла конверт, вынула листки и подробно, с обеих сторон их рассмотрела. Листок с мантрой Кострюкова она разглядывала особенно тщательно – так, словно могла прочесть эти чертовы тибетские загогулины. Глядела она на листки удивленно и непонимающе, но в то же время так, словно проверяла – а все ли на месте?

– Что это за бред собачий? – наконец спросила она. – На кой все это добро тупорылым отечественным бандитам? Ты чего-нибудь понимаешь?

– Теперь понимаю.

– Ну и что все это значит?

Я посмотрел на нее и на разложенные по столу листки. Смешал себе еще коктейльчик, достал из пачки сигарету, закурил и принялся рассказывать. Не торопясь, с подробностями и обо всем, что удалось узнать.

Я говорил долго, наверное, больше получаса. Анжелика слушала не перебивая. Я рассказал ей о тибетском боге Махакале и его земном воплощении – сепаратисте Джи-ламе, которому монгольские революционеры вырезали его кровожадное сердце. О ленинградском востоковеде Кострюкове, который верил во всесилие гневного тибетского бога, но все же привез в город свою этнографическую коллекцию, среди экспонатов которой было спрятано что-то ценное, за чем приехал в Петербург ее, Анжеликин, друг Ли Гоу-чжень. Рассказал я и о том, наконец, что после того, как Кострюков был расстрелян, коллекция затерялась и теперь никто не знает, куда делась эта ценность, но хотели бы об этом узнать.

По ходу рассказа я все увеличивал в своем коктейле долю водки, одновременно сокращая долю «Спрайта». Так что к концу этой захватывающей истории язык у меня довольно ощутимо заплетался, а перед глазами здорово плыло.

– В общем, короче говоря, – стал закругляться я, – к сегодняшнему полудню я понял в этой истории почти все. Кроме двух вещей. Во-первых, что именно привез сюда из Тибета Кострюков. А во-вторых, куда он это «что-то» дел.

– А сейчас? – как бы невзначай спросила Анжелика.

– А сейчас я знаю все. Вообще все! – сказал я и гордо посмотрел на собеседницу. Лицо ее, особенно в полумраке кухни, рассмотреть не удалось. Все вокруг расплывалось и теряло четкость очертаний.

– Ну и что же это за сокровище?

– Главное на свете сокровище – это длинноногие блондинки, – доверительно сообщил ей я.

– Да ладно тебе, Стогов, – поморщилась Анжелика. – Давай рассказывай, нечего из себя Шахерезаду строить…

– Грубая ты, – обиделся я. – Не женственная. Где ласковое слово «пожалуйста»? Где просительные интонации?

– Сто-огов, – угрожающе протянула Анжелика. – Кончай занудничать. Не надо меня в себе разочаровывать.

– Меня… В себе… Как ты сказала? А-а! Понял! Ну, ладно, скажу. Но только из горячей к тебе любви… Вообще-то это бриллиант. Я узнал об этом только сегодня. Мне в больнице сказал этот… подстреленный… Молчанов. Скорее всего, какой-то крупный брюлик из награбленных Джи-ламой у китайцев. Наверняка очень крупный и охрененно дорогой. Недаром все из-за него с ума сходят. А я вот схожу с ума исключительно по тебе. Не веришь? Могу доказать!..

– Да хватит тебе, – махнула рукой Анжелика. – Скажи лучше, где он теперь, этот брюлик?

– Не скажу. Угадай сама. Я же угадал, – сказал я и вознамерился было смешать себе еще один коктейльчик, но разлил «Спрайт» по столу и чуть не опрокинул бутылку с водкой. Анжелика достала мне из холодильника новую банку «Спрайта» и вытерла стол.

– Оʼкей, Стогов, все уже поняли – ты великий сыщик и еще более великий мастер заплести детективную интригу. Ты классно выстроил сюжет, аудитория доведена почти до оргазма. Хватит кочевряжиться, пора открывать секрет. Так где же брюлик?

– А я и не кочевряжусь, – еще раз обиделся я. – Просто я еще не готов огласить разгадку. Вдруг я ошибусь? Даже великие детективы способны ошибаться… Сегодня у нас что? Четверг? Ага, значит, все произойдет послезавтра… Послезавтра в дац… дазцчш… В общем, в этом чертовом буддийском монастыре будет выходной, и я смогу проверить свою гипотезу. Тут-то мы и посмотрим – прав я или не прав. За это и выпьем. Давай?

«Давай», – согласилась Анжелика, и мы выпили. Причем похоже, что выпили наконец-то на брудершафт, потому что сразу после этого мы поцеловались. И поцелуй этот был долгим, очень долгим. Я чувствовал, как часто она дышит, и она сказала: «Ух ты!» – и я принялся целовать ее лицо, а она сжимала мои горящие щеки своими мягкими ладошками и что-то шептала, и у нее была восхитительная нежная кожа, а когда я целовал ее, то от нее пахло какими-то, наверное ужасно дорогими, духами и еще чем-то замечательным, и остановиться я уже не мог, а она говорила «Милый…» и задыхалась, и вся была моя, вся абсолютно.

А потом была темнота. И только музыка еще долго что-то шептала в этой замечательной темноте.

15

Первым ощущением наступавшего утра, как обычно, была сухость во рту. Я уже привык просыпаться от этого ощущения и удивляться не стал, хотелось воды. Холодной и вкусной, желательно ведро.

Вслед за жаждой я почувствовал тяжесть на груди. Не в фигуральном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. На груди явно что-то лежало и мешало мне сменить позу. Собственно, от этого неудобства я и проснулся. Наверное, целую минуту я лежал не шевелясь, а затем, окончательно придя в себя, открыл глаза.

На груди лежала девичья голова. Белокурая. Ага. Подробности вчерашнего вечера начали потихоньку просачиваться в день сегодняшний. Здравствуй, Анжелика, здравствуй, дорогая! Никак не рассчитывал встретить тебя в столь неожиданном месте, как собственная постель. «Come on, honey» ^[2]– говоришь? Ну-ну.

Я попытался повернуться на бок. Белокурая голова была тяжелой, как гиря. Потихоньку возвращалось ощущение собственного тела. Все как обычно. Тяжесть в башке, затекла правая рука, ноет под ложечкой… Очень скоро до меня дошло, что под одеялом, прямо у меня на… э-э-э… – ну, в общем, вы поняли – лежит Анжеликина рука. Минувшая ночь носилась в голове этакой галдящей стаей. Некоторые воспоминания заставили довольно ощутимо покраснеть. Вот это я дал…

Я осторожно, но решительно стал выбираться из-под Анжелики. «Тише ты, лось, – просипела она, не просыпаясь. – Не даст поспать бедной женщине…» «Спи, спи, женщина», – погладил я ее по спине и на цыпочках пошел на кухню. Лицо у спящей Анжелики было розовое и безмятежное. Как у ребенка.

Стол напоминал поле боя, причем наши, по всему видать, понесли сокрушительное поражение. Гаубицами глядели в небеса пустые бутылки, подбитым дзотом раскорячилась пепельница, тарелки с остатками еды напоминали минные поля… Что же это за гадость мы вчера здесь ели? Ах да…

Поискав глазами чистый стакан, я в конце концов плюнул и напился прямо из-под крана. Вода была теплой и противной. На периферии сознания чуть брезжила мысль о том, что в холодильнике со вчерашнего вечера могла – ой могла! – заваляться запотевшая баночка «Спрайта». Огромным усилием воли я заставил себя не заглядывать в холодильник. Если она там и оставалась, то пусть достанется Анжелике. Вот такой вот я джентльмен.

Вопреки всякой логике голова не болела, была ясной и свежей. Что бы эти два слова в данной ситуации ни обозначали. Написать, что ли, чего-нибудь? Этакое выдающееся. Чтобы женщины утирали слезки, а мужчины играли желваками и переполнялись чувствами. Или нет, не буду я ничего писать. Пойду-ка лучше умоюсь.

Одежда – вплоть до трусов – осталась в гостиной, брошенная рядом с диваном, на котором спала Анжелика. Будить ее, спящую красавицу, не хотелось. В прихожей я снял с вешалки джинсовую куртку, болтавшуюся там с самого лета, ежась от холода, натянул ее прямо на голое тело и прошлепал в ванную.

По ходу умывания я еще пару раз приложился к холодной воде, так что когда вернулся на кухню, чувствовал себя уже вполне нормальным человеком. Плюхнулся на диван и с сомнением глянул на лежащую на столе растрепанную пачку «Лаки Страйк». Первая сигарета с утра, да еще после серьезной вечеринки – дело нешуточное. Прямо скажем – чреватое. Впрочем, на этот раз чувствовал я себя значительно лучше, чем обычно в таких ситуациях, и сигарету все-таки закурил.

– Привет зубрам отечественной журналистики, – раздалось из дверей в кухню.

Она стояла, опираясь о дверной косяк. Насколько я мог видеть – абсолютно голая под простыней, в которую была закутана. Что, впрочем, практически ничего не скрывало. Была Анжелика только-только проснувшейся и слегка опухшей. Но от этого ничуть не менее красивой. По щекам трогательно размазана тушь – совсем немного, белобрысая грива спутана, губы распухли от поцелуев. От моих поцелуев.

– Привет, красотка. Иди, поцелую.

– Ха! Еще чего! Нашел тоже время заигрывать…

– Назови дату, когда тебе удобно.

– Август следующего года, – фыркнула Анжелика. – Ты бы лучше брюки надел, ловелас. И поставь чайник. Надеюсь, кофе в этом твоем притоне имеется? Имей в виду, я пью черный, без сахара.

– Без сахара же невкусно, – начал было я, но Анжелика уже развернулась, сверкнув аппетитной ягодицей, и исчезла в ванной. Я поставил чайник и пошел надевать брюки.

В комнате пахло ею. Не ее духами, не дезодорантом и не лаком для волос. Просто ею. Прислушавшись к тому, как Анжелика плещется под душем, я, немного смущаясь себя самого, ткнулся носом в подушку и глубоко втянул в себя воздух. Всегда, столько, сколько я живу в этой квартире, пахло здесь лишь сигаретами, пролитым мимо стакана алкоголем, тоской и плохо приготовленной пищей. И уже сто лет здесь не пахло женщиной. Тем более такойженщиной. А теперь вот пахло, и отчего-то этот факт несказанно меня радовал.

Я не торопясь оторвался от подушки, натянул брюки, закурил новую сигарету и вышел на балкон.

Странное дело – дождя, к которому я за несколько последних недель успел даже привыкнуть, почти не было. Так, слегка моросило, не более того. Даже небо не нависало уже над самой головой, грозя оцарапать макушку, а, как и положено приличному небу, равномерно серело в вышине. Осень словно выдохлась, и на какое-то мгновение у меня даже возникло чувство, что сейчас и не осень вовсе, а самое начало весны. Скажем, апрель.

Апрель… Я пустил колечко и попытался вспомнить – а чем это я занимался в апреле сего года? Вспоминалось с трудом. Пить-то я, понятное дело, пил, но вот где? С кем? Перед глазами возникали какие-то странные лица, стены полуподвальных помещений… Ни с того ни с сего вспомнился вдруг мужик, угрожавший пырнуть меня ножом прямо в редакции, если я тут же, при нем, не отдам распоряжения публиковать его, мужика, ответ на мой собственный материал – совершенно, между прочим, правдивый… Нет, ни хрена не помню. Весна, называется. Время цветения и надежд. Словно и не было ничего.

Почему-то эта последняя мысль оставила меня совершенно равнодушным. Ну, не было и не было. Не покидало ощущение того, что теперь все изменится. В лучшую сторону. После чего все прошлые проблемы покажутся просто смешными.

– Чего застрял? Пошли кофе пить. – Анжелика неслышно подошла ко мне сзади и обняла за плечи. Пахло от нее душем и чистым женским телом. Уютным, своим, желанным. На секунду у меня даже закружилось голова и в ушах зашумело что-то давным-давно забытое.

– Так сразу и «кофе пить»? Кофе вреден. Стою вот здесь и думаю – может, мне удастся в этой квартире кого-нибудь соблазнить, как думаешь?

– Как же, удастся тебе!.. – захихикала Анжелика.

– Не понимаю, чего здесь смешного? Я к тебе с серьезным предложением, а ты?

Я попытался обернуться, но она крепко прижимала меня к себе и не пускала. Я чувствовал, как упирается в спину ее упругая грудь.

– Между прочим, – сказал я, – нас, журналистов, девушки любят, долго их уговаривать не приходится.

– Да и как вас не любить, – сказала Анжелика. – Вы ведь такие славные парни. Иногда даже бываете трезвыми.

– Грубые инсинуации, – ответил я, и мы пошли на кухню.

Мы сидели на диване и пили ароматный кофе из кофеварки. После второй чашки Анжелика покачала головой и, долив в стакан остатки водки, залпом выпила. «Башка болит», – объяснила она. Мне, вопреки обыкновению, ни допивать водку, ни отпиваться пивом не хотелось. Хотелось одного – чтобы это утро продолжалось неделю. А лучше – полгода. Кофеварка пыхтела, плевалась и распространяла по кухне запахи Бразилии, а я сидел и любовался тем, как Анжелика, словно ребенок, вытягивает губы и дует на обжигающий кофе.

По большому счету, я сам себя не узнавал. Ни с одной девушкой из тех, что побывали в этой квартире за последние пару лет, я не сидел вот так вот с утра и не гонял кофеи. Это было мое, только мое. Обычно я вставал и тут же, без пауз, начинал маяться желанием как можно скорее избавиться от свалившихся мне на больную голову партнерш. По возможности навсегда. Они болтались по квартире и рассказывали, как им здесь нравится, а я не чувствовал ничего, кроме неудобства и глупого раздражения. Иногда у меня чесались руки просто взять за шкирку и выкинуть их на лестницу. И только после того, как они наконец отчаливали, я шел наконец на кухню, ставил кофеварку и потихоньку приходил в себя. Моя кухня – моя крепость. Посторонним вход воспрещен.

Я человек со сложившимися вкусами и привычками. Мягко говоря, не самый общительный человек на свете. Может быть, это плохо, но уж вот такой я парень.

Друзей у меня нет. Готов согласиться, что звучит это цинично, почти неприлично звучит, но я далеко не уверен, что друзья мне нужны. Зачем? Я уж как-нибудь сам. Знакомых, приятелей, собутыльников, людей, которым я при встрече говорю: «Старик, чертовски рад тебя видеть!» – наберется вокруг меня, наверное, несколько сотен. Но друзей? Близких мне людей?.. Никогда, ни в один из периодов моей жизни, не хотелось мне иметь под рукой чье-нибудь крепкое плечо, а уж тем более локоть. И вот теперь, такой мизантроп, я сидел рядом с этой блондинкой, о самом существовании которой не знал еще и неделю тому назад, касался кончиками пальцев ее коленки и откровенно млел от удовольствия.

Пока я курил на балконе, Анжелика успела не только принять душ и накрасить ресницы, но и даже малость прибраться на кухне. Пепельницу она сполоснула, тарелки составила в раковину, а бутылки – в угол у плиты. Более того – на столе успело появиться несколько бутербродов. Из чего, черт возьми, она налепила их на этот раз? Прекрасно помню, что вчера в самом конце нам совершенно нечем было даже закусить, а теперь на столе стояли и сыр, и ветчина, и даже пара кружочков какой-то дорогой колбасы. «Ночью, пока я спал, она сгоняла в магазин», – мелькнула ужасная догадка.

– Все, что нужно человеку с утра, – это большой кофейник крепкого и горячего кофе, – глубокомысленно вещала Анжелика, вгрызаясь в толстенный бутерброд.

– Так-таки уж и все? – уточнил я, откровенно пялясь на ее коленки.

– Остальное – излишество. Бутерброд хочешь?

– Да. С ветчиной, если можно. Почему излишество?

– Потому что всем остальным ночью нужно заниматься. А не засыпать, как сурок. Суперлавер, понимаешь ли… С ветчиной я и сама люблю, бери с сыром.

– Я не хочу с сыром. Меня от бесконечного сыра из лениздатовского буфета уже подташнивает. Это еще вопрос, кто из нас первым отрубился.

– Ты и отрубился, чего тут выяснять-то? Вместо того, чтобы откликнуться на призыв подвыпившей женщины. Пододвинь сахарницу, пожалуйста.

– Ха! Подвыпившей! Как же ты выглядишь пьяной, если, вылакав весь алкоголь в доме, ты была подвыпившей? Кто – кто, скажи! – водку запивает «Мартини»?! Где это слыхано?! Причем сразу по полстакана и того и другого?

– Могу я иногда позволить себе расслабиться? А «Мартини» у тебя фуфло. Даром что из «Дьюти-фри». Купил бы лучше за те же деньги бутылку хорошего коньяка.

– Не стыдно? Мне бы этого «Мартини» на полгода хватило. Наливал бы каждой девушке по сто граммов – их от меня не оттащить было бы.

– Чтобы хорошенько очаровать девушку, нужно как минимум хорошенько побриться. А то исполосовал меня всю своей щетиной. Кактус…

В доказательство она задрала футболку и продемонстрировала восхитительную грудь и плоский живот (как она умудряется быть такой стройной при таком-то объеме груди?), на которых действительно имелись красные пятна неопределенной конфигурации. Оставленные, надо полагать, моей небритостью. Отдельные борозды протянулись через весь живот и прятались под резинкой трусов. Я судорожно проглотил остатки кофе и не нашелся что ответить.

Мы выпили еще кофейку, докурили «Лаки Страйк», и Анжелика начала собираться.

– Включил бы музычку какую-нибудь, – крикнула она из ванной.

Я прошел в комнату, сдвинул в сторону горой наваленные перед магнитофоном черновики, факсы пресс-релизов и недельной давности газеты и включил радио. Дебил ди-джей тут же радостно заворковал. Я снова почувствовал, что квартира просто пропитана ее запахом. Странное ощущение.

Мне вдруг подумалось, что в принципе я был бы совсем не против, если бы она осталась. Она жарила бы мне мясо, а я бы завел привычку бриться перед сном, и каждая наша ночь могла быть такой, как сегодняшняя. «Каждый день как волшебная сказка, с неизбежной свадьбой в конце…» Да нет, мотнул я головой, глупости.

– Слушай, – крикнул я в сторону ванной, – а если я побреюсь, ты останешься еще на немножко?

– На немножко? Это как?

Она вышла из ванной. Чистенькая, свежая, совсем одетая. Как будто и не пила вчера. Как будто не ложилась спать в полшестого утра. Как будто не трепетала вчера в моих руках, словно пойманная бабочка. Какая-то другая Анжелика. Не та, что была ночью.

– Немножко – это значит на время, необходимое тебе для того, чтобы все это с себя снять, плюс еще минут сорок. Сорок минут должно хватить, как думаешь?

– Э-э, нет. Так я не люблю, – улыбнулась она. – Я люблю так, как вчера.

Я облегченно вздохнул. Да нет, все в порядке. Это та же самая девушка, что, задыхаясь и кусая губы, шептала мне: «Милый… Милый… Ну давай…» Та же самая Анжелика.

Уже открывая дверь, она обернулась и сказала:

– Buy, honey ^[3]. Я позвоню.

– Buy, Анжелика.

Она громко расхохоталась.

– Слушай, Стогов, действительно… Я же тебе так и не сказала… Вообще-то Анжелика – это китаец придумал. Нравилось ему так меня называть. А на самом-то деле меня зовут Ира. Глупо как-то получилось… Так что привыкай. Пока.

Хлопнула дверь, завыл, спускаясь, лифт. Вот те на! Ира? Ирина… Какая, впрочем, разница? Ирина так Ирина. Иринка-блондинка. Тоже ничего. Я вернулся в гостиную, немного прибавил звук радио и плюхнулся на диван.

«Позвоню…»

Она сказала, что позвонит. Я сниму трубку, а она скажет мне… Ну, например, что-нибудь вроде: «Чем занимаешься, Стогов? Уыпьем уодки?» «Уыпьем, – отвечу я. – Приезжай». И она приедет. И все повторится, повторится тысячи раз!

«Позвоню…»

Жалко, что я не спросил, когда именно она мне позвонит, но, впрочем, и так ничего. Всего одно слово, но больше и не надо. Есть зачем жить. И по сравнению с этим ощущением все остальное – фуфло. И дождь – не дождь, а изморось. И проблемы мои – не проблемы, а так, дырка от бублика. «Позвоню…»

Я вытряс из пачки сигарету, закурил и, не в силах усидеть на месте, принялся вышагивать по квартире. Грязная моя, бесхозная и отродясь не мытая квартира казалась мне какой-то новой, как будто и не моей. Здесь вчера мы ели сочное мясо с сыром. Вон там, в коридоре, под гравюркой, подаренной мне лет семь назад Жанной Агузаровой, я таки поцеловал ее – и какие восхитительные были у нее губы! А вот в спальню я сейчас, пожалуй, не пойду. Нечего мазохизмом заниматься.

От воспоминаний минувшей ночи по лицу расплывалась глупая ухмылка. Глупая и счастливая.

Удивительно, какие мелочи запоминаешь иногда в такие ночи, как эта. Я, например, прекрасно помнил, что на спине, под левой лопаткой, у нее была родинка. А ниже, на пояснице, две смешные детские ямочки. Пьяная ведь она была, в умат пьяная – но как делала это! Откуда-то из глубин подсознания выплыла на миг гнусная мыслишка: что же за предыдущий жизненный опыт был у этой девушки, почти девчонки, если в постели она так играючи выделывала… В общем, выделывала то, что выделывала?

Я быстренько загнал этот пошлый вопрос туда, откуда он и вынырнул. Какое, черт подери, мне дело до того, что там у нее было раньше? Я знаю ее всего неделю. Если здесь вообще уместно слово «знаю». И все-таки, уходя, она сказала: «Я позвоню». И улыбнулась мне, оглянувшись на пороге. Господи, хорошо-то как!

Я бродил по квартире, натыкался на углы мебели и ронял пепел прямо на пол. И не обращал на все это никакого внимания.

Несколько последних недель были действительно сумасшедшими. Долбаная моя работа, бесконечные еженощные вечеринки. Плюс все эти криминально-мистические навороты последней недели… Как результат, я окончательно забыл о том, что лицо женского пола может выступать в моей жизни не только как официантка или сержант милиции, но и в других ролях. А теперь Анжелика напомнила мне об этом, и все внутри просто клокотало. Бог ты мой, как она умеет напоминать о таких вещах!

На самом деле я не такой, как, например, Леша Осокин. Который может, пользуясь служебным положением, за неделю соблазнить четырнадцать гимнасточек или фигуристок с ногами полутораметровой длины и талиями, которые можно обхватить двумя ладонями, а потом прийти ко мне, завалиться, не разуваясь, на диван и, цыкнув зубом, сообщить: «Что-то перевелись, старик, в этом городе классные телки… Ну что ты будешь делать?» Нет, я не такой. Не лучше и не хуже, просто не такой. По природе я моногамен.

После того как три с половиной года тому назад я развелся с Натальей, жизнь моя вообще бедна событиями эротико-приключенческими. Где-то это сознательная политика. Где-то – следствие образа жизни. Но после развода было у меня, пожалуй, всего два более-менее продолжительных романа. Ну и около дюжины совсем уж случайных рандеву. Таких, что с утра я не мог вспомнить не только имени избранницы, но и того, где именно я эту избранницу избрал. И нельзя ли было там избрать чего-нибудь покондиционней. Впрочем, и сами дамы в девяти случаях из десяти с утра первым делом интересовались: «Слышь, парень, – все время забываю, как тебя зовут? А мы где? У тебя или у меня?»

Вообще говоря, не люблю я влезать в эту область своей памяти. Ох как не люблю. И так жить тошно, а начнешь раздумывать над несложившейся личной жизнью, так и вообще хоть вешайся. Хотя чего уж там. Все равно уже влез.

С Натальей развелся я на удивление быстро. Пять лет мы прожили вместе, а потом – всё. Словно щелкнули выключателем и погас свет. А когда свет зажегся снова, я жил уже в другой квартире, работал на другую газету и вел совершенно другую жизнь. Иногда она звонит мне, говорит, что читает мои репортажи, вежливо хвалит. Я не звоню ей никогда. Зачем? Мы почти друзья, но, как говорил один мой знакомый, только тупица будет строить дом на пепелище. Я и не строю.

В любом случае попытаться начать с Натальей все с начала мне никогда не хотелось. По моему глубочайшему убеждению, она – одна из самых красивых женщин этого города. Приятели рассказывают, что недавно она стала редактором отдела, получает раза в полтора больше меня. Так что надеюсь, в личной жизни у нее все будет хорошо. Я в любом случае мешать ей в этом не собираюсь. Упрекнуть ее за то время, пока мы жили вместе, мне не в чем, но – умерла так умерла. И никогда после развода я не пытался попользоваться правами экс-супруга и получить внеочередной доступ к ее телу. Как бы пьян я ни был. Выходил из положения собственными силами.

Назвать двух подружек, имевших место быть после Натальи действительно подружками язык, впрочем, у меня не повернется. Вспоминать о них – еще противнее, чем о развалившемся браке.

Первой некоторое время скрашивала мое одиночество уж и не помню откуда взявшаяся девица с роскошным бюстом чуть ли не девятого размера и обалденным хриплым голосом. Было это практически сразу после того, как мы с Натальей разменяли квартиру. Тогда мне казалось, что какая-то женщина обязательно должна быть рядом. Не одна, так другая. Как же иначе? Понять, что я ошибаюсь, стоило большого труда. Избавиться от девицы стоило большой крови. После этого, наученный горьким опытом, я где-то с год вел образ жизни почти чисто спартанский. В смысле, без женщин. О чем и до сих пор вспоминаю с большим удовольствием. Меньше женщин – меньше проблем.

Правда, в конце минувшей зимы случилось мне писать для одного небольшого журнала. Был в этом журнале зануда-редактор, и была у редактора секретарша Лена. В общем, когда я понял, что ситуация выходит из-под контроля, было уже поздно.

Пить Лена любила, но не умела. То есть абсолютно. В каждый свой приезд ко мне Лена напивалась до чертиков и потом, пребывая в состоянии алкогольного транса, так голосила в постели, что соседи несколько раз порывались вызвать милицию. Решив, что меня здесь пытают утюгом и испанским сапогом одновременно. Кроме того, Лена выкидывала в постели такие коленца, которые и в самом кошмарном сне не видывал ни один порнорежиссер мира. Ей что – с утра она никогда ничего не помнила. А каково мне? Я, между прочим, как бы пьян ни был, ничего не забываю. Иногда, бреясь по утрам, я стеснялся посмотреть в глаза собственному отражению. В общем, с Леной у меня тоже не срослось.

Но главное – были все эти мои истории скучны. Скучны до боли зубовной. Да, я болтался со своими дамами сердца по найт-клабам, пил с ними виски и «Бейлиз», водил в лучшие рестораны города. В один из дней мы с Леной умудрились последовательно поесть мяса крокодила в «Афродите» на Невском, отведать плова с анашой в «Синдбаде» на Васильевском острове и под конец в «Кукараче» на набережной Фонтанки вытрескать бутылку мексиканской кактусовой водки «Пепе Лопес» с лежащей на дне личинкой гусеницы. Правда, по своей насыщенности этот денек был все же не вполне обычным даже для меня.

Я дрался из-за них, этих своих дам, я брал их с собой на интервью, когда в город наезжали импортные звезды, а с той, первой, грудастой девицей я как-то занимался любовью прямо на «чертовом колесе» в луна-парке. Ночью, пьяный, под проливным дождем. Причем «колесо» я запустил самостоятельно, и когда приехала милиция, то еле уболтал заспанных сержантов, чтобы они не забирали нас в отделение. Уболтать их удалось лишь после того, как я показал им свое удостоверение и оказалось, что стражи порядка время от времени почитывают мои репортажи.

И все равно было мне с ними скучно. Беспросветно серо и тоскливо. И ничего, кроме облегчения, не испытывал я в тот момент, когда эти романы подходили к своему естественному финалу.

А теперь все было иначе. Еще в ту первую утреннюю минуту, когда, открыв глаза, я увидел, что на груди у меня лежит белокурая девичья голова, я понял – теперь все будет совершенно иначе. Я чувствовал себя так, словно за окном и в самом деле был апрель или – бери выше! – май и повсюду цветет сирень, а просыпаюсь я оттого, что солнце, зараза, слепит сквозь шторы глаза и раскаляет воздух в квартире так, что нечем дышать и сразу хочется в душ.

Я почувствовал, что сигарета дотлела до фильтра и теперь обжигает мне пальцы. И только тут я расслышал: в дверь кто-то звонит.

Задумавшись, я, похоже, полностью выключился из происходящего. А звонили, судя по всему, уже не в первый раз, потому что трель получилась затяжной и настойчивой. Словно пришел кто-то, кого я жду, а ему, долгожданному, не открывают. «Тьфу ты», – сказал я, бросил окурок в пепельницу и пошлепал в прихожую.

Вопреки постоянным рекомендациям органов, компетентных в этих вопросах, никогда, прежде чем открыть дверь, я не спрашиваю «Кто там?». Хотя при моей профессии это было бы, наверное, совсем не лишним. Однако каждый раз я просто забываю это сделать. Возможно, дело здесь в том, что я прекрасно знаю – брать в квартире нечего. А может быть, сказывается недостаток практики. Если кто ко мне иногда и заходит, так это Леша Осокин. С обязательным длинноногим созданием и вопросом: «Старик, а можно мы у тебя переночуем?» Как правило, создание оказывается начинающей спортсменочкой, которой бессовестный Осокин пообещал фото на первой полосе. Иногда мне удается убедить девушек в том, что пресса всегда врет.

Я открыл дверь. Это был не Осокин. Совсем не Осокин. На площадке стоял майор госбезопасности Владимир Федорович Борисов. В традиционном пиджаке и до блеска начищенных ботинках. Вот уж кого не ожидал.

Смерив меня недружелюбным взглядом, он сказал:

– Здравствуйте, Илья Юрьевич. Можно к вам? Я по делу.

– Что-то случилось? – спросил я. Ни малейшего желания портить себе утро беседой с майором у меня не было. Но я понимал – разговаривать придется в любом случае.

– Случилось, – кивнул он. – И серьезное.