Текст книги "Череп императора"

Автор книги: Виктор Банев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

– Ты еще скажи: «Ненавижу англичан!» – сказала Дебби.

– Ненавижу англичан, – улыбнулся Брайан, мы допили свои напитки, забрали из гардероба одежду и отправились дальше.

Следующими вехами нашего пути были небольшой, всего на десять посадочных мест, ресторанчик «Дон Корлеоне», чумазая забегаловка и кафе «На Владимирском». При входе в кафе Мартин зацепился ногой за порог и во весь рост растянулся на полу.

«Начинается!» – подумал я и бросился помогать Мартину подняться. Пьяная и жестокая Дебби чуть не падала со смеху, наблюдая за нашей возней.

– Fuckinʼ shit ^[19], – выругался Мартин, сумев наконец встать на ноги. – Единственные нормальные джинсы испачкал! Где их в этой стране постираешь?

– Сдавайся, пока не поздно, Марти, – хохотала Дебби. – Если от следующего виски тебя стошнит прямо на стол – будет хуже.

– Почему «единственные джинсы»? – задрал брови Брайан. – У тебя в номере джинсы валяются чуть не на каждом стуле. Я же видел…

– Черных больше нет. Эти были одни. Остальные все голубые, – зло буркнул Мартин и прошел за столик.

На подбежавшую к нам официантку все смотрели так, словно видели перед собой личного и давнего врага. До конца Владимирского оставалось не меньше пятидесяти метров. И как минимум полдюжины кафешек.

– Зачем тебе именно черные джинсы? – попытался я утешить Мартина, когда официантка отправилась за пивом и четырьмя по пятьдесят «Столичной». – Носи голубые. Это очень модно. Голубые джинсы подходят под цвет твоих глаз.

– У меня карие глаза.

– Носи коричневые джинсы.

Мартин удивленно посмотрел на меня. Я и сам чувствовал, что несу чушь. Разговор становится по-дурацки двусмысленным.

– Я всегда одеваюсь только в черное, – сказал он. – Понимаю, что это как-то глупо, все-таки мне не шестнадцать лет. Но – привык, и все тут. Это мой стиль. Определенные цвета, определенная музыка…

– Что ты слушаешь? – поинтересовался Брайан.

– Разное… «Dead Can Dance», «The Cure»… Главное, чтобы это была мрачная, меланхоличная музыка.

– Почему обязательно мрачная?

– Модно. Все мрачное модно.

– Дурацкая какая-то мода, – фыркнула Дебби.

– Не знаю… Мне нравится… Ношу черные джинсы, читаю средневековых мистиков, слушаю мрачную музыку… По-моему, очень цельный имидж.

– Марти, ты просто пижон, – криво усмехнулась Дебби. – Скажи еще, что ты занимаешься гарольдингом…

– А что тут такого? Занимаюсь…

– Ты?! Занимаешься гарольдингом?! – удивился Брайан. – Так ведь…

Договорить он не успел. Официантка принесла поднос, на котором стояли высокие бокалы с надписью «Пивзавод „Балтика“» и четыре стакана с коварно притаившейся на дне водкой. Она выставила всю эту батарею на стол, и ирландцы тоскливо переглянулись. Честно сказать, я тоже чувствовал себя уже не таким героем, как вначале.

– А что такое этот ваш гар… грол… Ну, в общем, чем ты там, Мартин, занимаешься-то?

– Ты не знаешь, что такое «гарольдинг»?

– Не-а, не знаю. Из умных слов на «гэ» я знаю гипертонию и геронтофилию… А про гаророльдинг ваш первый раз слышу.

– Гарольдинг, – заплетающимся языком поправил меня Мартин, – это очень модное развлечение. Развлечение для модной меланхолической молодежи. Берешь книжку и идешь читать на кладбище. Желательно старинное и заброшенное. Чтобы кресты покосившиеся, вязы и мох на надгробиях. Причем книжка – обязательно готический роман. Или на худой конец пособие по оккультизму. Сидишь, предаешься размышлениям о бренности всего земного. Я вот лично предпочитаю «гарольдинговать» под теологические трактаты Эриугены. Это такой ирландский мистик. Он жил полторы тысячи лет назад и был таким еретиком, что его зарезали монахи собственного монастыря. Посидишь часок – впечатлений больше, чем от шприца с героином…

– Мартин, – укоризненно покачала головой Дебби, – ты абсолютно сумасшедший тип. Тебе лечиться надо. Кладбища, Эриугена, вчера про «тяжелую голову» принялся зачем-то рассказывать…

При упоминании о вчерашнем походе в «Хеопс» Мартин помрачнел, взялся за ручку своего бокала и сказал ни с того ни с сего:

– А вот Стогов считает, что Шона убил я…

Брайан и Дебби разом посмотрели на меня, и, чтобы замять неудобную паузу, я сказал, что самое время выпить и двигать дальше. Морщась и передергивая плечами, ирландцы выпили водку и сделали по паре глотков из пивных бокалов.

– Не халтурить, не халтурить! – сказал я. – Пьем до дна!

Если бы человека можно было убить взглядом, то из этого кафе скорее всего я не вышел бы никогда.

Следующим пунктом программы был безымянный, но довольно чистенький пивной бар. Перед глазами здорово плыло. От сознания, что впереди еще как минимум полтора часа посиделок, на душе становилось совсем уж мерзко. «На хрена я вообще согласился участвовать в их идиотском конкурсе?!» – мелькнула на периферии сознания предательская мыслишка.

Бармен выставил на стойку пиво и виски, и мы уселись за столик в самом углу.

– Знаете, что я думаю по поводу этого позавчерашнего убийства? – сказала наконец Дебби.

– Что? – с трудом поднял на нее осоловевшие глаза Брайан.

– А вот что. – Она слегка пригубила из стоящей перед ней кружки и закурила. – Я думаю, что это была ошибка.

– То есть?

– Понимаете – в туннеле же было темно, так? А раз так, то убийца просто не видел, кто перед ним стоит. Хотел зарубить… ну, скажем, меня. А попал по Шону. Промахнулся. Возможная версия?

– В принципе… Почему нет?.. – покачали головой мы. – Вполне возможная…

– Остается только решить, кого хотел зарубить убийца, – усмехаясь, сказал Мартин.

– Бросьте жребий, – пожала плечами Дебби. – Я считаю, что он мог метить в кого угодно. В любого из нас. Хоть в тебя, хоть в Стогова.

– А зачем ему это надо? – не переставая усмехаться, сказал Брайан.

– А зачем ему надо было убивать Шона? – парировала Дебби. Говорила она очень разумно и вообще на общем фоне почти не выглядела пьяной.

– Кончайте, – сказал я. – Был с нами капитан? Был! Вот пусть он этим делом и занимается. Ему за это зарплату платят.

– Можно, конечно, понадеяться на капитана, – задумчиво сказал Мартин, – а можно…

Он смотрел в пространство и словно бы говорил сам с собой. Глаза у него были жесткие и непроницаемые. Он как будто оглядывался на то, что позавчера случилось в туннеле, и видел все до самой мельчайшей детали… Нехорошие глаза.

– Можете ломать голову над этим преступлением сколько угодно. Можете считать, что это ошибка, а можете – что именно Шон и должен был умереть. Можете думать что угодно – все равно вы не догадаетесь… Тут нет ни единой зацепки – перед вами идеально спланированное преступление. Ни мотива, ни улик. Все были рядом, но никто ничего не видел. Ну не красота ли? Ждем, пока погаснет свет, берем топор и всаживаем его в затылок парню – все! Разгадать такое преступление невозможно…

Я пытался слушать его, а мир, позабыв про все открытия Коперника и Галилея, упорно вращался вокруг моей головы. Вселенная скакала, как взбесившийся пони, и я не мог даже на секунду сосредоточиться, чтобы понять, что же такое он несет. Все вокруг расплывалось, и, как ни старался, я не мог сфокусировать взгляд на лице Мартина. Мне казалось, он играет со мной в кошки-мышки. Он ясно говорил: «ждем… берем… всаживаем…», но попробуй пойми – сослагательное это наклонение (предположим, мол, что мы взяли) или самое что ни на есть чистосердечное признание?

Я пытался сосредоточиться, а Мартин все говорил и говорил, и его слова, словно волны тягучей реки, разбивались о мою прижатую к краю столика грудь, распадались на отдельные звуки и, поблескивая искорками, исчезали в бесконечном пространстве…

– Кто такой этот Шон? – говорил Мартин. – Его никто не знал. Ни мы, ни капитан, ни Стогов. Он появился просто для того, чтобы погибнуть у нас на глазах. Он не успел ничего сказать, ничего сделать – он успел только умереть. Его смерть – это символ. Загадка, требующая совершенно особого подхода. Если вы будете смотреть на нее как на обычное преступление, вы ничего не поймете. Ни-че-го! Но стоит вам забыть о правилах формальной логики и, отдавшись на волю сознания, пуститься в рассмотрение самых безумных версий, как разгадка обнаружится сама… Обнаружится сама… Сама…

Я прислушивался к тому бреду, что он нес, но не мог разобрать ни слова. Его слова были очень важны, я знал, что должен запомнить их все, ведь где-то в них таилась разгадка… Но перед глазами все плыло, орбиты светил, нарезающих витки вокруг моей несчастной головы, все сужались, и, чтобы не уплыть из реальности окончательно, я схватился за стакан с виски и залпом выпил до дна.

Наверное, это была ошибка. У виски был мерзкий, отдающий чем-то пряным вкус. И этот вкус был последним, что мне удалось запомнить из того вечера.

10

Телефон зазвонил ровно без двадцати десять… Вернее, нет, «зазвонил» здесь, пожалуй, не подходит. Телефон взвыл, заорал, истерически завопил. Он взорвался целым фейерверком мерзких звуков, и каждый из них с садистским наслаждением тут же впивался в мой ноющий затылок. Стены рушились от грохота телефонного звонка, и обезумевшие жители в ужасе метались по улицам гибнущего Иерихона.

Собраться с силами и оторвать-таки голову от подушки мне не удавалось долгих десять минут.

– Але, – наконец просипел я в трубку.

– Стогов? Ты что – спишь? – поинтересовалась трубка голосом Осокина.

– Сплю.

– А ты знаешь, сколько времени?

– Не знаю.

– Вставай, на работу опоздаешь.

– Мне не надо на работу.

– Все равно вставай.

– Леша, – взмолился я, – ты когда-нибудь слышал о такой штуке – называется «гуманность»?

– Что-то слышал, не помню, что именно, – сказал жестокий Осокин. – Плохо, дружок?

– Не то слово.

– Выпей апельсинового соку и прими душ.

– Леша, – из последних сил спросил я, – чего тебе надо?

– Что-то давно ты, Стогов, не навещал заболевшего друга.

– После сегодняшнего утра ты навсегда потерял право называться моим другом.

– Да? Жаль. Я, между прочим, помочь тебе хотел.

– Неужели ты сейчас привезешь мне пива?

– Бери выше. Пока ты пьянствовал, я отгадал загадку убийства твоего ирландца…

– Дай догадаюсь сам. Ты нашел на одежде убитого отпечатки пальцев Джека Потрошителя?

– …Когда позавчера ты был у меня в больнице, – не обращая внимания, продолжал Осокин, – ты, помнится, говорил, что топор всадили ирландцу в череп сзади. Так?

– Так.

– Справа и по самую рукоятку. Так?

– Так. Но имей в виду, если меня сейчас стошнит, виноват будешь ты.

– Тебя не удивляет, что топор всадили именно справа?

Я закрыл глаза и попытался сообразить – о чем это он?

– Леша, ты о чем?

– Ну подумай сам. Ты стоишь и смотришь в затылок парню, который стоит прямо перед тобой. Представил? Берешь топор, замахиваешься… С какой стороны ты замахиваешься? Неужели не понимаешь? Стогов – ты безнадежен… Любой нормальный человек замахнулся бы правой рукой и всадил лезвие в ЛЕВУЮ сторону затылка. В ЛЕВУЮ, понимаешь?

– Нормальные люди вряд ли стали бы махать топорами в абсолютной темноте.

– Стогов, не будь тупицей. Я имею в виду, что убийца был левшой. Он замахнулся с левой руки – поэтому топор и оказался справа. Дошло наконец?

– Дошло, Леша, дошло. Запиши – я дам тебе телефон гувэдэшника, который выдает лицензии частным детективам. Нельзя зарывать такой талант в землю.

– Неужели тебя не интересует разгадка всей этой истории?

– Меня сейчас интересуют две вещи. Во-первых, стакан холодной воды.

– А во-вторых?

– А во-вторых, еще один стакан холодной воды. Больше ничего.

– Сволочь ты, Стогов, – обиделся Осокин. – Я ведь помочь тебе хотел…

– Помоги своему лечащему врачу. Назови всех девушек, с которыми у тебя была связь за последние полгода.

– Это невозможно, – грустно сказал он. – За последние полгода у меня было больше ста девушек. Всех разве запомнишь?

Я положил трубку и обессиленно рухнул лицом в подушку. В голове грохотали взрывы – девяносто в минуту. Болело, кажется, все – от затылка до кончиков пальцев ног. Плюс немного подташнивало. Вот это я вчера дал…

Я осторожно повернулся на спину и прислушался. К тому, что происходило внутри, прислушиваться было противно, и я прислушался к тому, что происходило снаружи. В квартире определенно кто-то был. На кухне вполголоса мурлыкало радио, которое я с утра никогда не включаю. В душе слышался плеск воды. Кого это, черт подери, я вчера к себе приволок?

Оторвать голову от подушки и сесть было задачей, равносильной тому, чтобы руками остановить Луну. После того как я встал с кровати, я еще раз испытал, что именно чувствуют младенцы, только-только овладевающие искусством ходьбы. Зато первые глотки теплой и мерзкой воды из-под крана показались мне восхитительнее любого французского вина.

Похмелье – это всегда тяжело. Но когда похмельное утро начинается с неожиданностей – тяжело вдвойне. Как-то я проснулся от того, что радио в комнате хорошо поставленным голосом проговорило: «Московское время – два часа дня. Передаем криминальную хронику. Вчера оперативники задержали на Московском вокзале двух оборотней…» Первая же сформировавшаяся в мозгу версия звучала убедительно и недвусмысленно: так вот ты какая, белая горячка! Те полминуты, пока диктор не объяснил, что вообще-то «оборотнями» на милицейском жаргоне называют преступников, переодевающихся в милицейскую форму, я просто физически ощущал, как седею. А сегодня вот Осокин со своими гениальными гипотезами. Делать ему в больнице не хрен, вот и лезет к людям ни свет ни заря.

Хлебнув еще воды, я, скрипя суставами, натянул брюки и пошел в спальню выяснить, кто же это сегодня у нас в гостях.

На стуле аккуратно висели джинсы и футболка Дебби. На полу валялся ее распотрошенный рюкзак. Самой Дебби в спальне не было. Скорее всего она уже проснулась и отправилась в душ. Может быть, даже успев перед этим немного попрактиковаться в русской грамматике: на полу рядом с кроватью лежала открытая книга.

Кряхтя и чувствуя, как скачут перед глазами красные пятна, я сел, поднял книгу и прочел: «… Его мутные глаза еще не видели, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких дрожащих ножках, и частая дрожь морщила его блестящую шкурку…»

Господи, спаси и сохрани! Что же это такое она читает? Уж не о моем ли сегодняшнем утре идет речь?

Я повернул книжку обложкой к себе и прочел: «Феликс Зальтен. Бэмби. Глава 1 – Рождение олененка». Тьфу ты!

– Привет, ковбой!

Она стояла в дверях. Мокрая, чистая, свежая, и смотрела на меня хохочущими зелеными глазами. Мое старое полотенце, которое она прижимала к груди, даже на треть не могло скрыть всех достоинств ее фигуры. Я сглотнул и как-то сразу почувствовал, что опять умираю от жажды.

– Доброе утро, Дебби, – произнес я дурацким фальцетом.

– Все в порядке? Пульс и дыхание в норме? Мокрое полотенце на лоб или что-нибудь еще?

– А нету пива? Холодного?

– Плохо?

– Лучше бы я умер вчера…

– Лучше бы ты что?

– Не обращай внимания. Это такой старый анекдот. Ты, наверное, хочешь одеться? Я сейчас выйду.

– Неловко просить тебя так напрягаться, – сказала она и отбросила полотенце в сторону. От того, что я увидел, похмелье мое обострилось до остроты приступа аппендицита.

– Ты не видел, куда я вчера дела свое белье? – сказала она, повернувшись ко мне спиной, наклоняясь и заглядывая под кровать. – Что-то не могу его найти.

– Дебби, – я укоризненно покачал головой, – ты ведешь себя как в дешевом кино. Не стыдно?

– Как в дешевом кино? – улыбнулась она, не разгибаясь. – Посмотри на себя в зеркало. На выражении твоего лица нужно ставить гриф «Детям до 16…».

Я встал, обошел ее и поковылял на кухню варить кофе.

В раковине со времен какой-то из древних цивилизаций сохранилась пирамида грязной посуды. В нескольких стоящих на столе тарелках были набросаны окурки, горы окурков. Единственным более-менее чистым предметом на кухне была кофеварка. Неудивительно – ею я пользуюсь чаще, чем всем остальным.

Я намолол кофе, залил воды, воткнул кофеварку в сеть и обессиленно рухнул на диван. Странно – вечерами, когда я гляжу на неустроенность своего быта, я ощущаю приливы чистой, как слеза, вселенской тоски. Зачем я в этом мире, спрашиваю я себя, и не нахожу ответа. С утра ничего подобного я не испытываю. Похмелье, ставшее традицией, не допускает абстрактных вопросов. Не до них – выжить бы…

– Как ты живешь, Стогов? – сказала появившаяся в дверях Дебби. Одетая, причесанная и даже с подкрашенными губами. – Нет, ну как ты живешь? Ты же знаменитый журналист. Разве можно жить так, как ты живешь? Это же не дом, это помойка!

– Ты можешь пройти и портить мое прекрасное утреннее настроение сидя, – сказал я.

– На что это я, интересно, сяду? Вот на это? – показала она пальцем на один из моих лучших стульев. – Да он же сейчас развалится.

– А ты попробуй. Выглядишь ты вроде стройной. Не знаю, правда, сколько весит твое неистощимое чувство юмора.

Дебби скептически посмотрела на меня. Не знаю, что во мне не понравилось ей больше – опухшая физиономия или явно дрожащие руки, – но она молча прошла на кухню, вымыла нам по чашке, блюдцу и ложке и налила горячего, ароматного кофе.

– Пить-то хочешь? – спросила она. Если бы я знал ее чуть меньше, то сказал, что в ее голосе слышалось сострадание.

– Хочу, – честно признался я. – Пива бы сейчас. Или хотя бы кока-колы.

– Ты пьешь коку? Как ты можешь пить эту гадость?

– Ну почему сразу гадость?.. Нормальный напиток. Особенно в моей ситуации. А ты что пьешь по утрам?

– Я пью пепси. Не травить же себя кокой!

– Между ними есть разница?

Дебби с сочувствием на меня посмотрела. «Совсем плох, бедолага», – читалось в ее взгляде.

Мы молча допили первый кофейник, и Дебби намолола кофе для второго. Хорошо все-таки, когда в доме есть девушка. Как бы я проделывал все это сам – страшно даже представить. Иногда за такими вот муторными завтраками мне лезут в голову дурацкие мысли насчет того, что, может быть, зря я так щепетилен и старомоден в этих вопросах. Что, может быть, хоть какую-нибудь девушку было бы и неплохо завести. Хотя бы для того, чтобы по утрам она варила мне кофе и делала бутерброды.

– Знаешь, – сказала Дебби, – доктора говорят, что лучше всего от похмелья помогает хороший секс. По утрам секс получается наиболее эффективным.

Я что-то помычал в ответ в том смысле, что где это, интересно, она видела таких молодцов, которые в моем нынешнем состоянии были бы способны на секс? Тем более на «эффективный».

– Легче всего свалить все на похмелье. Ты, между прочим, и вечером был тот еще любовничек…

– Я надеюсь, вчера ты не воспользовалась моим состоянием для того, чтобы… – задал я давно интересовавший меня вопрос.

– Воспользовалась.

– Ты хочешь сказать, что мы…

– Естественно.

– Врешь?

– Естественно.

Дебби весело засмеялась. Судя по всему, она-то чувствовала себя просто великолепно.

– Смейся, смейся. Я ведь и разозлиться могу!

– Это не очень опасно.

Я выпил еще чашку кофе и посмотрел за окно. Там, снаружи, по-прежнему лил дождь. На какую-то минуту мне захотелось открыть окно и подставить потокам воды свой ноющий затылок. Может, хоть так полегчает. Несколько раз я протягивал руку к лежащим на столе сигаретам, но каждый раз отдергивал обратно. Мысль о сигаретном дыме вызывала ощутимое внутреннее содрогание.

– Это ты привезла меня вчера домой?

– Кто же еще?

– Спасибо.

Дебби, смеясь, поведала, как вчера меня, совсем уже пьяного и буйного во хмелю, она запихнула в такси и потом таксист с трудом отыскал нужную улицу в купчинских лабиринтах.

– А парни?

– Что – парни?

– Они-то куда делись?

– Поехали домой. Тоже – те еще герои. Еле на ногах держались. Брайан пока ловил такси, упал в лужу, весь перемазался. Ты не помнишь?

– Не помню, – немного смущаясь, сказал я.

– Удивляюсь я на вас, мужчин, – сказала Дебби. – Как дети. Вроде взрослые парни. Щетиной вон все трое до самых глаз заросли, а ведете себя… Конкурс этот дурацкий затеяли. Героизма, видите ли, им не хватает. Настоящими ковбоями захотелось себя почувствовать… Когда я тебя до кровати тащила, ты все орал, что носом землю рыть станешь, но убийцу отыщешь… Хэмфри Богарт нашелся.

Надо же, поразился я, даже в полумертвом вчерашнем состоянии я думал об этом убийстве. Далось оно мне. И сам места себе из-за него не нахожу, и Осокина на уши поставил. В полдесятого утра парень позвонил. Всю ночь, небось, не спал – думал.

Я наконец решился закурить и прислушался к внутреннему состоянию. Организм, похоже, не возражал, и я затянулся поувереннее. Версия Осокина об убийце-левше была, конечно, полным бредом, однако на всякий случай я спросил:

– Слушай, Дебби… Ты только не удивляйся… Скажи, а среди вас троих – я имею в виду тебя и парней – нет левши? Человека, который все делает не правой, а левой рукой.

– Есть, – совершенно спокойно сказал она.

– Кто? – внутренне замирая, спросил я. – Мартин?

– Почему Мартин? – удивилась она. – Нет, совсем не Мартин. Единственный левша в нашей группе – это Брайан.