Текст книги "Череп императора"

Автор книги: Виктор Банев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

5

Терять сознание легко. Удар, небеса оказываются у тебя под ногами, и все. На какое-то время ты просто перестаешь существовать.

Приходить в себя – куда тяжелее. Первой, еще до мыслей и эмоций, просыпается боль. Тупая ноющая боль в том месте, куда пришелся удар. Очень быстро боль становится невыносимой, она заполняет всю голову и начинает изнутри стучаться в закрытые веки. Ты открываешь глаза, и вот тут-то и начинается самое тяжкое.

Я попытался открыть глаза, но тут же снова их закрыл. Подождал с полминуты и попытался снова. Левый глаз, похоже, заплыл и не открывался совсем. В правом на мгновение мелькнул окружающий мир. Глумливый и коварный, он норовил уплыть куда-то вбок, расплывался и упорно не желал принимать узнаваемые формы.

По мере того как я приходил в себя, боль обнаруживалась в самых неожиданных местах. Болело почти все – кроме разве что пальцев ног. Языком я пощупал зубы. Вроде бы все на месте. Зубы и ребра – это самое главное, их всегда выбивают и ломают в первую очередь. Впрочем, ребра тоже вряд ли пострадали серьезно. Пару лет назад, когда мне последний раз сломали два нижних ребра, болело так, что я на стены кидался, а сейчас – ничего, терпимо. Отделался я на этот раз, похоже, по минимуму. Ну, что там у нас происходит вокруг?

Я напрягся и огляделся по сторонам. Стул, к которому я был привязан, стоял посреди комнаты – небольшой и плохо обставленной. Диван, ковер, пара стульев, в углу – черно-белый телевизор. На диване лежал здоровенный бритоголовый тип и крутил ручку настройки приемника. «Ты еще пожале-е-ешь…» – завывали радиоголоса. Ой, накаркают они мне…

Еще один здоровяк сидел на стуле прямо напротив меня. Ба, знакомые все лица! На физиономии здоровяка расплылся огромный – от уха до носа – синяк, этакая грозовая туча. Классно я его. При ярком свете парень выглядел еще более крепким, чем там, на Невском. Набитые кулаки, пятьдесят четвертого размера пиджак, шея борца-тяжеловеса. А на шее – дебильная голова пятилетнего ребенка, вполне созревшая для того, чтобы стать украшением кунсткамерной коллекции уродцев. Дабы все достоинства столь замечательной головы были лучше видны окружающим, парень наголо обрил свой недоразвитый череп.

– Дима, он вроде очнулся, – недружелюбно проговорил парень. Дорогой пиджак его был безнадежно заляпан грязью – след падения после моего удара. Есть от чего быть недружелюбным.

– Очнулся? Это хорошо. – Лежавший на диване бритоголовый Дима оставил в покое приемник, встал с дивана и потянулся, давая мне возможность по достоинству оценить всю мощь его необъятного организма. В руках он держал мое редакционное удостоверение и переводил взгляд с фотографии на мое лицо. Терпеть не могу типов, ведущих себя как герои дешевых гангстерских боевиков.

– Значит, ты у нас тот самый журналист Стогов? – наконец выдавил он из себя.

– «Тот самый»? Ты что, член моего фан-клуба? Развяжи мне руки, я тебе автограф дам. – Голос свой я узнал с трудом. Судя по всему, губы мои напоминали сейчас тот самый первый блин, который всегда выходит комом. Ну да ладно, собеседник вроде понял.

– Скажешь тоже – «развяжи»! Мы тебя еле-еле связали. Даже в отрубе брыкался – боец! – Дима весело заржал.

«Надо же, – подумалось мне, – брыкался в отрубе. Экий я действительно несгибаемый». Ничего подобного я, впрочем, все равно не помнил. Голова гудела, перед глазами плясали огненные круги, и, кроме того, меня слегка подташнивало. Возможно, однако, что последний симптом – последствия злоупотребления девяностошестиградусной водкой радушного консула Дэна.

– Чем это ты меня вырубил?

– А это не я, это Леша. – Дима махнул рукой куда-то в сторону кухни, откуда пахло сигаретным дымом и раздавались приглушенные голоса. – Милицейской дубинкой. Иначе называемой «изделие аргумент». – Дима опять заржал. Какой, однако, он жизнерадостный. Смех Димы выглядел так, словно на лошадь напала икота.

Ситуацию явно нужно было обдумать. Целая банда жизнерадостных дебилов поймала меня на Невском, вырубила, привезла на конспиративную квартиру, привязала к стулу. На кой хрен им понадобился весь этот цирк?

– Грабить будете? – попробовал угадать я.

– Зачем грабить? Нам чужого не надо. Ты нам, Стогов, наше отдай.

– А я разве что-то брал?

Дима походил по комнате, бросил мое удостоверение на диван и наконец уселся на колченогий стул. Отчего-то мне казалось, что чувствует он себя не совсем уверенно. Что-то его явно смущало.

– Стогов, – примирительным тоном сказал наконец он, – давай не будем ссориться. Отдай бумагу по-хорошему.

Я напрягся, пытаясь понять, о чем это он. Бумагу? Это что – какой-то сленг?

– О чем ты?

– Я о бумаге, которую тебе в туалете передал китаец. Не строй из себя идиота.

Я закрыл глаза и еще раз попытался понять, о чем, собственно, идет речь. Какую бумагу? В каком туалете? Голова все еще гудела, и сообразить, что к чему, было сложно, но в одном я был полностью уверен: в последнее время никаких бумаг ни в каком туалете я не получал. Тем более от китайцев.

Китайцы… китайцы… Бизнесмен Ли? Консул Дэн? Что-то подозрительно много новых китайских друзей появилось у меня за последние сутки. Черт бы их всех побрал!

– Ребята, – я облизнул губы, – мне что-то не очень понятно, о чем мы здесь разговариваем. Никакую бумагу мне никто не передавал.

Молча сидевший обладатель сократовского лба и громадного синяка наконец не выдержал, вскочил и, потирая пудовые кулаки, забегал по комнате.

– Дим, ну чего ты с этим дерьмом возишься?! Дай я сам с ним поговорю, он сразу все отдаст… Корреспондент хренов!

– Погоди ты, не торопись. – Дима кусал ноготь большого пальца и задумчиво смотрел мне в глаза. Нет, его определенно что-то смущало. Наконец он решил: – Слушай, Стогов, не надо играть со мной в игры. Мы ведь здесь не пацаны какие-нибудь, а? Отдай бумагу и иди отсюда, никто тебя не тронет.

– А если не отдам? Тронете?

– Ага, вспомнил про бумагу? – Мой вопрос Дима пропустил мимо ушей.

– Нет, ребята, – я постарался придать своему голосу всю возможную в моей ситуации убедительность, – я действительно не в курсе насчет бумаги.

– Можешь упираться сколько хочешь. Пока не отдашь бумагу, отсюда не выйдешь.

Интересно, подумал я, а чего это он двадцать минут мне угрожает, но даже и не пробовал треснуть по физиономии? И фингалоносца своего в этом смысле останавливает…

– Ты, Дим, не кипятись, – примирительным тоном сказал я. – Чего там было-то, на этой бумаге? Схема подключения сигнализации в Центральном банке Китая?

– Ага, – кивнул Дима, – схема. Ты поостри, поостри! На Северном кладбище целая аллея отведена для тех, кто со мной острил.

– Но я действительно не в курсе насчет бумаги. Луной клянусь. – Для убедительности я даже попробовал взмахнуть рукой, но вовремя вспомнил, что руки у меня связаны. – Вы бы объяснили, в чем дело?

– Ну хорошо. – Было видно, что тональность светской беседы дается Диме с трудом. Он явно начинал закипать. – Ты вчера с телкой в «Мун Уэй» ходил?

– Ну ходил. Только без телки. Она ко мне уже там подошла.

– Не важно… Желторожего на водку кто раскручивал – ты или она?

– Да никто его не раскручивал – он сам к нам пристал. Давайте-ка, говорит, ребята, я вас водочкой угощу. Очень она у вас тут в России вкусная.

– Ну и?..

– Что «и»?

– Дальше-то что было?

– А ничего не было. Пошел китаец за водкой, по дороге в туалет заглянул, там его и застрелили. Не ты, кстати?

– И бумагу он тебе не передавал? – снова проигнорировал вопрос Дима.

– Да я ж тебе говорю: мы и разговаривали-то с ним меньше минуты.

– Как-то интересно у тебя получается, – недобро усмехаясь, проговорил Дима. – Когда он в «Мун Уэй» заходил – бумага была у него. На трупе бумаги этой уже не было. А в клубе, кроме тебя, он ни с кем не разговаривал. Куда ж она, по-твоему, делась?

– Уж не знаю, Дима, как тебе и объяснить. Все-таки человек в туалет пошел. Знаешь, зачем в туалете бумага нужна?

– Слушай меня, мужик, – Дима подошел поближе и наклонился к самому моему лицу, – не надо из меня идиота делать. Не надо, понял? Если ты думаешь, что ты крутой, то брось – ни хрена ты не крутой, понял?! (У Димы получалось «поэл?».) Я тебе шею своими руками сверну, никакая газетка не поможет! – Последнюю фразу Дима уже орал, надсаживаясь и краснея шеей.

– Не ори, – сказал я, – по утрам я пью таблетки, и глухота почти прошла. Дай-ка я тебе, Дима, кое-что объясню. Есть у меня впечатление, что ни хрена-то ты, Дима, в данной ситуации не понял.

Я наконец-то сообразил, что его смущало. Газета. Дима никогда не имел дело с прессой и теперь не знал, как себя вести. То ли задушить меня шнурком от собственного «Рибока», то ли попросить автограф и извиниться. Потому-то и мялся Дима, потому-то и ходил вокруг да около. Ну что ж, самое время укрепить тебя, Аль Капоне недоделанный, в твоих подозрениях.

– Моя фамилия Стогов, тут ты, Дима, прав, читать умеешь, – неторопливо заговорил я, делая вид, что старательно подбираю слова. – Я, Дима, известный репортер – может быть, самый известный в этом городе. Думаю, ребята, насчет этого вы в курсе. (Прости, Господи, за эту маленькую ложь. Надеюсь, эти уроды вообще не умеют читать.) Вас я не знаю, да, честно сказать, и знать не хочу. Но какими бы крутыми вы, ребята, ни были, вот так, за здорово живешь, лупить ногами журналиста у вас не получится. Понимаете?

У Димы даже побелел кончик носа, так ему хотелось врезать по моей ненавистной физиономии. Но он не врезал. Он слушая, и слушал, надо сказать, внимательно. Очевидно, он мне верил, когда дело касается масс-медиа, люди способны поверить в какой угодно бред. Почему-то мне вдруг вспомнилась начальница аварийной службы, которая не желала чинить мой стояк холодной воды.

– Вы можете забросать гранатами Большой дом и все равно выкрутиться, – окрыленный успехом, продолжал я, – но вы никогда и ничего не можете сделать журналисту. Никогда. Потому что журналист – это святое.

Впрочем, главное было не пережать. Насчет неприкосновенности прессы он, похоже, понял, и теперь главное – не загонять его в угол. Дать понять, что именно он контролирует ситуацию. А то ведь и в самом деле никакая газета не спасет. Уж в чем, в чем, а в этом сомнений не было.

Я перевел дыхание и продолжал:

– Ты, Дим, сам подумай – на кой хрен мне твоя бумага? Тем более что я даже не знаю, что там в ней написано. Если ты думаешь, что я гоняюсь за материалом для сенсационной статьи, то ты ошибаешься. Не гоняюсь. Зачем мне влезать в ваши разборки, а? У меня своих неприятностей – выше крыши. Была бы бумага у меня – отдал бы и глазом не моргнул. Можешь не сомневаться. Я в эти игры не играю. Но нет – нету, понимаешь?! – у меня вашей бумаги. Кто-то тебя на этот счет обманул.

Думаю, что столь сладкоголосых серенад мои собеседники не слышали уже давненько. Во всяком случае, выглядели они так, будто и вправду призадумались. Если, конечно, по отношению к ним вообще применим глагол «думать». Многозначительно покачав головой, я замолчал и уставился прямо в глаза бритоголовому Диме.

Скажу честно: с тех пор, как я научился самостоятельно, без помощи учителей и родителей, знакомиться с девушками и курить взатяг, я время от времени оказываюсь в ситуациях, когда летальный исход совсем не выглядит фантастикой. Я не альпинист, не милиционер, не пожарный. Я не служил в ВДВ, да и вообще в армии. И тем не менее не реже, чем шесть раз в году, я попадаю в передряги, по сравнению с которыми штурм Эвереста – детская забава.

Стоит мне зайти посидеть в ресторан, как там начинается драка – настоящая, с битием бутылок об угол и переворачиванием столов. Стоит мне поймать такси – и на скользкой дороге машина перевернется, непременно вдрызг раскурочив корпус едущего сзади 600-го «мерседеса», битком набитого бандитами. Один раз во время пресс-конференции премьер-министра я отлучился в туалет и там в самый неподходящий момент у меня из кармана вывалилась зажигалка – и тут же шумно, с хлопком и ярко-синим пламенем взорвалась. Слышали вы когда-нибудь о том, чтобы зажигалки вот так, сами собой, от простого удара об пол взрывались? Вероятность – одна на миллион. И выпал этот шанс не кому-нибудь а мне. Ворвавшиеся в туалет боди-гуарды премьера чуть тут же меня, бесштанного, не пристрелили. И так во всем. Не знаю, в чем здесь дело. Судьба такая – на неприятности мне везет.

И судя по всему, сегодняшний вечерок станет одной из жемчужин моей коллекции. Наверное, мне не стоило их злить. Вполне возможно, что каждый из этих милых парней – кто его знает, сколько их там еще сидит на кухне? – способен выстрелить мне в затылок и единственное, что волновало бы его в тот момент, – не запачкать брюки кровью. За них, эти брюки, между прочим, денег плачено.

Если бы я испугался их бритых черепов, расплющенных носов, растатуированных бицепсов – наверное, они убили бы меня. А жаль. Я неплохой парень. Однако страшно мне не было. Ну разве что самую малость. Тягуче сплюнув прямо на пол и кинув на меня испепеляющий взгляд, Дима, не оборачиваясь, прошагал на кухню. Обладатель синяка направился было за ним, но в последний момент передумал, вернулся и, наклонившись ко мне, утробно прошипел: «Я до тебя, сука, еще доберусь… Ты мне за свои нокаутирующие справа еще ответишь…» Одарив меня взглядом, свидетельствующим о том, что все сказанное отнюдь не шутка, он тоже ушел на кухню, где, судя по доносящимся звукам, происходило бурное обсуждение моей дальнейшей судьбы.

Военный совет в Филях длился минут пятнадцать. От нечего делать я разглядывал помещение и прикидывал, где же это я все-таки нахожусь. В голову лезли нехорошие мысли. Где-то (уж не в своей ли родной газете?) я читал, что, мол, бандиты в последнее время любят снимать квартиры у небогатых старичков и потом эти старички с большим трудом выводят с обоев кровяные брызги и выветривают из квартиры сладковатый запах жженого мяса. Утешало одно – по собственному опыту я знал: газеты всегда врут.

Из кухни Дима вернулся с другим парнем, не тем, которому я подвесил синяк.

– Хрен с тобой, Стогов, – сказал Дима, стараясь сделать вид, будто происходящее его совсем не касается. – Считай, что сегодня тебе повезло. Допустим, бумаги у тебя действительно нет. Я проверю, поговорю с ребятами и рано или поздно все равно ее найду. И если окажется, что ты, мужик, меня обманул, – все, кранты тебе. Лучше уж сам рой себе могилу. Ты меня понял?

Я с пониманием всей важности момента тут же согласно закивал головой. Понял-понял, чего уж тут не понять? Хочется тебе, Дима, сделать вид, будто это не я тебя напугал, а ты меня, – пожалуйста, не проблема. Могу изобразить на своем лице смертный ужас перед твоей грозной силой. Любуйся на здоровье.

Не глядя на пришедшего из кухни парня, Дима распорядился:

– Развяжи этого придурка. Отвезешь его в город. – Затем он зло посмотрел на меня, еще раз сплюнул на пол и добавил: – Выкини его из машины где-нибудь подальше от дома. Пусть прется пешком.

6

– М-мда, – сказал я, – «красавчик», говоришь? Ну-ну…

Разговаривать с самим собой есть первый признак белой горячки. Впрочем, другого собеседника в данный момент у меня все равно не было.

Я разглядывал в зеркале свое лицо – оно казалось мне смутно знакомым. Чертовы мордовороты. Пожалуй, идти в таком виде на работу было бы шагом опрометчивым.

Я воткнул штепсель кофеварки в розетку, посмотрел, как булькает в прозрачной колбе ароматный напиток, и, набрав номер редактора, сказал, что приболел, попросил перекинуть мои рубрики на конец недели. «Поправляйтесь, Илья», – сказал мне редактор. «Непременно, Виктор Константинович», – заверил его я.

Редактор знал: ни похмелье, ни банальная простуда не есть повод для того, чтобы я не вышел на работу. Однако спрашивать, что там у меня случилось на самом деле, не стал. И на том спасибо.

Кряхтя, я вытащил на балкон громадное любимое кресло, поставил рядом раскаленную колбу кофейника и закурил. Хороша жизнь! Если бы не тупо ноющий бок, я бы даже сказал – хороша весьма. Черт, может, все-таки сломали они мне ребро-то, а? Ситуацию нужно было обмозговать, затягивать с этим дальше смысла не имело. По физиономии я уже схлопотал, кто знает, кому еще окажется интересна эта история подстреленного китайца? Следующей фазой вполне может стать разрывная пуля в затылок. Так что мозгами лучше раскинуть сейчас. Пока есть чем раскидывать.

Я налил себе чашку замечательно густого, крепкого и чертовски вкусного кофе и, обжигая губы, выпил ее целиком. Закурил сигарету и налил еще одну. Обмозговать… Легко сказать – обмозговать. По большому счету я понимал: строить из себя великого детектива – Шэ Холмса, Э Пуаро – было бы глупо. Разгадкой таинственного убийства пусть занимаются те, кому за это платят деньгами, изъятыми из кармана налогоплательщиков. То есть и из моего кармана тоже. А я бы удовольствовался малым – пусть меня оставят в покое. По возможности насовсем.

Ладно, что мы имеем? Я закрыл глаза и попытался вспомнить. Ах, ну да, «красавчик». Блондинка с пятым размером груди и полутораметровой длины ногами крикнула мне «красавчик», и я клюнул. Идиот. Из клуба нужно было валить, лишь только я заметил, что она собирается открыть рот. Тогда сидел бы сейчас в редакции, пил любимое светлое пиво, писал свои смелые репортажики и беседовал с симпатичными дамами. Ну, не столь, может быть, симпатичными, как Анжелика, но зато и рожа не была бы такой синей, и бок не так бы болел.

Я выбросил с балкона окурок и налил себе еще кофейку. Там, в клубе, Анжелика сперва показалась мне самой обычной искательницей приключений – любительницей танцулек и богатых мужичков. Подсняла себе бизнесмена с «Ролексом», закусила таблеточкой амфетаминовой, не смогла устоять против мужественной линии моего подбородка… Банально. По зрелому размышлению, – такой простушкой она мне уже не казалась.

Что, черт возьми, она делала в джипе этих бритоголовых дегенератов? И зачем она приволокла своего китайца в этот чертов «Мун Уэй»? То, что она приволокла, его туда с какой-то вполне определенной целью, сомнений не вызывало. Вряд ли солидный бизнесмен с полным карманом кредиток и больной печенью по собственной инициативе поперся бы на рэйв-вечеринку в явно бандитский клуб, где половина посетителей лыка не вяжет от наркотиков, а у второй на лице написан всесоюзный розыск.

Она его туда привела, но вряд ли рассчитывала, что все обернется именно таким образом. Что там она нашептывала, пытаясь отыскать под столом место, где у меня начинаются брюки? Разговоры о том, что «да, действительно, Ли – важная птица», что, «когда все этозакончится», мы можем поехать к ней и что пришла она сюда «по делу», – все это показалось мне странноватым еще до убийства. А уж после убийства – и подавно. Что, интересно, она имела в виду под «все закончится»? Уж всяко не конец танцевальной программы. Насколько я помню, «Мун Уэй» работает до девяти утра.

Опять-таки странная реакция на мое сообщение, что китаец, мол, пропал. Я пустил колечко дыма и посмотрел, как оно медленно растворяется на фоне льющегося снаружи дождя. Что сделала бы обычная любительница халявной выпивки, веселых вечеринок и мужественных подбородков, узнав, что ее богатенький миленок свалил, не заплатив за удовольствие? Ну, обиженно надула бы губки. Ну, допустим, жахнула бы кулачком по столу. Скорее всего, впрочем, просто растерялась бы от подобной наглости. Анжелика не растерялась. Она словно была готова к тому, что может случиться непредвиденное. Вряд ли она думала, что миленка застрелят, но к неожиданностям готовилась, это точно.

Я выплеснул остатки кофе из кофейника в чашку и, придерживая рукой ноющий бок, выбрался из кресла. Симпатичный магазинчик напротив моего балкона уже открылся и зазывно мерцал витриной. В принципе, самым разумным сейчас было бы сгонять за бутылочкой… ну, скажем, коньяка. «Самтрест», пять лет выдержки. Или даже греческого, «Метакса», в этакой вытянутой красивой бутылке, благо какие-то деньги, слава Богу, пока остались. Если бы не дождь, я бы, конечно, так и сделал. Но впихивать ноги в насквозь мокрые ботинки, натягивать негнущимися руками не успевший высохнуть плащ и переться через дорогу, чувствуя, как за шиворот скатываются холодные капли… Бр-р-р… Нет, не сейчас. Успею еще.

Я сходил на кухню, заварил себе еще кофе и вернулся на балкон.

Что же тогда? С Анжеликой все более-менее понятно. Вернее, ни хрена с ней не понятно, но это сейчас и не важно. А важно то, что в страну приезжает известный скупщик раритетов, и, насколько я понял, тот еще фрукт. Зачем, спрашивается, приезжает? Уж явно не с целью покататься на теплоходике по осенней Неве. Что-то он здесь нашел, что-то унюхал. И это что-тооказалось настолько ценным, что в результате служитель китайских муз попросту схлопотал пулю. Так что проблема, по всему видать, сводится к тому, что же именно искал в северной Пальмире и северной же Венеции китайский бизнесмен Ли Гоу-чжень.

От сознания того, что сижу я здесь уже битый час, а ни хрена-то во всей этой истории так и не понял, на душе становилось тоскливо и муторно; а еще этот дождь, и затылок ноет: шишка разбухла до размеров среднего куриного яйца. Приключение с натуральной блондинкой Анжеликой заняло у меня минут пятнадцать, от силы двадцать – вряд ли больше. Расхлебываю же все это фуфло я уже третьи сутки. Воистину, когда Господь хочет наказать человека, он лишает его разума.

Что мог искать в Петербурге этот китаец? Какие такие китайские ценности можно отыскать в нашем городе? Или это вовсе и не китайские ценности, а самые что ни на есть обычные – общечеловеческие? Не иначе как решил мой безвременно погибший друг выкупить в Эрмитаже статую Ники Самофракийской и повесить ей на шею плакат: «Идеи кормчего Мао живут и побеждают!»

Впрочем, что бы там ни искал в моем городе Ли, интересно то, куда он это что-топодевал. Если Анжелика приволокла его в клуб специально для того, чтобы сдать своим бритоголовым дружкам, то идиоту понятно – ценный предмет уже лежал у Ли в кармане. И, как совершенно правильно поставил вопрос бритоголовый бандит Дима, куда же это он, интересно, этот предмет дел?

Никаких посылочек на историческую родину перед кончиной Ли не отправлял. Иначе не стал бы гостеприимный консул Дэн поить меня своей девяностошестиградусной водкой и потчевать байками о том, что я, мол, наступаю на мозоли национальным интересам КНР. С другой стороны, не было найдено ничего интересного и среди вещей убитого, – уж кто-кто, а кагэбэшники искать умеют, небось все швы одежды прощупали и подкладку у пиджака распороли. А с третьей стороны… Если я правильно понимаю ситуацию и порешили китайца бритоголовые дружки Анжелики во главе с моим закадычным другом Димой, то шедевр не достался и им. Иначе чего ради им было устраивать весь этот цирк с похищением и перекрестным допросом? Как результат – все уверены, что таинственным чем-тозавладел я.

Российские спецслужбы, функционеры китайского генконсульства, отечественные уголовники… Не слишком ли многовато для одного меня?

Я не герой. Когда разозлюсь, я могу дать по зубам здоровенному мужику. Без страха и упрека могу месяцами выслушивать угрозы от всех, кому не лень набрать номер моего редакционного телефона, благо указан он в каждом номере моей газеты. Как-то на югах я – один, ночью, на пляже – не отступил перед четырьмя вооруженными ножами аборигенами, злыми как черти и волосатыми, как медведи-гризли. Помню, они ткнули-таки меня ножом в левую руку и первый раз в моей жизни сломали ребро, – я лежал на теплом песке и, теряя сознание, слушал, как волны накатывают на берег – ленивые и абсолютно ко мне безразличные.

И все-таки я не герой. Будь моя воля, я предпочел бы, чтобы все только что перечисленные романтические приключения происходили бы где угодно – в кино, в книгах, в комиксах, – главное, не со мной.

Допив кофе, я закурил и попытался вспомнить: что там говорил анонимный майор госбезопасности насчет содержимого карманов Ли? Кошелек, кредитки, золотой «Ролекс» – все на месте. Значит, искали что-то более дорогое. Дорогое и маленькое – вряд ли китаец отправился бы на танцульки, имея во внутреннем кармане пиджака сразу пару статуй Родена. Золотой слиток? Какая-нибудь старинная статуэтка? Бриллиант? Древняя рукопись? Бритоголовый Дима требовал от меня какую-то бесследно пропавшую бумагу. Неужели действительно рукопись? Но зачем этому дегенерату китайская рукопись?

Дурацкая история. С самого начала дурацкая. Слишком много я пью, вот и происходит со мной всякий бред собачий, который с нормальным человеком сроду бы не приключился. А если бы и приключился, то ни один нормальный человек в этот бред не поверил бы. Решил бы, что сошел с ума, и сам бы сдался в руки заботливых психиатров.

На хрена я вообще поперся в тот вечер в клуб? Стал знакомиться с китайцем? Еще и карточку свою ему дал. С карточкой получилось особенно глупо, тем более что он ее тут же и потерял. А взял ведь – как будто я ему орден даю, двумя пальчиками взял и губки, помнится, от восторга трубочкой сложил. Только что не расцеловал ее, визиточку мою редакционную.

Курить хотелось зверски, но сигарет в доме больше не было, это я знал точно. Я с кряхтеньем поджал под себя замерзшие ноги и уставился на дрейфующую под окном машину, чуть ли не выше колес утонувшую в необъятных размеров луже. С визиткой явно что-то было не так. Куда все-таки она делась? Что-то мелькало у меня в голове, что-то словно стучалось: «Вот же я! Вспомни…» Но вспомнить я ничего не мог.

Я попытался представить, как, морщась от боли в печенке, господин Ли отходит от нашего с Анжеликой столика и устремляется в бар заказывать водку. Визитка зажата в руке. По дороге в бар он видит глаза убийцы и понимает: его песенка спета. Визитка выпадает на пол из его ослабевших пальцев. Сам же хунвэйбин позорно ретируется в мужской туалет, надеясь отсидеться за фанерной дверцей.

Нет, не годится. Бар и туалет находятся в разных концах коридора. Чего ради его понесло налево, к туалету, когда идти он собирался направо, в бар?

Что там у нас рядом с туалетом находится? Выход на улицу, стойка камеры хранения, чил-аут… Понял, что его будут убивать, и попытался прорваться к выходу? Подошел к стойке и сдал туда свои статуи Родена? Или решил красиво погибать под расслабляющую музыку в чил-ауте?

…Внезапно – это было как удар молнии – до меня дошло. Словно я наугад вращал калейдоскоп и с очередным поворотом стеклышки сами собой сложились во внятную картинку. Все встало на свои места. «Визитка… Визитка, мать твою… – прошептал я. – Так вот куда он дел визитку…» Если раньше у меня и возникали сомнения в собственной гениальности, то теперь я отбросил их как абсолютно беспочвенные.

Когда я напяливал плащ, то даже не заметил, что был он насквозь мокрый и заляпанный грязью. Перепрыгивая через необъятные лужи, я доскакал до угла. Как назло – ни одной машины. Минут через пятнадцать – как раз в тот момент, когда сухим во мне остался разве что выпитый с утра стакан сухого винца, – из-за пелены дождя неожиданно выскочило такси.

– До «Мун Уэя» подбросите?

– Докуда?

Вот черт. Я задумался, наверное, на целую минуту, но вспомнил-таки, как называется улица, на которой располагался клуб.

– Поехали, – кивнул шофер, опасливо косясь на мою раскрашенную физиономию, – но деньги вперед.

Еще через двадцать минут я уже барабанил в дверь клуба. Открывался «Мун Уэй» в пять вечера, на моих часах было только два часа дня. Персонал был не особенно приветлив и в рабочее время, а в нерабочее обхождение с посетителями опасно балансировало на грани хамства.

Дверь открыли двое – в одинаковых униформенных дождевиках и с одинаковыми квадратными подбородками.

– Тебе че, брат? – процедил тот, что стоял поближе. – У нас здесь не наливают.

Было видно – одно неправильное слово, и он тут же рубанет невесть откуда свалившемуся проходимцу в забрызганном плаще и с синяком на левой скуле ровнехонько промеж глаз.

– Чего-то ты не очень похож на моего брата, – в тон ему ответил я. Не люблю, когда мне хамят.

– Мужик, тебе же сказано, здесь не пивная, здесь частный клуб. Рули, пока цел. – Судя по всему, второй охранник был настроен более миролюбиво.

– Таких, как ты, я убивал по нескольку с одного удара, – добавил неугомонный первый.

– Назови хотя бы двоих, – улыбнулся я и еще до того, как он успел поднять свой похожий на дыню кулак, сунул ему в физиономию красную книжицу «ПРЕССА». – Давайте не будем друг дружке хамить, ладно? Моя фамилия Стогов, я из газеты. Хочу видеть вашего менеджера.

Секьюрити смерили меня испепеляющими взглядами, подробно изучили удостоверение и нехотя пропустили вовнутрь. Удивительно, что делает с людьми слово «газета». Я мог быть офицером КГБ или, скажем, губернатором Нью-Йорка – а мог бы и принцем Монако, – и все равно остался бы снаружи мокнуть под дождем до тех самых пор, пока бравые секьюрити соображали бы, а соответствует ли мой внешний вид репутации их заведения. Но человек, явившийся из «газеты», – пусть даже его физиономия напоминает рельефную карту Евразии – однозначно являлся персоной грата и под дождем мокнуть не должен был.

Моментально вынырнувший из недр служебного помещения менеджер в дорогом галстуке выглядел так, словно вот сейчас шаркнет ножкой и скажет что-нибудь вроде «Чего изволите-с?» Скорее всего он решил, что вот сейчас я предложу ему бесплатную рекламу в своей газете.

– Моя фамилия Стогов, – повторил я. – Извините, что беспокою в нерабочее время, но, по моим сведениям, в вашей секции хранения мне оставили материал для публикации. Не мог бы я его забрать? Это срочно, пойдет прямо в номер.

– О чем речь! – Улыбка свела менеджеру мышцы лица так, что казалось, будто он хочет чихнуть, но не может. Не сводя с меня лучащихся радостью глаз, он позвал лысого дядечку-гардеробщика, – Алексей Палыч, помогите прессе.

Шаркая подошвами, Алексей Палыч прошествовал за стойку. Я стоял в коридоре и вспоминал. Да, все так и было. Вот здесь перед смертью прошел китаец, а гардеробщик всего пять минут спустя стоял и разглядывал визитку. Мою визитку.

Из зала выглядывали любопытные лица поваров и официанток. Где-то в глубине слышались звуки музыки. Клуб готовился к очередному вечеру. Может быть, сегодня здесь опять кого-нибудь застрелят, ни с того ни с сего вдруг подумалось мне.

– Будьте добры, посмотрите, не оставляли ли что-нибудь для меня. На фамилию Стогов.

– Стогов? – почему-то обрадовался гардеробщик. – Оставляли, оставляли…

Он склонился над ячейками секции хранения и извлек оттуда мятый почтовый конверт. Первое, что бросилось мне в глаза, – прикрепленная скрепкой к конверту визитная карточка. Та самая, что я вложил в протянутую ладонь Ли Гоу-чженя.