Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

После совещания Уборевич задержал начальника разведки Карпухина и командующего партизанскими отрядами Вольского. Карпухин доложил, как попала к нему шифровка из Владивостока. Уборевич хмуро выслушал и сказал, обращаясь к Вольскому:

– Надо предупредить подполье о возможных арестах. Как у вас со связью? Следует послать расторопного товарища, не теряя времени.

– Боюсь, не успеем, Иероним Петрович. Тем более, одного человека мы уже, наверное, потеряли. Во всяком случае, все сроки возвращения прошли.

– Надо попытаться еще раз. Подумайте с товарищем Карпухиным, как это осуществить.

Вольский предложил:

– Пошли ко мне, там посоображаем.

В избе, где размещался штаб Вольского, было относительно тихо. Если к штабу главкома со всех сторон тянулись телефонные провода, а в маленькой комнате сидели телефонистки и торопливо отстукивали «бодо», держа на приеме Хабаровск, то здесь действительно можно было посоображать.

В одной из комнат молодой чубатый парень с маузером на ремне одним пальцем стучал по клавишам старенького «Ундервуда», группа партизан в кубанках с красными лентами толпилась возле большой, во всю стену, самодельной карты Приморья. Вытянулись, увидев командиров, но лица остались разгоряченными.

– Что у вас тут? – спросил Вольский.

– А почему мы должны им в зубы глядеть? – возмущенно спросил коренастый парень в меховой безрукавке. – Это не двадцатый год, когда чихнуть запрещалось.

– Ты что шумишь, Лыков?

– А то, что пришло время бить япошек, пустить им юшку, как они нам это делали. А мы тут, – он повертел пальцами, – антимонии всякие разводим. Это, как его, дипломатничаем. Вот мы и говорим: врезать, чтоб искры из глаз и дым из ноздрей. А то едут, гады, вагоны настежь, и песни орут. Жизни рады. У меня нервы не проволочные. Вот. Они с нами пятого апреля обнимались? Вот оно, их уважение к дипломатии! – Он выдернул гимнастерку из брюк, обнажив впалый живот с большим, уже посиневшим крестообразным шрамом.

Вольский обвел всех присутствующих взглядом, больше выражавшем удивление, чем огорчение:

– И все так считают?

– Все, товарищ командующий. Чего там!

– Мы на своей земле, а они кто? Одним словом, захватчики.

– А вот как думаете: хотят японцы домой? – спросил Вольский.

– Ежели б хотели, давно б ушли.

– Правильно. Но если мы начнем военные действия, и они в них вступят – все! Из-за этой заварушки японцы отсюда еще полгода не уберутся. А так, согласно решению их правительства, они уйдут в конце октября.

– Да, товарищ командующий, обидно уж очень! Сидим в засаде, под рельсами фугас. Идет состав. Ну, думаем, сейчас мы вас угостим, а Федякин грит, не сметь! Запрещено, грит. Обидно! Да к тому уж, промежду имя и теплушки с беляками. Вот тут побудь спокойным, попробуй. А они едут с песнями.

– Нельзя, товарищи, никак нельзя нам вызывать их на провокацию. Это решение командования, а мы с вами – солдаты.

Под окошком в кабинете Вольского стояла железная узкая кровать, застланная суконным одеялом, в углу колченогий стол с двумя тумбочками и железный несгораемый ящик. Вольский вызвал начальника разведки Лукьянчука.

– Где Костя Веселкин? – спросил Вольский.

Лукьянчук покрякал сконфуженно, поправил пушистые усы.

– Он тута у бабки Матрены того... гм, дрова колет.

– Видал? – обратился Вольский к Карпухину. – Ежели б у бабки Матрены была не внучка, а внук, наш боевой разведчик Костя Веселкин колол бы дрова у другой бабки. Быстренько готовь его во Владивосток. – Полистал свою записную книжку, подумал. – Когда он последний раз там был? – И сам себе ответил: – В августе, кажись. Так?

– Так, – согласился Лукьянчук.

– Подумай, кто бы его побыстрее переправил туда...

– ...Этот вон, в шляпе, с чемоданчиком, может, он? А может, вон тот, с узелком? – Флягин лениво курил, но глаза его стремительно бегали по платформе.

Они стояли на балконе владивостокского вокзала. Вальковская уже пришла в себя от потрясения. Время на это было. И теперь смотрела на происходящее без подсказки Бордухарова. Трезво и зло. Она поняла, что начинает ненавидеть весь этот мир, который, как казалось, сплетен из подлости и ненависти. Да, она не выдержала. А кто бы выдержал? Она уже ненавидела и тех, кто сломал ее, и тех, кто будет проклинать ее. «Чем я хуже этих зверей? – думала она, глядя на Флягина. – Они будут жить, а я нет?!» Достала из сумочки папиросы. Флягин, не глядя, протянул свою, дымящуюся, она прикурила.

Внимание Вальковской привлекли два молодых человека в рабочей одежде. Один, с маленьким фанерным чемоданом в руках держится уверенно; кепка на затылке, светлый чуб. Другой – темнолицый, крепкого сложения, повыше ростом, медлительный. Этот ей никого не напоминал, а вот тот, светленький... его она, кажется, встречала в Анучино. Да. Это парень оттуда. Она вспомнила. Весной видела его в разведотделе. Симпатичный парень. Она поймала его взгляд, смешливый и любопытный. «Как тебя звать?» – спросил он тогда. Она ответила: «Много будешь знать – скоро состаришься». – «Узнаю, – сказал он, – все равно узнаю». И она покраснела.

Сердце забилось часто. Наверное, что-то изменилось в ее лице, потому что Флягин спросил:

– Засекли кого?

Она ничего не ответила, еще не решив про себя, как быть.

– Кто? – спросил Флягин и больно стиснул руку.

И тут опять колыхнулась в ней ненависть. Слепая ненависть ко всем, кто будет жить, когда ее... И она, почти не разжимая губ, сдавленно произнесла:

– Вон, двое уходят. Первый, что ниже ростом.

Флягин метнулся в вокзал, где дежурили филеры. Вальковская затянулась, медленно выпустила дым. Вернулся Флягин:

– Не уйдет! От нас не так-то просто уйти.

Она ненавидяще поглядела на него, отбросила папиросу. И вдруг горячая волна ударила в голову. «Боже мой, что я делаю!»

– Я обозналась, – быстро, задыхаясь сказала она Флягину. – Верните своих людей... Верните!..

Он, не понимая, смотрел на нее:

– Что с вами?

– Верните! Я... обозналась! Это не он!

– Да бросьте вы! – разозлился Флягин. – Идемте.

«Бом-бин-блин-н... Бом-бин-блин-н... – плыл над городом перезвон колоколов собора. – «Бом-бин-блин-н...» Остановились старушки, истово перекрестились на поблескивающие вдалеке купола. Все куда-то спешили.

Костя Веселкин, связной от Вольского, обратил внимание на молодого человека в японской, зеленого сукна, пилотке с козырьком. Его ощупывающий взгляд задержался на Веселкине, а может, это только показалось? Костя, вылупив глаза, вздернув подбородок, осенил себя крестом.

– Ты чего? – спросил Серафим Комков, паренек из паровозной бригады. Ему надо было на Семеновском базаре купить к зиме теплые сапоги. Во Владивостоке обувка, особенно мужская, стала значительно дешевле.

– Тише, – сказал Костя. – Иди себе, шагай.

И вдруг на площадь выскочили конники. Тот, в зеленой фуражке, бросился к нему сквозь толпу. Костя оглянулся – куда бежать? Увидел застывших в страхе прохожих, конские озверевшие морды, бегущих навстречу солдат. Он метнулся в первый попавшийся проулок, но вдруг почувствовал тупой удар в спину, ноги сразу стали чужими и непослушными. Он упал на колени, хотел обернуться, но не смог.

К нему подбежал сыщик, с трудом переводя дыхание, вытирая ладонью мокрое от пота лицо. Постоял, носком сапога перевернул его на спину. Костя прерывисто дышал, глазницы его сразу обметало синью.

– Эй, извозчик! Быстро сюда! – Флягин подобрал револьвер, найденный у Веселкина, положил его в карман и подхватил под мышки раненого. – Ну-ка, подмогай.

На Полтавской Вальковская твердила:

– Я ошиблась. Это не он... Простите меня, бога ради, этот человек ни при чем. Ой, что я наделала... – Она до крови кусала бледные губы. Ей действительно казалось, что она ошиблась. Тот синеглазый паренек из партизанского штаба совсем не был похож на этого – с ввалившимися щеками, серым лицом...

Бордухаров взял ее за плечо, насильно подвел к раненому:

– Узнаете? Ну-ну, напрягите память. Ну, не там, так, может, здесь его встречали, а может, все-таки там?

Вальковская долго смотрела на лежащего навзничь Веселкина. Его дыхание было почти неощутимым, незаметным.

– Я не могу так, – хрустнула пальцами. – У него закрыты глаза.

– Доктор, сделайте ему что-нибудь. И кровь уберите. Возьмите бинт.

– Он уже нечувствителен к боли, – сказал доктор.

– Придумайте что-нибудь.

– У него пульс пропадает.

– Да делайте же что-нибудь, черт вас побери!

Костя застонал, дрогнули веки, и в глазницах стала копиться влага. Вальковская снова пригнулась к нему, вглядываясь в лицо, карауля то мгновение, когда вспыхнет сознанием зрачок. Какие у него глаза: карие, серые или все-таки синие? Ей сейчас нестерпимо хотелось увидеть цвет его глаз, и она дрожащими кончиками пальцев погладила его по лицу, отвела светлую прядь.

– Ну-ну, голубчик, – шептала она, – еще... ну! Нет, я не могу так. Не знаю я его, господа, и не встречала. Он совсем еще юноша. Где же я могла его видеть?

– Это очень важно, – сказал Бордухаров, тяжело подымаясь с топчана, на котором сидел. – От того, где вы его встречали, можно определить откуда он: от Уборевича или от Вольского. Тогда мы и хозяина явки сможем классифицировать... – Он подошел к умывальнику, сполоснул руки.

Доктор выдернул шприц из вены Веселкина, поднял веко.

– У него уже ноги посинели, – сказал все время молчавший Флягин. – Кажется, все.

– Увы, медицина в таких случаях бессильна, – с сожалением констатировал доктор и принялся собирать в баул звякающие инструменты.

– Уберите, – распорядился Бордухаров. – Ну, так как, Вероника Арнольдовна? – Он подошел к ней. – Отчего вас так трясет? Закурите и успокойтесь. А может, рюмочку?

Вальковская передернула плечами:

– Да, пожалуй. Спасибо.

Он налил ей водки.

– Вот так. Теперь легче будет. Самое лучшее лекарство от действительности. – Пожаловался: – Вот работенка, и врагу не пожелаешь. А что прикажете делать? Как, легче стало?

– Да, благодарю вас.

– Работать сможете?

– Да.

– Вот и замечательно. Кстати, это он. Вы не обознались. Приметы совпали. Мои люди умеют работать не только здесь, но и там.

– Да, да... может быть... – бормотала Вальковская.

Бордухаров с сожалением поглядел на нее: «Можно ли что-нибудь еще из нее выжать? Или все, отработала свое? Если так... какой смысл с ней возиться?»

– ...Дальше. Это из утренних газет известно, полковник. Иногда мне кажется, что ваши подчиненные забросили свои непосредственные обязанности и кинулись сотрудничать в газетах. Может быть, мы недостаточно оплачиваем их труд? – Дитерихс, как всегда, сперва высказывал предположение, но тут же облекал его в форму факта, не позволяя Бордухарову рта открыть в свое оправдание.

Бордухаров держал перед собой раскрытую папку из твердого картона, оклеенного красным шевро, с массивными медными уже истертыми застежками. У него возникло желание с размаху хлопнуть этой папкой по столу. Язвительность правителя выводила его из равновесия.

– Другие службы вовсе не получают жалованья по скудности казны, но служат идее верой и правдой, а контрразведка у нас на особом положении. Им платим! И тем не менее, все новости я узнаю из газет. Там что, еще больше платят?

– Никак нет, ваше высокопревосходительство. Мои люди на газеты не работают.

– Ладно, давайте дальше, – махнул маленькой рукой Дитерихс, отвинчивая пробочку флакона с каплями от головной боли.

– ...По решению ЦК РКП(б) Блюхер переведен командиром-комиссаром 1-го армейского корпуса, дислоцирующегося в Петрограде. Должность главнокомандующего НРА исполнял К. А. Авксентьевский, но теперь этот пост занял И. П. Уборевич, направленный в Сибирь РВС РСФСР. НРА включена в состав советских войск Сибири, которые делятся на Западно– и Восточно-Сибирский военные округа. РВС РСФСР отдал приказ командующему войсками Сибири объединить управление пятой армией с управлениями НРА.

Бордухарову казалось, что Дитерихс слушает невнимательно. Он ходил по кабинету из угла в угол, забросив руки за спину, останавливался, глядел в потолок, поворачивался и опять мерил короткими шажками кабинет. Услышав о Блюхере, насторожился.

– Блюхер? Знаю. Авксентьевский? – пожал плечами. – Это, кажется, из тех генералов, которые продались за похлебку красным? Нет? А кто такой Уборевич? – остановился у стола, аккуратно вытер промокашкой перо и поставил в карандашницу.

– Был командующим четырнадцатой, девятой и тринадцатой армиями красных. Участвовал в боях с армией Деникина, Врангеля, в Северной Таврии и Донбассе, на Украине и Белоруссии. Награжден двумя орденами Красного Знамени. Последнее время находился при Генеральном штабе РВС. Нам стало известно, что Уборевич выехал в район Шмаковки.

– Он что, тоже из прапорщиков?

Бордухаров возразил:

– Никак нет, этот из поручиков, ваше высокопревосходительство.

Дитерихс остановился в задумчивости, глядя себе под ноги. Постоял.

– Однако мы в свое время недооценили роли прапорщиков и поручиков. Это интересная тема для исследования. Большевики учли нашу оплошность и сделали из них комкоров и комдивов. И что удивительно: они бьют наших прославленных генералов! Эдак, я бы сказал, беспардонно бьют.

Вошел адъютант Дитерихса, подполковник Бексултанов. Обычно во время докладов Бордухарова входить в кабинет никто не имел права. Он подошел к Дитерихсу и что-то прошептал ему на ухо. Дитерихс взял с рычажка телефонного аппарата трубку, подул в нее.

– Я слушаю вас, господин генерал. Да, да. Уборевич? – Дитерихс посмотрел на Бордухарова, все так же стоявшего с раскрытой папкой. – Кажется, из поручиков. Вы правы, генерал. – Он положил трубку. – Тачибана уже интересуется Уборевичем. Вот так. Обскакали вас, полковник. Да... – Он раздражался. – Вот и Тачибана говорит, что русская военная школа умеет готовить младших офицеров. Может, нам перенять опыт у большевиков и заменить полковников да генералов прапорщиками, а? – Он зло, в нос, рассмеялся.

Та реорганизация, что происходила в НРА, говорила Дитерихсу: правительство РСФСР готовит наступление на белоповстанческую армию. Надо было упредить его и первым нанести удар. К наступлению готовились. В районе Шмаковки уже были сосредоточены ударные войска, которым первыми предстояло начинать новый поход против Дальневосточной республики и большевистской России.

Бордухаров продолжал:

– Нам только что стало известно, ваше высокопревосходительство: генерал Тачибана получил секретное предписание военного министерства оставаться на зимних квартирах. Вот копия.

Он положил перед Дитерихсом листок с крупным машинописным текстом. Дитерихс жадно пробежал по нему глазами. Потом еще раз.

– Спасибо, голубчик! – Верховного правителя обуяла радость, которой он не в силах был скрыть. – Если японцы откладывают эвакуацию, то это меняет всю стратегию до конца года!

Выпроводив Бордухарова, он потребовал немедленной связи с Тачибаной. Они договорились встретиться на прогулочном катере «Меркурий».

Как всегда не постучав, вошел, прапорщик Кавкайкин. С порога заявил с истеричной веселостью:

– Олег Владиславович, нам пора собирать манатки.

– Да, Юра. Я этим и занят. Ты же видишь, я тороплюсь. Но почему ты опять подшафе с самого утра, когда через час мы должны быть на причале?

Кавкайкин никак не мог согнать улыбку с лица:

– Я говорю, Олег Владиславович, может, надо срочно собирать манатки и удирать?

– Куда удирать?

– Туда, – махнул не глядя Кавкайкин, у него это получилось в сторону буфета. – Партизаны под Анучино надавали по ж..., простите, по попке генералу Соболеву, отобрали у него последний броневик и успешно продвигаются к Никольск-Уссурийскому.

– Да ну? – огорчился Серегин.

– Так точно. Я только что самолично читал в аппаратной ленту. Вот по причине этого события мало-мало пришлось тяпнуть.

– Непатриотично это, Юра. Придется дать тебе нагоняй за это, голубчик.

– Ну, скажем по-другому: выпил я по причине печали, вызванной вестью, что нас побили. Такое горе, Олег Владиславович, такое...

– Юра, гляди, доиграешься. Нынче даже плоские шуточки даром не проходят, а ты...

– Так побили же, – в искреннем отчаянии произнес Кавкайкин. – А я держал пари с князем Халахариным. Естественно, князь проиграл, а я оказался непатриотом. Зато в выигрыше. А князю выигрывать нельзя. Его могут обвинить в неуважении к своей армии. А поскольку его маман урожденная Энгельгардт, то, чего доброго, и в шпионаже. – Он огляделся, будто что-то искал. – Олег Владиславович, давайте сегодня выпьем немножко. Вечером в «Медвежьей берлоге». Кстати, почему вы не пьете?

– Не хочу. Не желаю. Партизаны – это еще не регулярные части, – бормотал Серегин, натягивая перед зеркалом пиджак. – А пить и тем более сегодня... Я сегодня драгоман самого Дитерихса. И, конечно, нас ждут великие дела: Тачибана и Дитерихс не скуки ради решили устроить встречу в море...

– Все пьют и всегда.

– Ну и пусть пьют. А я не хочу как все, не хочу подчиняться стадности и быть похожим на всех, как обкатанный волнами голыш на берегу моря.

«...Приглашен председатель городской думы генерал Андогский, японский консул, военный атташе, генерал Вержбицкий, генерал Петров, назначенный начальником штаба армии. Уж не военный ли совет решили держать достопочтенные господа?»

– А это подозрительно. Все пьют, а вы нет. Значит, у вас что-то не так, – приставал Кавкайкин, держа перед собой начатую бутылку вина. – Значит, вы боитесь опьянения.

– Боюсь, – согласился Серегин. – Тебе бы при нашем штабе послужить, голубчик, – понял бы. К тому же, пьяный человек омерзителен, если уж откровенно.

Кавкайкин обиделся:

– И я?

– Нет, ты просто глуп.

«...Не связано ли это с военными действиями, к которым так активно ведет подготовку новое правительство? Вполне может быть. А может, причина тому – переговоры в Чанчуне? Сейчас для Дитерихса самое основное – как можно надежнее укрепиться на Уссури, в районе Шмаковки, а потом ударить по НРА».

– Олег Владиславович, – укоризненно покачал головой Кавкайкин, – можно подумать, вы спокойны. Я-то уж знаю вас. Изучил. Вы прекрасно владеете собой. Но в душе... в душе вашей – вулкан. Глаза выдают. Научитесь владеть глазами, и вам цены не будет.

– Я, Юра, в другом ведомстве служу, мне это ни к чему. Так о чем ты?

– Я про глаза и душу.

– А, вот ты о чем! Ладно, потом договорим. Собирайся, и побежали.

– Один момент. Зачем я приперся, Олег Владиславович? – Кавкайкин снова сел. – Вы оказались правы: меня представили к очередному званию. Не знаю, успею получить или нет в связи с нашими очередными «победами», но ходатайство полковника Бордухарова уже в канцелярии.

– Поздравляю!

Кавкайкин сейчас как никогда мешал, Серегин готов был выкинуть его за порог. Чем-то он уже напоминал самого Дзасохова. Манеру держаться, даже жесты успел перенять у ротмистра. Стал развязен, хитроват и нагл.

– Спасибо, Олег Владиславович. Я к чему это? Приглашаю вас в «Медвежью берлогу»: там столик заказан. Будете?

– Буду, если ты перестанешь болтать. А теперь – на адмиральскую пристань.

– Я готов, как штык.

Кавкайкин был определен в охрану Дитерихса.

По дороге к пристани Серегин вдруг иначе воспринял болтовню Кавкайкина. «Как говорят, устами младенца глаголет истина. В чем-то он, вероятно, прав, Если просто, от нечего делать, задумался о глазах и душе, то контрразведке пришла пора приглядеться ко мне». От этих мыслей стало не по себе.

Яхта «Меркурий» терлась бортом о кранцы на легкой зыби. У рекламной будки ошивался американский корреспондент Джон Холл, он громко читал без всякого выражения, не вникая в содержание:

– Пассажирский пароход «Агнесса Долар» идет в Шанхай. – И добавлял понравившееся русское слово «так». – Почтово-пассажирские «Тели» и «Ропан-мару» – в Осаку. Так...

Он был в высоких шнурованных ботинках с фотоаппаратом на шее, выше среднего роста, рыжий, постоянно жующий. Увидев Серегина, Холл помахал ему рукой.

– Олег, что у вас тут намечается, стоит ли свеч? – Предложил пакетик жвачки. Серегин отказался. – Вы, русские, удивительно любите играть в секреты. Вы все засекретили. В городе невозможно отыскать туалет. Кого ни спроси – молчат или делают вид, что не знают. Странный вы народ! Нам с вами воевать нельзя, вы сразу выиграете.

– Что здесь будет, Холл, я вам сказать не могу, потому что сам не знаю. Спросите вон у того офицера, – указал Серегин на Бордухарова, беседовавшего с пожилой дамой.

– Он кто?

– Это человек, который все знает, или, по крайней мере, обязан знать.

Джон Холл, специальный корреспондент «Ассошиэйтед пресс», прибыл недавно из Иокогамы на экскурсионном пароходе «Хозан-мару». Держался он независимо. Даже не побывав на «Сакраменто», встретился с командующим оккупационными войсками генералом Тачибана и быстро получил такой же пропуск, какой имели репортеры японской газеты «Владиво-Ниппо». При всеобщей суматохе, царившей во всех правительственных и военных учреждениях, ему оказывалось подчеркнутое внимание. Генерал Сибаяма даже провез его вдоль полосы укреплений, выстроенных в районе Седанки. После этого Холл опубликовал репортаж о том, что надо бы любыми путями задержать эвакуацию японовойск до декабря. В декабре соберется парламент и тогда-де военное министерство потребует отмены июльского решения парламента о выводе войск из России. Дитерихс подарил ему свою книгу с автографом, Холл не расставался с ней и всем показывал затейливую надпись на обложке: «Дж. Холлу, искреннему доброжелателю. М. Дитерихс. 1922 г. Владивосток».

Джон поселился в гостинице «Националь», где за отдельный номер приходилось платить бешеные деньги, но он, как определил Серегин, привык жить на широкую ногу. Свои корреспонденции телеграфному агентству в Вашингтоне Холл передавал через американскую радиостанцию, расположенную на Русском острове, это у него получалось быстро и вызывало уважение не только в среде репортеров, но и у воинского начальства.

– Я всего две недели буду проживать в России, – показал Холл пару растопыренных пальцев, – а потом – домой.

У трапа Серегина встретил офицер военного ведомства Халахарин, тоже в штатском.

– Пройдемтесь, Олег Владиславович. Без нас все равно не отправятся, – сказал он.

Они прошли вдоль причальной стенки к «Манчжуру», на котором адмирал Старк держал свой штаб. Канонерская лодка пользовалась дурной славой у населения. Ходили слухи, что на ней контрразведка Старка пытает людей, а потом сжигает их в топках. Из труб «Манчжура» поднимался тонкими струйками сиреневый дымок.

– Что случилось? – спросил Серегин.

Халахарин подозвал китайца, торговавшего папиросами, взял коробку харбинских «Лопато». Сказал грустно:

– Воевать будем, Олег. Опять воевать.

– Ах, вот как! – не очень удивился Серегин.

– Тачибана будет предлагать нашему великому воеводе начать немедленное наступление. Вернее, до официального окончания переговоров в Чанчуне – чтоб Советы были сговорчивее.

Они стояли у воды. Кричали чайки. Играла в радужных пятнах зыбь. С «Манчжура» доносилась музыка. Недалеко от берега стоял крейсер «Сакраменто», вокруг которого крутились шампуньки со всяким мелким товаром и спиртом в карманных фляжках. «Меркурий» зататакал мотором. Со Светланской один за другим спустились два автомобиля: сперва прибыл Дитерихс, за ним почти сразу Тачибана – как всегда, под охраной вооруженных конников. Халахарин даже не посмотрел в их сторону.

«Если Халахарин говорит правду, – думал Серегин, – то предположение мое подтверждается. Несмотря на то, что японцы еще в июне заявили, что уйдут из Приморья до первого ноября, они не торопятся. И сделают еще одну попытку заставить нас принять их условия. Этого в общем-то следовало ожидать. Наши не согласятся, несмотря на начатые военные действия, и, таким образом, японцы сорвут и эти переговоры, свалив вину с больной головы на здоровую».

Катер заклокотал в воде выхлопными патрубками, отчалил. Тачибана и Дитерихс сразу же спустились в уютную каюту с большими круглыми иллюминаторами. Перед диванами привинчены столики. Солнечные блики от волн играли светлой рябью по салону.

Серегин поискал глазами Кавкайкина и тоже спустился в салон. Там уже находился начальник штаба оккупационной армии генерал Сибаяма, переводчик майор Судзуки, японец стенографист, начальник штаба белоповстанческой армии генерал Петров и начальник личной канцелярии Дитерихса полковник Челобов.

Прогулка длилась долго. Прошли по бухте Золотой Рог, вышли к Русскому острову, обогнули полуостров Эгершельд и выскочили на простор Амурского залива.

Тачибана дотошно расспрашивал о наличии войск, вооружении, о проходящей мобилизации, как будто ему ничего об этом известно не было. В основном отвечал генерал Петров. Все на память, без бумажек. Потом Тачибана сказал, что есть распоряжение генерального штаба остаться здесь на зиму. Но правительство пока это распоряжение никак не комментирует. Переговоры в Чанчуне затягиваются. Чтобы делегация Советов стала сговорчивее, надо немедленно начинать боевые действия. Если войска Дитерихса возьмут хотя бы Хабаровск и укрепятся там, то японское правительство, можно быть уверенными, поддержит генеральный штаб.

После взаимных препирательств обе стороны пришли к соглашению: боевые действия начать четвертого октября.

Дитерихс под конец переговоров стал возбужден и нервно крутил шеей, словно ему был тесен воротник мундира.

Выйдя на палубу, Серегин стал с подветренной стороны, закурил. К нему подошел Кавкайкин. Он был бледен, на лице, гримаса.

– Что с тобой? – поинтересовался Серегин.

– Мутит, – сказал Кавкайкин. – Не переношу моря. Это у меня наследственное. – И тут же тихо спросил: – Это правда, что четвертого начнется, Олег Владиславович?

Серегин глядел на. приближающийся берег.

– Кто тебе сказал?

– Я сам слышал.

– Подслушивать нехорошо, прапорщик.

– Простите, – вытянулся Кавкайкин, моргая светлыми ресницами.

Репортеры терпеливо ждали на причале. Как только катер уперся в стенку пирса, был брошен трап. Охрана образовала живой коридор к автомобилям.

...Надо передать информацию. Что же сделать?.. Автомобили с генералами удалились. К Серегину подошли Холл и Халахарин.

– Пойдемте поужинаем. Прапорщик приглашает нас в кабак.

Серегин, подумав, согласился.

После трех рюмок, торопливо выпитых за успех молодого офицера, все захмелели. Халахарин стал мрачен. Вино его никогда не веселило, вызывало скептическое настроение. Холл заметил это, а Халахарин буркнул жуя:

– Нет повода для веселья. Отвеселились. Это всегда так: кто много хохочет, тот потом сильно рыдает. Так? – посмотрел на Серегина, будто ища его поддержки.

Тот уклончиво пожал плечами. Зато Кавкайкин живо согласился:

– Верно. Это еще мама говорила: не смейтесь, говорила, так громко, не то беду накличете. – Он развалясь сидел на стуле, неумело курил толстую ароматную сигару, предложенную Холлом, и снисходительно оглядывал зал, привыкая к роли завсегдатая кабачного веселья. – Скоро мы тоже будем плакать. Очень даже скоро. – Стряхнул пепел в тарелку. – Поручик Уборевич уже на Уссури, господа. Только что получили сообщение из Спасска...

– Юра, – укоризненно произнес Серегин.

Халахарин с ухмылкой на забуревшем лице посмотрел на того и другого, потом взглянул на Холла, поощрил прапорщика:

– Шпарь дальше, Кавкайкин.

Холл, посмеиваясь, спросил:

– Это тоже военная тайна?

– Какие там нынче, к дьяволу, тайны, – отмахнулся Халахарин. – Тайны надо было раньше хранить,

Серегин подначил:

– Юра у нас и не такое знает... Вот выпьет еще рюмочку. Выпьешь, Юра?

– А что? – завелся Кавкайкин, одним глотком опорожнив пододвинутый Серегиным стакан. – И знаю!

– Ну-ну...

Холл прищуренным взглядом уперся в него, перестав жевать.

– А что? Вот сегодня на «Меркурии» секретничали. Так? Приказ Тачибана получил. По зимним квартирам. Так? Михаил Константинович обрадовался. Так? А о чем они говорили с Тачибаной?

Серегин уже не слушал, что болтал захмелевший прапорщик, а искоса наблюдал за реакцией Холла, который стал похож на охотничью борзую, сделавшую стойку перед дичью. Кавкайкина понесло. Серегин огляделся. Он давно заметил полковника, который откровенно тискал даму, сидевшую у него на коленях. «А это тебе на десерт, – подумал он об американце. – И эту информацию передашь, никуда не денешься».

– Ладно, Юра. Хватит, уже все тайны выболтал. Раз ты у нас такой осведомленный, скажи, кто тот полковник?

Кавкайкин проследил взглядом:

– С блондинкой который? О! – Вновь оживился, польщенный вниманием: – Да вы его знаете. Это полковник Ловцевич. Сегодня его срочно направляют на Уссури. Лично Михаил Константинович дал задание уничтожить штаб Уборевича. Да, да... – горячо подтвердил, видя недоверчивую усмешку Халахарина. – Ей-богу! Не верите? Я сейчас...

Он порывисто вскочил, но Серегин усадил его на место.

– Хватит, Юра. С ума сошел? Ты действительно стал болтлив. Что о нас подумает наш друг Джон?

Холл дурашливо замахал руками:

– О, я ничего не понимаю в русский тактика. Я хорошо понимаю в русски водка. Я совсем не это... военная.

– А не пора ли нам, братцы, девок щупать, а? – мрачно и решительно поднялся Халахарин. – Вон тех, мулаток... Один момент...

Холл поддержал с энтузиазмом:

– Русски девки – очень харашо!

– Дурак, – сказал Халахарин. – Это ваши. Когда поздно ночью они усаживались в пролетку,

Халахарин едва держался на ногах. Кавкайкин потерял фуражку и все бормотал:

– Иг-грь Ник-лаич... где? Я ж-желаю обнять его. Где Иг-грь Ник-лаич?.. Иг-грь...

Прощаясь, Холл подмигивал:

– Однако, вы оч-чень хорошие, как это... ребята. Так? Следующий пьянка за мной, так?..

Серегин утихомиривал Юру Кавкайкина, который вдруг страшно забеспокоился, не потерял ли он в ресторане револьвер, и пытался обезоружить мрачного Халахарина, а сам думал, что, наверное, что-то случилось: связного от Карпухина все нет, а время запасной встречи с представителем подполья еще не наступило. Обстановка меняется, сведения устаревают. А главное – он так и не смог никого предупредить о предательстве Вальковской. Сколько людей уже сложили свои головы из-за того, что у него, Улана, вовремя не было связи? Но если удастся этот номер с Холлом и его газетой...

– Давай, давай, Джонни, а то опоздаешь на катер, – весело заторопил он Холла. – В другой раз пить будем за твой счет. Не забудь. А туалет, скажу по секрету, вон в том дворе. За углом. Запомни!

Джон оценил юмор и захохотал:

– Это вы мне болтать как это... военная тайна, так? – И снова залился радостным смехом.

– Вы что, с ума посходили? – громче чем следовало говорил управляющий ведомством внутренних дел Вершинин. – Совсем потеряли чувство реальности и витаете бог знает где. Спуститесь на землю, господа! Думать надо, – он исступленно, с исказившимся от злости одутловатым лицом, стукнул себя по лбу костяшками пальцев, – думать надо, прежде чем что-то печатать. Вы понимаете, что вы наделали? – Вершинин потряс еще пачкающимся краской номером газеты перед самым носом бледного, как стенка, редактора.