Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Владивосток. 18 февраля 1924 г.

Кержаков сердито двигал ящиками стола, собирал какие-то бумаги, одни бросал в печку, другие засовывал в портфель. Бубнил что-то себе под нос. Нашел какой-то блокнот, с интересом полистал и тоже бросил в огонь.

– Следы заметаешь? – Губанов сидел на подоконнике и болтал ногой. – Сдрейфил?

– Чего? Ты говори, да не заговаривайся. – Звонко щелкнул дверцей тумбочки. Дверца распахнулась снова.

Губанов рассмеялся.

– Смейся, смейся. Погляжу, как хохотать будешь у Карпухина.

– А что, ты старший, тебе и отвечать в первую очередь. Кому же еще? Хомутов в стороне. Мы проявили под твоим чутким руководством самоволие. Так что кому-кому, а тебе достанется.

Окна кабинета выходили во двор, где чахоточно кашлял дряхлый автомобиль, который притащили откуда-то еще осенью прошлого года.

И Губанов, и Кержаков прекрасно понимали, что за самоволие их никто не пощадит и скорее всего выгонят или предложат уволиться, несмотря на то, что деньги и ценности возвращены государству. Самоволие еще никому не прощалось. И тому и другому предстояло искать работу, но очень уж не хотелось уходить от товарищей, с которыми породнились кровью

Кержаков сидел, подперев голову кулаком, и катал по столу карандаш. Они ждали Хомутова, который находился у Карпухина, где решалась их судьба. Вчера Губанов с Кержаковым внесли в кабинет Карпухина «дипломатический багаж», торжественно и чинно поставили, с позволения начальника, в тот угол, в который Карпухин когда-то ткнул пальцем. Кержаков доложил, что операция прошла успешно и государственные ценности возвращаются их законному владельцу, то есть банку.

– Это какая такая операция? – не понял Карпухин, а когда сообразил, остолбенел. Чекисты, видя нехорошее состояние начальства, быстренько улизнули. И вот теперь...

Явился Хомутов.

– Ну что, соловьи-разбойники, грустите? Нашкодили, а теперь приуныли? Хотя бы меня предупредили, босяки.

Губанов сполз с подоконника.

– Что там? – с надеждой спросил Кержаков.

– Худо ваше дело, ребята. Так разоряется Кактусов! Крови жаждет. В общем, двинули. Карпухин требует.

В «предбаннике», так называли между собой приемную начальника ГПУ, Хомутов поднял палец вверх, призывая к вниманию, а сам исчез за массивной дверью. Кержаков перевел дух.,

– Чего-то меня, брат Губанов, ноги не держат, – сказал он и опустился на диван. Диван запел всеми пружинами, и Кержакову показалось, что он сел на рояль. В другое время Губанов обязательно бросил бы что-нибудь усмешливо-язвительное, но тут только лоб наморщил.

Не успели они закурить, как вышел Хомутов. Увидев кислые физиономии своих подчиненных, протянул недовольно:

– Ну... братцы, так не пойдет. Вы что – украли? Бодрее держитесь. Государству, понимаешь, вернули миллионы. Да люди в ноги вам упадут, коли узнают, какие вы герои!

– Не узнают, – сказал Губанов.

– Сейчас не узнают, так потом узнают. Пошли. И дышите глубже.

За маленьким круглым столиком сидел Кактусов и курил трубку. Карпухин стоя разговаривал по телефону. Кержаков с Губановым остались у порога, а Хомутов отошел к окну, где рядком стояли стулья с гнутыми спинками. Он волновался, и Губанов видел это по тому, как Хомутов, сцепив за спиной руки, до хруста тискал пальцы.

– ...Сейчас они у меня, – сказал Карпухин. – Вот тут стоят, напротив. Понял. Спасибо. Так и сделаю, товарищ Пшеницын, – Он медленно, с раздумчивостью на лице положил трубку на рычаг, дал отбой и еще некоторое время не снимал с нее руки.

Длинно и тягостно вздохнув, произнес тихо и устало:

– Подойдите ближе, чего вы там топчетесь.

Кактусов перекинул ногу в блестящем сапоге на другое колено.

– Они стесняются, видите ли.

– Ты погоди, – поморщился Карпухин.

– А чего годить? Чего? – завелся Кактусов. – Судить их надо!

Хомутов быстро обернулся и посмотрел на Кактусова с осуждением. Губанов крепко стиснул зубы, так что скулы закаменели. Кержаков глядел в сторону.

Карпухин прошелся по ковровой дорожке мимо них, круто повернулся от стены с зашторенной картой.

– Оставь-ка нас, – попросил он Кактусова. И тот стремительно, скрипя сапогами, покинул кабинет. – А ты сядь, – произнес негромко для Хомутова.

Тот по-стариковски опустился на стул, уперев ладони в колени.

Только что звонил секретарь губкома партии Пшеницын, горячо поблагодарил чекистов за удачно завершенный розыск похищенных денег и ценностей: «Ты их отменно поблагодари и подумай, чем наградить. Может, именным оружием? Такое дело провернули хлопцы... молодцы...» Карпухин сказал, борясь с собой: «Их наказывать надо, Константин Федорович. С японской диппочтой они ссамовольничали. Простить этого нельзя». – «Ну накажи, раз надо. Пусть прочувствуют, И награди. Герои ведь! А вообще, победителей не судят. Слыхал такое? То-то. И пусть вся эта история тебе хорошим уроком послужит на будущее».

Карпухин ходил по кабинету и размышлял над тем, что сказал секретарь. Наградить, конечно, надо. Но и наказать надо, чтоб не повадно было другим.

Он остановился перед Кержаковым и Губановым, глядя в их закаменевшие лица.

– Ну чего стали, как памятники? Садитесь-ка, говорить будем.

...У подъезда японского консульства остановился автомобиль, из которого молодцевато выпрыгнул в отутюженной форме Хомутов, поправил портупею.

Секретарь доложил консулу о прибытии нежданного гостя. Ахата настороженно встретил Хомутова. Ничего хорошего этот визит не обещал ему.

– Господин консул, – обратился Хомутов к Ахата, – я уполномочен предложить вам в течение трех суток оставить пределы Советской России.

Ахата Сигеру долго молчал, устремив взгляд в окно, из которого как на ладони был виден весь порт.

– Хорошо. Я воспользуюсь вашим предложением.

Тень двуглавого орла

Молодая Советская республика прилагала все силы для того, чтобы залечить раны, нанесенные гражданской войной и интервенцией. Прошло десять лет после пролетарской революции, а капиталистический мир никак не мог смириться с существованием государства, которым правили коммунисты. Предположение, что Советы прекратят свое существование в результате голода и разрухи, не подтвердилось.

1927 год для нашей страны оказался особенно тяжелым. В укреплении могущества СССР империалистические державы видели угрозу для капиталистической системы и готовились развязать новую мировую войну.

28 февраля в Нанкине чанкайшисты захватили пароход Совторгфлота «Память Ленина». 6 апреля отряд вооруженных китайских солдат и полицейских с ведома и согласия глав дипломатических представительств империалистических держав ворвался на территорию советского полпредства в Пекине и устроил разгром, арестовав при этом 15 советских граждан. В этот же день подобные провокационные налеты были совершены в Шанхае и Тяньцзине.

12 мая в Лондоне произошло нападение на помещение Всероссийского кооперативного акционерного общества «Аркос» и торгпредство. Вскоре Англия порвала дипломатические отношения с СССР.

Правящая верхушка Франции не допускала заключения с Советским Союзом договора о ненападении. Германский посол в Токио Шуберт многозначительно заявил японским журналистам, что в случае необходимости Германия пропустит через свою территорию французские войска.

7 июля в Варшаве английский агент белогвардеец Коверда смертельно ранил советского полпреда П. Л. Войкова.

В сентябре белогвардеец Тройкович проник в здание советского полпредства в Польше и пытался убить поверенного в делах, другой террорист совершил покушение на торгового представителя.

13 декабря в Кантоне были арестованы сотрудники советского консульства Хассис, Макаров, Уколов, Иванов, Попов. На другой день их водили по городу со связанными колючей проволокой руками и, подвергнув зверским пыткам, убили на центральной площади.

15 декабря белокитайцы совершили налет на советское консульство в Ханькоу.

Посланник Великобритании в Китае подстрекал милитариста генерала Чжан Цзо-лина на расправу с советскими представителями, обещая всяческую поддержку в случае войны. Генерал старался оправдать доверие.

17 декабря Советское правительство было вынуждено порвать дипломатические отношения с нанкинским правительством.

Не собиралась отказаться от своих агрессивных намерений и Япония. Новый ее премьер-министр барон Танака Гиити заявил в секретном меморандуме, направленном на утверждение императору: «...под предлогом того, что красная Россия готовится к продвижению на юг, мы прежде всего должны усилить наше постепенное продвижение в районы северной Маньчжурии, захватить таким путем богатейшие ресурсы этого района страны... В программу нашего национального развития входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить мечи с Россией на полях южной Маньчжурии для овладения богатствами северной Маньчжурии...»

Серьезную ставку в своей милитаристской политике агрессивные круги капиталистических стран делали на антисоветское подполье и белогвардейщину, выброшенную за пределы СССР. Английская разведка готовила террористические акты против руководителей Красной Армии. Летом в Москве была арестована группа бывших колчаковских офицеров, которой руководил английский дипломат Уэйт. В их задачу входила организация взрыва в Кремле в момент торжественного собрания. 7 июня в Ленинграде был взорван партийный клуб. 30 человек ранено.

К этому времени начал сколачивать антисоветский блок притихший было атаман Семенов. В мае состоялась встреча Семенова с Танака. Премьер Японии заявил:

– Пока вожди русской эмиграции соперничают и хвалятся друг перед другом своими лозунгами, от них будет мало пользы в борьбе с СССР. Объедините все антисоветские организации в единый центр. Возглавьте его. Когда ваш блок станет реальной угрозой красной России, мы активнее поможем вам не только деньгами, но и оружием. Если ваши войска вдруг окажутся в Никольске-Уссурийском, наши будут рядом...

Оживилось антисоветское подполье на территории Дальнего Востока. Шпионско-диверсионные центры, финансируемые империалистами, готовили мятежи, стремясь создать благоприятную почву для вторжения на советскую землю белогвардейских военных формирований, а с ними и иностранных. Китай стал местом сплетения интересов империалистических держав и удобным плацдармом для нападения на советский Дальний Восток.

В условиях обострившейся классовой борьбы Советское правительство предпринимало все, чтобы сохранить мир.

Владивосток. Июнь 1927 г.

По пирсу, заложив руки за спину, прохаживался франтоватый шкипер с «Дамира» Мальков. Чисто выбритое лицо его приняло озабоченное выражение. В двух кабельтовых от берега чадил густым дымом японский сухогруз «Кюсю-мару». Мальков посматривал то в его сторону, то в сторону проулка, где под тенистым тополем стоял милиционер.

Кричали голодными голосами чайки, крутились белоснежной метелью над водой. После вчерашнего шторма шла тяжелая зыбь. Вязкая, мазутной черноты волна лениво, без пены и брызг, чмокала, шипела, почти касаясь ног немногочисленных рыбаков, расположившихся с удочками вдоль причальной стенки. «Дамир» вздымался над пирсом, терся о стенку с такой силой, что плаксиво пищали кранцы. Из камбуза шел запах подгорелого оливкового масла и жареной картошки.

Кок Васюк, воровато озираясь, высыпал за борт очистки. Мальков сразу засек его и погрозил кулаком.

...Возле английского консульства молчаливо стояла толпа: дамы с зонтиками от солнца, рабочие парни, старики и дети, два красноармейца, матрос с греческого судна, группа моряков-индусов. Все они с любопытством глазели на англичан. Молодой милиционер в шлеме и белых перчатках пытался отогнать любопытных:

– Гражданы! Поимейте совесть. Невжель не видали, як уходют иностранцы? Расходысь, расходысь... А ну-ка!..

Толпа чуточку подавалась назад, но расходиться не думала. Из двухэтажного особняка несли чемоданы, ящики, баулы, ковры, настольные лампы, этажерки, матрацы, стулья, кровати, связки книг, диваны... Погрузкой занимались сотрудники консульства, не обращая ни малейшего внимания на толпу.

Кто-то крикнул:

– Долой Чемберлена!

Милиционер забегал глазами, но в другой стороне поддержали:

– Буржуи! Вон из Владивостока!

– Товарищи! – закричал в ответ милиционер, приложив руки к груди. – Да не трогайте вы их. Хай уезжають! Вы их дразните, что ли? Вы меня дразните, А ну, осади назад!

В одной из верхних комнат неторопливо беседовали консул Пайтон и представитель Наркоминдела Песчанский. Пайтон держал пузатый портфель из свиной кожи на двух замках и уныло повторял, уперев взгляд под ноги:

– Они все с ума посходили там... Это все твердолобые, уверяю вас. Господин Чемберлен пошел на поводу. Он еще одумается. – Пайтон что-то еще бормотал так же тихо и виновато, но Песчанский не слушал его. Он смотрел в окно на растущую толпу, боясь, как бы кто чего не выкинул. В циркуляре из Наркоминдела говорилось предельно лаконично и откровенно, что персонал консульства должен быть эвакуирован в доброжелательной обстановке, так сказать, в духе взаимного уважения. Обращалось внимание на возможность провокационных действий со стороны антисоветски настроенных элементов или происков белогвардейской и других иностранных разведок.

Неожиданно и резко зазвонил телефон на подоконнике. Пайтон протянул было руку, но Песчанский перехватил трубку: он имел право сделать это, ибо помещение уже не пользовалось правом экстерриториальности.

– Извините, – любезно произнес Песчанский.

Пайтон сконфузился и отступил.

– Простите...

Сквозь шорох и треск откуда-то издалека донеслось: «Сэр Пайтон? Аллоу... Аллоу...» Песчанский искал, что ответить. Пайтон, вытянув шею, вслушивался с тревожным выражением на лице. Песчанский взглянул на него и сразу решился:

– Who is speaking?

– It’s Aleksandr! Listen to me! Apprehend the subversive activity. Do you hear me well? I don’t hear you well.

– Well, well. Go on speaking. I listen to you very carefully.

– There’s going to be the attempt at your life[2]2
  – Кто это говорит?
  – Это Александер! Слушайте меня! Опасайтесь диверсионного акта. Вы хорошо слышите меня? Я вас очень плохо слышу.
  – Да-да. Говорите. Я вас внимательно слушаю.
  – На вас готовится покушение... (англ.).


[Закрыть]...

Голос в трубке угас и совсем исчез. Остался шум и треск. Песчанский на всякий случай произнес еще раз «аллоу» и положил трубку на аппарат.

– Это, кажется, из ресторана спрашивали, заказывать вам обед как всегда или иначе? – не моргнув выкрутился он, прямо глядя в глаза консулу и лихорадочно соображая, что предпринять. – О! – спохватился он. – Надо предупредить супругу, сегодня я наконец-то буду обедать дома. Чуть не забыл... – с улыбкой произнес Песчанский, чувствуя, как от напряжения начинает бледнеть. Загородив собой телефон, он назвал номер Карпухина и, услышав его, сказал, придав своему голосу елею: – Дорогая, мне кажется, у нас готовится жаркое. Да, да. Чую запах. Ты знаешь, мой нос никогда не ошибается. – Карпухин недоуменно спросил, кто это дурачится, и Песчанский сказал, хихикая: – Это твой муженек. Песчанский.

До Карпухина дошло, и он с тревогой спросил:

– Ты откуда?

– Я сейчас в кабинете у господина Пайтона. Не волнуйся, милая, здесь нет женщин. Мы мирно беседуем.

– Я тебя правильно понял: готовится что-то?

– Ну не кричи так. Вот именно. – Песчанский обернулся и плутовато подмигнул Пайтону, мол, ну что возьмешь с этих женщин. Везде им мерещатся соперницы.

– Понял тебя, Сергей Иванович. Все. Привет.

Песчанский вытер вспотевший лоб и почувствовал, как наступило облегчение. Облегчение, вероятно, почувствовал и консул. Он тоже вытер лицо платком и, вымученно улыбаясь, сказал, подыскивая слова:

– Господин Песчанский, вы... как это... – он пощелкал пальцами, – очшень предупредительный, да-да, – обрадовался удачно подобранному слову, – очшень предупредительный человек.

Песчанский расхохотался. Глядя на него, не сдержался и консул. Это была нервная разрядка.

– Мне очшень жалко уехать из Советская Россия, – со вздохом произнес Пайтон. – Русский народ очшень кароший народ. Я за то, чтобы наши государства дружили. Я думаю, происходит большой недоразумение, и когда наши правительства... это... – он опять пощелкал пальцами, подыскивая подходящее слово, – поймут друг друга, мы с вами будем... э-э... много хохотать.

Песчанский слушал консула с застывшей полуулыбкой, нагнув голову, как бы давая понять, что он – весь внимание.

– Вы правы, господин Пайтон. Нам надо дружить, а не разжигать ненависть друг к другу. Делить нам нечего, так ведь? А насчет того, чтоб нам похохотать, у нас есть пословица: «Смеется тот, кто смеется последним».

– О! – воскликнул Пайтон. – Вы сказал совершенно удачно!

Положив трубку, Карпухин быстро вызвал Хомутова. Через минуту в кабинете начальника ОГПУ находилась группа в количестве четырех человек, собранных со всех отделов.

– Товарищи, – обратился к ним Карпухин, – как вам известно, сейчас идет эвакуация британского консульства. На долгие разговоры времени абсолютно не имеем. Только что стало известно о готовящемся покушении на консула или его сотрудников. Вы понимаете, это рука врага. – Карпухин посмотрел строго. – И представляете, какой будет резонанс в капиталистическом мире, если террористический акт во Владивостоке все же будет совершен. Во что бы то ни стало мы обязаны предотвратить это гнусное дело. Диверсантов надо найти. Сейчас двое наших товарищей, Губанов и Кержаков, ведут негласную охрану консульства. Но этого мало. У меня все. – Карпухин посмотрел на Хомутова.

Последние вещи были брошены на подводу. Из помещения вышли Пайтон и Песчанский. Песчанский поискал глазами милиционера, поманил его пальцем и, когда тот подбежал, придерживая на ходу шашку, негромко сказал:

– Немедленно уберите толпу.

Произнесено это было таким тоном, что милиционер мигом бросился выполнять приказ. Сам Песчанский шел впереди Пайтона, стараясь прикрыть его собой. До автомобиля оставались считанные шаги. Милиционер теснил толпу. Вот Пайтон остановился перед открытой дверцей черного «кадиллака» и принялся что-то говорить. Песчанский не слушал его, а, сжатый, как пружина, ждал выстрела или гранаты. Нервное напряжение достигло предела, сердце гулко бухало на всю улицу.

В затылок Губанову кто-то тяжело задышал. Он обернулся, увидел незнакомого мужчину, спросил:

– Закурить найдется?

Мужчина с неохотой, не отрывая взгляда от англичан, повесил на локоть авоську, достал пачку папирос «Ира».

– Бери. Губанов закурил.

– Бегут буржуи видал как? Вон сколь барахла накопили.

Мужчина ничего не ответил, толкнул в спину, мол, гляди сам и другим дай. В это время передние надавили на задних, толпа колыхнулась, и Губанова и человека с авоськой оттиснули в проулок.

Губанов увидел, что кроме него и Кержакова здесь уже находились Синеоков, Чубис, Клюквин, Грищенко, Гусляров. «С чего бы это?» – подивился он.

Подошел Клюквин, стал рядом.

– Чего вас сюда понабежало? – спросил Губанов, не глядя на Клюквина.

Клюквин также не глядя, тихо, чтоб никто не слышал, сказал:

– В этой толпе террорист. Ты прикрой на всякий случай, а я поговорю вон с тем дядькой. Суетится что-то много.

– Какой?

– Не оборачивайся. Он только что давал тебе папироску.

Губанов видел, как Клюквин подошел к человеку о авоськой, взял его за локоть и что-то сказал на ухо.

Автомобиль с консулом бесшумно покатился вниз по улице, едва его сняли с тормозов. Следом пошли телеги и грузовик. Губанов на несколько секунд отвлекся. Весь караван скрылся за углом, и тут раздался выстрел. Это скорее было похоже на хлопок ладонями. Человек с сеткой навалился на Клюквина, тот придерживал его, не давая упасть, и крутил головой, не понимая еще, что произошло.

У Хомутова в кабинете сидели все из группы охраны, утирали потные лица руками, кепками.

– Давай по порядку. Начинай, Клюквин.

Клюквин вытер мокрый лоб ладошкой, посмотрел на нее, промокнул о колено.

– Да что тут говорить. Подошел. Говорю, отойдем, мол, в сторонку, дело есть. Он не захотел. Я, это... ну... взял его за локоть и осторожненько повел в стороночку, чтоб никто не заметил. Андрей вон, – Клюквин кивнул в сторону Губанова, – смотрел за нами. Ну, отошли мы подальше, он и спрашивает, а сам прямо-таки дергается весь: чего, мол, тебе надо? Я говорю, ничего. Ну и, это, потребовал документы и что, говорю, в сетке. Вижу, он побелел аж. Я за сетку – и тут кто-то выстрелил. Я, собственно, это, даже не слыхал выстрела. Дядька посунулся на меня, я думаю, чего это он? Держу сетку и его, чтоб не упал. Ну, а потом...

Хомутов перебил...

– Грищенко, продолжай.

– Слышу, сухой такой щелчок, – быстро заговорил Грищенко, с нетерпением дожидавшийся своей очереди. – Как-то сразу в голове мелькнуло: выстрел. Из дамского. У меня был такой. Отобрал в прошлом году на базаре у одного урки. Гляжу, Клюквин чего-то там растопырился с каким-то мужиком. Я сразу сообразил, в чем дело...

– Ты ж у нас самый сообразительный, – похвалил Чубис.

Хомутов постучал карандашом по столу и укоризненно произнес:

– Ну-ну...

Востренькое личико Грищенко покраснело так, что белые брови стали четкими и длинными. Он захлопал ресницами, сконфузился своей бойкости и посмотрел на Хомутова. Тот кивнул:

– Продолжай, не обращай внимания.

Грищенко вздохнул, начал спокойно, но снова зачастил как пулемет:

– Хлопок почудился мне слева. Я круть на месте, а перед моим носом – окно книжного магазина. Значит, стреляли оттуда. Я бегом. А он выскочил через черный ход. Я туда-сюда... Продавцы один туда показывает, другой в обратную сторону. Обежал кругом. Как провалился, паразит.

Некоторое время все молчали, поглядывая на Хомутова. Кержаков лез в карман за кисетом.

– Чего тут растарабаривать. Ухайдокали они своего, чтоб не проболтался. Увидели, что дело табак, и хлопнули. Как только Клюквина пожалели еще.

Все посмотрели на Клюквина.

– Пожалел волк кобылу, – усмехнулся Клюквин. – Просто времени не хватило. Стреляли из дамского браунинга, а им, сами знаете, как надо прицеливаться. Жаль, упустили.

– Зато трофей: фунт динамиту и граната, – сказал Губанов.

Японский пароход дал протяжный утробный гудок, винты его заработали, вспенив за кормой воду. И в это время из каюты выскочил с чемоданом в руке шкипер Мальков.

– А, черт побери этих англичан! – кричал он. – Чемодан забыли.

На японце заметили суету, столпились на корме, и кто-то догадливый сбросил трап. Мальков долго хватал воздух руками, пытаясь уцепиться за деревянную подножку. «Дамир» шел впритирку к борту сухогруза. Наконец Мальков ухватился и быстро, по-обезьяньи взобрался на палубу, перевалился через леера и исчез. Корма опустела. «Дамир» все еще шел рядышком. Кто-то закричал, задрав голову:

– Эй там! Мальков! Валяй назад!

Двое стояли, облокотившись о леера, курили душистые папиросы и плевали в воду, в пенный след парохода. Один из них помахал рукой.

– Где там Мальков, эй!

Суденышко стало отставать, а «Кюсю-мару» наддал и быстро уходил.

– Он убежал, – сказал сиплым голосом кок. – вот сволочь, а?

– Как это он мог убежать? – возразил ему моторист.

– А вот так, – зло произнес матрос. – Сука он, а не Мальков. Ежели он действительно убег, значит, заодно с ними.

– И чемодан его, – вспомнил боцман. – Точно, его. Уголок в краске еще.

Его передразнил кок:

– Уголок... Раззявы, мать вашу перемать. Сколь плавали с контрой, а не раскусили.

Все уставились на моториста, единственного партийца на «Дамире». Моторист сидел на кнехте, потрясенный случившимся, молчал, словно онемел; его лысую макушку припекало солнце.

– Чище воздух будет, – сказал кто-то.

Все согласились.

– Оно, конечно, так, да уж больно обидно получается.

Сухогруз уже бойко выходил в горловину Золотого Рога, разматывая за собой блестящую и зыбкую слюдяную дорожку.

Хомутов побывал у Карпухина, доложил о беседе в отделе.

– Надо искать.

– Будем искать, Иван Савельевич.

– Ищите. – Он выбил из трубки пепел в урну. – Главное, предотвратили политическое преступление. А террористов надо искать. Нет никакого сомнения в том, что теракт готовился заранее. Клюквину объявите благодарность.

Хомутов помялся.

– Иван Савельевич, шкипер сбежал с буксира «Дамир». Англичан доставляли к японскому сухогрузу, он воспользовался этим, за чемоданчик – и был таков.

Карпухин вынул трубку изо рта.

– Что он представлял из себя?

– Да так, пустой человек. Занимался мелкой спекуляцией. Все ему тут не нравилось, всем он был недоволен и вот улучил момент. В Харбине у него якобы двоюродный или троюродный брат.

– Ну и черт с ним. Не переживай.

– Я не переживаю. Дурак, чего с него возьмешь. Потом будет кусать локти, да поздно будет. Я что хотел еще... – Губанов нахмурился. – О Клюквине я хотел попросить. Благодарность, конечно, хорошо... Он заслужил ее...

– Яснее говори, чего ты вокруг да около.

– У него отец парализованный. Может, мы чем-нибудь из продуктов поможем?

Карпухин быстро написал что-то в блокноте, вырвал листок и передал Хомутову:

– Пусть сходит на склад. Там пшено завезли, чумизу и еще что-то.

На другой день на вокзальной площади состоялся митинг. Выступал секретарь горкома партии Мартынов. Он стоял на невысокой трибуне, сколоченной из неструганых досок, – длинный, худой, порывистый в движениях. Начинался дождь, но никто не побежал в укрытие. Голос Мартынова стал жестче:

– ...Они не запугают нас провокациями! Мы пуганые. С семнадцатого года нас пугают, а мы строим новую радостную жизнь. Английское правительство порвало с нами дипломатические отношения, товарищи. Но это не значит, что у нас порвались отношения с английским рабочим классом. Рабочий человек понимает истинную причину провокационного шага буржуазии. Империалисты хотят экономической блокадой задушить свободу. Но это им не удастся. Нас не сломать! – Площадь ответила ему гулом одобрения. – Вчера некоторые из вас, вероятно, были свидетелями того, как английское консульство покидало Владивосток. Скатертью дорожка, как говорится, но пусть знают, мы никому не навязываем своей дружбы силой. В наших товарищей за рубежом стреляют из-за угла, предательски, в спину! А мы не боимся! Мы еще теснее сплачиваем свои ряды в монолит. Да здравствует интернационализм! Над площадью прокатилось мощное «ура». Мартынов говорил о том, что империализм готовит новую мировую войну, использует Китай как плацдарм для нападения на советский Дальний Восток, и что в Китае окопались тысячи белобандитов. Белокитайское правительство содержит их в своих войсках, а контрреволюционные центры из них же готовят диверсионные отряды...

Весь аппарат ГПУ присутствовал на митинге. Дождь лил вовсю, но никто не расходился. После Мартынова выступали рабочие и служащие.

Губанов и Кержаков стояли рядом, плечом к плечу, и жадно слушали ораторов, говоривших порой нескладно, но от всего сердца.