Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Харбин. Июль 1927 г.

Лескюр связался по телефону с жандармерией и попросил срочно прислать представителя. Минут через десять явился полицейский.

– Я из сыскного, – сказал он, показав жетон.

– Вы русский?

– Да.

– Тут ко мне приходил некий Гамлет. Предлагал совершенно секретный документ. Сказал, фотокопия какого-то меморандума, и требовал за него деньги. Вас такие личности интересуют?

– О да, – ответил сыщик и, не спросясь, вытянул из пачки сигарету. – Его приметы?

Лескюр описал. Сыщик посмотрел на бутылку с вином. Лескюр налил в стакан. Сыщик медленно выпил, поблагодарил.

– Это опасный преступник, мы его давно ищем.

Он снова посмотрел на бутылку. Лескюр налил еще. Сыщик выпил, вытер ладонью губы и удалился.

...Хшановский вышел из подъезда, аккуратно надел соломенную шляпу, сдвинув ее чуть-чуть на правую бровь, помахал шоферу легкового автомобиля, стоящего на противоположной стороне улицы. Автомобиль тотчас подкатил. Усаживаясь удобнее на нагретое солнцем сиденье, Ежи беспечно предупредил шофера:

– За вами, кажется, наблюдают. Вон те двое.

Шофер обернулся, поглядел на молодцов в белых полотняных кепках, нажал на педаль, буркнув что-то.

– Вы что-то сказали? – не понял Хшановский.

– Я говорю, не за мной следят, а за вами.

– Матка боска! Это почему же, позвольте вас спросить?

– Потому что я сам слежу. Куда вас прикажете везти?

– К лодочной станции. За кем же вы следите?

– За вами.

– Не воткнитесь в зад тому раззяве, – сказал Хшановский, имея в виду красный «паккард». – Ну и следите себе на здоровье.

– Я не шучу, – отозвался шофер. Ежи картинно повернул в его сторону голову и несколько секунд высокомерно и презрительно изучал далеко не медальный профиль сыщика.

– И я не шучу.

Шофер посмотрел на него.

– Вы вперед глядите, а не на меня. Я не доверяю шоферам, которые разглядывают пассажиров.

– Мне вы можете доверять.

Хшановский повернулся к нему всем корпусом, сдвинул шляпу на затылок и уже с нескрываемым интересом принялся разглядывать шофера. Он понял, что сел в машину контрразведки, ловко подставленную специально для него.

– Кто вы такой? И что бы это значило, милейший? Я ведь без извинений могу тут же в целях самозащиты проломить вам череп.

– Щеков.

– Это кто такой?

– Да не притворяйтесь, пан Хшановский, – сдержанно посмеялся Щеков. – Знаете вы меня. Меня все знают. Особенно те, у кого рыльце, извините, в пушку.

– Ну и что? Делайте поворот под виадук. А дальше?

– Нам надо поговорить.

– У нас есть общие интересы или друзья? – издевался Хшановский. – Тормозите плавнее, не то я воспользуюсь услугами другого такси.

– Вы зря язвите, пан. У нас есть о чем поговорить.

– Так все-таки, с кем имею честь беседовать?

– Могу повторить. Щеков. Из контрразведки.

– Китайской, что ли?

– Какая разница?

– Допустим, и что из этого следует?

– Как что? Вы у меня в руках.

– А, пся крев! Только не рвите так сцепление. Может случиться авария. И тогда одного из нас не будет.

– Это намек?

– Предостережение.

– Понял вас. Но зачем нам авария? Думаете, мои люди не знают, кого я повез? Вам в первую очередь не поздоровится. Угробили Щекова. Что за меня полагается? Решетка. А кому за нее хочется? Никому. – Щеков улыбнулся. – А вам тем более. – Щеков поглядел круглыми глазами на Хшановского. – Я к чему это? Предлагаю содружество.

– Вот те на! – удивился Ежи, щелкнул зажигалкой. – Вербовка, что ли?

– Да нет.

– Предположим, дал согласие. Что я должен делать?

– Нас интересует ваш патрон,

– Мсье Лескюр, что ли?

Щеков утвердительно кивнул.

– И чем же он заинтересовал вас?

– Об этом разговор особый.

– А если не соглашусь?

– Тогда у вас будут большие неприятности. Знаете, как говорят у нас в России, закон – тайга, медведь – хозяин.

Слева у тротуара собралась большая толпа прохожих. Щеков притормозил, через его плечо Хшановский увидел лежавшего в луже крови человека в сандалиях на босу ногу.

– Вот, – сказал Щеков, – один уже отпрыгался. Артист. Гамлет. Знаете?

– Это который из Шекспира, что ли?

– Почти.

– Это вы его?

Щеков хмыкнул и ничего не сказал.

– Поехали, господин сыщик.

За перекрестком Хшановский положил ему тяжелую ладонь на плечо:

– Стоп, здесь. – Вынул бумажник, отсчитал пять монет. Добавил еще: – Это вам за развлечение. В другой раз, голубчик, не попадайтесь. Ноги повыдергиваю.

Щеков показал широкие зубы.

– Ну глядите. Как бы потом не жалеть.

– Давай, давай, кати.

«Значит, зря Андрэ отшил этого Гамлета, – размышлял Ежи. – А впрочем, за ним следили...» Он пожалел неудавшегося артиста, обладавшего каким-то совершенно секретным документом.

Казалось, весь Харбин вышел на набережную. Сновали разносчики воды со льдом и подогретой рисовой водки, русские девушки продавали цветы, под легкими тентами горели малиновые угли, жаровни распространяли запах чеснока, рыбы, земляного ореха. Ежи спустился на лодочную станцию, чтобы проверить, нет ли слежки. Длинная лестница была удобным местом для этого.

Ростова пытали в каком-то подвале с осклизлыми от плесени стенами. Здесь все было подготовлено, как у инквизиторов: жаровня, угли, щипцы, крестообразная лавка с веревками, железная бочка с дурно пахнущей водой. На табуретке сидел Щеков, теребил четки и домашним голосом спрашивал:

– Говорить-то будешь или как? – Посмотрел на Ростова с сочувствием: – Больно ведь. Я бы не выдержал такого, ей-богу. Хочешь поглядеть на себя? – Он достал из карманчика френча круглое зеркальце, подышал на него, потер о колено. – Глянь, какого красавца мы из тебя сделали. Весь кровью изошел.

– Да че с ним цацкаться, вашбродь. Дайте я еще ему раза, – сказал Гришка, здоровенный детина с тупой физиономией.

– Не тронь. Видишь, человеку плохо. Тебя бы так разделать, небось отца с матерью продал бы... Ты ему раза, а он – дуба. А у него внучка есть. Есть внучка? Ну вот. А у тебя, Григорий, есть детки? Нет у тебя деток. И у меня нет. И жены нет.

– А Зинаида?

– Разве ж то жена? То шлюха. Такие не рожают. А как ты думаешь, почему у нас с тобой нет деток? Или у нас рожи из глины слеплены, или еще чего не так, как у людей?

Гришка гыгыкнул, переступил с ноги на ногу. и вздохнул, как больная лошадь.

– Дык, вашскородие, обратно ж, сифилис...

– Дурак ты Григорий. Учи тебя, учи интеллигентности, все горохом от стены, – оскорбился Щеков. – Ты спроси его, он все знает. Спроси, спроси. Большевики все знают на сто лет вперед. Потому как они очень вумные, на сто лет распределили, кому как надо жить, а кому как не надо.

Гришка нагнулся над Ростовым, стиснул ему железными пальцами скулы:

– Хватит придуриваться, отвечай их благородию, почему у нас с ним нет детей?

– Григорий, мозги твои куриные, – скривился Щеков, – у нас с тобой никак не могут быть дети. Ну, чего там?

– Да он уж посинел, – испугался Гришка.

– Плесни водички, отойдет.

Гришка с готовностью зачерпнул в бочке воды, выплеснул на Ростова половину ведра.

– Помер, кажись... – испуганно распрямился и осенил себя крестом, со страхом не сводя выпуклых глаз с лица Ростова. Медленно вытер руки о штаны.

Щеков нагнулся, поднес зеркальце к губам. Оно сразу же запотело.

– Дышит старик, чего ему сделается. Гляди, какой крепкий. Это потому, что в нем одни жилы. Он еще и нас переживет. Посади и развяжи. Вот так. Продолжай.

– Про че? – не понял Гришка.

Щеков поиграл желваками. Гришка насупился. На его одутловатой физиономии появилась растерянность. Щеков пригладил на затылке слабый пушок.

– Ростов! Мать твою так и перетак! Будешь говорить али задавить тебя тут? – Щеков пружинно поднялся, стал над Ростовым, заложив руки в карманы галифе.

– Что... говорить? – разлепил спекшиеся губы старый доктор и неслышно заплакал,

– Ну вот, еще слез не хватало... Я спрашиваю, для чего тебе понадобился Мальков! Вот и все.

– Нелюди вы... И как вас таких земля носит? – тихо, как про себя, произнес Ростов. Чтобы не упасть, он уперся руками, перевитыми синими венами, в скамейку, голова его тряслась.

– Григорий, дай ему... Да нет, воды дай.

– Счас, вашскородие.

Ростов жадно и гулко глотал тухлую воду, все дальше вытягивая тонкую шею, а Гришка тянул вверх кружку и щерил зубы. Остаток воды выплеснул ему на бороду.

Щеков, опершись о косяк, посасывал тонкую сигаретку.

– Ну чего молчишь, спрашиваю? Понравилось, что ли? И отчего вы такие зануды? Все люди как люди. Две руки, две ноги, голова. Одна. Все как у Гришки. А вот душа не принимает вас. Вот не принимает, и все. – Щеков выпрямился, морщась, потер поясницу. – А отчего это? Оттого, что все вы сволочи. Думаешь, я не хочу жить по-людски? Иметь свой дом, детей, жену. А вы отняли у меня все. Всю жизнь поломали.

Гришка подобрал выплюнутую сигарету, затянулся.

– Может, девчонку привести, а? Пусть поглядит.

– Погоди. Мы и так договоримся. Ведь не хочешь, чтобы внучку твою Григорий прямо на твоих глазах придавил, а? Она ведь тут. За этой стенкой. А какая девочка... Ей бы жить да нарожать кучу детишек, а тебе правнуков нянчить. Ну?

«Неужели и Наденька здесь? – с ужасом подумал Ростов. – Девочка моя... Как же так?..» Он что-то хотел сказать, но мутилось сознание...

В половине пятого она ушла с няней, но прошел час, два, а они не возвращались. Он заметался, собрался идти искать, но явилась какая-то женщина и сказала, что Наденьку сбил автомобиль и надо оказать ей помощь. Ростов взял чемоданчик и поспешил за женщиной. В волнении он не обратил внимания, куда его ведут.

Очнулся в какой-то квартире, где ему скрутили руки... Заткнули рот, толкнули в автомобиль, потом завязали глаза и долго куда-то везли.

Ростов пытался вытолкнуть кляп. Носом пошла кровь, и он чуть не захлебнулся. И вот он в каком-то подвале.

– Господа... Господа... Что это значит? Отдайте мне мою девочку... Что же вы, господа?..

Хшановский нажимает кнопку звонка, перед ним сразу открывается дверь. Пожилая служанка вводит в большую, просторную, почти пустую комнату. Дальше Хшановский идет сам.

Ванчо сидит на высоком вращающемся стуле, руки его в глине, и рукава закатаны. На нем фартук из чертовой кожи.

– А, Ежи! – Ванчо сползает со стула, вытирает руки ветошью и крепко стискивает ладонь Хшановского. – Что случилось? – Он плотнее закрывает дверь и ведет его в глубь мастерской, где стоит широкий диван. Рядом с китайским столиком – маленький бар и ночник. – Хочешь шотландского виски? Или шерри?

– Ничего особенного... Давай шерри, если не жаль.

Ванчо наливает в рюмки вино. Ежи глядит сквозь рюмку на свет, чмокает, будто пробует букет, хотя ему все вина на один вкус. Знает об этом и Ванчо, но спрашивает:

– Ну как?

Ежи показывает большой палец.

Мастерская завалена мокрой глиной, алебастром, мотками проволоки. Просторная комната с широким окном в потоке солнечного света. С третьего этажа открывается прекрасный вид на Сунгари. Хшановский с Интересом рассматривает скульптурные портреты. И хотя он разбирается в ваянии так же, как и в вине, ему кажется, что Ванчо напрасно транжирит свой талант.

Бойчев самолюбиво следит за выражением его лица.

Ежи с рюмкой в руке обходит великолепно вылепленную фигуру женщины, похлопывает ее по слишком округлым ягодицам. Глина еще не просохла, и он вытирает ладонь о влажное покрывало.

– Ничего баба, – говорит.

– Это не баба, а девушка.

– Ты что, с натуры лепишь?

– А то как же.

Ежи еще раз обошел вокруг, отступил, снизу вверх прошелся оценивающим взглядом.

– Н-да... Она что, голая перед тобой?

– Всяко бывает, – уже с неохотой ответил Ванчо.

– Странные вы люди, художники.

– Почему же?

– Вам все сходит с рук. Возьмись я рассматривать голую девицу, посчитают безнравственным. Так?

– Может быть, – соглашается Ванчо.

Хшановский останавливается перед незавершенной работой, щурит глаз.

– Ну как? – спрашивает Ванчо и становится рядом. Тоже щурится. Перед ними глыба глины, из которой торчит по плечи человеческая фигура в генеральских погонах.

– Ноза нет, одно лисо, – бормочет Хшановский.

– Что? – не расслышал Бойчев.

– Да это я так, – говорит Ежи. – Ишь какой важный.

– Они все тут важные.

– Кто это? – как будто не догадывается Ежи.

Бойчев обиженно поджимает губы, садится в плетеное кресло, предварительно сметая с него какой-то мусор:

– Ли Бо. Начальник городской жандармерии.

– Извини, не признал. Для меня все они на одно лицо. А мой портрет слепишь?

– А почему бы и нет? – смеется Ванчо.

– Сколько возьмешь?

– Пять тысяч иен, или тысячу долларов.

– Дороговато, друг мой.

– Нет, – не соглашается Бойчев. – Пять тысяч я готов сам заплатить тебе, чтоб увековечить тебя же. И поставить в Варшаве на самой большой площади.

Ежи растроганно улыбается.

– Этого никогда не будет. Нас не лепят.

– А зря.

– Не знаю. Может, и зря. Вот конверт тебе.

Бойчев прячет конверт.

– Ростова взяли. Передай патрону. И Наденьку его.

– Когда?

– Час назад. Сам видел. – Бойчев садится на подоконник, свесив кисти рук меж колен.

– Кто?

– Щеков.

Хшановский прикидывает в уме: «Если час, то, пока я петлял, Щеков не терял времени даром. Первый шаг уже сделан. Всерьез взялся».

– Они из него жилы вытянут. И девочку жаль, – сказал Бойчев.

– Старик выдержит, – сам себя успокаивает Хшановский.

– Все равно они будут жилы из него тянуть.

– Он выдержит, – повторяет Хшановский. Он вспоминает, как однажды спросил Ростова, привык ли тот к риску и не страшится ли. «Вы знаете, первое время я вздрагивал от каждого паровозного гудка. А теперь ничего». – «Это потому, что вы находитесь в постоянном напряжении и каждое мгновение готовы воспринимать неожиданности», – сказал тогда Ежи. «Выдержит ли?»

– Когда Ли Бо придет позировать? – кивает Хшановский на глиняного идола, уставившегося незрячими глазами в угол.

Бойчев поглядел на часы.

– Через восемнадцать минут.

– Скажи ему, что Ростов исчез, и намекни, что это дело рук Дзасохова. Он знает все их притоны. Они на ножах с Бордухаровым.

– Я сделаю все, Ежи. И ты поберегись.

Хшановский рассказал Ванчо о «милой» беседе со Щековым.

– Вот видишь, они стращают тебя, – волнуется Ванчо. – Начали издалека. Подбираются, чтоб наверняка взять за горло. Но за горло брать не придется. У меня на Щекова есть компроматы. Он работает на японскую разведку. Это точно.

– Тогда другое дело. Тогда мы его возьмем за жабры, – пообещал Хшановский. – А сегодня надо найти и освободить Ростова. Ты лечился у него, Ли Бо – тоже.

– Понял, Ежи, все понял.

Заборов заскочил в трамвай, идущий на вокзал. Через четверть часа он уже жарился на солнце в толпе встречающих. Здесь же присутствовали Косьмин и Бордухаров в сапогах и дымчатых очках. Председатель РФП[8]8
  Русская фашистская партия.


[Закрыть] Покровский стоял в стороне, засунув за борт кителя ладонь, рассматривал носки своих туфель. Вот он поднял голову и встретился взглядом с Заборовым.

– Леонтий Михайлович, что же вы мимо нас-то? – произнес с укоризной, подходя.

Наконец надтреснутый звон станционного колокола известил о приближении экспресса. Вся толпа придвинулась к краю платформы, и только там, где должен был остановиться третий вагон, оказалось свободное место. В это время, запыхавшись, подбежал священник Пономарев. Бордухаров встретил его неодобрительным взглядом. От взмокшего и пыхтящего Пономарева несло жаром.

Он с виноватым видом встал рядом с Заборовым, осенил себя крестным знамением и зачем-то снял шляпу.

Косьмин приготовил помпезную встречу престарелому Дитерихсу не потому, что тот имел какой-то вес в политических кругах, а как бывшему правителю Приморья. Так сказать, дань уважения. И потом, Дитерихс по договоренности должен был на общем сборе выступить за объединение партий и союзов под крылом БРП. К мнению Дитерихса прислушивались.

Пономарев огляделся.

– Чевой-то мало нас тут, – сказал он. – Надо б поболе.

– Это не вашего ума дело, – ответил Бордухаров не оборачиваясь. Он стоял заложив руки за спину и покачиваясь на носках. Косьмин уже стягивал с правой руки перчатку.

Из вагона вышли два широкоплечих молодца и взглядами профессионалов быстро ощупали перрон. Не вынимая рук из карманов, встали по обе стороны выхода.

Показался Дитерихс. Он боязливо нащупал ступеньку, другую. Молодцы поддержали его под руки. Тут же подошел и Косьмин, щелкнув каблуками, открыл рот, готовясь произнести речь, но Дитерихс с какой-то радостью схватил его за руку, бумажка с речью выскочила из пальцев Косьмина, и ветер ее зашвырнул куда-то под вагон. Дитерихс полез целоваться. Косьмин сконфузился.

– Рад вас видеть, голубчик. Очень рад, – тонким голосом чему-то радовался генерал. Покровский стоял в стороне, и Косьмин осторожно потянул Дитерихса:

– Господин Покровский.

– Наслышан о вас, господин Покровский, наслышан, – Шагнул к Матковскому, занимавшему пост чего-то вроде министра иностранных дел у Покровского, и чмокнул в лоб. Вытер губы платочком, посмотрел на Косьмина.

– Отец Евгений... – Косьмин оглянулся, но Пономарев как сквозь землю провалился. Не растерявшись, он взял Дитерихса под руку, намереваясь увести. В стороне волновалась в верноподданнических чувствах группа офицеров. Косьмин был вынужден подвести гостя к ним.

– Здравствуйте, братцы!

– Здравжлаввашприство! – недружно ответили офицеры, окружив плотной стеной генерала.

Заборов шел позади всех. У автомобилей их нагнал Пономарев.

– Где вас черти носят, батюшка? – просипел Бордухаров.

– Где был, тама нету, – огрызнулся Пономарев, энергично пробиваясь к Дитерихсу. По не совсем заправленной рясе отца можно было понять, что только острая нужда заставила его исчезнуть в самый неподходящий момент.

Покровский пригласил в такси, но Леонтий Михайлович поблагодарил и отказался.

Вечером в клубе на Диагональной состоялась встреча Дитерихса с представителями всех партий и союзов.

– Только общими усилиями мы сможем нанести мощный удар по совдепам, – говорил Дитерихс. – Только объединившись мы станем сильны как никогда. И потому наш девиз: «Братство! Братство русских партий, братство единомышленников!»

Кто-то крикнул «ура».

Ванчо задолго до назначенного времени пришел к бару «Морозко», дождался, когда явится Заборов, выждал еще четверть часа, проверяя, не привел ли тот кого за собой, и только после этого сам вошел. Заборов сидел под пальмой в дальнем углу зала. Ванчо сел рядом с ним.

– Извините, задержался, – сказал он.

Заборов хмыкнул. Перед ним стояли две кружка пива.

– Пейте. Это я вам.

– Спасибо. А нельзя перебраться в кабинку?

– Здесь, по крайней мере, хоть не подслушивают.

– Как хотите. Вот вам от Ростова. – Ванчо передал конверт. – Сам он не может прийти.

– С ним случилось что?

– Болен.

Заборов накрыл ладонью конверт.

– Что в нем и почему такая конспирация?

– Вскройте. – Ванчо закурил и огляделся. Небольшой зал заполнен наполовину. Мокрый от пота официант, роняя пену, разносил кружки, вареных раков. Заборов вскрыл конверт. Ванчо поднялся и пересел за стойку, спиной к Заборову, но так, чтобы в поле зрения находился выход. Выбрал бургундское. Он уже выкурил пару сигарет. Обернулся. Заборов сидел встиснув лицо в ладони. Ванчо деликатно кашлянул.

– Простите... – пробормотал Заборов.

– Вам плохо?

– Мне никогда не было так хорошо. Спасибо вам,

– Это не меня – Ростова благодарите.

– Не знаю, как я обязан вам...

– Пустяки. Если что-нибудь захотите сказать, приходите по адресу... – И он назвал свой адрес.

– Да-да...

Ванчо откланялся, видя, что Заборов еще не пришел в себя.

Владивосток. Июль 1927 г.

Выстрелы в Куперовской пади застали Носова голым по пояс на больничной кушетке. Доктор давил ему на живот, спрашивал, больно или нет. Он отвечал «больно», а сам думал о том, что наконец-то дошел до такой точки, когда или голову в петлю, или бежать за кордон. Другого не дано. При обсуждении с Воротниковым плана освобождения Поленова все казалось ясным и не вызывало особого сомнения. Внезапная боль в животе, больница. Кто заподозрит Носова в симуляции? А теперь он понял, что возвратиться в отдел не сможет. Если полтора года он играл как на сцене, то сейчас о первого шага выдаст себя. Тем более, что внезапная болезнь и нападение на конвой могут показаться странным совпадением, как ни играй.

Ему дали порошок, он сказал, что чувствует себя лучше, и быстро ушел.

Шагая по ночным улицам, Носов решал, куда идти: домой или к Воротникову?

Он пришел к себе, сжег бумаги, которые могли показаться подозрительными, и свалился на постель...

В пять часов утра поднялся с дикой головной болью, так и не сомкнув глаз. Кобуру от револьвера засунул глубоко в печь, а оружие положил в карман.

В 1924 году Носов работал в Торгсине экспертом по пушнине. В феврале ему довелось побывать в Шанхае на аукционе. Вот там-то он и не совладал с собой. Поначалу все шло как должно. Меха продали выгодно, сделку обмыли в ресторане «Аделаида». Носову в знак признательности вручили втайне от его коллег тысячу долларов. Как с неба свалившиеся деньги вскружили ему голову. Но скоро наступило отрезвление.

Шли последние сутки его пребывания в Шанхае. В гостиницу он вернулся с княгиней Верой Ивановной Моршанцевой. Она снимала номер по соседству. Утром, прихватив смердящие носки, Носов потихоньку перебрался от нее в свою комнату. Проснулся оттого, что кто-то настойчиво и грубо тряс его. Перед ним стояли двое. Один русский с наглой красной мордой, второй – китаец. Носов долго не мог понять, кто они и чего им надо. А когда дошло, упал духом.

– Ничего я не крал, и отвяжитесь от меня, – защищался он.

Полицейские, не церемонясь, стянули его с постели, обшарили одежду, заглянули под матрац.

– Ваши документы.

Но и документов не оказалось. Вот тогда Носов порядком испугался. Его привели в комнату Веры Ивановны. Княгиня сидела с ногами на постели, полураздетая, в одном чулке, горько плакала, сморкалась в простыню, размазывая краску по щекам.

– Это он, негодяй! – звонко закричала она, вытянув острый палец в сторону Носова. – Это он украл все мои деньги и золотое колье. Негодяй! – И принялась стыдить и требовать вернуть ей деньги и драгоценности.

От ее натиска Носов вконец растерялся.

– Какие деньги, какие драгоценности? Вы чего-то путаете, Вера Ивановна, – пытался он вразумить княгиню. – Ничего я не брал у вас. Побойтесь бога! Меня самого обокрали.

Носова и княгиню посадили в машину и отвезли в жандармское управление.

Его допрашивали, записывали что-то. Он требовал свидания со своими коллегами, с которыми должен был уезжать, но ему отказали. Отказали и во встрече с советским консулом.

– Да кто ты такой? – спрашивали у него. – Документов нет. Совершил ограбление. Ты советский человек? Не ври. Видали мы таких. Да и как ты объяснишь консулу свое поведение? А куда дел документы? Продал?

«А и правда, – ужаснулся Носов, – как объяснить?»

– Ну ладно, встречу организуем, – сдались в полиций. – Но потом будешь локти кусать. Выгонят с работы, да еще и посадят.

Носов призадумался: действительно ведь турнут. Ему дали листок бумаги.

– Подпишись.

Носов прочитал и отказался. Но, увидев на краю стола свои документы, пачку денег, билет на пароход, потянулся к ним. Его легонько ударили по руке.

– Подпиши. И все будет шито-крыто. Мы даем тебе деньги на билет, но за это следует дать расписку. Для отчета. Мы не такие, как нас рисуют в Советском Союзе. Мы хорошие.

– Не буду, – сопротивлялся Носов, – хоть стреляйте. Чего бы я себе петлю на шею надевал?

Тогда его отвели в подвал и показали приемы пыток на китайце. У Носова волосы дыбом встали, и он подписал бумагу, втайне надеясь, что Владивосток от Шанхая далеко, а между ними охраняемая граница.

Через пять месяцев во Владивостоке появился человек и попросил Носова назвать цену, на которую во время торгов пушниной только в крайнем случае может согласиться Торгсин. Носов оскорбился, но ему напомнили о расписке и показали фотокопию. Носов сдался, В последний раз. А потом не выдержал в другой, в третий, получая при этом солидную плату в советских дензнаках и долларах. Когда основательно завяз, ему сказали: «Пора переходить в ГПУ. Там вы нужнее нам». Подвернулся удобный случай, и Носов стал штатным экспертом экономического отдела. Раньше ЭКО не раз пользовался его услугами как специалиста, потому и переход прошел без особых трудностей. Уверовав в свою неуязвимость, Носов потерял осторожность и потому влип с десятидолларовой бумажкой. Ему простили «забывчивость», но перевели в комендантский взвод. Соболь продолжал работать на белогвардейскую разведку.

Увидев Носова, Воротников побледнел. И Носов со злорадством отметил это. На вопрос: «Что случилось?» – Носов, не отвечая, расстегнул гимнастерку, прошел на кухню, включил кран, провел мокрыми ладонями по лицу, постоял в раздумье, упершись в раковину руками. Воротников стоял рядом.

– Уходить надо. И чем быстрее, тем лучше, – сказал он тихо и отрешенно. – Меня подозревают. Пока я был в больнице, пока плелся оттуда, обыск был на квартире.

– Может, не так черт страшен... – начал было Воротников, но Носов закричал приглушенно:

– Страшен! Страшен черт!.. – Выпучив глаза и сжав кулаки, пошел на Воротникова. – Это вы все... сволочи! Запутали, наобещали три короба. А где ваше восстание? Где? – хрипел он в лицо. – Где, я вас спрашиваю?! Два года хожу по краю пропасти! – Воротников пятился, пока не наткнулся на стул, сел. – Если не хотите попасть им в руки, то сматывайте удочки – и ходу отсюда. Ходу!

Носов преднамеренно сгустил краски. Если не напугать Воротникова, то уйти за кордон он не сможет. А Воротников знает «окна», у него есть люди, которые смогут провести через границу.

– Вы не орите! – таким же приглушенным криком прервал его Воротников. – Паникер... Давайте все по порядку.

Носов рассказал придуманную легенду с обыском.

– И вообще, сдается, за мной давно ведется слежка. Все! Хватит.

Воротников долго сидел в распахнутом халате, поджав босые ноги. Потом достал початую бутылку водки, пошарил в глубине стола, извлек сухой кусок хлеба и колбасу.

– Надеюсь, «павлином» вас еще не сделали?

– Не считайте меня за идиота, – огрызнулся Носов. – «Хвост» не привел. Четыре часа колесил.

– Хоть за это спасибо, – с иронией произнес Воротников, разливая водку. Рука его дрожала.

– А вам что, мало? – вновь завелся Носов. – Я не железный.

– Ну будет. Пейте, и, как вы выразились, сматываем удочки. Хотя, признаться, очень жаль, но ничего не поделаешь, придется уходить.

Носов с отвращением выпил. Занюхал хлебом, похрустел луковицей. Воротников одевался.

– Куда мы?

– А куда бы вам хотелось? – спросил Воротников, завязывая галстук перед зеркалом.

– Чем дальше, тем лучше.

– Вот туда и двинем. Харбин устроит?

– Вместе?

– Куда же вы без меня?

Носов наблюдал за торопливыми сборами Воротникова.

– И последнее, – сказал он. – Хомутов, кажется, вышел на человека, которому предназначались фальшивые деньги.

Носов не знал, кому в действительности они предназначались, но ударил наугад и, кажется, попал в точку. Воротников растянул только что тщательно завязанный галстук и медленно обернулся. Носов выдержал его взгляд.

– Сегодня на дежурстве узнал.

– Так, так...

До отхода первого утреннего поезда оставалось сорок две минуты. Воротников поглядел на часы.

В 8.27 дежурный Васильченко принял телефонограмму со станции Угольной: «В пять часов сорок две минуты путевым обходчиком на железнодорожных путях найден труп мужчины. При нем обнаружено удостоверение сотрудника ОГПУ, выписанное 25 мая 1925 года на имя Носова Юрия Павловича.

Передал уполномоченный линейного отдела милиции Черепанов».