Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Владивосток. 13 февраля 1924 г.

Чекисты взяли под наблюдение аптеки на мысе Чуркина, в районе Мальцевского базара, на углу Светланской и Алеутской и установили наблюдение за врачами, имевшими частную практику.

В тот же день, часов в пять вечера, в аптеке на Светланской некая гражданка, закупила большое количество бинтов, ваты, йода. Дежуривший там Кержаков сразу обратил на нее внимание. Дама взяла извозчика и укатила на Голубинку. Кержаков, соблюдая меры предосторожности, последовал за ней. У мальчишек, крутившихся возле дома, выведал, что даму зовут Вандой и фамилия ее Гринблат. Вернувшись в отдел, Артем доложил обо всем Хомутову, предложив немедленно произвести у Гринблат обыск. Хомутов возразил и посоветовал не торопиться с обыском. «А вдруг кроме медикаментов мы ничего не обнаружим, что тогда? – спрашивал он. – На хвост соли ей насыпешь, что ли? Надо крепко подумать, и, главное, не спугнуть, если она действительно связана с бандой».

– Что она представляет из себя? – спросил Губанов у Кержакова.

Тот прикусил верхнюю губу – так он всегда делал при глубоком раздумье:

– Да ничего вроде баба. Я бы сказал, очень даже ничего.

Губанов отмахнулся:

– Да я не про то. Гляжу, как побывал за кордоном, так совсем развратился. Скажу вот твоей хозяйке при случае – будешь знать «очень даже ничего». Мне интересно, чем она занимается, какие и с кем связи.

– Вот чего не знаю, не ведаю пока, брат Губанов, Что баба очень даже симпатичная, это без всяких сомнений. Сам убедишься. Замашки аристократки, лайковые перчатки, сумочка из кожи, как его... крокодила. Пока все.

Наблюдение за Гринблат продолжалось, с нее буквально глаз не спускали. Оказалось, что она нигде не работает, часто бывает в ресторанах. Губанов взялся за изучение архива городской комендатуры, и тут выяснилось, что на нее давно заведено уголовное дело. Ванда торговала контрабандным товаром, содержала опиекурильню. Когда на очередной оперативке перечислялись «заслуги» Гринблат, Борцов вспомнил, что ее имя упоминалось в деле некоего Ефима Рубинова, контрабандиста, проживавшего в приграничном маньчжурском городе Хулинсяне и не раз поставлявшего наркотики Ванде. Борцов сам вел дело Рубинова. Он принес папку, зачитал показания арестованного. Тут же решено было под видом ходока из Хулинсяна направить к Гринблат одного из сотрудников. Остановились на Губанове. Хомутов, придерживая щеку, говорил:

– Она баба красивая. И ты парень видный. Только не дай окрутить себя.

Губанов покраснел.

– Ей небось за тридцать, а Андрею двадцать пять, – заступился Кержаков.

– Тридцать два ей, – уточнил Борцов, шелестя страницами, – но это к делу не относится.

Хомутов подвел итог:

– На связи у тебя будет Лукин. Чуть что, действуй через него. Ежели раненые или раненый у Гринблат, то будем брать ее. Ежели нет, то... будем искать дальше. Думаю, вопрос решится в течение двух суток,

Губанов попросил доставить из тюрьмы Рубинова и долго говорил с ним.

Японский консул Ахата Сигеру позвонил председателю губисполкома Вольскову и сказал, что сегодня во Владивосток приезжает представитель фирмы «Мицубиси» Табахаси Сиба и Ахата хотел бы, чтобы Вольсков принял Табахаси. Вольсков спросил, с какой целью приезжает Табахаси. Ахата ответил, что фирма послала его начать переговоры о закупке цветного металлолома. Вольсков согласился принять представителя и назначил время.

Ахата жил во Владивостоке четыре года, хорошо знал город. Сын его учился в русской школе, кроме того, Ахата нанимал для себя репетиторов – из бывших офицеров. Сам он всегда был со всеми приветлив. Часто устраивал в особняке консульства пирушки, но лица своего не терял.

В одиннадцать утра на железнодорожном вокзале Табахаси встречали Ахата и помощник Вольскова Анатолий Линьков. Вместе с Табахаси прибыл в качестве переводчика житель Харбина Артур Артурович Ростов, человек лет шестидесяти, седой и чопорный, из бывших офицеров, если судить по безукоризненной выправке. После короткой церемонии приветствия Табахаси сел в черный «паккард», а Ростова повез Линьков. Автомобили вырулили на Алеутскую и направились к консульству. Когда выехали на Светланскую, Ростов, ощущая неприязненный взгляд Линькова, сказал:

– Я не белогвардеец. Я зубной врач.

– Ну и что?

– Это просто для информации.

– Благодарю вас.

Ростов разглядывал через стекло кабины город.

– Давно я не бывал, во Владивостоке, – вздохнул. – А ведь супругу тут похоронил...

Линьков сидел с каменным лицом. Для него все, кто жили в Харбине, были если не врагами, то и не друзьями.

– А с японцем связался, – продолжал Ростов, – потому что очень уж хотелось побывать на родине. Табахаси, когда я жил в Токио, брал у меня уроки французского. Поэтому и предложил мне поездку. Как было отказаться! Кто на моем месте устоял бы?

Линьков молча слушал, шофер сигналил пешеходам.

В столовой консульства уже готов был стол с закуской. Ахата произнес маленькую речь о дружбе между русским и японским народами, крикнул «банзай» и опрокинул рюмку водки. Линьков постарался быстрее удалиться, чтобы японцы не заметили голодный блеск его глаз.

Потом он докладывал председателю губисполкома:

– Сто тонн стреляных гильз хотят купить у нас, Ахата говорит, мол, за этот лом они поставят нам пять кавасак. Вот здорово! Целый флот рыбный.

Вольсков в накинутом на плечи полушубке курил самокрутку, слушал Линькова и глядел на дверцу печки, в которой потрескивали дрова. В кабинете стоял лютый холод, паровое отопление не работало, а тут еще последнее время Вольскова мучила стенокардия. Надо бы отлежаться, да все дела не отпускали, а их с каждым днем становилось все больше. Не за горами сев. Каждый день из волостей возвращались уполномоченные: картина на селе безрадостная. К тому же не давали покоя, особенно в приграничных районах, белогвардейские банды и шайки хунхузов.

– Значит, говоришь, здорово?

– Еще как!

– Ну-ну... Пригласите-ка товарища Токарева и Шерера.

Пришел начальник арсенала Токарев, высокий сухой старик с короткими седыми усами в старой до пят шинели. В двадцать втором году Токарев как военспец, имевший опыт штабной работы, служил начальником штаба одной из дивизий Красной Армии. Закончилась гражданская, и он попросился по состоянию здоровья на службу попроще.

Следом явился Шерер, невысокий и неразговорчивый, как всегда углубленный в какие-то размышления, управляющий Торгсином.

– Сколько у нас стреляных гильз, Михаил Сергеевич?

– Надо посмотреть по документам. А зачем они вам, гильзы?

– Японцы хотят купить.

– Кавасаки обещают, – сказал Линьков. – За гильзы и другой металлолом. Но им больше хочется иметь именно гильзы.

– Я подготовлю справку, – пообещал Токарев и подышал зябко на руки.

– Подготовьте, – согласился Вольской. – А впредь всегда имейте при себе отчетность.

Токарев ушел, и Вольскову доложили о прибытии японца.

Шерер бубнил в ухо Вольскову:

– Валюта сама идет в руки. Это ведь хлеб.

Вольсков вертел в руках карандаш. Он не хотел отдавать японцам гильзы.

– У нас есть черный металлолом, – говорил он устало и щурил близорукие глаза.

– Нас интересуют в основном гильзы от снарядов, – упорствовал Табахаси. – Не пожелаете рыболовецкие суда, заплатим валютой.

Ростов переводил, напряженно следя за выражением лица Вольскова. И чем больше председатель гyбисполкома упорствовал, тем спокойнее становился Ростов. Он как бы одобрял действия Вольскова.

Во время перерыва Вольсков говорил Шереру:

– Ну, загоним гильзы, получим кавасаки. Ты дашь гарантию, что этими же гильзами потом они не шарахнут и по кавасакам, и по нашим головам? То-то. Тут, если пораскинуть мозгами, что получается? Поставка боеприпасов. Заменят капсюли, начинят порохом – и заряжай. Что, не так?

Шерер с неохотой согласился:

– Оно, конечно, так... Но опять же...

Вольсков позвонил Пшеницыну.

– Ты гляди в перспективу, – посоветовал секретарь. – Действуй, как подсказывает революционная совесть.

– Ну, а все же?

– Предложи им лес. Вот мой совет. А латунь нам самим еще пригодится для обороны.

Вольсков так и поступил. Японец ушел недовольный.

В это время Пшеницын позвонил Карпухину, поинтересовался, как идет розыск похищенных денег, и предупредил:

– Ты знаешь, что японцы катаются по городу и всюду суют свой нос? Смотри за ними. Не нравится мне их любопытство. И вся их затея с гильзами тоже не нравится.

В кабинет к Карпухину вошел его заместитель Жилис.

– А тебе известно, кто к нам пожаловал? – спросил он, сдерживая усмешку. – Полюбуйся. – Жилис положил на стол фотографии, на которых был изображен Табахаси. – Вот это он в гражданскую, – указал на один из снимков, – а это – в нынешнее посещение Владивостока. В восемнадцатом Табахаси, он же Ясутаки Кансло, руководил подотделом контрразведки. Теперь он полковник разведки японского генштаба. Вот тебе и фирма «Мицубиси».

Карпухин с интересом разглядывал круглое лицо японского разведчика. Потом взял увеличительное стекло и принялся сличать фотографии.

– Действительно, это один и тот же человек.

– Мы уже провели экспертизу, Иван Савельевич. Полное тождество. А сообщил нам о японце бывший подпольщик Полукаров: увидал его на улице – и сразу к нам. Что будем делать?

Карпухин сложил фотоснимки, перетасовал их, как игральные карты.

– Продолжайте наблюдать; если будет лезть куда не следует, предупредите.

Когда Карпухину доложили, что Губанова под видом контрабандиста решено послать к Гринблат, он недовольно спросил у Хомутова:

– А для чего, собственно?

Карпухин считал, что наблюдение может дать больше, чем непосредственное вмешательство.

– Срок-то три дня, – сказал Хомутов.

– Это приказ. Но не знаю, может, я и ошибаюсь, только вы, ребята, торопитесь там, где не надо. – Он взял со стола листок синего цвета, поднес близко к глазам, сильно щурясь: – Знаешь, что это? Ребята из отдела Борцова фаэтон нашли в Гнилом углу в лесочке. Мало того, он уже здесь и осмотрен.

Он быстро пробежал глазами акт: «...кровь на ступице колеса появиться могла от попадания пули в тело бандита рикошетом. Поскольку выстрела было сделано два, то места попадания обеих пуль определены...»

– Хорошая зацепка?

– Да, зацепка существенная. Но...

– Что? – быстро спросил Карпухин.

– Мне кажется, бандиты видели и кровь, и дырку в тенте. Мало того, они сами оставили фаэтон, мол, нате, нам не жалко. Это, можно сказать, своеобразный вызов нам. Попробуйте найдите, даже с такими серьезными вещественными доказательствами.

– А может, неопытные действовали. Не отпетые грабители, а боевики антисоветского подполья.

– Это одно и то же, – отмахнулся Хомутов.

– Я не в том смысле, что и те и другие враги...

Хомутов согласился:

– Я понял вас, Иван Савельевич. Возможно, это действительно не уголовное дело, а политическое.

– Вот именно.

– Мы говорили с вами о Губанове в качестве ходока с той стороны. Я все же намерен добро дать. Вы, конечно, можете запретить, однако в данной ситуации при тщательной подготовке это не помешает.

– Только при тщательной, – согласился Карпухин. – Именно при тщательной. А у нас времени нет тщательно готовиться, голубчик. Нету, – развел руками, – этого времени. И в ближайшем обозримом не будет. А спугнуть можем. Меня все-таки интересует, почему ты упорствуешь? – пытливо заглянул в глаза.

И Хомутов чистосердечно признался:

– Уходит она, Иван Савельевич. Дважды упускали. Нырнет в толпу на Семеновском базаре – и как в воду.

– Ну, дожили... – сдерживая себя, покрутил головой Карпухин. – Ну, спасибо... Баба обводит вокруг пальца. Не говори больше никому, не то куры засмеют. – Карпухин злился, хотя знал, что уйти от слежки на Семеновском базаре проще пареной репы. Там круглые сутки толпа. – Ладно, действуй по своему усмотрению, – согласился Карпухин.

Обиженный, Хомутов ушел, вспоминая, как не раз Кержаков сконфуженно жаловался:

– Не баба, а ведьма какая-то. Идешь – чуть не за юбку держишься, понимаешь. И вдруг р-раз – и нету ее.

Владивосток. 14 февраля 1924 г.

Андрей с помощью Хомутова раздобыл целый фунт кокаина и поздним вечером явился к Гринблат. Он не ждал распростертых объятий, и потому та настороженность, с которой его встретила Ванда, не оказалась неожиданностью. Ванда действительно была красива: черные бесовские глаза, овальное смуглое лицо, большой и яркий рот, стройная. Ну ни за что не подумаешь, что перед тобой преступница.

Ванда успокоилась, когда Губанов назвал пароль: «Продаю калиновое варенье». За ужином она усердно спаивала гостя и все расспрашивала о житье-бытье в Маньчжурии, выведывала фамилии компаньонов. Губанов с непривычки захмелел, но держался. Передал привет от Рубинова, сказал, что в другой раз придет он сам. Кокаин Ванда приняла, и поскольку деньги стоил он большие, попросила Губанова подождать до завтра. Губанов с неохотой согласился.

В двенадцатом часу ночи Гринблат ушла, удостоверившись сперва, что гость в глубоком сне. Но как только затихли ее осторожные шаги, Губанов поднялся и с карманным фонариком принялся обследовать все три комнаты. В печной золе обнаружил металлические пуговицы. Из помойного ведра выудил окровавленные бинты. В ножках кухонного стола нашел больше сотни золотых монет и свернутые в трубочку червонцы. Обыск мог бы дать больше, но Андрей торопился. Однако даже и то, что он обнаружил, много значило

Уже лежа на диване в гостиной, Губанов вдруг подумал, что может остаться в дураках. Ванда окажется связанной с какой-нибудь «черной кошкой» или «пиковым тузом» и отбрешется от соучастия в ограблении банка, и тогда все старания насмарку. Торопясь, снова принялся отвинчивать ножки стола и переписывать серии с купюр.

Деньги Ванда не принесла, о чем и сказала утром Губанову.

Он сделал вид, что почувствовал неладное:

– Когда деньги будут?

– Потерпите немного, – успокаивала Ванда. – Возможно, сегодня к концу дня.

Губанов посмотрел ей в глаза:

– Если вы задумали финтить, то имейте в виду, не на того напали. И чтоб сегодня я имел полный расчет. Не будет – пеняйте на себя, – добавил с угрозой.

Для него в самом деле оставалось загадкой, почему Гринблат не рассчитывается. Какой-то подвох крылся в этом. И еще Губанова интересовало, сумели ли ребята выследить ее ночной маршрут.

– А может, вы уже на ГПУ работаете? – спросил он.

Ванда усмехнулась:

– В таком случае вас бы еще ночью взяли, когда вы, как сурок, дрыхли, извиняюсь.

– Где можно приобрести паспорт?

– На Семеновском, – не задумываясь ответила Ванда. – А зачем он вам?

– Надо, – коротко ответил Губанов, собираясь.

Во дворе он огляделся. Оперативник Лукин в фартуке швырял совковой лопатой снег. Увидев Андрея, он выпрямился, воткнул лопату в сугроб и принялся свертывать папиросу. Андрею надо было передать через Лукина записку для Хомутова с коротким докладом и номерами ассигнаций, только и всего. Лукин вдруг крикнул:

– Погодка-то какая! Благодать! Весна скоро! (Это означало: «Что тебе надо?)

Андрей передумал подходить к Лукину. Ванда наверняка наблюдала за ним из окна, а у Лукина сообразиловки не хватило отойти за угол. Разозлившись на стажера, Губанов молча повернулся и, засунув руки в карманы короткого пальто, зашагал прочь. Лукин обескураженно взялся за свою лопату.

На этот раз вместе с Табахаси в кабинет председателя явился и помощник консула Хаяма. У Вольскова шло заседание исполкома. Оно несколько затянулось, и Вольсков передал, чтобы гости подождали. Ростов мерил шагами узкий и длинный коридор.

Вскоре двери кабинета распахнулись и повалил крепкий махорочный дым. Вольсков открыл форточку. Пригласил японцев. Хаяма и Табахаси уселись друг против друга за приставным столом. Ростов – в торце его, Вольсков вытряхнул в корзину целое блюдце окурков.

– Ну что, господа, о чем мы,сегодня договоримся?

Табахаси показал в вежливой улыбке зубы и что-то сказал Артуру Артуровичу.

– Он говорит, что надеется на разумное решение комиссара...

Табахаси и Хаяма закивали. Хаяма знал русский язык, но настолько плохо, что в переводчики не годился.

– ...и что глупо держать дорогой металл, не имея ему применения, – продолжал переводить Ростов. – В Советском Союзе заводы стоят без оборудования.

Вольсков поправил пенсне.

– Скажите господам, что заводы – не их дело, а наше, и пусть у нас об этом голова болит. Сами разберемся как-нибудь. Если и стоят некоторые, то временно.

– Табахаси говорит, – переводил Ростов, – что о вашей стороны неразумно отказываться от такой выгодной сделки.

Вольсков рассмеялся:

– Где это видано, чтобы капиталисты заботились о благе Советского государства? Уди-ви-тельная заботливость. Переведите им – торговать боеприпасами мы не будем. Есть желание – пусть берут черный металлолом. Если согласны, будем продолжать переговоры.

Вошел Линьков и сел в сторонке.

– А латунь мы не дадим. Она нам самим нужна, черт возьми.

Ростов перевел и споткнулся на «черт возьми».

– У них такого выражения – «черт возьми» – нет.

– Ну, как хотите. Была бы ясна суть. Верно, Анатолий Аркадьевич? – повернулся Вольсков к Линькову.

– Верно, – согласился Линьков.

Японцы говорили между собой. Вольсков скрутил самокрутку.

– А вообще-то, зря у них нет такого выражения, – посмотрел повеселевшими глазами на Ростова.

Тот ответно улыбнулся.

– Они спрашивают, сколько у вас черного металлолома.

– Сколько? – спросил Вольсков у Линькова.

Линьков пожал плечами, но быстро нашелся:

– Очень много.

– Как много? – настаивали японцы.

– А сколько им надо?

– Им надо тоже очень много.

Табахаси сказал, что ему необходимо подумать, прежде чем дать ответ. И если председатель не возражает, то встречу следует назначить на завтра.

Вольсков глубоко затянулся, так что затрещала махорка, выпустил в сторону густую струю дыма и посмотрел на обуглившийся кончик папиросы.

– Хорошо. Давайте встретимся еще и завтра.

Он проводил японцев до двери. Линьков повел их дальше к выходу, вскоре вернулся.

– И чего им надо? Тянут резину.

Вольсков стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу.

Табахаси нервничал. Ему не терпелось скорее закончить заведомо пустопорожние переговоры.

– ГПУ по нашим следам ходит, – сказал он Ахата. – Русские боятся, как бы мы пол-России не увезли.

– А вы и так увезете. Ну, не пол-России, а толику ее, но увезете. И потом, не надо считать их дураками. Глубоко убежден, что ваша личность им известна. Подлинное ваше лицо. О, вы еще не знаете, что такое ГПУ и на что оно способно. Первоклассная контрразведка. Спросите господина Хаяма, он подтвердит.

Хаяма с достоинством кивнул.

– Завтра я отбываю, – сказал Табахаси. – Мне что-то не по себе в этом городе.

Табахаси не сказал, что в восемнадцатом ему было тоже не по себе. Тогда он руководил подотделом контрразведки. В подпольной большевистской газете стали появляться совершенно секретные штабные документы. Командование всполошилось и приказало Табахаси найти причину утечки информации. Табахаси приложил максимум сил, но ничего найти не мог. В отделе работали и русские офицеры, но они были вне подозрений. Заместителем же Табахаси по русским вопросам являлся штабс-капитан Галановский. Доведенный до отчаяния Табахаси арестовал Галановского. Безо всяких улик.

Капитана жестоко пытали, но он твердил: «Это ошибка». Табахаси в ярости отсек ему голову.

Секретные документы перестали появляться в газетах и прокламациях. Табахаси понял, что интуиция его не подвела, и под клинком погиб советский разведчик...

– А как же переговоры?

– Хватит, наигрались;

– Ну, смотрите, – согласился Ахата. – Я сделал все, что в моих силах. Внутреннее чутье подсказывает, что скоро и мне придется покинуть Владивосток.

Ахата не хотелось возвращаться в Японию. Здесь он был сам себе хозяин и жил на широкую ногу.

Уже на Фонтанной Губанов обнаружил за собой «хвост». Постарался отвязаться, но двое здоровых парней как прилипли. «Ладно, пусть топают, – подумал Губанов, – отвяжусь на базаре».

Губанов зашел в булочную и через стекло разглядел шпиков. Теперь он не сомневался, что Ванда навела на него своих приятелей и те проверяют. И что Лукин мух ловит?

В гомонящей базарной толпе Губанов почувствовал себя вольнее. Тут действительно можно было оторваться от самого первоклассного преследователя.

Андрей, сдерживая дыхание, остановился у ларька и попросил стакан воды. Он только приложился, как рядом снова оказались те двое. У Губанова мелькнула мысль взять их. И он бы справился. Но тогда вся операция могла бы лопнуть, как мыльный пузырь. От расстройства Андрей выпил еще стакан воды, крякнул, надвинул на глаза шапку и направился в харчевню, что стояла напротив в торговых рядах. Не задерживаясь, прошел дымный и чадный зал, выскочил во дворик, перемахнул через забор и мысленно показал «хвосту» кукиш.

Взмокший так, что с него пар валил, Губанов явился к Хомутову.

– Замотали, гады, – сказал он, утираясь. – Привязались двое. От самой Голубинки тащил. Рожи – что Квазимодо. – Довольный сравнением, хрипло посмеялся. – Гринблат устроила. – Положил перед Хомутовым листок с номерами ассигнаций: – Проверить надо. Если сойдутся, то она. Нет – тогда пусть ею занимаются другие. А с меня хватит.

– Это мы можем мигом проверить. – Хомутов вышел и скоро вернулся.

– Ну что? – спросил Губанов.

– Подожди еще немного и охолонь.

– Век мне жить у этой дамы, что ли! – ворчал Андрей.

– Сегодня решим. Успокойся. – Хомутов подвигал на столе бумаги. – Тут такая хреновина непонятная, Хозяйка твоя навела все же. Как ты сунул ей банку с кокаином, так она и побежала. Насилу проследили. В самое яблочко получилось. И знаешь, к кому она привела Кержакова? К начальнику арсенала Токареву.

– Может, ошибка?

– Выясняем.

– Не нравится все это мне, промежду прочим.

– Промежду прочим, и мне тоже.

– Значит, я правильно тех мордоворотов не взял, – сказал Губанов.

– Каких?

– «Хвост». – Он обрисовал их.

– Это ребята из угрозыска, – успокоил Хомутов. – Имеешь, понимаешь, почти высшее «университетское:» образование, а своих не признаешь, – расхохотался Хомутов.

Губанов долго не мигая глядел на Хомутова, потом махнул рукой, встал и поплелся в свою комнату. Едва закрылась дверь, как явились «хвосты».

– Ушел, – выдавил старший.

– Губанов, что ли? И правильно сделал. Прилипли как банный лист. – Видя, как они расстроились, успокоил: – Он и не от таких уходил. Это ведь Губанов.

«И чего они ему не понравились?» – запоздало удивился Хомутов, разглядывая симпатичные лица ребят.

Карпухин доложил в губкоме, что Табахаси вовсе не Табахаси, и его можно выдворить с позором.

Пшеницын настроен был иначе: стоит ли подымать шум?

– Не спускайте с них глаз и не давайте шнырять по-за углам, – посоветовал он. – Если станет настырничать, то выдворим.

Дальше Карпухин доложил, к чему привело расследование дела по ограблению.

– Ошибка исключена?

– Могу точно сказать только после допроса Гринблат, а потом и самого Токарева.

– Ну что ж. Дело серьезное. И если окажется, что Токарев – враг, то вина наша с тобой. Мы проморгали. И с нас спрос.

– Ты не переживай, – успокаивал Губанова Хомутов. – Они же тебя и охраняли.

– Можно было предупредить.

– Рисковать тобой лишний раз не хотелось. Давай, брат Губанов, – Хомутов придавил дергающуюся щеку, – вот что сделаем...

Вечером Губанов снова направился к Гринблат. Ванда принимала белье от прачки, считала наволочки, простыни, полотенца. При появлении Андрея сунула деньги прачке и подтолкнула ее к выходу.

– Ну и как? – спросила.

Губанов прошелся по гостиной из угла в угол. Сел.

– Чего как?

– Паспорт приобрели?

– Да. Знаете что, пойдемте в ресторан? Только за ваш счет: надеюсь, тогда вы быстрее выплатите долг, потому как сегодня под утро я должен покинуть вас.

– Не волнуйтесь, Андрей Кириллович, Ванда еще ни одного порядочного человека не подвела.

– Так идем?

– Эк вас потянуло. – Ванда бросила взгляд на свое отражение в зеркале. – Пойдемте. – Подошла к нему и, глядя черными цыганскими глазами снизу вверх, произнесла нараспев: – Чего-то взгляд у вас блудит... – и взяла его под руку.

– Ну-ну, только без этого... – смутился Андрей.

Ванда рассмеялась, Андрей видел, что смеяться ей не хотелось и глаза ее оставались настороженными.

– Какой-то вы из себя не такой.

– Это как прикажете понять?

– Вы из идейных или «жигло»?

Губанов не знал, что такое «жигло», и поэтому сказал:

– Из идейных.

– То-то и видно. Все вы такие, идейные.

Ванда переодевалась в спальне. Андрей сидел на табурете. Очень хотелось спать. Она вышла в вечернем платье с жемчужным ожерельем на длинной точеной шее.

Ванда поправила короткую прическу.

– Ну как?

– Шанго[1]1
  Хорошо (китайск.)


[Закрыть], – сказал Губанов и подумал: «И чего ей надо, жила бы, растила детей. А то тряпки, деньги, бандиты...» Появилась какая-то вкрадчивая жалость, но тут же вспомнил, что выписанные цифры сошлись с номерами украденных из банка купюр.

В темноте они спустились с Голубинки. Губанов придерживал спутницу под руку. Она скользила в резиновых ботиках. Кружилась голова то ли от запаха духов, то ли от усталости. Когда Ванда еще раз поскользнулась, Андрей чуть не сказал вслух: «Как корова на льду».

У старого кладбища он подозвал извозчика и что-то шепнул ему.

– Что вы там шушукаетесь? – спросила Ванда, усаживаясь и расправляя юбки.

– Да так. – Его почему-то начало знобить.

Шарабан покатил вдоль трамвайной линии. Ванда вцепилась в руку Губанова. У продуктового рынка повернули налево. Кучер натянул вожжи.

– Приехали, господа-товарищи. Вот тут и есть энто самое ГПУ.

Ванда как будто перестала соображать. Она последовала за Губановым и, только когда он рванул на себя взвизгнувшую промерзшими пружинами дверь, закричала дурным голосом, рванулась назад, но Губанов подхватил ее на руки.

...Гринблат допрашивал Кержаков.

Растрепанная, она сидела напротив Артема, смотрела сухими блестящими глазами прямо перед собой и молчала. Молчал и Кержаков. Ванда была словно в шоковом состоянии. Когда Кержаков сказал: «Давайте поговорим, гражданка Гринблат. И вам и нам будет легче», – глянула недоумевающе:

– Простите, вы что-то сказали?

– И вам и нам сразу станет легче.

– Легче?

– Вот именно. – Кержаков разложил бумаги. – Токарева знали? Только честно. Нам ведь известно очень много. Знали или нет? Мне не хотелось бы от вас слышать ложь, поэтому сразу скажу: мы наблюдали за вами. Так как?

– Допустим.

– Эдак не пойдет. Знали или нет?

– Знаю. Он что, убит? Почему вы о нем говорите, как будто его уже нет?

– Жив он, жив, успокойтесь. Кто совершил ограбление Госбанка? Учтите, ваши показания нам нужны до десяти вечера. Сейчас пятнадцать с половиной минут девятого. После девяти Токарев расскажет все сам. Ну что же? Для кого вы покупали медикаменты и относили к Токареву?

Тут Ванда не выдержала и всхлипнула, потом разразилась рыданиями. Кержаков налил в стакан воды:

– Выпейте. И не надо волноваться. Вашей темной жизни пришел конец. Очиститесь от грехов – и будете жить спокойно, как все советские люди.

Глаза Ванды опухли, она стала некрасивой. Кержаков говорил спокойно и даже задушевно:

– Вы верующая?

– Да.

– Представьте, что перед вами поп и вы исповедуетесь ему в своих грехах. – Он улыбнулся.

– Попросил Токарев, вот я и принесла ему.

– А для чего? Ведь вы по профессии медицинская сестра. Как нам известно, вместе с мужем служили у колчаковцев. Так?

– Не говорите мне о муже. Это негодяй.

– Не буду. Я тоже считаю его негодяем.

Ванда поняла, что сидевшему напротив добродушному человеку многое известно, и поэтому ничего не стала скрывать.

С Токаревым она была знакома еще по Петербургу, когда тот преподавал в военном училище, где служил ее муж, в то время поручик, Миловидов. Встретились в Иркутске в девятнадцатом. Потом их свела судьба во Владивостоке. Миловидов бросил жену и бежал за кордон. Ванда бедствовала, и только Токарев спас ее от панели, втянув в махинации с наркотиками... Ванда завязла крепко и уже не представляла себе жизни без черного рынка. В тот день, когда был ограблен Госбанк, некий Мордвинов, которого она встречала у Токарева, привез к ней молодого человека с простреленным плечом. Она как могла перебинтовала его, но медикаментов под рукой не было, пришлось бежать в аптеку. Куда делись деньги и золото с драгоценностями, она не знала. Ночью их куда-то отвезли, а куда, не ее забота. Только незначительную часть она получила и спрятала.

Кержаков запротоколировал показания, дал ей прочесть. Ванда поставила подпись.

– Скажите, Андрей Кириллович – тоже чекист?

– Да. Хотите его видеть?

Ванда тряхнула головой.

– Нет. Это правда, что вы пытаете?

– Вранье, – оскорбился Кержаков, – мы не белогвардейская контрразведка, в которой служил ваш муж.

Губанову открыла кухарка Токарева, и тут же за ее спиной ослепительно полыхнуло пламя. Губанов успел оттолкнуть в сторону Кержакова, и пуля вырвала клок ваты из рукава его пальто. Выстрелив в ответ, Губанов проскочил темную прихожую и оказался в маленькой комнате с зашторенными окнами. На деревянном топчане лежал полуголый человек в бинтах. Увидев Андрея, он попытался подняться, но тут же повалился на спину. Бинт сразу намок. Андрей пошарил под подушкой и, не найдя оружия, осмотрел комнату. Вверху хлопнул выстрел.

Губанов бросился туда по крутой лестнице.

Кержаков, расставив длинные ноги, стоял посреди комнаты. В камине потрескивали дрова, а на ковре лежал в неловкой позе Токарев.

На нем был халат и шлепанцы. В согнутой руке крепко зажат револьвер.

Кержаков посмотрел на Губанова.

– Застрелился, – сказал он. Поискал глазами, куда бы сесть. – Нехорошо получилось у нас, брат Губанов. Пришли к финишу – и вот те на.

Лукин допрашивал раненого...

– Надо ехать в Куперовскую падь. Вот адрес. Там еще двое, – сказал Губанов.

Этой же ночью были арестованы остальные участники налета.

Карпухин убежденно говорил:

– Не верю, чтоб Токарев организовал ограбление ради наживы. За этой акцией кроется политическая подкладка.

Никто не мог сказать, куда исчезло награбленное: ни Ванда, ни кухарка, ни трое захваченных. Твердили одно: Таратута (так они звали Токарева) с каким-то человеком увезли мешки в город, а куда – неизвестно.