Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

– Что должны были передать в штаб Вольского?

– Ничего. Только устно...

– Юра!

– Не надо! Прошу вас... Шелковка... в лифчике зашита.

– Сними с нее лифчик.

У нее не было сил даже рыдать. Рыдали ее сухие глаза, полные закаменевшего ужаса. Она с трудом ворочала распухшими, искусанными губами.

Прапорщик, с совершенно исчезнувшим румянцем, с бегающим взглядом, стал у нее за спиной.

– На ней нет ничего... под платьем, господин ротмистр.

– Сбегай, отыщи быстро. – И к Вальковской: – Вы сами виноваты. С нами не шутят, и вы должны были об этом знать. Или думали, проваливаются другие, а вас минует это?

Она молчала. Она действительно думала когда-то именно так.

Зашумели, засуетились казаки. Появился Кавкайкин.

– Все перерыл. Не нашел. – Перевел дух. – Какой-то гад упрятал. Ну что за народ!

Дзасохов стиснул зубы.

– Зови хорунжего! Быстро!

Влетел хорунжий.

– Построй своих бандитов, – приказал Дзасохов. – Быстро!

– Есть. С конями или без коней?

Дзасохов уперся своим недвижным взглядом ему в лоб:

– А коням для чего бабий лифчик?

Через минуту он прохаживался вдоль шеренги чубатых ражих мужиков, пропахших ханшином, лошадиным потом, крепкошеих, меднолицых.

– Довольны?

– Премного благодарны, вашбродь!

Остановился перед мальчишкой-казачком,

– А ты что здесь делаешь?

Казачок молчал, опустив голову.

– Тебе сколько лет?

– Двенадцать уже.

– Кто из вас взял этот... лифчик? Ну! – обвел взглядом строй, покачался на носках. – Шаг вперед!

Строй не шелохнулся. Дзасохов обернулся к хорунжему.

– Даю пять минут. Если через пять минут, – произнес он раздельно, не повышая голоса, но так, что его было слышно всем, – этот самый э... не будет у меня, каждый второй из сотни будет расстрелян по закону военного времени за пособничество красным.

Четко развернувшись, ротмистр направился назад. В это время в сквер влетел на вороном коне есаул.

– Что тут происходит?

Конь под есаулом гарцевал. Хорунжий доложил:

– Так что, господин есаул, нас– тут их благородие построить пожелали, чтоб через одного за бабу. Так что...

– Отставить! – заорал есаул, и к Дзасохову: – Ты кто такой? Ах, контрразведка?! В гробу я видел тебя и твою разведку.

Побледневший Дзасохов схватился за кобуру, но хорунжий сзади крепко стиснул его локти.

– Вы ответите, есаул... Вас самого под суд... – рванулся ротмистр.

Но есаул не слушал его:

– Стройся в походную колонну! Хорунжий, оставь его! Шагом!..

Дзасохов вернулся и приказал увести Вальковскую.

– Сволочи. Быдло! Навоз конский, – шептал он яростно, – ну, погодите...

Кавкайкин собрал исписанные листки бумаги, подравнял их, постучав о крышку стола. Не поднимая головы, сказал:

– Игорь Николаевич, я проиграл пари, вы правы.

Дзасохов притворился, что не понимает, о чем говорит прапорщик, отмахнулся:

– Будет тебе.

– Это почему же? Нет-нет.

– Давай сюда бумаги. С твоим выигрышем и моим проигрышем разберемся потом. А сейчас закажи Владивосток, канцелярию полковника Бордухарова и собирайся, повезешь все это дело и Вальковскую. То есть, Рейс. – Он помолчал. – Через полтора часа будет идти товарный. Дальнейшее пусть сами там раскручивают. Каштаны из огня таскаем мы, а пожирать их будут другие. Все, Юра. Собирайся.

Во Владивостоке бывать приходилось редко, и Дзасохов сейчас сожалел, что едет туда Кавкайкин, а не он.

– О, кого я вижу! Юра!.. Какими судьбами, как там мой друг Игорь Николаевич?

Серегин в коридоре министерства увидел идущего ему навстречу прапорщика Кавкайкина.

– А я зайти хотел к вам, господин капитан, – обрадовался Кавкайкин. – Я тут по делам. Игорь Николаевич наказывал проведать вас. Я хотел назад вернуться, а меня не пускают.

От прапорщика попахивало вином. «Наука Дзасохова», – отметил Серегин.

– Что там у вас интересного?

– Да вообще-то ничего. Агента красных поймали, – оживился Кавкайкин. – Все Игорь Николаевич. Прямо на вокзале.

Серегин насторожился. Как мог спокойно сказал:

– Неужели? Вот молодцы.

– Правда. Женщина. Связная владивостокского подполья. Красивая. – Он смешался. Покашлял в кулак. – Я ее сюда доставил, к полковнику Бордухарову.

– Интересно, – произнес Серегин. – И как она?

– Раскололась. У Игоря Николаевича и не такие разговорчивыми становились.

– Ну что ж, Юра. Это необходимо отметить. Зайдем ко мне.

– Вообще-то я свободен, – заколебался Кавкайкин, – а вдруг понадоблюсь?

– Понадобишься – найдут, – улыбнулся Серегин. – Идем, идем...

В комнатушке у Серегина никого не было. Кавкайкин повеселел. Все-таки хорошо, что он встретил Олега Владиславовича.

– Располагайся, Юра. А что у тебя там? – кивнул на серенькую папку в его руках.

– Запись допроса. Говорят, сам Михаил Константинович пожелал ознакомиться. Такая удача!

– Да, уж если Дитерихс пожелал – дело серьезное. Вот за удачу и выпьем. – Серегин на широком подоконнике изобразил импровизированный стол. – Ох, Юра, не в службу, а в дружбу, сходи ополосни! – протянул Кавкайкину два граненых стаканчика.

– Это мы мигом, Олег Владиславович! – Кавкайкин подхватил стаканы и выскочил за дверь.

Быстро, стараясь запомнить, Серегин просматривал страницу за страницей. Адреса. Имена. Клички. Опять адреса... Нет, не успеть. Захлопнул папку.

Кавкайкин ногой распахнул дверь. Улыбнулся:

– Небось, заждались?

– Ты вчера только приехал, Юра?

– Так точно, Олег Владиславович. Меня в вашей гостинице устроили. – Прапорщику нравился этот капитан, и он держался непринужденно.

Серегин предложил ему ароматную дорогую папиросу из красивой коробки:

– Внеочередные звания дадут вам с ротмистром. Заслужили!

Кавкайкин заулыбался: есть бог на свете!

Флягин явился, как всегда, выбритый до глянца, отутюженный, со свежим запахом коньяка и одеколона «Ночной Париж». Выпуклые светлые глаза его поблескивали.

В кабинете Бордухарова сидела Вальковская.

– Простите, Вероника Арнольдовна, позвольте и в дальнейшем так вас называть. Служба-с. У нас теперь нет секретов от вас, голубушка. Теперь мы благодаря вашей помощи сумеем нейтрализовать противозаконные действия подполья. – И к Флягину: – С такой милой помощницей вы должны... нет, вы обязаны всех функционеров держать вот где, – сжал руку в кулак так, что побелели суставы.

– Постараемся, господин полковник!

– Да... Так вот, мы тут беседовали с госпожой Вальковской о жизни, и, представляете, оказывается, во многом наши идеалы совпадают. Не так ли?

Вальковская сидела, вцепившись в жесткие подлокотники кресла, взгляд ее был неподвижен, казалось, она что-то пытается рассмотреть в глубине кабинета и не может.

– Да, – произнесла она.

– Госпожа Вальковская, оказывается, из состоятельной семьи, бес попутал ее с большевиками. Слава богу, теперь все это позади. Дальнейший путь только с нами, не правда ли?

– Да.

– Ну-ка, давайте порассуждаем... Связная не явилась. Что делается у красных? Они вынуждены направить сюда своего человека для выяснения обстановки. Самый быстрый путь не на конях ведь, так?

– Железной дорогой.

– Правильно, Флягин.

– Отсюда что следует? Вероника Арнольдовна берет с собой господина Флягина и едет на вокзал. Будете встречать все поезда.

– Меня могут опознать, – произнесла Вальковская отрешенно. Она терла пальцем пятнышко на обтянувшей колени юбке.

– Подгримируетесь. Измените внешность. Не мне вас учить, как это делается. Вы же конспиратор. Успокойтесь и смотрите на все трезво.

«Прости меня, Гай. Я оказалась действительно слабой. Дай бог тебе силы. Прости, Гай Лоренс, я уже просто не могла...» Она наверняка знала, что Лоренса пытают. Держится ли он, а может, сломали и его?

Бордухаров словно подслушал ее мысли, презрительно произнес:

– Этот «железный» Лоренс оказался слабее женщины. Так что не терзайте себя раскаянием. Слаб человек против человека.

Лгал Бордухаров. Лоренс умер молча.

...Тренькнул звонок. Лоренс брился в ванной. Быстро накинул на себя тяжелый тканый халат, прошел в прихожую, прислушался. Опять позвонили.

– Вам кого? – спросил через дверь, вытирая лицо полотенцем.

– Господину Гаю Лоренсу телеграмма.

Лоренс снял цепочку, повернул замок и впустил в квартиру высокого молодого мужчину в шляпе, с тяжелой тростью. За ним протиснулся плотный, широкоплечий в кепке.

– Военный контроль, – сказал первый, показал удостоверение и хотел обратно опустить в нагрудный кармашек, но Лоренс протянул руку.

– Дайте.

Сверил фотографию с оригиналом, несколько раз глянул на высокого мужчину, не пропустил ли какую деталь.

– А вы кто? – спросил у второго.

– Он со мной.

– Слушаю вас, прапорщик Кавкайкин. Чем обязан столь уважаемой организации?

Кавкайкин снисходительно усмехнулся, повесил свою шляпу на крючок, пригладил волосы. Потеснив плечом хозяина, прошел в залу, огляделся.

– Вы один?

– В настоящее время один, а какое дело вам до того, один я в собственной квартире или не один? – уже раздражаясь, спросил в свою очередь Лоренс.

Кавкайкин, подняв бровь, как это делал Дзасохов, посмотрел на него, словно только что увидел, усмехнулся, не открывая рта. Совсем как ротмистр.

– Да вот есть, есть дело, господин Лоренс. Мы уполномочены сделать у вас обыск. По этой причине И имеем честь предстать перед вами.

– Да? – И Лоренс усмехнулся.

– Да, – в тон ему ответил контрразведчик и оглядел хорошо обставленную квартиру. – Нам придется тут основательно потрудиться. Щеков, – он прищелкнул пальцем вскинутой руки, как это делают завсегдатаи ресторанов. – Приступай. Да поживее.

– Я не позволю, – решительно заявил Лоренс, заступая дорогу Щекову.

– Попробуйте, – пригрозил Кавкайкин. – На нашей стороне закон и, – он сделал многозначительную паузу, – сила.

Лоренс раздумывал, переводя взгляд с одного на другого.

– Вы ворвались ко мне, даже не дав времени привести себя в порядок. Значит, говорите, сила. Ну ладно. – Он прошел в ванную комнату, вынес оттуда прибор с мыльной водой и прошел в туалет. – Обыск будете делать только после того, как я извещу своего консула, – громко сказал, запирая дверь.

Тут же зажурчала вода. Кавкайкин одним прыжком подскочил к туалету и рванул на себя дверь.

– Успел... – в радостной злобе выговорил он, скаля острые зубы, как молодая овчарка. Быстро наклонился, подхватив с кафеля маленький клочок бумаги, на котором уместились всего две отпечатанные буквы «У» и «К».

– Вам дурно? – поинтересовался участливо Лоренс, уступая ему туалет.

– Однако шустрый вы, господин коммерсант. Это мы учтем. Щеков! – громко позвал Кавкайкин, не спуская глаз с Лоренса. – Поди-ка сюда. Обыщи его. А консулу вашему будет сообщено тогда, когда мы посчитаем нужным.

Щеков подбежал, готовый выполнить приказание, но Лоренс быстро прошел к столу в соседнюю комнату, Поднял телефонную трубку, но не успел ответить телефонистке, как Щеков рванул провод.

– Не подходи, рыло немытое. Голову проломлю, И не забывайтесь, что вы ворвались в квартиру бельгийского подданного. Я бельгиец, и вам придется отвечать. Вы понимаете...

Щеков подобрался как перед дракой.

– Что вы изорвали и бросили в унитаз? Какой документ? – прервал его Кавкайкин.

– Я ничего туда не бросал и не рвал. А если бы и бросил, то вас это не касается. – Лоренс понял, что положение обостряется и просто так вот, этаким разговором, дело не закончится. Он действительно успел уничтожить некий документ...

– Я верю, что вы бельгиец, хоть и говорите с другим акцентом. У русских не бывает таких белых зубов. А мы их можем вам выбить. Очень жаль, да?.. Искренне жаль, – повторил он и позвал:

– Щеков...

Щеков схватил Лоренса за плечо, но тут же, как по волшебству, вдруг вылетел из кабинета и оказался в прихожей, привалившись к двери в неловкой позе, разбросав короткие ноги в американских ботинках.

Кавкайкин подошел к Щекову, опустился на одно колено, похлопал рукой в перчатке по щеке.

– Нокаут. Глубокий. Вы хорошо боксируете. У кого брали уроки, не у Брендала Кокса в спортивном клубе на Фонтанной? – выпрямляясь спросил он, стараясь скрыть, что оробел.

Лоренс вышел из кабинета, потирая костяшки пальцев, с которых сходила белизна.

– Нет, я брал уроки у господина Семеняко на Суйфунской. Он хорошо знает свое дело и берет совсем недорого.

– Жаль, но что поделаешь? Вас надо наказать, голубчик. – Он опять глянул на Щекова, не подававшего признаков жизни. – Глубочайший нокаут. Очень редко такое бывает с господином Щековым. Теперь вы его самый страшный враг на всю жизнь. Очень обидчив и злопамятен. Такого поражения он никогда не простит, особенно вам. Имейте в виду.

– А мне плевать на него, – сказал Лоренс. – Прошу вас удалиться, и не забудьте этот мешок с костями, не то я его в ящик с нечистотами, что во дворе, скину.

Кавкайкин развел руками, давая понять, что с господином Лоренсом, действительно, шутить таким образом нельзя, в таких ситуациях господину Лоренсу надо уступить.

– Трубку подымите, не то скоро здесь появится уголовный розыск. Мне бы не хотелось предстать перед ними в таком виде. Знаете ли, честь мундира.

Лоренс с сердитым видом нагнулся за трубкой и тут же-получил сильный удар по затылку.

...Сколько времени прошло, пока он очнулся, Лоренс понять не мог. Увидел склонившегося над ним Кавкайкина, с озабоченным видом спрашивающего:

– Ну как, не очень больно? Вот и прекрасно. Встать сможете? А чтобы вы больше не баловались, я браслетики надену. Вот так. Щеков! Ты жив там?

В ответ послышался стон и возня. Щеков пытался подняться на непослушные ноги. Мотал головой, вытряхивая из нее туман.

– Поди в ванную, дурак, намочи голову.

Лоренс тихо стонал. Щеков одной рукой поднял его на ноги и, не размахиваясь, ткнул кулаком в губы. Лоренс вытолкнул языком осколки зубов из окровавленного рта.

Его долго били. Потом Кавкайкин позвонил на Полтавскую, попросил чего-нибудь для перевозки арестованного в следственную камеру.

Мутность во взгляде у Щекова не проходила, он то и дело дергал головой. Когда к подъезду подкатила пролетка, он взял обмякшее тело Гая Лоренса под мышки и поволок. Прежде чем бросить его в возок, снял с запястья золотые часы с браслеткой и перстень с фальшивым бриллиантом.

Это была первая серьезная операция Кавкайкина по аресту подпольщика, и прапорщик считал, что справился с ней блестяще. Он действовал так, как учил его Дзасохов.

В  ш т а б  Н Р А 

И з  В л а д и в о с т о к а 

П е р е д а е т  У л а н

В районе Спасска белые имеют около 9000 штыков и сабель, четыре бронепоезда, 24 орудия, 72 пулемета.

Спасский укрепрайон обороняет Поволжская группа в составе трех пехотных полков (1644 штыка, 640 сабель, 25 пулеметов, девять орудий).

У приморского села Комаровка, где разместился штаб Народно-революционной армии, кавалерийский эскадрон схватился с казачьей полусотней генерала Глебова, только что прибывшей из Никольск-Уссурийского. Бой был яростный.

В избу к Карпухину – тут обосновался разведотдел – ввалился еще не остывший после боя комэск Нелюта. Пропотевшая гимнастерка с расстегнутым воротом, растрепанный чуб из-под фуражки, державшейся на ремешке. Тяжело дыша, он тащил за собой парнишку в полной казацкой форме.

– Ты только послухай его! – выдохнул он и, увидев в углу ведерко с колодезной водой, зачерпнул полный ковш и принялся жадно глотать, расплескивая себе на грудь и косясь на казачка.

Карпухин с интересом разглядывал необычного пленника. Таких вояк ему еще не приходилось видеть: мальчишка лет тринадцати, простоволосый, с обгоревшим на солнце носом, на щеках следы слез. Морщась, он баюкал руку, перевязанную свежим бинтом, уже успевшим насквозь пропитаться кровью. Грязные шаровары с желтыми лампасами заправлены в юфтевые сапоги со шпорами. Ножны без клинка.

– От гады... – меж крупными глотками пытался что-то рассказать Нелюта. – Ах, сволочи!.. – Осушив ковш, крякнул, передохнул. Зачерпнул еще, выпил, утер мокрое лицо рукавом, упал на табуретку, упер кулаки в колени, набычился, уперев взгляд в казачонка.

– Ну, говори. Ты его не бойся, – кивнул в сторону Карпухина. – Все, как было, говори. Давай.

– Чего он весь в крови? – спросил Карпухин.

– Так в атаке ж! – подскочил Нелюта. – Я что? Как секанул хорунжего – здоровенный такой бугай, он в сарае под охраной, уже очухался, – гляжу, что за чудо такое? Пригляделся, а это пацан на лошади. Ведь чуть голову ему не снес. Счастлив его бог, елки-палки! Крутится с клинком, глаза вот-вот выскочат. Я к нему: думаю, зарубят в горячке. Швырнул его с седла! Это он потом поранился, – пояснил успокаивающе. И уже не так громко: – Вот гады, а? Мальца в такую рубку втянуть, живоглоты проклятые! – Еще раз утер рукавом лицо. – Давай, говори, малец.

Казачок прикусил губу, не давая себе расплакаться, уголки рта задрожали.

– Чего говорить-то? – сипло произнес.

– Как чего? – опешил Нелюта. – Что нам рассказывал. Вот то и ему говори. Давай-давай, ничего не будет. Это тебе не в казаках гарцевать.

Мальчишка переступил с ноги на ногу, глубоко вздохнул:

– Ну... это самое... Когда сотня стояла в Никольске...

Карпухин, нахмурясь, перебил:

– Когда это было?

– Что? – не понял казачок.

– Когда сотня стояла в Никольске?

– Да вчера и стояла. Ну вот... – Он опустил голову, опять переступил с ноги на ногу, потом поглядел в окно, за которым таял конец жаркого лета.

– Ну вот что, – не выдержал Нелюта, – хватит тянуть кота за хвост. Такое дело, товарищ Карпухин. – Он снял фуражку, вправил ремешок и снова надел. – Поставили они сотню в сквер. Ну, нажрались, как полагается, ханжи. То-се, значит. А наискосок кирпичное здание, я его знаю. Там раньше булочная была. Так вот, в этом здании беляцкая контрразведка. Чуешь? Слухай сюда. И вот прибегает прапорщик и зовет с собой того хорунжего. Как его фамилия? – обратился к казачонку.

– Овсюг.

– Вот-вот. И скоро Овсюг, гад такой, тащит бабу. Представляешь, товарищ Карпухин! Она орет, вырывается, а он, скотина, ржет, – Нелюта перевел дыхание. – Кричит: «Подпольщицу отдали нам на полчаса! Кто, говорит, со мной?»

Мальчишка не поднимал головы и только губы кривил да нянчил руку.

– Вот так. Слухай сюда дальше, товарищ Карпухин. В общем, через полчаса ее вернули туда, где допрашивали. Но, видать, девка твердая оказалась. Опять бежит этот хлыщ: мол, забирайте снова. Но вернулся Овсюг один. Говорит, сала больше не будет, заговорила баба. Ну, ладно. Потом прибегает ротмистр. Построили сотню и начали допытываться, у кого этот, как его, – сделал ковшиками ладони и приложил к груди. – Ну, амуниция бабья. Кто-то из казаков позарился на бабские тряпки. Ладно. Ротмистр принялся угрожать, мол, ежели сию минуту эту штуку не вернут, то по закону военного времени каждый второй будет расстрелян за пособничество Красной Армии. Тут прибежал есаул, чуть не подрался с ротмистром. Сотню по тревоге – и аллюр три креста. Ну, мы их тут и посекли, почитай, всех. Вот такое дело. Уразумел?

Казачок молча кивал.

Карпухин внимательно слушал Нелюту:

– Понял. – Спросил у мальчишки: – Кто позарился на это самое?

Мальчик молчал.

– Ясно. – Карпухин поднялся, отодвинул в сторону бумаги. – Где этот Овсюг?

– Так где ж, там! Где ему быть? – ответил Нелюта.

Карпухин накинул портупею поверх кожаной куртки, затягивая на ходу ремень, приказал:

– Пошли. Будем говорить с Овсюгом. Ежели еще не издох. Где, ты говоришь, этот Овсюг? В сарае? А сарай где? Понял. Пошли.

Щелястый сарай с легкомысленно сдвинутой набекрень соломенной крышей, из которой торчали голые стропила, охранял боец эскадрона с шашкой наголо.

Хорунжий Овсюг сидел, привалившись к стене. Голова его была перевязана. Щурясь, он секунду-другую рассматривал вошедших. И как будто обрадовался, увидев казачка.

– А, и ты тут... Живехонек-радехонек, значит... – Внутри у него что-то хрипело и булькало. – А меня вот... Ну, живи, живи... – Он откинулся к стене.

Карпухин огляделся, поднял пустое проржавевшее ведро, сел на него.

– Овсюг, – сказал Карпухин. – Кто из ваших припрятал предмет женского туалета в скверике возле контрразведки, в Никольске?

Хорунжий повел белыми от боли глазами по лицам, еще не понимая, чего от него хотят. Карпухин повторил. Усмешка появилась и исчезла с лица хорунжего:

– Ищите. Найдете – ваше будет. Только зачем оно вам? Другое дело их благородие. Они нас чуть не перестреляли за него.

– Ты вот что! – вспылил Нелюта. – У тебя спрашивают, отвечай. Треп нам твой ни к чему. Кто припрятал эту хреновину?

– Ладно, ты спокойнее, – предупредил Карпухин.

Нелюта обиделся, пошел из сарая. Скоро появился и Карпухин.

– Ты Мясина опознаешь? – спросил у казачка.

– Дядьку Трифона, что ль? Кто ж его не опознает?

– Ну, тогда пошли на гумно. Будем искать.

– Сказал, что ли? – обрадовался Нелюта.

– А куда он денется?

Было жарко. Нещадно палило солнце. Ближний лес дрожал в мареве, казалось, что мимо него струится воздушная река. Высоко в небе кружил ястреб. Трава кругом была вытоптана, взрыхлена, покрыта бурыми пятнами.

– Ну-ка, малец, показывай дядьку Мясина.

Они прошли к раненым, кучкой сидевшим и лежавшим на земле. Кто стонал, кто просил пить, а кто поминал господа бога и его архангелов.

– Его тут нету, – сказал казачок.

– Ладно, нету так нету, – согласился Карпухин. – Идем к убитым.

– Вот он, – сразу узнал казачок, указав пальцем на мирно лежащего казака, пожилого, со сложенными на животе руками, в залитой кровью рубахе.

– Где его сума? – спросил Нелюта пробегавшего санитара.

– Все там, в куче, – махнул тот в сторону.

Суму нашли быстро. Карпухин вытряхнул из нее содержимое: моток дратвы, кусок мыла, пару нательного белья, сверток байковых портянок... Того, что искали, не было.

– Нету, – разочарованно произнес Нелюта.

– Постой, постой, – сказал Карпухин, разворачивая портянки. – А вот и пропажа! Теперь пошли назад, будем разбираться.

Вернувшись в избу, Карпухин принялся разглядывать найденную вещь.

– Ты отведи паренька-то, – сказал Нелюте. – Пусть твои хлопцы присмотрят за ним, потом что-нибудь придумаем.

Казачок вдруг заплакал:

– Дяденька... а не расстреляют?..

Карпухин нахмурился, полез за кисетом:

– Красная Армия не воюет с детьми. Все. Иди! Где твои родители?

– У меня нету родителей. Их беляки постреляли в Полтавке.

– Ну вот, – расстроился Карпухин, – А ты сам-то с кем был? Эх! Как тебя зовут?

– Тит.

– Ты не реви, Тит. Это плохо, что у тебя родителей нет. А тетки или дядья?

– Не пойду я к ним, к мироедам.

– А ты, значитца, пролетарий! – обрадовался Нелюта. – Ну, тогда другое дело. Вот возьмем Спасск, учиться будешь. Понял?

Карпухин вздохнул, раскурил трубку:

– Найди там ему что-нибудь из одежонки. Срамота глядеть. А ты, Тит, утри слезы. Теперь нос.

...Шелковку Карпухин обнаружил сразу. Глаза его заблестели. Собрав все со стола в полевую сумку, он пошел к комдиву Покусу, который находился в штабе главкома.

Потные телефонисты с катушками за плечами раскручивали провод. У штаба уже была сооружена коновязь, топтались кони, мотая хмельно головами, отгоняя оводов. Тут же стояла тачанка с задранным в небо рыльцем пулемета. На сиденье похрапывал связной штаба.

Новый, сменивший В. К. Блюхера, главком Уборевич захлопнул папку, передал ее Покусу.

– Яков Захарович, а кто такой Улан, если не секрет?

Покус, завязывая тесемочки, улыбнулся:

– Для вас – нет, Иероним Петрович. Это Серегин Олег Владиславович. Служит в военном ведомстве. Воевал с германцем в чине капитана, имеет боевые награды. Вступил в партию большевиков. Работал у Унгерна, был направлен в читинскую ЧК. Оттуда послали в Хабаровск. Знает японский и китайский. Сам из Владивостока.

– Мужественный товарищ.

– Да, – подтвердил Покус, – человек он прекрасный.

– Передайте при возможности мою благодарность ему.

– Есть, Иероним Петрович. Обязательно передадим, Денег бы ему надо. Очень они ему сейчас пригодятся.

– Сделайте вклад в Харбинское отделение «Спеши Бэнк». Думаю, там они пригодятся ему больше. Можно это сделать в самое ближайшее время?

– Можно, товарищ главком. Такого добра у нас хоть мешок, – обрадовался Покус.

Уборевич напомнил:

– И пусть банк оповестит его об этом. Чтоб знал. Деньги действительно потребуются ему не здесь, а там... И очень скоро.

...Остро отточенным красным карандашом Уборевич решительно водил по карте, вокруг которой сгрудились командиры и политработники. В комнате было накурено и тесно. Исчерченная разноцветными стрелами карта-двухверстка занимала весь длинный стол, а северный ее конец, уже глубокий тыл, у станции Шмаковка надламывался и свисал над носками сапог главкома. Все были возбуждены, но внимательно слушали, делая пометки в своих планшетах. Уборевич, как всегда, подтянут, энергичен, стекла пенсне поблескивали, на гимнастерке, выше кармашка, на малиновых розетках привинчены два ордена Красного Знамени.

– Таким образом, наша главная задача – не допустить Поволжскую группу белых к Спасску. А для этого требуется разбить ее под станцией Свиягино. Командиру головной группы товарищу Покусу необходимо выделить для этого две ударные группы по два полка...

Уборевич вопрошающе посмотрел на Покуса.

– Пятый и шестой стрелковые в первую группу, товарищ главком.

Пятый и шестой Хабаровские полки отличились в боях под Шмаковкой, когда 6 сентября Поволжская группа белых, которой командовал генерал Молчанов, в количестве 1885 штыков, 740 сабель, 26 пулеметов, четырех орудий, при поддержке двух бронепоездов, ожесточенно ударила по частям НРА, ставя себе целью захватить мост через Уссури и развить наступление на Хабаровск. Белые потеснили части НРА, взяли станцию Шмаковка и село Успенка. Народоармейцы вынуждены были отойти в район Глазовки, но на другой день вернули и Шмаковку, и Успенку. Теперь части Поволжской группы отошли к станции Свиягино и укрепились там.

НРА готовилась к решительному наступлению, сосредоточивая свои войска в направлении главного удара. В момент оперативного совещания штаба прибыла и Вторая Забайкальская стрелковая дивизия.

– Командующим первой ударной группы назначается товарищ Вострецов, – сказал Уборевич.

Все задвигались, зашумели.

– Что, есть возражения?

– Никак нет, товарищ главком, – ответил Вострецов. – Но я попрошу дать мне еще один артдивизион и хотя бы один эскадрон.

Покус тут же возразил:

– Решено отдать их во вторую ударную, товарищу Кондратьеву.

Уборевич усмехнулся и глянул на начальника политуправления Смирнова. Тот молча развел руками, мол, ничего не поделаешь.

– Берите, – согласился Уборевич. – Правильно, Степан Сергеевич, вам начинать.

– Нелюту дайте, – осмелел Вострецов.

– Это который сегодня побил глебовцев? – спросил Уборевич.

– Так точно, он, – подтвердил Смирнов. – Кстати, товарищ Карпухин в связи с этим что-то хочет доложить вам.

Уборевич поискал глазами начальника разведотдела. Тот кивнул.

– Дадим ему Нелюту? – спросил у Покуса.

Покус ответил:

– Жалко, но раз дело требует...

Было решено, что командиром второй ударной группы должен быть Покус. Он отличился при штурме Волочаевки, где белыми командовал сам генерал Молчанов.

Противники знали друг друга, и потому Уборевич согласился с кандидатурой Покуса.

– Вторая Забайкальская двинется следом за ударной группой Вострецова. Вопросы есть? – Уборевич снял пенсне, потер складку на переносье. – Будьте начеку, товарищи.

– Что скажет разведка? – спросил Уборевич Карпухина.

– По нашим данным, товарищ главком, только в Спасске 2800 солдат и офицеров, 660 сабель, 34 пулемета, восемнадцать орудий и один бронепоезд. И еще... Молчанов дал приказ по всему городу вырубить деревья.

– Это зачем? – заинтересовался Вострецов.

Покус лукаво ответил:

– Пуганая ворона куста боится. Чтоб врасплох не застали, а то выскочим из-за кустов и сразу: руки вверх!

Все рассмеялись. Уборевич улыбнулся.

– Да, – подтвердил Карпухин, заглядывая к себе в блокнот. – Вот выдержка из приказа генерала Молчанова: «Ввиду непрекращающихся нападений на военнослужащих в Спасске и его окрестностях приказываю: силами населения уничтожить кусты, воспретить вечерами хождение вне домов, военнослужащим воспретить хождение вне казармы. Патрулям: не исполняющих приказ арестовывать, а пытающихся уклоняться – расстреливать на месте».

– Понятно, – сдержанно произнес Уборевич. – А как у них с подкреплением?

– Они Спасск очередным Верденом считают и уверены в его неприступности, – продолжал Карпухин. – И, надо сказать, утверждение это имеет серьезные обоснования. Семь фортов вокруг города. Это не шутка! Все они соединены окопами с блиндажами, обнесены в пять рядов колючей проволокой. Далее. Японцы стягивают свои войска во Владивосток. Сейчас там девятая дивизия генерала Мацууры вместе с приданной ей отдельной кавалерийской бригадой. Численность ее 10200 человек. Вторая пехотная дивизия генерала Сиракавы – это которая ушла из Спасского укрепрайона – насчитывает 9000 штыков и еще отдельная пехотная бригада в количестве 8100 солдат и офицеров. Это все, что касается японцев. Земская рать Дитерихса насчитывает 9000 человек. У них штыков 6228, сабель 1684, 81 пулемет, 24 орудия и четыре бронепоезда.

– Спасибо за информацию, товарищ Карпухин. Нам нужно активизировать работу разведки, товарищи. Мы должны знать все, что предпринимает противник. Иначе будем действовать вслепую. А с завязанными глазами много не навоюешь. И связь! Связь между частями – это уже половина победы. Будет бесперебойная связь – значит, будет четкое взаимодействие и управление...

Готовясь к наступлению на спасские укрепления, Уборевич детально изучил действия командования Народно-революционной армии под Волочаевкой. Удар белым был нанесен серьезный, но, тем не менее, значительная часть их сил сумела уйти от разгрома. И причиной этому, считал Уборевич, была малоэффективная работа разведки и отсутствие четкой связи между частями НРА и штабом главного командования.

– Товарищи, все говорит за то, что наступление надо начинать не откладывая. Пусть генерал Молчанов свои укрепления снова считает Верденом, пребывает а приятном заблуждении. Спасск мы возьмем. Даже если Молчанов получит пополнение, то все равно Спасск будет наш. На случай, если с юга им подойдет подкрепление, товарищ Вольский не даст ему ходу. На партизанские отряды возлагается другая очень серьезная задача: дезорганизовать тылы противника, в первую очередь нарушить движение на железной дороге.

Послышался стрекот аэропланного мотора, совсем низко пролетевшего над селом. Под окном у коновязи заволновались кони. Смирнов вышел на крыльцо и скоро вернулся:

– Это наш пролетел, с прокламациями. Будет разбрасывать над позициями белых.

Одна из листовок лежала на столе: главком сам знакомился с текстом и сделал несколько поправок.

Уборевичу было ясно, что в создавшейся обстановке японцы постараются затягивать эвакуацию, чтобы дать возможность Дитерихсу еще более укрепиться, а в случае поражения увести за кордон уцелевшие войска. Японцы могут пойти даже на вооруженную провокацию, если не дать понять им, что Дальневосточная республика в этом случае предпримет самые решительные шаги, но все-таки заставит их очистить Приморье.