Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Японцы кивали и шептались.

– Мало того, – продолжал Меркулов, жестикулируя, – мы посоветовались, – он окинул своих приближенных взглядом, – и считаем необходимым добавить еще один пункт: предоставить Японии право собственности на русскую землю. А? Каково?! – Меркулов настроен был воинственно и старался показать это японцам.

Управляющий военно-морским ведомством генерал-лейтенант Вержбицкий долго тер замшевым лоскутком стеклышки пенсне, прежде чем вставить свое:

– Вы вписали, господин Меркулов: «Срыть или взорвать все крепости по всему морскому побережью и на границе с Кореей». Это недальновидно, господа! Как вы понимаете, я ничего не имею против вечной дружбы с Японией, но кроме нее существуют и другие государства, с которыми могут возникнуть конфликтные ситуации.

Председатель ведомства юстиции Старковский посмеялся:

– Чего вы волнуетесь? Не понимаю. Мы заранее знаем, что ДВР не примет ультиматум, так что успокойтесь, ради бога.

Вержбицкому сама мысль оголить русское побережье казалась кощунственной. Но это больше никого не интересовало. Все было решено окончательно и бесповоротно.

Утром «Тайхоку-мару» ушел. На пирсе остались Меркулов и начальник штаба японских войск генерал Токинори.

Поздно вечером, вне расписания, пришел пассажирский поезд из Харбина. К классным вагонам были прицеплены грузовые платформы с зачехленными орудиями.

Железнодорожный вокзал к ночи не становился менее оживленным, а наоборот, будто просыпался: с темнотой появлялось больше любителей легкой наживы, воров всех мастей, бездомных, мелких торговцев всевозможными закусками из рыбы, спекулянтов контрабандным товаром, торговцев кокаином. Было много солдат, ожидавших теплушек. Шатались, задираясь, пьяные казаки – их обходили стороной. Фонари были побиты, привокзальная площадь и перрон освещались плохо.

После нескольких суток, проведенных в переполненном вагоне, Серегин выглядел помятым, зарос и мечтал о бане.

– Куда, вашбродь? – спросил извозчик, заталкивая под сидение возка его немудреный багаж.

Военный мундир Серегин держал в мешке, но прозорливости пожилого возницы не удивился. Тут, как он понимал, всех именовали «вашим благородием» и «вашим превосходительством»: военных больше, чем гражданских. Город был перенаселен настолько, что под жилье приспосабливали амбары, чердаки, сараи; все дачи в окрестностях, вплоть до станции Угольная, были забиты беженцами.

Серегин ответил нетерпеливо:

– В какую-нибудь гостиницу, где можно отоспаться, помыться и привести себя в порядок.

Извозчик впал в задумчивость, царапая кудлатую бороду.

– Нигде нет, вашбродь. У нас тут целая содома а гоморой. Не сыщем мы такого, чтобы помыться да побриться. – Он с сожалением почмокал. – Совсем плохо стало с жильем. Вона сколько народу мается кругом, а все потому, что некуда голову приклонить. Эх-ма!..

– На вокзале прикажешь ночевать? – раздраженно спросил Серегин. – Ты хозяин, давай устраивай гостя. Не обижу. Не может быть, чтоб в этом городе не нашлось одного местечка. Пшел! – Он удобно устроился на сиденье. – Только прежде повози по улицам. Давненько не был здесь.

– Разве что в «Ориенталь»? Я давеча возил туда одного. Сговорились. Авось примут и вас.

Серегин немного повеселел:

– Ты меня, голубчик, не прямо туда доставь, а все же чуток покрутись по городу.

Пролетку трясло по мостовой, плохо уложенный вещмешок толкался в ногах, как живой, но эти мелочи не могли омрачить радостной встречи с городом детства. Конечно, он изменился... Тому, кто знавал его раньше, бросалось в глаза одно: улицы были буквально запружены народом, как говорится, ни пройти, ни проехать. Возница привычно посвистывал и покрикивал: «Поберегись! Задавлю! Дорогу!», но это мало помогало. Еще не наступил тот час, когда железными шторами задвигались зеркальные витрины, сверкающие поддельными драгоценностями и хрусталем. Пока что у витрин прохаживались, сунув руки в карманы, молодчики в котелках. Все здесь было знакомо. Вот китайская кофейня. Кабаре «Не рыдай», редакция вечерней газеты, в окошках которой видны наборщики, склонившиеся над кассами с верстатками в руках. А вот здесь, напротив художественного театра, в кабаке «Медвежья берлога», известный в городе куплетист Лева Ленский под веселую музыку когда-то пел: «Китайская, угол Семеновской, семь, – зайти я советую гражданам всем: там кольца найдете, цепочки и духи для милой жены и для шлюхи...»

Серегин узнавал и не узнавал Владивосток.

Тротуары забиты прохожими, действительно много военных. Правая сторона Светланской, так называемая Копеечная, по которой ходило простолюдье и где постоянно держалась тень из-за высоких домов, теперь так же была запружена народом, как и левая, Рублевая. Ресторан «Кефалония», норвежское пароходство «Рында» с экспортом в Сингапур, лучшее производство обуви «Рэномэ» А. И. Зозули и Ц. Танабэ. Бакалея и гастрономия Жихарева, Англо-русская торговая компания, здание Латвийского консульства, духовная семинария. Ресторан «Эхо» по Алеутской (кабинеты, музыка). Управление угольных копей «Тавричанка», какая-то датская фирма на Светланской, в ее витрине выставлена напоказ прекрасная модель клиппера. А вот и кирпичное здание мужской гимназии по Светланской, угол Ключевой. Фасадом оно выходило на Пушкинскую и соединялось со зданием Восточного института.

Все тут с детства дорого Серегину. Но в то же время он будто впервые встретился с городом, выстроенным на сопках, как на застывших морских волнах. Трамвай, сошедший с рельсов, копошащиеся вокруг пассажиры... И раньше, он помнил, пассажиры, поднатужившись, ставили в таком случае трамвай на рельсы и ехали себе дальше. А вот и новое: у Морского штаба отряд матросов с винтовками.

«Ориенталь» не принял. Не помогли ни посулы, ни уговоры. Мест нет. Впрочем, как выяснилось, и другие гостиницы, отели и постоялые дворы переполнены. Настроение Серегина упало, праздничность встречи потускнела. Долго еще колесили по улицам и переулкам, пока возница, остановившись напротив бань «Амарандос», что в начале Тигровой, не выдохнул:

– Усё! Набегались мы с тобой, вашбродь, пора и расчетик. – Он принялся хлопать себя по карманам в поисках спичек.

Серегин поднес ему портсигар.

– Придумай что-нибудь, милок. Куда ж мне деваться, на Набережной ночевать? Посоображай-ка еще.

– Раньше заплати! – упорствовал извозчик.

Серегин заплатил, чтобы успокоить его. Накинул полтинник – задобрить. Извозчик нахохлился на козлах – думал.

Серегин выпрыгнул из пролетки – размять ноги. Позванивала удилами плохо подкованная усталая коняга. Был виден Семеновский базар, расцвеченный огнями бумажных фонариков. В Семеновском ковше колыхались на волне баркасы, джонки, лодчонки. Оттуда шел запах свежей рыбы и мокрой парусины.

– Ладно. – Возница затянулся папироской. – Есть тут у меня одно местечко, держал на всякий случай, Забирайся. Доволен будешь.

Серегину показалось, что он подмигнул.

Днем улицы города не казались такими праздничными. Озабоченные лица, нервозность, недоверчивые взгляды. То и дело видны были группы людей, которые что-то оживленно разглядывали: новое правительство разрешило азартные игры, в том числе банковку, и на улицах появились низенькие круглые столики: поставишь рубль – возьмешь два. Поставишь два – получишь шиш. Играли в основном китайская и русская голь да шулеры.

В порту стояли японские суда с иероглифами по обе стороны носовой части. Американские матросы в белых шапочках торговали жвачкой и сигаретами, французы предлагали противозачаточные таблетки и флакончики с розовым маслом. Шаталась пьяная английская матросня, приставая к женщинам.

Серегин попал в облаву. Он в поисках комендатуры проходил мимо городского сада, когда появились конные казаки с желтыми лампасами на шароварах, принялись теснить в сад быстро сгустившуюся толпу. Кому-то удалось проскочить под конской мордой, кто-то лез через чугунную ограду, спасаясь от плетей, большую же часть задержанных гнали к воротам. Серегина втянуло туда вместе со всеми. Понимая, что представляться пьяным или что-то доказывать бесполезно, он просто ждал.

За полчаса толпу рассортировали, подъехали грузовики – и всех мужчин призывного возраста увезли, оставив испуганных женщин, детей и стариков.

Японские солдаты у киоска пили морс и смеялись.

Задержанных привезли на Эгершельд, в Шефнеровские казармы, где принялись переписывать и обыскивать. Бесцеремонно выворачивали карманы, ощупывали, рылись в портфелях, чемоданах и сумках, не слушая возмущенного ропота. Перед Серегиным стоял с баулом под мышкой какой-то толстяк. Он возбужденно вертелся, пунцового цвета щеки его тряслись:

– Мне в японскую пришлось поползать по сопкам на брюхе. В германскую вшей кормил – и снова под ружье? Нет, господа, извольте подвинуться. Навоевались, прости меня, господи, пусть эти мурластые в окопах сидят, а не баб щупают.

Кто посмелее, поддакивал ему. Унтер вырвал из рук толстяка баул и расстегнул его. На пол вывалился березовый веник, местами уже оголенный, простыня, белье и шкалик смирновской со складной рюмочкой. Унтер упрятал водку в карман широченных штанов и вытолкал возмущенного ветерана японской и германской войн за ворота.

Дошла очередь и до Серегина.

– Это ваше? – с радостным изумлением спросил унтер-офицер, запуская руки в вещмешок. – И вещички ваши? – Он вытряхнул все, что там было, потряс перед собой френчем с капитанскими погонами. – Ого! – обрадовался. – Это улов! Хляскин! Давай сюда. Гляди, какую я рыбеху выловил. Вишь, и форму имеет. – Он вылупил на Серегина похмельные глаза.

– Документы е? – подошел коротконогий, с забинтованной шеей Хляскин.

– Есть, есть! – с насмешкой ответил унтер.

– Мабудь, хвальшивые? – предположил Хляскин лениво. – Який ж вин охвицер? – Рассвирепел вдруг: – А ну, сука, сымай спинжак! – И вцепился в рукав.

Сильный удар отбросил его в сторону. Хляскин, будто нехотя, завалился к стене. Бросившийся на выручку унтер, встреченный кулаком, крутанулся на месте и мешком осел у ног Серегина. Задержанные притихли: что будет дальше? Прибежал офицер без фуражки, расстегивая на ходу кобуру револьвера...

Уже вечерело, когда Серегина, после предварительного допроса в казарме, привезли в городскую комендатуру на Базарной. В грязном коридоре несколько офицеров ожидали вызова к коменданту, полковнику Размазнину. Кто дремал, кто курил. Здесь в гражданском был один Серегин, и на него смотрели с неприязнью. Чувствовал он себя совершенно спокойно, был в себе уверен и готов к любым неожиданностям. Слишком свежи были в памяти недавние дни у Унгерна. Все привычно, знакомо. «Словно и не уезжал, – мелькнуло в голове. – Вряд ли строго накажут: офицер, едва избежавший гибели, пробирается вновь в действующую армию. Хотя мундирчик все же был в вещмешке...» Он всматривался в лица офицеров, и его не покидало ощущение, что обязательно встретит кого-нибудь из бывших своих сослуживцев или знакомых.

Так и случилось. Первым, кого он увидел в кабинете коменданта, был Игорь Дзасохов. Он сидел в углу у окна, перед ним вместо столика была табуретка с бумагами и пепельницей из морской раковины, плотно начиненной окурками. Из юноши, узкоплечего и быстрого в движениях, он превратился в солидного мужчину. Лицо одутловатое, под глазами припухлость. «Пьет, – определил Серегин. – И пьет сильно»

Они неузнавающе глянули друг на друга. «Ну что ж, – подумал Серегин, – ротмистр Дзасохов, ближайший помощник Бордухарова, и должен быть железным человеком, лишенным всяческих сантиментов».

Размазнин, маленький, коренастый, похожий на циркового борца, внимательно всмотрелся в Серегина. Пожевал губами.

– Значит, служить не желаете, так вас надо понимать? Мундир, понимаете, в мешок и пошли фланировать по городу?..

– Прошу вас, господин полковник, распорядиться вернуть мне оружие, все изъятые вещи, а также документы. Вам, должно быть, уже известно, каким образом я оказался во Владивостоке. Мое объяснение, думаю, снимет с меня обвинение в дезертирстве. Не хотелось бы начинать службу на новом месте с неприятностей. Однако то гостеприимство, которое продемонстрировали ваши солдаты сегодня в городском парке...

Дзасохов из своего угла рассматривал Серегина. «Кто мог подумать, что вот так повернется судьба... Вот и встретились. Когда-то ведь должны были встретиться. Поглядим, что ты за гусь... Да, изменился Олег, – думал он. – В своем далеко не новом костюме он похож на карточного шулера. А ведь помнится, когда-то стишки писал. Я завидовал. А Татьяна все же досталась мне...»

Дзасохову страстно хотелось, чтоб Серегин узнал его. Но тот только скользнул по нему взглядом. «Заносчив, брат, заносчив... Спесив. Каким был, таким и остался. И чего так лезть на рожон? Ну, воевал, чуть было красным не попался. Так ведь все мы одному богу молимся. Ладно, посмотрим, как ты запоешь на Полтавской. Я не Размазнин, со мной таким тоном не поговоришь...»

Комендант тем временем урезонивал Серегина, в его голосе уже чувствовалось раздражение:

– Ладно, ладно, будет вам... Ишь, какой горячий. У нас тут и не такие смирными становились. Больше я вас не задерживаю. Но выход из помещения комендатуры запрещаю. – Метнул взгляд в Дзасохова. – Соизвольте ждать особого на то позволения.

Неудачное начало... Правильно сказал Карпухин: знать бы, где упадешь, так соломки бы подстелил. Но что сделано, того не изменишь. Пришел сюда скорее, чем рассчитывал... И назад ходу нет. Он мерил шагами длинный коридор, курил и терзался той неопределенностью, которая его ожидала. «Чего они еще хотят? Будут проверять? А Игорь... Даже виду не подал, что знакомы...»

– Это вот все его бумаги. – Дзасохов положил перед Бордухаровым тоненькую папку. – Ничего такого, чтоб... Мы, можно сказать, из одной с ним подворотня. Правда, строптив бывал чрезмерно. Вот и у полковника Размазнина...

– Строптивость не порок, ротмистр. Пусть себе со своей строптивостью... – Бордухаров бормотал под нос и внимательно, через увеличительную линзу, разглядывал групповой снимок офицеров, которые стояли обнявшись на фоне какого-то храма. В центре – сам генерал Унгерн. А вот и Серегин. Рядом полковник Хрулев – когда-то во Владивостоке унтер-офицерскими курсами командовал. Потом ушел к Колчаку, оказался у Унгерна.

– A это читинская газета. Полюбопытствуйте вот.

Бордухаров принялся читать вслух:

– «Начался разгром Черного барона! Под ударами экспедиционного корпуса Красной Армии в районе Троицкосавска были разбиты и рассеяны главные силы Унгерна. На подступах к Урге частями Сухэ-Батора перехвачен и наголову разбит летучий азиатский полк под командованием полковника Хрулева, который спешил из ставки Цеценхана к попавшему в бедственное положение Унгерну. Большинство белобандитов убиты и захвачены в плен, и только незначительной части удалось бежать. В числе их подполковник Дорогин П. А., наблюдатель атамана Семенова, его приметы... Так-так-та-ак... – забормотал Бордухаров. – Капитан Кайтанов С. К., порученец Хрулева. Та-а-к... Капитан Серегин О. В., драгоман Хрулева, его приметы... Та-а-к... Поручик Рыбаков Г. Н., его приметы... Все перечисленные белобандиты подлежат суду революционного трибунала. Если кому что известно о местонахождении разыскиваемых лиц, просим немедленно сообщить в органы ГПО... – Бордухаров вернул вырезку Дзасохову. – Все это хорошо, голубчик. Но все же подумайте, как его проверить. Посоображайте. Одного вашего поручительства недостаточно, вы не обижайтесь. Мало что могло за это время случиться...

– Понимаю, Вадим Сергеевич.

Только поздно вечером появился прапорщик в длинной кавалерийской шинели и портупее. Вид у него был такой, будто он только что вылез из окопа, и это как-то не вязалось с его юным и румяным лицом.

– Кто здесь капитан Серегин? – спросил сипло.

– Я, – быстро отозвался Серегин.

– Прапорщик Кавкайкин. Имею честь. Следуйте за мной.

– Мне приказано ждать на то особого распоряжения.

– Вот и особое распоряжение, – устало произнес Кавкайкин. – У вас есть курево?

Серегин дал ему папиросу. Зажег спичку.

– Пойдемте, – сказал прапорщик, затягиваясь с жадностью. – Весь день закурить не было времени. Собачья жизнь, – ругнулся. – Пошли.

– Куда меня? – поинтересовался Серегин.

Прапорщик не ответил.

Было еще светло. Серебряными бликами искрился Амурский залив.

– Новолуние, – произнес Серегин.

Он остановился на крыльце и поглядел в яркое ночное небо, стараясь отвлечься. Осмотрелся. Во дворе, у горы ящиков из-под патронов и оружия, топталась охрана. У подъезда мелко трясся на холостом ходу, отравляя воздух ядовитым дымом, широкий приземистый «ситроен» без верха. «Значит, куда-то повезут, – подумал Серегин. – Серьезно, однако, взялись за меня».

В автомобиле, кроме шофера, никого не было. Но вот появился Дзасохов. Постоял рядом, ничего не сказал. Серегин про себя усмехнулся. «Интересно, что ты тут делаешь, хлюст? Ротмистр... Значит, в полиции служил. А теперь? Выходит, в контрразведке?» Серегин не знал, лучше это для него или хуже.

Дзасохов уселся на переднее сиденье автомобиля, с силой хлопнув дверцей. Кавкайкин подтолкнул Серегина, и они устроились сзади. Машина с трудом развернулась в тесном дворе. Выехали на Светланскую, чиркнув крылом об угол подворотни. Город словно и не собирался успокаиваться на ночь. Шофер, сбавив скорость, то и дело нажимал на клаксон.

– Давай-ка на Комаровскую, – приказал Дзасохов.

– Куда мы едем все-таки? – спросил Серегин у прапорщика. Тот как будто не слышал, и Серегин повторил: – Я вас спрашиваю, извольте отвечать, не то вам придется остановить автомобиль.

– Помолчите, капитан, или кто вы там в самом деле, – громко отозвался Кавкайкин. – Чего вы раньше времени паникуете?

– Вас бы на мое место... – Серегин полез в карман за папиросами, но почувствовал на запястье сильные пальцы.

– Сидите спокойно.

Они свернули с главной улицы и теперь пробирались по плохо освещенной булыжной мостовой. Чиркнул спичкой Дзасохов и, хороня огонек в ладонях, прикурил. Улица ползла вверх, и, когда до перекрестка оставалось всего ничего, из-за облупленной рекламной тумбы появились две тени. Сверкнули один за другим огоньки выстрелов. Шофер круто вывернул руль, раздался скрежет. Перед самым радиатором нападающие отскочили, с ветрового стекла посыпалось стеклянное крошево, обнажив слюду.

Автомобиль по инерции вылетел на середину перекрестка и замер. Дзасохов стрелял, картинно вскидывая руку с револьвером. Уже по одному этому можно было определить в нем тылового офицера. Прапорщик не торопился расстегивать кобуру: став коленом на сиденье, вжав голову в плечи, он озирался, словно выискивая цель.

– Да стреляйте же! – крикнул ему Серегин. – Черт вас побери! Заводи! – ткнул кулаком в спину шофера, который сидел, обхватив затылок руками. – Заснул, что ли?

Шофер неуклюже вывалился из кабины и принялся крутить заводную рукоятку.

– Бей большевиков! – вскрикивал Дзасохов. – Так их, гадов! Прапорщик, шевелись!

Пули вжикали высоко над головой. Наконец запустили мотор, автомобиль рванулся. Прапорщик искал под ногами, среди звенящих стреляных гильз, фуражку.

– Во, чуть не влипли, – сипло произнес наконец Кавкайкин и вытер лицо рукавом. – Вас не задело, Игорь Николаевич? – обратился он к Дзасохову. Тот одной рукой прятал револьвер, а другой прижимал к лицу платок.

– Как там наш пассажир? – весело спросил Дзасохов, обернувшись. – Жив, не помер со страху?

– Ничего, геройски держался, – похвалил Кавкайкин, посмеиваясь.

Серегин промолчал. Все это: нападение, стрельба, вскрики Дзасохова, его демонстративное геройство, – заставляло несколько по-иному взглянуть на происшествие. Спектакль? Пожалуй...

– Куда теперь? – шофер поглядел на офицеров.

– Давай прямо на Полтавскую, – нетерпеливо махнул рукой Дзасохов.

...Осматривая ротмистра, врач успокаивающе бормотал:

– Жить будете, дорогой, сто лет проживете, если не ухлопают из-за угла.

– Юмор у вас, однако... – кривился Дзасохов. Ранка действительно была пустяковая и не от пули, а от осколков разбитого стекла.

– Да не скрипите вы зубами. Пустячок-с. Наклеим пластырь – и бегайте себе на здоровье.

Серегин провел ладонью по шее – пальцы оказались в крови. Доктор сказал:

– Молодой человек, снимите пиджак, сейчас займусь и вами. Тоже мне, вояки... Не имею чести знать вас, мой юный герой. С Игорь Николаевичем мы старые друзья. Общей болью повязаны. Он делает больно, и я тоже. Коллеги, так сказать.

– Капитан Серегин. – Он щелкнул каблуками штатских ботинок. – А это, – кивнул на Дзасохова, – мой старый приятель, но почему-то не признается.

– О! – сконфузился доктор, – Прошу извинения, капитан.

– Ну, здравствуй, что ли? – Дзасохов, нарочито хмурясь, протянул руку. Они неловко обнялись. – Я ведь и вправду узнал тебя не сразу. Извини. Ты очень изменился, Олег.

– Я тоже не сразу сообразил, что этот суровый ротмистр – ты, Игорь, – слукавил Серегин. – Тебя совсем не узнать! И смелости ты стал отчаянной. От такой банды, можно сказать, один отбился.

Дзасохов не уловил насмешки и остался серьезен. Его вид говорил, что все это семечки по сравнению с тем, что приходилось испытывать.

– Прошу, господа, – пригласил доктор, подавая мензурки со спиртом. – Кому желательно воды – вон, в графинчике. Легко вы все же отделались, а могло быть...

– Легко, легко.. – бормотал Дзасохов, затягивая ремень и испытующе поглядывая в сторону Серегина: догадался, что нападение было инсценировкой, или нет? Кажется, не догадался...

А Серегин в это время с иронией думал о Дзасохове и его людях, которые даже не сумели как следует обставить проверку. «Грубо тут у вас работают, как я погляжу... Конечно, торопитесь: времени вам совсем чуть-чуть осталось». В первую минуту «нападение» он принял за чистую монету, но когда Дзасохов крикнул; «Бей красных!» и этак артистично принялся стрелять, Серегин усомнился: «Они рассчитывают, что я побегу, воспользовавшись суматохой. А я не побежал, хотя мог. Но не это мне нынче надобно...»

– Что это ты там притих? – снисходительно спросил Дзасохов. – Испугался, что ли?

Серегин усмехнулся. Выпитый спирт сушил горло, а в голове становилось ясней.

– Брось, Игорь. Не всем же быть такими отважными, как ты. Я свое отгеройствовал на германской. Да и потом досталось. Так что в трусости ты меня не упрекнешь. Нету у тебя такого основания, дружище. – И опять слегка усмехнулся, еле сдерживаясь, чтоб не рассмеяться вслух.

Дзасохов подозрительно прищурился:

– Ты чего?

– Да так. Прошел огни и воды, а тут, в родном городе, чуть не ухлопали. Спасибо, ты спас.

– Не иронизируй, – Игорь отвернулся, покрутил шеей, застегивая на воротничке пуговицу. – Запросто могли в твоей голове дырку сделать.

– А в твоей?

– Ладно, хватит. Где моя мензурка?

Прошло несколько дней после их первой встречи. Они сидели в уютной комнате заведения Нихамкина, обставленной мягкой мебелью. Здесь было удобно. Имелся даже телефон. Дзасохов чувствовал себя тут свободно, хотя нет-нет, да замирал на полуслове.

– Ты боишься чего-то? – спросил Серегин.

– Да нет, привычка. Тут у меня место для... встреч. – Помявшись, уточнил: – Для деловых встреч.

«С агентурой, что ли?» – предположил Серегин, но вслух спросил:

– И только?

– И только, – подтвердил Игорь. – Блюдем себя, хотя среди... деловых людей, разумеется, есть и женщины. И даже весьма хорошенькие. – Подергал за медный блестящий шарик шнурка, уходящего куда-то в стену. – Это я хозяина требую, – пояснил он и продолжил: – Так ты от Унгерна и без капитала? Смешно. Извини, Олег, но это действительно смешно, если не сказать глупо. – Он вздернул плечи, выражая крайнюю степень непонимания. – Все, кого я знаю, нахапали там – будь здоров и вовремя дали тягу, как только припекло. У нас что главное? Вовремя смыться. – Он захохотал. – И живут теперь, гады! Мой папаша так не жил, хотя, как ты знаешь, имел два парохода и службу в городской управе. Тут не разгибаешься, ни дня тебе, ни ночи, а на водку и то не всегда наскребешь.

Серегин помрачнел:

– Там не до капитала было. Еле вырвался, а ты – живут, живут. Лучше жить без капитала, чем не жить с капиталом.

Дзасохов хлопнул его по плечу и расхохотался:

– Это ты здорово...

– В Харбине вот кое-что продал, купил хоть одежонку. Там все очень дорого.

– Ничего, что-нибудь придумаем. Некоторые возможности у меня есть. К примеру, в военном ведомстве местечко. Устроит? Учти, так просто туда не попасть. – У Дзасохова было приподнятое настроение: он чувствовал себя хозяином положения и покровителем. Приятно знать, что этот не растерявший высокомерия бывший приятель зависит от него. – До окопов пока еще далеко, активных действий с ДВР, вроде, не предвидится. Правда, иногда партизаны хулиганят, но мы их скоро проучим. В вечность нынешнего положения, откровенно говоря, я не верю: рано или поздно нас отсюда вытурят. Ну да еще поживем... Дайренские переговоры ничего не дадут. Японцы подготовили такие требования, которые Советы и буфер не примут. Уполномоченный Японии Мацусима встретился с Меркуловым, и тот внес свои поправки к требованиям. После этого возможность соглашения начисто исключена. Да и быть по-иному не должно, иначе нам хана. Только благодаря япошкам мы еще копошимся тут. Откажутся – и от нас только мокрое место останется. Все это понимают.

– А как же обещание уйти из Приморья?

– Они давали его одиннадцать раз, если быть точным. Ну и что? В двенадцатый пообещают. Им очень не хочется выкатываться обратно на свои острова.

На звон колокольчика явился сам Нихамкин, толстый бритый еврей. Глаза выпуклые, хитрющие.

– Игорь Николаич, вы давеча жаловались на нервность. Могу предложить джендзю, серебряные иголочки. После трех сеансов как рукой снимает... Не желаете? Может, ваш друг...

Дзасохов подмигнул Серегину:

– Иголки? Серебряные? Так мы сами это неплохо умеем. Под ноготки! – Он расхохотался.

Нихамкин побледнел.

– Не пожелаете ли ароматную ванночку с хвоей?

– Ты нам девок сюда, голубчик. Помоложе, да чтоб при том – при сем, и чтоб чистенькие. Чтоб гвоздичным мылом от них пахло.

– Черненьких или как всегда, Игорь Николаич?

– Светленьких, голубчик. – И к Серегину: – Не люблю брюнеток. Злые они и все норовят укусить. А ты каких предпочитаешь?

– На твой вкус! – небрежно ответил Серегин и почему-то вдруг вспомнил Таню. У нее были темные косы...

Нихамкин приложил маленькую волосатую руку к манишке:

– Будет исполнено самым лучшим образом, не извольте беспокоиться! – И почтительно удалился, плотно притянув за собой дверь.

Дзасохов сказал: .

– Жулик, каких свет не видывал. Не я – давно бы на свинцовых рудниках гремел колодками. Спасаю как могу. Добром платит. Это они умеют, ничего не скажешь. Ну, так как? Не нравится, что ли, моя вакансия?

– Хотелось бы заняться чем-нибудь более прозаическим. К примеру, на таможне.

– Чудак, там в затылок друг другу дышит сотня простых смертных. Да и навару никакого. Импорт – экспорт скис. Это тебе не при царе-батюшке. Ты еще не прочувствовал нынешнего Владивостока, дорогой мой. Если хотел развернуться, надо было оставаться в Харбине. Хотя и там нынче не слаще. А здесь вообще болото.

После короткого раздумья Серегин согласился:

– Пожалуй, ты прав.

...Через несколько дней Серегин встретил ее в трамвае, причем совершенно случайно. Стоял, держась за ременную петлю, трамвай резко затормозил, и Серегин невольно задел женщину, стоявшую впереди. Она обернулась и от удивления и нескрываемой радости широко раскрыла глаза. Сперва он даже не узнал ее: короткая стрижка – тех темных кос уже нет, и похудела, на лице усталость.

– Олег, – Таня прошептала его имя настолько тихо, что он только по движению губ понял, что она сказала. Нежно, счастьем и радостью залучились ее глаза. У Серегина ком подкатил к горлу. Она зажмурилась и снова распахнула ресницы. Нет, рядом с ней стоял действительно Серегин. – Это ты?..

– Я, Таня... – Он поддержал ее за локоть, не рискуя бросить ременную петлю, чтобы удержаться на йогах при очередном толчке. – Ты не веришь, что это я?

– ...Первое время все было хорошо, – рассказывала она, – жили как все. Родила девочку...

Они бродили вдали от центра, по тихим зеленым улицам. И все же встретили поручика Халахарина и Славика Суворова. Оба были нетрезвыми. Славик, хорошо знающий восточные языки, умница, но безвольный, спивался рядом с пройдохой Халахариным. Увидев Серегина, Славик козырнул, Халахарин ухмыльнулся.

– Знакомые? – спросила Татьяна.

– Сослуживцы.

– Это плохо, что они видели нас вместе.

– Почему?

– Я не хочу этого.

«Боится Игоря», – подумал Серегин и предложил:

– Зайдем в кафе, мороженого захотелось.

...– Ты что-то сказала про ребенка, – напомнил он, когда они уселись за столик.

– А что тут говорить! – Лицо ее напряглось, у рта появились заметные морщинки. Ей можно было дать гораздо больше лет, чем на самом деле... Она с трудом произнесла жестко: – Дочка умерла восьми месяцев. От скарлатины.

Как непохожа она была на Таню, которую он помнил... Как непохожа...

Потом она вскинула на Серегина глаза:

– Мы ведь разошлись с Игорем, ты знаешь?

Он кивнул.

– Так просто не расскажешь и не объяснишь. Это его постоянное пьянство, какая-то странная служба, круг его знакомств... И вообще, мы разные люди, Олег. К сожалению, поздно поняла это. А ты, – она прикусила верхнюю губу, которая была вздернута, как у ребенка, – а ты служишь? Воюешь все?

– Служу. Но, кажется, отвоевался.

– Ты так думаешь?

– Хочется думать.

– Если это не военная тайна, кто ты?

– Это не тайна. Переводчик. У Унгерна тоже драгоманом был.

– Говорят, скоро начнутся военные действия.

– А кто с кем собирается воевать?

– Какой ты скрытный! Переговоры с японцами в Дайрене провалились. Это тебе известно?

Серегин ответил с неохотой:

– Известно.

– Они действительно дурацкие требования предъявили?

– Кто кому?

– Японцы большевикам.

– Как тебе сказать... В определенной степени – да. Но если посмотреть на это с позиции...

Таня перебила его:

– Об этом сейчас все русские говорят. Ну, не все, конечно, – поправилась она, – а многие. Патриоты,

– Ты к кому причисляешь себя? – спросил Серегин как будто без особого интереса.

– Причисляю себя к ним.

– К патриотам?

– Удивлен? Ну, а ты?

Тема становилась щекотливой. Но вопрос задан, надо отвечать.

– Я тоже патриот. Это тебя устраивает?

– А точнее?

– Куда еще точнее!

– В настоящее время это довольно обще. Кругом патриоты, а войне нет конца. Скажи, а в красных ты стрелял?

– Ты задаешь какие-то странные вопросы. Почему это тебя интересует?

– Стрелял или не стрелял? – твердила Таня.

– Стрелял.

– Прямо вот так? – Она наставила в него лопаточку, которой ела мороженое, смотрела в глаза. – Бах – и все, да?