Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Харбин. Июль 1927 г.

В Харбин Лескюр вернулся вместе с Косьминым.

– А вы знаете, – похохатывая, говорил Косьмин в поезде, – Вадим Сергеевич подозревал в вас резидента советской разведки.

– Вероятно, я что-то сделал не так?

– Ничего. Это с ним бывает.

– А теперь как он? Разуверился?

– Представьте себе. Оказывается, вы не умеете наматывать портянки и плохо стреляете.

Лескюр долго смеялся.

– Ничего смешного, – посерьезнел Косьмин. – ОГПУ, как это ни горько признавать, работает великолепно. Я готов шляпу перед ними снять.

Они расстались на привокзальной площади.

Хшановский явился под утро, зашел к Лескюру. На нем был новый китайский халат и шлепанцы на босу ногу.

– Где вас черт носил, Ежи? – проворчал сонно Лескюр. Иногда он был с Ежи на ты, иногда выкал. Это зависело от настроения.

Хшановский уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Спросил позволения курить.

– Курите, – разрешил Лескюр. – Только окно распахните.

Хшановский открыл окно и снова сел с мечтательной улыбкой.

– Может, кофе заказать? – предложил он.

– Заказывайте. – Лескюр накинул халат, сходил в ванную, прополоскал рот. – Так где вы плутали? – спросил Лескюр, растирая перед зеркалом набухшую под глазами кожу.

На вызов явилась молоденькая горничная.

– Пару кофе с сахаром, – сказал Хшановский.

Когда горничная принесла подносик с дымящимся в чашках кофе, Лескюр спросил ее:

– Как вас зовут?

– Катя, – ответила девушка.

– Спасибо, Катя.

Горничная ушла, Лескюр отхлебнул глоток и спросил:

– Что у вас случилось? И где вы надрызгались?

Хшановский подобрал длинные ноги.

– Это я чуть-чуть. Вы знаете, Андрэ, в варьете на Офицерской набережной познакомился с землячкой. Зося Шепетовская. Поет там. Скажу вам, такой девушки я еще не видел.

– А что вы там потеряли?

– Я там ничего не потерял. Мне там Бойчев встречу назначил. Ну, немножко выпили. А Зося... Андрэ, вы должны увидеть ее. Вы знаете, как она поет? С ума можно сойти. И все плачут. Жалкие люди. – Ежи по-молчал, помешивая ложечкой сахар. – Потом я проводил ее... Девчонкой влюбилась в юнкера. Убежала из дому. Под Иркутском его убили. И вот в Харбине оказалась.

– Ну-ну...

– Домой хочет. Что ей делать здесь? Одна. Крутится вокруг нее всякая сволочь. Бывшие офицеры. Авантюристы, денежные старички.

Лескюр смотрел на смущенного Хшановского. Таким он видел его впервые.

– Мы говорили с ней как брат и сестра. Знаете, как она обрадовалась? Звала к себе. Я постеснялся. Потом как-нибудь. У меня ведь в Варшаве сестренка. Такая же. И похожа очень. – Он судорожно вздохнул, потер ладонями лицо. – А что касается встречи с Бойчевым, то все прошло как надо. Ванчо говорит: Ростов имеет полный контакт с Заборовым. Он весь как на ладони у доктора. Ванчо просит с вами встречи. Говорит, надо посоветоваться. Там у них какая-то загвоздка. Он не сказал какая.

– Ну а вы?

– Я сказал, что передам.

– Где встреча?

– На острове. Лодку взять – и туда. Там и встретитесь. А я постерегу.

Ванчо Бойчев работал с Лескюром два года и возглавлял харбинскую группу, имея самостоятельный выход на Владивосток. В Харбине уже лет семь. В Маньчжурию пришел вместе с белыми, через Читу и Ургу. Болгарин по национальности, Бойчев всем сердцем был предан делу революции. Лескюр восхищался его хладнокровием и терпением. Центр ценил Бойчева и полностью доверял ему.

– За собой ничего не заметили?

– Как вы уехали, «хвост» сразу исчез.

– А может...

– Нет, все нормально, Андрэ. Тут я проявил максимум предосторожности. Я для них никто. Это, конечно, обидно, – усмехнулся Ежи. – Но я не гордый.

С утра по Сунгари плыл туман, молочно-белый и густой. Часам к одиннадцати его разогнало, и открылся остров, плоский и весь в зелени. С солнцем на ту сторону ринулись сотни джонок и катеров. Лескюр, переодевшись в полотняный костюм, взял «юли-юли»[6]6
  Лодка с кормовым веслом (китайск.)


[Закрыть] и переправился на остров. Вскоре за ним последовал Хшановский. Бойчева Лескюр нашел в маленькой рощице. Ванчо сидел на брезентовом стульчике перед этюдником, подставив спину солнцу.

– Здравствуйте, Ванчо, – сказал Лескюр.

Бойчев неторопливо положил кисть, обернулся.

– Андрэ? А я уж заждался вас. – Он вытер руку и крепко стиснул ладонь Лескюра. – Рад вас видеть, Андрэ. – Круглое лицо Бойчева выражало искреннюю радость. – Удобнее места не найдешь. Так что извините. – Он посмотрел через плечо Лескюра на берег.

– Там Хшановский. Если что, даст сигнал.

– Он влюбился в Зосю.

– Я уже знаю.

– Ничего дама. Полячка. Всем дает от ворот поворот.

– Как бы он не влип с этой Зосей, – выразил опасение Лескюр.

– Да нет, она ничего.

Лескюр снял дымчатые очки. Разделся, чтоб не выделяться. Бойчев перетащил этюдник под густой клен, но так, чтобы все пространство вокруг просматривалось. Хшановский валялся на берегу у самой воды.

Бойчев доложил обстановку коротко и сжато. Лескюр слушал и кивал в знак согласия.

– Передайте в Центр, на хуторе Мамонтова готовится переброска некоего Поленова. Вероятно, во Владивосток на связь с подпольем, – сказал Лескюр.

– Я уже знаю.

– От кого?

– Там работает наш человек. Ветеринар Арнаутов. Хутор этот является перевалочной базой. Там и отправляют и принимают. Любопытное место.

– А что представляет из себя этот Арнаутов?

– Наш. Владивостокский товарищ. Мы его недавно внедрили к Мамонтову.

– Молодцы, – похвалил Лескюр.

Бойчев доложил, что в отношении работы с Заборовым появились осложнения. Вызваны они публикацией, в «Харбинском времени» статьи бывшего шкипера из Владивостока Малькова. Он утверждает, что явился свидетелем того, как летом 1924 года семьдесят две семьи офицеров, бежавших за рубеж, вывезли на барже за Русский остров и там утопили вместе с баржой. Среди семидесяти двух и семья Заборова.

– Он поверил?

– Поверил или нет, но пить начал.

– А в действительности где его семья?

Бойчев пожал плечами:

– Была во Владивостоке. Это он так говорит. А сейчас где, неизвестно.

– Это шантаж. Но статья наделала переполоху.

– Его хотят озлобить.

– Есть сведения, что японцы домогаются выкупить список его агентурной сети. Немцы тоже предлагали большие деньги.

– Тогда понятно.

– Мы тут ломали голову, как его убедить в этом. Принялись искать Малькова.

– Его может и не быть вовсе.

– Как будто есть. Ростов ищет.

– А для чего?

– Свести их и уличить во лжи.

– Зачем? Надо запросить Владивосток. Если там нет, то объявить розыск по стране. Передайте доктору, пусть не тратит время попусту.

– Я его только завтра смогу увидеть.

– Ну а сам Ростов как?

– Да ничего. У него ведь внучка шести лет.

– Надо бы домой отправить его. Хватит уж ему. Возраст... Значит, не мы одни интересуемся Заборовым?

– Выходит, так.

Лескюр вынул металлический карандаш:

– Тут информация для Центра. Вам известно, что в Приморье готовится мятеж?

– Известно. На днях по Уссури придут баржи с оружием. Японцы презентовали. Я уже сообщил о них во Владивосток. Пусть перехватят.

– Косьмин, как я понял, из шкуры лезет, хочет доказать, что его БРП является серьезной угрозой для советского Дальнего Востока. И мятеж ему нужен во что бы то ни стало. Иначе он не получит денег. Денег никто ему не даст. Хочет наделать лотерейных билетов. На корню распродает Россию. Мне предложил участвовать в этой авантюре.

– А вы?

– Согласился. Пусть лучше я, чем какой-нибудь фон Митерлинх. А там посмотрим. Бордухаров ищет советского резидента. Ко мне привязались еще в Дайрене.

Со стороны пристани появился моторный катер. Лескюр поднялся.

– Пора уходить. Вы тоже перемените место. В Харбине останусь, пока не решим с Заборовым. Будьте, ради бога, осторожны. А Малькова не надо искать. Это мартышкин труд. Заборова хотят озлобить, только и всего. Он, видно, не очень с ними в ладу. Ну, пока.

Владивосток. Июль 1927 г.

В три часа утра Поленов пересек границу и углубился на советскую территорию. Решено было его не трогать. До станции Поленова вели Кержаков и Клюквин. На Владивостокском вокзале их должны были сменить Афонин и Лазебный. Так хорошо начатая операция провалилась из-за пустяка. В седьмом часу утра в вагоне началась проверка документов.

Нервы Поленова не выдержали, и он стал пробираться к выходу. После окрика старшего погранотряда бросился бежать. Задержание произошло так быстро, что ни Кержаков, ни Клюквин не успели сообразить, как помешать пограничникам. Не доезжая Никольск-Уссурийского, чекисты предъявили свои права на арестованного и откровенно высказали свое неудовольствие. Старшина потребовал расписку. Кержаков написал ее и попросил старшину созвониться с Владивостоком, чтобы прислали автомобиль на Вторую Речку. Первые минуты на допросе Поленов молчал как глухонемой и только заметно вздрагивал при каждом движении Хомутова. Обыск, можно сказать, тоже прошел безрезультатно. Никаких шифровок или мандатов. Полторы тысячи совдензнаками, сто сорок китайских долларов, перочинный нож, компас и всякая другая мелочь, не представляющая никакой ценности для КРО. Из всего, что нашли при обыске у задержанного, внимание привлекли наручные часы. Хомутов долго вертел их. Что-то в этих часах ему не понравилось, а что, понять не мог. Обыкновенные часы фирмы «Каэдэ». Плоские, в хромированном корпусе, водозащитные. Хомутов примерил их и тогда понял, что заводная головка их находится не как у всех часов с правой стороны по ходу стрелки, а с левой. Он тут же вызвал Кержакова, и тот подтвердил, что они сняты с правой руки Поленова.

– А какой он ложку держит? – спросил Хомутов.

– Правой, – сказал Кержаков. – Только что своими глазами наблюдал.

– И зачем ему этот кандибобер? – сам себя спросил Хомутов и задумался. – Что бы это значило?

– Может, пароль? – неуверенно произнес Кержаков. – Удивительно редкая вещь. Я таких еще не видел. Для левшей, что ли, их делают?

– Может, пароль, а может, просто опознавательный знак, – согласился Хомутов.

На последующем допросе Поленов вел себя несколько оживленнее. Он снисходительно ухмылялся стараниям Хомутова вызвать его на откровенное признание и твердил одно и то же: убежал из Маньчжурии, дескать, жить стало невмоготу, работы нет, истосковался породной земле.

Хомутов засмеялся, завел часы, приложил их к уху.

– Идут, – произнес удовлетворенно. Поленов подобрался. – Кому вы их должны показать?

– Никому, – быстро ответил Поленов.

– Вы левша?

– А что?

– Не прикидывайтесь. Я ведь и не таких видал. Все равно скажете, к кому шли.

Поленов усмехнулся неуверенно.

– Что, бить будете? Часы-то верните. Или себе в карман?

– У нас и без этого говорят чистую правду. – Хомутов еле сдержался, чтоб не ответить грубо, подержал часы в руке, подбросил на ладони. – Возьмите.

Поленов вздохнул обиженно, взял часы, застегнул ремешок.

– Не верите. Я к вам по-хорошему, а вы...

– Да перестаньте валять ваньку. Ну поставьте себя на мое место. С чего бы мы морочили голову вам и себе? Мы ведь ждали именно вас на тропе. – Хомутов подходил к главному. – Меня интересует, о чем вы беседовали с Косьминым на хуторе Мамонтова. Все эти басни про тоску по родине да безработицу своей теще расскажите, а не мне. Вы там думаете, что тут дурачки работают и раз плюнуть – обвести их вокруг пальца.

У Поленова сразу ухнуло куда-то вниз сердце. Ему стало понятно, что с ним работают не вслепую, им многое известно. Он даже зажмурился.

С Хомутовым Поленов был уже знаком по тем материалам, которые хранились у Бордухарова в тайном сейфе. И чего только не вычитал он в них... Пронзительный взгляд, оловянные глаза и тяжелые кулаки. А напротив сидит вполне интеллигентный человек. Говорит легко и как будто нехотя, но каждой фразой словно раздевает, и некуда деться и нечем прикрыть наготу свою. И только здесь он понял, что метод работы ОГПУ ни с чьим не сравним. Они действуют наверняка, фактами. Вся их сила в фактах, а фактов этих они имеют предостаточно.

И все же Поленов не хотел так просто сдаться. Ему надо было время, чтоб обдумать свое положение, что сказать, а что утаить. И он согласился дать показания письменно. В камере.

В десятом часу вечера Воротников сошел с пригородного поезда на четырнадцатой версте. Прикрываясь от ветра, прикурил, дождался, пока за поворотом не скрылся последний вагон, и, воровато осмотревшись, спрыгнул с деревянного перрона. Минут десять шел по шпалам в противоположную сторону, потом свернул на еле приметную тропинку, ведущую в глубь леса, застроенного дачными домиками. Хлестал не по-летнему холодный дождь с ветром. Воротников останавливался, прислушиваясь к чему-то, и снова, втянув голову в плечи, шел в гору. Продрогший, он приблизился к даче Полубесова. Во дворе громыхнула цепью собака. Почуяв постороннего, она глухо зарычала и, едва Воротников скрипнул калиткой, бросилась, хрипя и задыхаясь в ошейнике.

– Мальва, с-сука... – зашипел Воротников, боком пробираясь к крыльцу. В летней кухне вспыхнул огонек.

– Кто там?

– Игнат! – звонко закричал Воротников. – Забери эту стерву, не то я башку ей проломлю!

– Это вы, вашбродь?

– Я! Кто же еще в такую погоду припрется к вам? У, зараза... – замахнулся Воротников на собаку.

– Ну чего ты, дурочка?.. – Игнат взял Мальву за ошейник, потянул на себя. – Свои это. Перестань. И чего это она так невзлюбила вас?

– А того, – огрызнулся Воротников, рысью добегая к крыльцу.

Воротникова все собаки не любили, и потому он их панически боялся.

В стеклах веранды появилась какая-то тень. Воротников догадался, что это высматривает Полубесов, и сказал негромко, но так, чтоб было слышно ему:

– Это я, Анатолий Петрович!

Загремели запоры. Полубесов впустил гостя, запер дверь. Воротников вошел в тепло.

– Прошу, Юрий Мокиевич. Может, чайку погреть?

Воротникову хотелось не чайку, а чего-нибудь покрепче, но просить он постеснялся и потому сказал дипломатично, надеясь, что хозяин сам поймет:

– На ваше усмотрение, Анатолий Петрович, на ваше...

Полубесов, будто не понял намека, споро раскачал примус, взгромоздил на него чайник.

– Что это вас в такую непогодь принесло? – спросил он, протирая чайную чашку. – Случилось что?

На Полубесове, как на вешалке, висел японский халат, худые тонкие ноги – в мягких пуховых шлепанцах, выглядел он по-домашнему уютно и мирно. Воротников завидовал устроенности своего шефа, его обеспеченности, завидовал тому, чего сам не имел.

– Нашего замели чекисты.

Полубесов медленно повернулся в его сторону:

– Кто вам сказал?

– Соболь. Сам видел. Говорит, в коридоре встретил под конвоем...

– Откуда ему известно, что это наш?

– Ему все известно. Надо что-то предпринимать. Выдаст этот нас с потрохами.

Полубесов сел. Длительное время молчал, и Воротников подумал, что он выбирает решение. Но Полубесов, как всегда в острых ситуациях, долго не мог собраться с мыслями, ему мешал сосредоточиться страх. Стыли ноги, мутилось сознание.

Задребезжала крышка на чайнике. Воротников сам снял его с огня, подул на пальцы.

– Так что делать-то?

– Делать? – переспросил Полубесов и потер кулаком выпуклый с глубокими залысинами лоб. – Делать... Кто он такой?

– Поленов.

Полубесов поставил чашку, налил кипятку. Воротников плеснул заварки, положил кусочек сахару из вазочки, воровато глянул на задумчивого Полубесова и взял еще три. Полубесов хотел налить и себе, но чашка выскользнула из его рук. Воротников подпрыгнул от испуга.

– Как говорят, посуда бьется к счастью, – сказал он.

– Да-да... Вы заметили, Юрий Мокиевич, такую закономерность: чем тяжелее жизнь человека, тем суеверней он становится? – неестественно оживился Полубесов. – И эта вот примета не от хорошей жизни. А как Поленов? Держится?

– Держится, – усмехнулся Воротников. – Пока всего один допрос был. Что он на втором запоет?

– Поленову надо помочь, Юрий Мокиевич. Надо немедленно уговорить Соболя, пусть сделает все, что в его силах.

«Вот гад, – подумал раздраженно Воротников, – ему-то что, у Поленова мой адрес». Вслух сказал:

– А что он может сделать? Выпустить, что ли? Так это не в его власти.

– Пусть придумает что-нибудь, – настаивал Полубесов. – Нам нужен Поленов. Очень нужен.

Неудачи следовали одна за другой. Провалилась операция с фальшивыми дензнаками. Воротников сильно перенервничал. Но больше его испугал Полубесов. Все эти дни проходили в постоянном страхе. Не единожды появлялась мысль бросить все и скрыться. Но что-то удерживало. Скорее всего железное русское «авось пронесет». Не успели оправиться от одного удара, как шарахнул второй. От первого спасла хорошо продуманная конспирация и выдержка Воротникова, но у него, кажется, уже сдают нервы. И все же Поленова надо спасти. Надо рискнуть. Пойти на отчаянный шаг, может, даже чем-то пожертвовать. За последнее время ассигнования из Харбина упали до минимума. А деньги нужны. После настойчивых просьб Бордухаров решил убить двух зайцев сразу: поправить финансовое положение подполья и совершить экономическую диверсию. Но акция эта лопнула.

– Вот что, – решительно произнес Полубесов, – сделаем так...

Харбин. Июль 1927 г.

– И никого-то ты, Леонтий Михайлович, не боишься, – ворчал Дзасохов, стягивая мокрый плащ, – и все тебе нипочем.

– А кого мне бояться? Тебя, что ли? – с намеком спросил Заборов.

– А хотя бы, – вызывающе весело ответил Дзасохов. – Все-таки как-никак, а в моих руках вся контрразведка...

– Допустим, не в твоих, а у Бордухарова.

– Это одно и то же. Закордонная у него, а контрразведка у меня.

– На что намекаешь? – уязвленно спросил Заборов.

– Это я просто так, не волнуйся. При таком бандитизме в Харбине ты дверь не запираешь. Входи кто хочет. А меня действительно бояться нечего. Пусть чекисты трепещут, а тебе ничего плохого не сделаю, потому как ты в моих старых товарищах. Ты уж извини, гляжу, свет в окне, дай, думаю, забегу. Дождь как из ведра, черт бы его побрал. Сыро, мерзко. – Дзасохов провел по лысине, потер зябко ладони. Потянул носом. – Кофеек. М-м... Угостишь?

– Проходи, чего уж там.

– А у тебя найдется?.. – щелкнул Дзасохов по горлу. – Понимаешь, дрянная погода – дрянное настроение. Ноги, понимаешь, ломит. Как дождь, так ногам вытерпу нет. Чего ты такой скучный?

– Нездоровится.

– Во-во, оба мы с тобой «здоровяки». Годы идут, да и климат...

Заборов налил водки. Дзасохов выпил, крякнул, от закуски отмахнулся. Глаза его сразу заблестели:

– Слушай, ты знаком с Лескюром?

– С кем, с кем?

– Ну с которым флиртует Косьмин.

– А, наслышан. Интересуешься?

– Есть немного. Сегодня приходит Щеков, так, мол, и так, не нравится он ему.

– Кто кому?

– Лескюр Щекову. Щеков сидит у него на хвосте.

– Мало ли кто кому не нравится. Да и кто такой твой Щеков? Он и мать родную продаст. И тебя, подойдет время, продаст.

Дзасохов насупился:

– Это ты брось. Он еще ни разу не подводил, и нюх у него как у гончей. Заявил, мол, этот Лескюр вероятный резидент советской разведки.

– Вот что, Игорь. Не впутывай ты меня в это дело. Тут я тебе не помощник. Во-первых, Лескюр гражданин Франции. Он с послом в приятельских отношениях. И если захочет, ты только захрустишь у него на зубах. Во-вторых, как тебе известно, французское посольство неравнодушно к нам. И потому Лескюр здесь. Косьмин узнает – выволочку получишь.

– Возможно.

– Так зачем лезешь на стену?

– Я не лезу, это Щеков лезет. Все хочет выслужиться, – согласился Дзасохов. – Ладно, черт с ним, с этим Лескюром. А что ты думаешь о Ростове?

– Что, и у Ростова Щеков на хвосте?

Заборов вспомнил, что не так давно Ростов спрашивал, почему он не бросит все и не уедет в Россию. Мол, грехов особых за ним нет, так чего бояться? Заборов сказал, что большевики уничтожили его семью. Вывезли на плашкоуте в море и утопили. И свидетели есть. Некто Мальков, бывший шкипер, бежавший из Советского Союза. «Бред, – сказал Ростов. – Вы хоть видели сами этого шкипера? Нет?»

Заборов хотел найти его, но боялся. Пока же оставалась малюсенькая надежда, что Верушка и Зиночка с Колей живы и что какой-то Мальков по злобе своей, а может, по недоразумению какому, клеветал.

– Ростов – сверхпорядочный человек. Его весь город знает. И я с ним встречаюсь. Так что из того? Гляжу, вы там свихнулись от безделья. Ваш Щеков подонок, каких свет мало видел. Думаешь, для меня тайна, как он сколачивает состояние?

– Как? – быстро спросил Дзасохов.

– А вот как! – почти кричал Заборов. – Детей ворует, а потом требует выкупа. Он и его банда. Давить надо такую мразь, а ты: Щеков да Щеков!

– Что Ростов бывает в советском консульстве, не один Щеков подтверждает. Кроме того, не так давно он был во Владивостоке.

– И что? Во Владивосток его пригласил, если тебе память не изменила, Табахаси. А он Артура Артуровича знает давно как хорошего переводчика. Лучше не Тронь Ростова. У него ведь сына убили красные. Эх, Дзасохов...

Дзасохов боялся Заборова: как-никак, Леонтий Михайлович являлся глазами и ушами Семенова. Поэтому он пожалел, что вообще затеял этот разговор.

– Ну, спасибо. – Дзасохов поднялся. Заборов не провожал его.

За окном забормотал автомобиль. Одному оставаться было невмоготу, и Заборов направился в ближайший трактир.

Только со стороны могло показаться, что Заборов и Дзасохов друзья. До революции Дзасохов от фирмы «Чурин и К°» проходил стажировку в Токио и был частым гостем семьи Заборова. В одну из вечеринок Вера, изменившись в лице, шепнула мужу, что Игорь роется в столе. Заборов вспыхнул. Он хотел в ту же минуту вышвырнуть «друга семьи», но передумал. Подозрения, что Дзасохов работает на японскую разведку, подтвердились. Японцы очень интересовались агентурной сетью русской разведки. И вот Дзасохов ищет этот список. В двадцать третьем Заборов вынужден был выехать из Токио в Шанхай, потом в Харбин. Дзасохов уже был здесь.

Подняв воротник демисезонного пальто, Ростов в нетерпении прохаживался по тротуару напротив дома Заборова. Время позднее, а он ждал появления Леонтия Михайловича, досадуя на него. Сильные порывы ветра раскачивали висевший на столбе фонарь, и от этого казалось, что все вокруг кружится. В этом проулке даже днем не наблюдалось особого движения, а с наступлением сумерек все замирало.

«И не боится же шляться», – подумал Ростов, мечтая сейчас оказаться перед камином и с чашкой крепко заваренного чая.

За голыми ветками показалась фигура человека.

– Леонтий Михалыч! – осипшим от долгого молчания голосом крикнул Ростов. – Я уж заждался. Целый час торчу тут как проклятый. – Он отвернул рукав, повернулся к фонарю. – Час и семнадцать минут жду.

– Пойдемте ко мне, погреетесь, чашечку кофе выпьете. – Заборов взял под руку Ростова, но тот освободился.

– Дело вот какое. Нашел я того самого Малькова. Если на то будет ваша воля, то, перекрестясь, двинем в Мадягоу.

– Малькова?.. Это... того самого? Вы не ошиблись?

На многолюдной Китайской они быстро нашли извозчика, но тот отказался ехать в Мадягоу. Пришлось сесть в трамвай. Полупустой вагон медленно тащился, поминутно останавливаясь. Под колесами загремел виадук. Внизу перекликались паровозы. Так же бесконечно долго пересекали Новый город, потом поднимались по Вокзальному проспекту к собору. Заборов спросил:

– Как вам удалось его найти?

– Это секрет фирмы, – усмехнулся Ростов.

Они изрядно поблуждали по темным и грязным улочкам. Вышли к обшарпанному низкому помещению, похожему на старую, давно вымершую солдатскую казарму или на забытую конюшню. Прошли по длинному коридору. Впереди двигался Ростов, зажигая спички. Стояла непривычная тишина, и Заборов уже стал сомневаться, туда ли они попали. Ростов чиркнул спичкой еще раз, осветил номер комнаты и, с облегчением вздохнув, постучал.

На стук никто не ответил. Толкнув дверь плечом, Ростов ступил за порог и разочарованно произнес:

– Пусто. Вот дьявольщина.

– Там кто-то есть, – возразил Заборов и зажег спичку. – Вон, на полу, за кроватью.

Они подошли ближе, присели на корточки возле лежащего человека с неестественно повернутой головой.

– Кажется, мы имеем шансы попасть в неприятную историю, – сказал Ростов.

– Похоже, – согласился Заборов, подымаясь.

Ростов присмотрелся к луже крови, потянул носом:

– Только что зарезали. Перед самым нашим приходом. Идемте, Леонтий Михайлович, пока не нарвались на неприятность.

...Ночь стояла беззвездная и тихая. Они быстро зашагали прочь, поминутно оглядываясь.

Настроение у Заборова было такое, словно его переехал грузовик. Всю дорогу он как воды в рот набрал. Ростов смотрел в окно и нервно тряс коленкой. Некоторое время вагон шел рядом с японским автомобилем, в кузове которого на скамейках сидели русские солдаты в китайской форме и пьяно горланили песни.

– Нечаевцы, – кивнул в их сторону Заборов. Помолчал. – Тоскливо что-то мне, Артур Артурович, ей-богу, прямо хоть в петлю лезь.

Ростов присмотрелся к нему:

– Вы нездоровы. Вид у вас... Советую, как врач, калошами не пренебрегать.

– Калоши? Опротивело все. Глаза бы не глядели на белый свет, прости меня, господи. – Высоко над городом в просветах между черными облаками мелькала луна. – Вот гляжу на это светило, и выть хочется. Аж скулы сводит. Вы были сегодня в советском консульстве?

Ростов молчал, как будто решал, признаться или не признаться.

– Вам это интересно? – наконец спросил он.

Заборов смешался. Легонько провел подушечками пальцев по искусной резьбе на набалдашнике трости.

– Извините, это я так. Ко мне сегодня Дзасохов заходил. От него узнал. За вами ведется, наблюдение,

– Меня это не страшит. Пусть себе наблюдают. Они за всеми наблюдают. Надо ведь хлеб оправдывать.

– Они считают вас, – Заборов наклонился к Ростову, – агентом ГПУ.

– Спасибо за откровенность.

– Пустяки, – отмахнулся Заборов.

– Я действительно бываю в советском консульстве. Врачую Павла Константиновича. Это всем известно.

– И все же я бы на вашем месте поостерегся. Шутки с ними плохи.

– У меня нюх. Подождите, я его еще возьму за жабры. – Щеков большеголовый, лысый, белесые, как у теленка, брови и ресницы, челюсть квадратная с оттопыренной нижней губой, короткая шея и узкие плечи. Смотрит не моргая, потому его и прозвали Бульдогом. – Вот однажды, – Щеков сложил на животе руки и поднял взгляд в потолок, – служил один ферт, с тремя звездочками на погонах, в любимцах барона Энгельгардта ходил. Уж кто-кто, а барон понимал толк в людях. Происхождение этого ферта благородное, голубой крови. Вот, значит, промеж них и завязалось уважение друг к другу. И ведь, гад, не раз бывал у красных и сведения добывал такой важности, что другому и не снилось. А потом, как до дела, попадаем впросак. Деникин рвет и мечет. И ведь, стервец, подстроит так, что не он виноват, а генералы. Стал я к нему присматриваться.

Был у барона заместитель, полковник Волосатов, царствие ему небесное, вздернули большевички в Иркутске, доложил я ему свои соображения. Начали наблюдать за фертиком. И что вы думаете? Вывели на чистую воду. Привели к барону. Он и спрашивает: «Чего это ты, братец, подло так поступил со мной?» Спокойненько спрашивает, а сам белее стены. А тот отвечает: «Это не я, а все вы, подлецы, против народа идете». Барон говорит опять же спокойненько: «Мужественный вы человек. А таких людей я очень уважаю, потому дайте ему наган с одним патроном, отведите в пустую комнату».

Я его хотел своими руками придушить, да разве с бароном поспоришь? Отвели его куда надо, дали наган с патроном, – Щеков вперил взгляд в Дзасохова, – так что он, подлец, сделал?

– Что он сделал? – заинтересовался Дзасохов, черкая карандашом квадратики и прямоугольники.

– Выбил окно, застрелил начальника караула Салпанова – и дай бог ноги. Вот что он сделал, подлец.

– Убежал? – удивился Дзасохов.

Щеков подобрал губу, стряхнул пепел под ноги.

– От меня еще никто не бегал. Хотел я его, кроме того, вздернуть на осину, да тут красные нажали. Это я к чему? Меня не проведешь на мякине. Я – стреляный воробей.

– Как фамилия того ферта?

– А черт его знает. Что, он под настоящей работал? Был Русин, а на самом деле не знаю.

«Бульдожья действительно хватка. Авось выйдем на резидента. Чем черт не шутит», подумал Дзасохов.

– Ты вот что, веди его сам. Понял?

– Понял, Игорь Николаевич. Как не понять.

– И чтоб комар носа не подточил. Тут особо внимательным надо быть. Кто Ростов? Доктор. А доктора везде бывают. Возьмем мы его. И что? Задаем вопросик: «Ходишь к консулу?» Скажет: «Хожу. И что? Я врач. В консульстве тоже люди, и они болеют. А своего врача у них нет». И как мы? Вот то-то и оно.

Щеков считал, что к начальству, конечно, надо прислушиваться, на то оно и начальство, чтоб всякие там умные речи говорить. А что до исполнения, тут надо покумекать... А для этого должна иметься своя голова на плечах – не начальническая. Распоряжение Дзасохова он понял по-своему.

Лескюр собрал о Заборове все, что мог, и теперь четко представлял себе человека недюжинного ума и способностей, запутавшегося в жизненных противоречиях, что, в общем-то, в его положении могло произойти очень просто.

Бойчев сообщил в Центр о непредвиденном обстоятельстве и предложил начать розыск. Ответ пришел быстро, неутешительный: Заборова Вера Игнатьевна, 1893 года рождения, не значится проживающей на территории СССР.

– Тут что-то не то, – не сдавался Лескюр при новой встрече с Бойчевым. – Или она выехала за границу, или... А вы знаете, что мне пришло в голову? – живо спросил Лескюр. – Она ведь могла выйти замуж и изменить фамилию. – Он хлопнул себя по лбу. – Ведь, потеряв связь с мужем, не зная, что с ним, она хотя бы ради детей могла пойти на это.

В тот же день Ростов вновь встретился с Заборовым, и после разговора о том о сем спросил о жене. Заборов изменился в лице:

– Ерунда какая. Я вам могу показать ее письма, если хотите. – Он порылся в секретере и положил пачку писем перед Ростовым. Тот замахал руками, однако взглядом уцепился за адрес на конверте: от Сенегиной В. И. Его даже жаром взяло.

– Простите, а почему от Сенегиной?

– Видите ли, Вера урожденная Сенегина. И, выйдя замуж за меня, она не пожелала изменить фамилию, отчасти потому, что была единственным ребенком в семье, и кому-то надо было оставаться продолжателем рода, а отчасти потому, что фамилия моя ей не понравилась. Говорила, что это: Заборова, Подзаборова? Шутя, конечно. И дети, мол, Заборовы да Подзаборовы. Вот какая штуковина. Я, конечно, не сопротивлялся.

В Центр пошла шифровка с просьбой начать розыск Сенегиной Веры Игнатьевны.

Лескюр с нетерпением ждал, что ответит Владивосток. Если Сенегина в Приморье, то найти ее не составит труда. Только бы нашли...