Текст книги "Тревожное лето"

Автор книги: Виктор Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Владивосток. Август 1927 г.

Карпухину передали записанный разговор с волостным уполномоченным ГПУ Шершавовым. Начальник КРО Хомутов расшифровал свою скоропись, которую не мог понять Карпухин.

– Это чего тут? – спрашивал Карпухин.

Хомутов склонялся над листками бумаги, шевелил губами и, когда Карпухин начинал терять терпение, радостно догадывался:

– Это он ругается. Слово тут непотребное. Говорит, надавали ему пацанов – и воюй тут с бандами.

Карпухин продолжал:

– А тут что нацарапано? – и принялся ковырять спичкой в трубке, ожидая, когда Хомутов переведет. Тот снова беззвучно шевелил губами.

– Опять про Лялина, – сообщил он и вдруг вскипел: – Вот где он у меня, – потер ребром ладони шею. – И Шершавов тут. Как будто у меня только и забот, чтоб ловить его Лялина, провались он пропадом.

Карпухин продолжал читать. Шершавов жаловался на начальника ЧОНа, к которому обращался с просьбой дать одного опытного человека, а тот показал ему дулю. «Мочи нет, – говорил Шершавов, – скоро хлеб будем возить, мост заканчиваем строить, один раз бандиты уже спалили его, спалят и в этот раз. Не знаю, за что хвататься, то ли стеречь мост, то ли отряжать людей на банду. Не поможете – уйду к чертовой матери. Хватит с меня. А не то до Совнаркома дойду!» Карпухин запнулся, поводил пальцем по ответной фразе.

– А это как понимать тут? – оглянулся через плечо на стоявшего за спиной Хомутова.

Хомутов с готовностью согнулся над столом и покраснел.

– Тут... это... ну, значит, я его...

– Понятно... – произнес Карпухин, посопел трубкой. – Значит, ты его, а он тебя. – Откинулся на спинку стула. – Ничего себе... – Забарабанил пальцами по столу. – Тебе подчинена вся контрразведка губернии, а ты матюкаешься с Шершавовым, старым рабочим, бывшим подпольщиком. Стыдоба да и только.

Своего начальника КРО Карпухин ценил. За короткое время тот сумел раскрыть подпольную организацию во главе с бывшим генералом Полубесовым. Карпухин вздохнул, подошел к окну, отдернул штору.

– Так что будем делать с Черемшанами?

– Если говорить откровенно, – уже рассудительно размышлял Хомутов, – конечно, надо послать туда нашего товарища. Но я, ей-богу, не знаю, кого посылать. У меня люди по трое суток не спят. С Полубесовым надо довести до конца.

Карпухин уставился пристально на Хомутова. Морща лоб, он пытался поймать ускользающую мысль:

– Слушай, не использовать ли нам Полубесова?

– Его ж, гада, к стенке ставить надо без всяких разговоров. Он ведь восстание готовил и все банды в губернии держал в руках!

– Во-во, – поднял палец Карпухин. – Это нам как раз на руку. Мы его заставим работать на нас. Так?

– Так, – согласился Хомутов и потер ладони. – В таком случае мы затеем такую игру, что всем чертям будет тошно.

– И все же надо будет подобрать кандидатуру в Черемшаны, Ты не суетись, а подумай хорошенько. Горком, к твоему сведению, дает нам двоих ребят, бывших красногвардейцев. И комсомол одного. Думаю всех их отдать в твой отдел.

– Вот за это спасибо, – обрадовался Хомутов.

– Ладно уж, – отмахнулся Карпухин. – В общем, продумай все, до деталей. Разработку представь сегодня же, – поглядел на часы, – к шестнадцати ноль-ноль. Чтоб все было разыграно как по нотам. И не думай,что ты один болеешь за дело и имеешь нервы. Вот я бы нагрубил тебе так, как ты Шершавову, и что? Польза какая? Разобиделся бы и подумал, что Карпухин, мол, дурак. А вот даю троих, и ты сразу другой. Так или не так?

– Так.

– Вот видишь. А перед Шершавовым извинись.

– Так он же сам первый!.. – начал было Хомутов, но Карпухин выставил ладонь:

– Не забывай, кто ты и кто Шершавов. И потом, у тебя, как-никак, почти высшее образование, а у Шершавова один класс церковноприходской школы. Понимать надо, голова. Человек он прямой, честный и преданный делу революции. Жалуется на своих ребят? Убеди, пусть доверяет им больше. Пусть кует кадры. Так?

– Так, – сдался Хомутов.

– А коли так, то действуй.

– Алло! Алло! Владивосток! Черт возьми, куда он делся? Владивосток!

– Слушаю. Владивосток слушает.

– С кем я говорю, алло?

– У аппарата Хомутов. Не кричите, я не глухой. Что случилось?

– Товарищ Хомутов, сегодня на Черемшаны совершен бандитский налет. Уже сожгли кооператив.

– А вы куда смотрели, товарищ Шершавов? Я спрашиваю, как вы смогли допустить банду?

– Я навязал ей бой.

– Жертвы были?

– Жертв не было! Алло! Опять пропал. Алло! Владивосток? Жертв, говорю, не было. У бандитов, по нашим предположениям, убито четверо и двое ранены. Организовал преследование.

– Держите меня в курсе. Докладывайте через каждые восемь часов. Откуда вы звоните?

– Из Ивановки звоню. Я от вас помощи жду, товарищ Хомутов. Помощи, говорю! Банда все того же Лялина. Без вашей помощи я ничего не смогу сделать.

– Хорошо, товарищ Шершавов, будет вам помощь. Только не теряйте из виду банду.

– Подошлите эскадрон Нелюты, он знает эти места. Все равно находится в сотне верст отсюда. Очень прошу. Уборка идет вовсю. Народ боится выходить в поле...

– Я сказал, помощь окажем, но и вы там ушами не хлопайте.

– Спасибо вам, товарищ Хомутов!

Хомутов положил трубку, минуту стоял в раздумье, уперев взгляд в одну точку. Потом тяжело вздохнул, прошелся по кабинету, остановился у окна. Окно выходило на улицу, по которой на откормленных рысаках проносились коляски с подгулявшими нэпманами.

По недавно полученным сведениям, Лялин служил сотником у Семенова, хорошо знал тайгу.

Хомутов поднял трубку внутреннего телефона, набрал номер.

– Губанов? Давай-ка подходи ко мне. Дело есть. Да, сейчас.

Через пару минут в кабинет вошел старший оперуполномоченный Андрей Губанов.

– Присядь. – Хомутов набил трубку крупно порезанным самосадом, разжег. – Понимаешь, какая хреновина получается: Лялин и не думал уходить.

– То есть как? – приподнялся со стула Губанов.

– А вот так. Сегодня совершил налет на Черемшаны, спалил чего-то там. Это Шершавов докладывал. Думаю, придется посылать кого-то из отдела. У него там полная неосведомленность. Где, что и как – Шершавов не знает. Смешно было бы ожидать, чтобы Лялин построил свою базу где-то рядышком с Черемшанами. Совершил налет, а теперь отлеживается, пережидает, когда мы ноги в кровь собьем, искаючи его, а потом, выбрав момент, снова сделает пакость. Кто у тебя более или менее свободен?

– Все заняты. Не могу никого опять. Только-только нащупали японского резидента. Клюквин после ранения. Каждый день ходит на перевязку. Чубис направлен на учебу. Грищенко заканчивает дело по подпольному центру БРП. В общем, не знаю, кого и предложить. Может, мне самому? – Губанов посмотрел на Хомутова с выжиданием. Встретил его взгляд.

– Может, действительно, тебе, – согласился Хомутов. – Давай-ка так и сделаем. За тебя останется Гусляров. Как у тебя дома?

Губанов вынул папироску из коробки, размял ее.

– Ничего, терпимо.

– А Пашка как?

– Пашка? С Пашкой плохо. – Пашка был младшим в семье Митрохиных, ему было шесть годиков, и Губанов души в нем не чаял. Совсем недавно Пашка перенес желтуху. – Почки отказывают у Пашки. Так что с Пашкой не все хорошо. Малышка, та оклемалась, живучая, а он вот совсем захирел.

– А врачи что?

– А что врачи, диету, говорят, надо соблюдать, я где ее возьмешь, эту диету?

– Н-ндааа... – Хомутов отошел от окна, придвинул стул к Губанову. – Ну тогда не надо. Оставайся здесь, Я что-нибудь придумаю.

– Да что там! Я отправляюсь. А с Пашкой... Не могу я в его глаза смотреть. Тоскливые, как у взрослого... Понимаешь, не могу... Ксанка, та как-то притерпелась, она в своей больнице как насмотрится всей этой муки, так ей проще перенести, а я не могу. Тает малец.

– Она на практике сейчас? Губанов кивнул.

– Дети, дети... – Хомутов опустил голову. – Я вон троих поднял на ноги, а сколь пришлось перетерпеть. Наталья второго родила. Гришка только женился. Василий уже женихается. Застукал его: целуется в подъезде. Вместе в школе рабочей молодежи учатся. Вроде ничего девчонка. Говорит, до армии женюсь. И женится, подлец. Я в семнадцать женился, и этот весь в меня... Надо переговорить сперва с Карпухиным.

Карпухин предложил выбрать одного из двоих: Губанова или Гуслярова. Губанов обладал неоценимыми качествами для разведчика: неторопливостью и крестьянской расчетливостью. Гусляров – интеллектом и обостренным чутьем. Они знали немного Маньчжурию и Китай. Губанов когда-то служил в Порт-Артуре, в двадцатом году не раз по заданию подполья выезжал в Харбин. Гусляров еще в детстве, когда отец его служил в русском консульстве, жил в Шанхае и Харбине.

– Гусляров – рафинированный интеллигент, – говорил Хомутов Карпухину. – А тут нужен грубоватый, недаром же Бордухаров выбрал казака Лялина, а не дворянина. Губанов как раз то, что надо. Лялин с недоверием относится к шибко грамотным.

Карпухин согласился.

– Нам бы сплав Гуслярова с Губановым, – сказал он.

И снова в кабинете Хомутова Поленов. На этот раз Хомутова и Губанова больше интересовали детали. Под конец Хомутов сказал с заметной угрозой:

– Ну глядите, Поленов. Если хоть на столько, – показал кончик мизинца, – вы наврали, то очень плохо вам будет. Подумайте еще раз, пока не поздно.

– Да что там, – отозвался Поленов. – Знаю ведь, куда попал. Как на духу, ничего не утаил.

– Тебе все понятно? – спросил Карпухин Губанова. – Главное – не пороть горячку. И помни, основная твоя задача – выведать расположение банды. Вторая: сдержать ее от налетов. Скоро уборка урожая, и они обязательно кинутся жечь зерно. Это уж точно. Время. Для нас важно выиграть время. Пока ты будешь сдерживать их, мы создадим блокаду, а потом даванем. Ты убеди, что они окружены. И в таком положении их подпольный центр даст команду, куда идти и как. Вот какая твоя задача. А мы тут не будем терять время.

Губанов не представлял, как он сдержит банду.

– Понятно. Вопрос есть. Как со связью?

Карпухин посмотрел на Хомутова, и тот сказал:

– «Чилим» до Тернового ходит раз в неделю. Оперативности, конечно, никакой. Да она, думается, и не нужна будет. Тебе, главное, надо контачить с Шершавовым, а ему – с частями пограничников, которые будут осуществлять блокаду со стороны границы. Что срочно – пусть связывается через Ивановку.

Карпухин согласно кивал. Подождав, когда Хомутов закончит, подошел к карте, отдернул занавеску.

– В ходе операции могут быть изменения. Если банда поймет, что прорыв в сторону границы невозможен, а ты должен убедить ее в этом, то им остается один путь: идти в Терновый, где будут ждать рыбацкие шаланды и кавасаки – команды их будут «куплены» Харбином. Вариант этот может быть принят по ходу действия, чтобы исключить возможность их прорыва. Понадобится он или нет, дашь знать через Шершавова, Если понадобится, то в банду придет наш товарищ. Приказ об уходе морем будет исходить от Полубесова. Кого пошлем, пока сказать не могу. Надо подумать. – Карпухин провел ногтем по карте от поселка Черемшаны к бухте Подкова. – Вот здесь будут стоять суда.

У себя в кабинете Хомутов вел допрос Поленова. Присутствовал Губанов.

– На консула теракт готовили тоже вы? – спросил Хомутов.

– Да.

– Ну, все понятно. Еще что?

– Все. Больше ничего.

– А если подумать?

Поленов с готовностью свел к переносью жиденькие брови, отчего лицо его приняло выражение ненатуральной сосредоточенности.

– Все рассказал. Боже ж мой, какой резон в моем положении говорить неправду! Я ведь понимаю, как говорится, выше головы не прыгнешь.

– Все так все, – со вздохом произнес Хомутов, – а часики-то зачем разбили? – Он вынул из стола знакомые часы в хромированном корпусе в форме шестиугольника. От часов, можно сказать, осталось одно воспоминание. Хомутов подержал их на ладони, потряс перед ухом. – Зря я в тот раз вернул их вам.

Поленов пожал острыми плечами:

– Не бил я их. Когда руки крутили, ремешок лопнул, они и хрясь. Может, и не я раздавил, а ваши. Разве в тот момент до часов было?

– Эт-то вы верно подметили. Момент был особый. Исторический. В вашей судьбе. Чья фирма?

– Японская. Эта, как ее... «Хёбе». «Стрела» значит по-ихнему. Там, гляньте, – Поленов вытянул шею, – с оборотной стороны стрела выгравирована.

Хомутов присмотрелся. Действительно, то ли стрела, то ли копье. Часы, конечно, любопытные, тем более носить их полагалось на правой руке: заводная головка располагалась с обратной стороны.

– Герметичные, что ли?

– Так точно, герметичные. Ни вода, ни воздух внутрь не проходят.

– Вы левша?

– Да нет вроде. А вообще-то я обеими руками действую одинаково. – Для убедительности Поленов поработал кистями.

– Знаю, знаю, – кивнул Хомутов. – Действуете вы довольно профессионально. Так вы их на правой носили?

– Ага.

– Неудобно же. – Хомутов приложил часы на запястье.

– Да ничего. Привык вроде. Закурить можно? Спасибо.

– А откуда они у вас?

– В Харбине на толкучке купил. Смотрю, ничего, красивые. И решеточка поверх стекла. Чтоб не билось. К тому же стрелки светятся. Дай, думаю, возьму. Хоть неудобные, да красивые. А деньги что? Вода. Вот и взял.

Хомутов спрятал часы в стол.

– Ну ладно. Значит, вас направили к Полубесову. Бывшему генералу. Так? Дальше.

– Да я рассказывал вам.

– Ничего. Повторите еще раз.

Поленов вздохнул, и на его удлиненном небритом лице Хомутов прочитал: «Ну как хотите. Воля ваша».

– Значит, так. Являюсь к Полубесову. А от него в Мухачино. К Лялину.

Присутствовавший при допросе Губанов перебил:

– Прямо так и к Лялину?

– Нет, почему же. Сперва в Черемшаны, а оттуда в монастырь. Там и должны встретиться с Лялиным.

– Дальше.

– Да вы ж знаете.

– Ничего, ничего. Валяйте дальше. Кстати, как Лялин опознает вас?

– Пароль, что ли?

– Ну-ну...

– «Дедушка Афанасий завещание написал. Вот, велел испросить, на чье имя наследство отписать». Отзыв: «На имя Серафимы. Племянницы моей». Вот и все.

– Сегодня будем брать только одного Полубесова. Тихонечко. Без шума. А всю его компанию не трогаем. Сперва с ним поговорим, – сказал Хомутов Губанову. – Кто раздавил вот эти часы?

Губанов дернул плечом:

– А что?

– Да ничего. Из наших кто или Поленов сам?

– Разберись теперь. Да там такая свалка была. Он ведь из борцов. Яхно так припечатал, что тот до сих пор икает.

– Ну ладно, черт с ними. Полубесова все же берем тихонечко.

– А чего его брать? – возразил Губанов. – Он и так в наших руках. Дача под наблюдением. Руки до горы, и все.

– Ты бы вот что... тельняшку снял, что ли.

Губанов застегнул ворот гимнастерки.

– Память с «Вразумительного».

– Вот и спрячь ее в рундук. Раз память, беречь надо.

Губанов промолчал. «И чего они привязались к тельняшке? То Гусляров подначивает, а теперь Хомутов привязался».

– Я вот что думаю, – раздумчиво проговорил Хомутов, – в прошлый раз, когда арестовали Поленова, у него были часы.

– Были.

– Эти или нет?

– Не помню.

– Хорошенько не присмотрелся я к ним в тот раз, потому и прошли мимо нашего внимания. Вернули их ему. А не надо было. Эх, растяпа. – Помолчал. – Мне думается, что-то тут не то.

– То или не то, теперь уже поздно.

Хомутов насупил брови:

– Ладно, как говорится, на ошибках учимся.

– Это уж точно.

– Я все о тебе пекусь. Что прошлепаю, тебе потом достанется.

С Полубесова не спускали глаз. Выйдя после рабочего дня из губземотдела, он зашел в магазин на Алеутской, сделал кое-какие покупки, потом сел в пригородный поезд и прибыл к себе на дачу. Вели его Кержаков и Гусляров. Когда подъехали Губанов с Хомутовым, было уже темно.

– Там у него собака. Мальва.

– Кусается? – поинтересовался Губанов.

– Не знаю.

– Ну пошли, – сказал Хомутов.

Мальва завиляла хвостом и тихонько заскулила. Полубесов как будто ждал их. Внешне он не удивился и не очень напугался.

– Вы за мной? – спросил он.

– Да, да... – подтвердил Хомутов,

– Я готов.

– Тогда пойдемте. Вы ужинали?

– Нет, спасибо, я сыт.

В одиннадцать десять вечера Полубесова привезли в отдел, и допрос начался.

Исполнив формальности, Хомутов задал основной вопрос:

– Вы Поленова знали?

– Да, – решительно ответил Полубесов.

– С какой целью он прибыл к вам?

– Возглавить штаб лялинского отряда.

– Вы ведь являетесь чем-то вроде начальника штаба повстанческих сил. Я не ошибаюсь?

– Все верно...

– Банда, возглавляемая полковником Лошаковым, ликвидирована, – сказал Губанов. – Это вам для сведения. О задачах этой банды вам известно?

– Да, известно. Она должна была соединиться с отрядом, простите...

– Ничего-ничего...

– ...с бандой Лялина. Черемшанскую волость намечали сделать центром мятежа. Туда по особому сигналу должны были двинуться все боевые ячейки.

– Вы сожалеете о провале мятежа? – спросил Хомутов.

Полубесов опустил голову. Долго молчал.

– Можете мне верить, можете не верить, но я очень устал от всего этого. От конспирации, от ожиданий, от боязни наследить, от самого себя, в конце концов. И даже рад, что все так кончилось. Да-да. Именно рад. Сколько можно? Десять лет Советской власти. Если сразу не смогли ее свергнуть, то теперь, увы... Марксистская диалектика.

– Вы читали Маркса?

– Противников своих надо знать и уважать.

– У меня такой вопрос к вам, – обратился Губанов. – Три года назад было совершено ограбление Государственного банка. Вы какое-то отношение к этому имели?

– Да, имел, – сознался Полубесов. – Сейчас мне от вас скрывать нечего. Все равно рано или поздно дознаетесь. Да. Имел к этому ограблению отношение. Его совершили люди, которые подчинялись Токареву, бывшему военспецу, а позднее начальнику арсенала. А Токарев состоял в нашей организации. Мне было поручено подготовить экспроприацию, а совдензнаки и ценности переправить за кордон через японское консульство. Экс удался, а вывозка сорвалась.

– Кто давал команду на ограбление?

– Генерал-лейтенант Семенов Григорий Михайлович. Надо было с чего-то начать, вот и начали.

Хомутов порылся в папке, выудил фотографию, положил ее перед Полубесовым.

– Вам знакома эта личность?

Полубесов, не колеблясь, ответил:

– Да, знакома. Это Воротников Юрий Мокиевнч. На самом деле у него другая фамилия, какая, не знаю.

– А вот это лицо знакомо? – Хомутов протянул через стол фотоснимок Носова.

– Этого не знаю.

– Хорошо. Где в настоящее время Воротников?

– Это мне неизвестно. Дома или на службе.

– Его нет ни дома, ни на службе уже продолжительное время. Куда бы он мог деться?

Полубесов потер пенсне мягкой тряпочкой, водрузил на переносье.

– Затрудняюсь дать категорический ответ. Вообще-то он любитель спиртного...

– Кто такой Соболь?

Анатолий Петрович заметно изменился в лице.

– Кто такой Соболь? – повторил Хомутов.

– Это наш агент... работал в вашем аппарате... Раньше служил в Торгсине как оценщик и знаток пушнины. Завербован в Шанхае. Ни разу не приходилось встречаться с ним. Прямую связь он держал с Воротниковым.

– Спасибо, Анатолий Петрович. На сегодня хватит. Да, чуть не забыл. Вы давали часы Поленову?

– Что за часы?

– Наручные. Японской марки.

– Нет, не давал.

– Вот так... – промолвил Хомутов, когда Полубесова увели. – Замкнулась цепочка. Все-таки мы оказались правы. Воротников чего-то испугался, толкнул под колеса поезда Носова, а сам скрылся. Это я так думаю.

– Что-то их спугнуло, – согласился Губанов. – Воротников, или как его там, давно уже за кордоном. А Носов? Как мы проморгали эту сволочь... Помнишь, Бержецкий все говорил о нем плохо. Эдик как в воду глядел.

За ночь Полубесов исписал семьдесят девять страниц и в конце сделал приписку: «...искренне каюсь в содеянном. Мне уже 61 год. Основное прожито. Готов понести любое наказание. Но если Советская власть предоставит возможность как-то искупить вину перед Россией, перед народом, я с благодарностью приму ее. Поскольку вся антисоветская сеть находится практически у меня в руках и только я один знаю, в каких точках Приморья готово вспыхнуть восстание, то, думаю, смогу помочь органам...»

Через два дня Полубесова отпустили.

– Никуда он не убежит от нас, – сказал Карпухин. – Но глаз не спускать.

Черемшаны. Август 1927 г.

Пятистенный дом купца Бумагина стоял в самом центре Новых Черемшан. Дом как дом, рядом сельпо, неподалеку базар. Резное крыльцо, окна чистого с сизоватым отливом стекла. Хвалился Бумагин, будто стекло то из Германии. Стекло и впрямь было необычным: сколько ни гляди в него с улицы, но что в доме делается, не увидишь, как зеркало вроде. А изнутри все видишь, что делается на улице. Когда Евсей Бумагин привез его, то и Новые и Старые Черемшаны всю зиму торчали под окнами и дивились заморской выдумке. Старые Черемшаны зачастую ходили с кулаками на Новые, побоища начинались на базарном дворе, и потому Бумагину приходилось вынимать рамы с германским стеклом и вставлять с обыкновенным, чтоб не дай бог не поколотили. Осенью двадцатого Бумагин со всеми домочадцами удрал в Маньчжурию, оставив все свое добро и хозяйство, даже стекла заморские. Надеялся вскоре вернуться. Пятистенку Бумагина занял волостной отдел ГПУ. Пустых изб было немало, но Шершавову понравилась именно бумагинская.

Вернулись с войны крестьяне, а тревога в Черемшанах не исчезла. Сожгла банда мост через Черемшанку, соединявший обе половины села. Строили его с охотой и песнями в первый год Советской власти и выстроили на славу. А ведь почти четверть века черемшане пользовались неудобным и неуклюжим паромом, четверть века Старые и Новые Черемшаны не могли договориться, кому строить мост и за какую плату. Оттого и вражда меж обеими половинами села затянулась на много лет. А тут взялись и за две недели отгрохали такой мостище, что любо-дорого... Еще раз принялись строить черемшане, но уже без энтузиазма, на нервах председателя волисполкома, всеми уважаемого Тараса Телегина.

Черемшанский уезд когда-то славился ложками из сухой пахучей липы. Ложки эти, со всевозможными фигурками вместо ручек, ценились не только на ярмарках в губернии – их вывозили за границу как сувениры большими партиями. Ложки приносили приличный доход перекупщикам, но не тем, кто их делал, потому что скупались они за бесценок, а строгали их долгими студеными вечерами при свете лучины.. Черемшанский уезд считался глубинным, сюда не так просто было добраться. Кругом на много верст вокруг раскинулась синяя тайга, сморщенная складками сопок, да и граница с Маньчжурией не так уж далеко. С той стороны нередко наведывались хунхузы. Пройдясь как гребешком по селам, хуторам и заимкам, обобрав крестьян, они снова уходили в Маньчжурию, чтоб через какое-то время снова совершить налет. Не раз случались жестокие схватки крестьян с хитрым и нахальным врагом, не раз били его сами и сами же были биты, и только установление Советской власти несколько поубавило пыл китайских бандитов. Начальство заезжало в Черемшаны редко, твердо надеясь на опыт и революционное чутье своих представителей.

Шершавов, ссутулившись и заложив за спину длинные, словно промытые корни дуба, руки, ходил по комнате и диктовал:

– ...Исай Семижен прислуживал белым. Стлался перед ними, гад, как последняя сволочь...

Теткин, младший оперуполномоченный волотдела ГПУ, торопясь и путаясь, стучал одним пальцем на машинке. Через плечо его висел наган в затертой до вощаного блеска кобуре. Было душно, и остроносое лицо Теткина выражало крайнее усердие и сосредоточенность.

– Г-грубо это как-то, Егор Иванович, – сказал утомленно Теткин.

Шершавов остановился, как будто наткнулся на что-то, медленно повернулся, поднял на Леньку утомленные глаза и раздельно произнес:

– Ты давай печатай.

– Мне что, я напечатаю. Да вот логики у вас нету. То говорите, что Исай совсем белый, а то чуть ли не красный. Где логика?

– Шкура твой Исай, – гаркнул Шершавов и сел напротив Теткина. – Шкура и вошь на пролетарском теле революции.

– Ч-что, так и печатать?

– Так и печатай, – разрешил Шершавов и полез в карман за кисетом.

Теткин принялся стучать. Стучал он долго и утомительно, Шершавова это раздражало. Ленька сопел, долго целился, находил нужный знак и с силой, так что вздрагивал стол, бил по клавише «Ундервуда». Шершавов завидовал Леньке Теткину потому, что Ленька «шибко владел грамотой» и умел читать разные книги. Шершавов же имел всего один класс церковноприходской школы и свою неграмотность очень скрывал от Леньки. «Логики нету, – оскорбленно думал он, – я тебе дам логику. Кто за пуд жита выдал Костю Лепеху? Курва! Так разве они после этого не гады все и не паразиты? Перелицевались. Сейчас, например, краснее Левона Голякова во всей волости не найти. Крутит хвостом этот Левон, хитрит, а сам как волк на тайгу зыркает». Есть подозрения, что Исай Семижен повязан крепко с бандой Лялина, но не может этого доказать начальник волостного ГПУ Егор Иванович Шершавов, Не может.

Нету фактов, чтобы можно было взять Исая за задницу, и потому злится Шершавов!

А банда кружит вокруг да около. Ограблен кооператив в Рябушихе, зверски замучены комсомольцы Семен Колотилин и Илья Вощенко, посланные бюро комсомола в соседние села агитаторами. Дотла сожжен хутор Васильки, в котором все крестьяне вступили в коммуну. Убит ее председатель, зарублены активисты. Эх, да и не перечислить всего, чего натворили бандиты. Смутно на душе у Шершавова, неспокойно. Два рапорта направил во Владивосток на имя самого начальника губернского ОГПУ товарища Карпухина, а ответ один: не рыпаться, а то плохо будет. Уж и так хуже некуда, думал Шершавов. Оторвали от любимой работы в часовой мастерской. Чего уж хуже придумать? Хуже не придумаешь. А тут еще Теткин изводит своей грамотностью и этой самой логикой. А что такое логика, поди пойми ее. И прислали же его на голову Егора Ивановича. Откопали где-то. Присматривается Шершавов к Теткину. Гимназия, понимаешь... Шершавов смотрит на взъерошенные Ленькины русые вихры, сосет трубку, так что плоские щеки его проваливаются и четко выступают ряды зубов. Хочется иногда вдруг Шершавову пригладить эти вихры, приласкать Леньку, да бдительность революционная не позволяет. Вот Костя Федорчук, тот был самый настоящий пролетарьят. Или взять Василия Васюка, бывшего краснофлотца. На этих парней можно было положиться как на самого себя. Погибли ребята. А этот? Дите, и все. Шестнадцать годков. С хвостиком.

– Что д-дальше? – спрашивает Ленька и вытирает рукавом линялой гимнастерки потный лоб.

– Чо? – переспрашивает Шершавов.

– Дальше что печатать?

Шершавов крякает, подбирается внутренне.

– Значитца, так... пиши... – Он задумывается, морщит лоб, щурит от едкого махорочного дыма глаз. – Значитца, так... – повторяет, и вдруг у него как-то сразу пропадает охота диктовать. «Логики нет», – с обидой вспоминает Шершавов. Он тяжело подымается с табуретки, долго кашляет, сгибаясь и держась рукой за грудь. Бледно-серое лицо его наливается кровью, под глазами сразу набухают мешки. Ленька смотрит на его спину и бежит в сени за водой. Шершавов пьет крупными глотками, задрав острый подбородок. Вода тонкой струйкой стекает с уголка рта за воротник, и сатиновая рубашка на груди темнеет. – Все. Точка, – хрипло бормочет Шершавов, зачем-то смотрит в кружку и возвращает ее Теткину. Вытирает ладонь платком. – Ты извини, – говорит конфузливо и не глядит на Леньку.

– Чего там. – Ленька ставит кружку на стол, мнется. Поправляет ремни, трогает кобуру, на месте ли. Он чувствует, что начальник обижен на него, но не может понять, почему, и от этого на душе беспокойно.

Теткин выходит на крыльцо. Дежурный, он же посыльный, Кешка Лепетюха сидит на завалинке и что-то строгает перочинным ножиком. Кешка мастак вырезать из дерева разных зверюшек, и такие они получаются у него потешные.

Картуз на большой Кешкиной голове почти новый, но лаковый козырек обломан и укорочен, отчего картуз кажется игрушечным. Кешка строгает и чему-то своему мирно улыбается. В кармане широченных штанов у Кешки маленький бельгийский браунинг второго номера, почти бесполезная игрушка в серьезном. деле. Но Лепетюха гордится оружием и не расстается с ним ни на минуту.

– Ну, как Егор? – спрашивает Кешка.

– Кашляет, – отвечает с неохотой Теткин.

По улице на прутьях скачут пацаны, подымая столб пыли. Коза просунула лукавую морду в плетень и быстро-быстро срывает губами листочки невесть зачем выросшего во дворе хлипкого подсолнуха. Через улицу, прямо напротив – волисполком. Там громко хлопают дверями, слышны возбужденные голоса. На бревнах сидят прибывшие за разными справками мужики, пьют из бутылок жирное, желтого цвета, топленое молоко, курят самосад.

– К-куда! – кричит Ленька на козу грозно.

Утро солнечное и тихое. Высоко в безоблачном небе делает плавные круги коршун. В бумагинском саду поют птицы.

Слышится скрип половиц и голос Шершавова:

– Товарищ Теткин!

Ленька мигом возвращается в помещение. Шершавов уже сидит за столом, листает какие-то бумаги, выражение лица озабоченное. Он не смотрит на Леньку и говорит тихо, но внушительно:

– Вот какое дело, товарищ Теткин. Хватит тут сидеть и портки протирать.

– А я н-не сижу и н-не протираю штаны, – сказал срывающимся голосом Теткин и посмотрел сперва на свои почти новые японские ботинки, выданные еще во Владивостоке, потом в окно. Шкодливая коза обирала остатки листьев с подсолнуха. – Если вы мне почему-то не доверяете, то так и скажите. А про штаны не-ечего. – Штаны у Теткина действительно были протерты. Но их такими выдали ему. Потому Леньке Теткину и обидно стало до слез, потому он не сдержался на этот раз и потому с тоской в голосе заявил: – У-уйду я от вас, Егор Иванович. Н-надоело на побегушках. Т-теткин туда, Т-теткин сюда, принеси, отнеси, перепечатай. – Уши у Леньки пылали. – Опостылело мне тут. – Он вынул из накладного кармана гимнастерки вчетверо сложенный клочок бумаги и положил на стол перед Шершавовым: – Вот. – И с грустью посмотрел снова в окно.

Громко тикали ходики, и рисованные кошачьи глаза бегали туда-сюда в такт маятнику. Шершавов прикрыл Ленькино заявление широкой ладонью. Заявление Теткина озадачило его, но он и виду не подал.

– Значитца, так. – Шершавов прихлопнул ладонью по столу и свел к переносью брови. – Поедешь в Мухачино. Побывай в монастыре, встреться с игуменьей, пусть помогут с уборкой хлеба. Уродилось вона сколько, а убирать не успеваем. Монашки жиры нагуливают.

Всего Ленька ожидал, но только не этого. Ехать в Мухачино, к монашкам? Ни за что! Если б на какое особое задание, искать банду, например, то дело другое. На то он и чекист. Ведь недаром ему пожимал руку сам товарищ Карпухин и даже наградил именным наганом. Ну добро бы к рыбакам в артель в Прибрежное, а то в Мухачино...

Шершавов смотрел на Теткина:

– Поедешь в Мухачино.

– Н-не поеду.

– Поедешь.

– Н-не поеду, – упрямился Теткин. – Какой из меня а-агитатор? Не поеду я, Егор Иванович. Н-не поеду, – уперся Теткин.

Шершавов поднялся, обнял Леньку за плечи: