Текст книги "Почему море соленое"
Автор книги: Виктор Устьянцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
9
– Море!
Этот крик мигом сбросил нас с полок, все ринулись к окнам. Поезд шел медленно, должно быть, подходил к станции. Чуть брезжил рассвет, на деревьях клочьями висел туман. Мимо проползло несколько кирпичных домов под острыми черепичными крышами. В сторонке, как памятник, одиноко торчала печная труба. Никакого моря не было.
– Дневальный! Кто пустил «утку»?
– Не знаю. Кажется, из третьего купе кто-то.
В третьем купе Володя Маслов клятвенно уверял:
– Сам видел, честное слово! За кустами мелькнуло.
– За кустами дураки с хвостами. Приснилось тебе.
– Вот прохиндеи, поспать не дадут.
И когда полуголая ворчливая братия разочарованно полезла опять на полки, деревья вдруг расступились, и за окном распахнулся неоглядный сероватый простор. Поезд шел по берегу, и под колесами лениво шевелилась вода.
– И верно – море!
Снова все приникли к окнам.
Я впервые видел море, и первым моим впечатлением было ощущение простора, свободы, удивительное и нетерпеливое желание лететь, петь, кричать полным голосом. Может быть, для тех, кто жил в степи, это ощущение не было неожиданным, но для меня оно было внезапным и потрясающим. Не знаю, что в этот момент ощущали другие, но все мы несколько мгновений молчали, а потом вдруг разом заговорили:
– Вот это да!
– Здорово!
– Смотрите, корабль!
Я был Ассолью, увидевшей алые паруса. Но кто-то иронически и осведомленно пробасил над моим ухом:
– Баржа. Самоходная. Такие у нас на Волге лаптями называют.
– Много ты понимаешь! Сам лапоть.
– Товарищ старшина, скажите этим салажатам.
Старшина Смирнов с жалостью смотрел на нас, должно быть, ему очень не хотелось нас разочаровывать. Но он был, как всегда, справедлив:
– Комаров прав, это самоходная баржа. И, если уж на то пошло, вовсе это не море, а залив. Балтийский залив. Минут через пятнадцать приедем в Балтийск. По-старому – Пиллау. Вот там и увидите море.
* * *
Но настоящего моря мы в этот день так и не увидели. Прямо с вокзала нас повели на сборный пункт флота. Там мы попали в удивительно проворные руки кладовщиков-баталеров, парикмахеров, дежурных, их помощников и т. п. Особенно много было дежурных, они мелькали тут и там, с красными и синими повязками, которые здесь называли труднопроизносимым, загадочным словом – «рцы». Впрочем, вскоре мы узнали, что ничего загадочного в этом слове нет: это буква «Р» в древнем произношении. На флоте все буквы произносят по-древнему: аз, буки, веди, глаголь… Флаг «рцы» – сине-белый, как и повязка на рукаве, означает дежурный корабль, службу. Но все это мы узнали несколько позже, а пока, подбадриваемые веселыми окриками старшин, дежурных и прочего многочисленного начальства, бестолково метались от одного к другому. Но стоило старшине Смирнову гаркнуть: «Становись!», как вся эта беспорядочная толпа притихала, выравнивалась, старательно «держала ногу» и лихо шагала к другому складу.
К сожалению, в бане команда «Становись!» не подавалась, и мне достались три мочалки, но не хватило тазика. Помылись с Игорем из одного. Мне вообще не везло в этот день: форменка досталась пятого роста, хотя у меня третий, зато ботинки выдали на два размера меньше. С помощью баталера я едва вогнал в них свои конечности.
– Ничего, разносишь, – утешил баталер. – Или поменяешься с кем-нибудь. Я тут троим выдал с запасом.
В этих ботинках я дошел только до столовой. Там разыскал тех троих. В результате сложнейшего четырехкратного обмена у меня оказались ботинки на два размера больше. Я снова обрел возможность передвигаться самостоятельно.
Строй благоухал запахами нафталина и хозяйственного мыла. Неужели это долго не выветрится? Меня это сильно беспокоило. Потому что нюх у меня, пожалуй, не хуже, чем у собаки. Там, где никто ничего не почувствует, я обязательно унюхаю. Подозреваю, что это у меня выработалось путем длительных тренировок, главным образом на парфюмерном ассортименте Галки Чугуновой.
Должно быть, воспоминание о Галке несколько отвлекло меня от сложного процесса вышагивания, я сбился с ноги, и кто-то сзади ткнул меня коленом чуть пониже спины. По-моему, Володя Маслов. Я хотел обернуться, но встретил взгляд старшины Смирнова, сразу отбивший у меня желание выяснить отношения с Володькой.
То ли от того, что у меня ботинки оказались слишком тяжелыми, то ли нас действительно много гоняли, я едва добрался до кубрика и, как только разрешили спать, завалился в койку. Ребята крутились перед зеркалом, разглядывая себя в новой флотской форме кое-кто тут же принялся ее ушивать. Мне тоже хотелось взглянуть на себя, но не было сил, я уснул тотчас же, как только уронил голову на подушку.
Не знаю, сколько я проспал, но когда проснулся, в кубрике было темно, лишь у столика дневального горела синяя дежурная лампочка. Я долго не мог понять, что меня разбудило. И только когда тихо скрипнула форточка, понял: запах моря. Я встал, открыл створку, и в лицо мне хлынули влажные запахи рыбы, водорослей и еще чего-то непривычного, не то солоноватого, не то сладковатого. Откуда-то издалека донесся шорох и плеск. Я понял, что это голос моря, и мне ужасно захотелось взглянуть на него. Я еще не видел его, но нам говорили, что оно близко, метрах в трехстах отсюда, за стеной и бугром.
Я тихо оделся и осторожно вылез в окно. В суете дня как-то не удалось запомнить расположение городка. Пришлось ориентироваться по запаху моря, и я шел по нему, как собака по следу. Наконец вышел к стене. Она оказалась высокой, метра в два с половиной. Нащупав выступ, поставил на него ногу, рванулся, зацепился рукой за верхний край стены, влез на нее. И тут же полоснул в уши окрик:
– Стой! Кто идет?
Я свалился вниз, по другую сторону городка, и замер, прижавшись к стене.
– Стой! Кто идет? – еще более грозно прокричал голос слева.
– Я это.
– Кто такой? – Из темноты выплыл силуэт матроса с автоматом в руках.
– Ну я, Соколов.
– Ложись!
– Зачем?
– Ложись, говорю! Стрелять буду.
Лязгнул затвор. Я лег. В траве что-то зашуршало, наверное, мышь.
– Свой я.
– Молчать! Не шевелиться! – Теперь голос часового казался уже не столь строгим, сколь испуганным.
– Да брось ты, парень.
– Молчать! Мне на посту разговаривать с тобой не положено. Вот придет разводящий, разберется.
Ясно, тоже не очень опытный часовой. Пальнет еще сдуру, и поминай как звали. Лучше лежать. С этой стороны стены запах моря более острый, почти терпкий. Или это трава? Она тоже пахнет морем, видно, пропиталась им, как моя форменка нафталином.
Наконец пришел разводящий, осветил меня фонариком, заставил встать. Видимо, он был недоволен, что ею разбудили.
– Гнал бы его обратно, и весь сказ, – выговаривал он часовому. – Парень из тех, что сегодня прибыли, видишь, оперение новое, не обмялось по фигуре.
– Так ведь по инструкции… – начал оправдываться часовой.
Разводящий спохватился:
– Действовали правильно. И впредь действовать в духе устава и инструкции. – И ко мне: – Пошли.
Мы обошли вдоль стены полгородка и вошли через ворота. Видно, какими-то путями весть о моем задержании уже дошла до старшины первой статьи Смирнова – он ждал у входа в кубрик.
– Прогуляться парень решил, – сообщил ему разводящий. – Моциончик к морю. Лирика! Дайте ему швабру, пусть подраит гальюн.
Старшина сунул мне в руки палку с пучком веревок и строго сказал:
– Помоете в гальюне палубу, толчки, надраите краны. Пасту возьмите в ящике на окне. Когда все будет готово, сдадите дневальному. Потом – спать. Завтра разберемся.
Старшина пошел спать. Я закатал штаны, налил в ведро воды. Открыл окно. Но запах гальюна сильнее запаха моря.
Потом мне всю ночь снились эти запахи. У моря был голубой запах, у травы – зеленый. Запах «Красной Москвы» почему-то оказался темно-синим. Я было начал возмущаться тем, что вместо «Красной Москвы» мне подсунули «Огни Москвы», но из флакона вылезла Галка Чугунова и строго спросила: «Кто тебе больше нравится: красивые или умные?» Не успел я ответить Галке, как из другого флакона выпорхнула Антоша и кокетливо спросила: «А я красивая? Ну, скажи, что красивая». Потом откуда-то появился дядя Егор и сердито сказал: «Гореть надо, чтобы свет и тепло от тебя к людям шли. А ты шаешь, как сырая головешка. Один дым только и есть». Потом из дыма вылез старшина первой статьи Смирнов и рявкнул:
– Подъем!
10
После завтрака нас разбили на учебные батальоны, роты и взводы. Наш батальон отправляли в гавань, там нас будут готовить к службе на ракетных кораблях.
– Хоть тут повезло, – сказал Игорь. – Все-таки современная техника. Это тебе не какая-нибудь пушчонка с захудалого тральца.
– А я вот на тральцах восемь лет прослужил и не жалуюсь, – сказал старшина Смирнов.
– А сейчас на сверхсрочной?
– Угадали.
– Восемь лет! С ума сойти! Не надоело лямку тянуть?
– Надо, Пахомов.
– Кому надо?
– Народу. Стране. Впрочем, вы этого пока не понимаете.
– Надеюсь, под вашим чутким руководством я поумнею, – ехидно заметил Игорь.
– И я надеюсь, – серьезно и спокойно ответил старшина.
Игорь покраснел и не нашелся, что сказать.
– Что, съел? – спросил я у него, когда старшина отошел.
– А ну его, – отмахнулся Игорь. Он недолюбливал старшину. Может быть, потому, что при каждой словесной стычке со Смирновым Игорь оказывался в глупом положении. Причем старшина был всегда спокоен и вежлив.
Перед выходом в гавань нас опять построили, и командир батальона капитан 2 ранга Самойленко обошел строп. Когда он остановился около нашего взвода, старшина первой статьи Смирнов попросил:
– Товарищ капитан второго ранга, им бы море показать. А то тут некоторые, – он покосился на меня, – не видели его. Хотя бы с берега.
– Хорошо, – согласился комбат. – Поведете взвод через парк.
– Есть! – весело козырнул старшина.
В матросском парке было безлюдно. Лишь несколько стариков и женщин с колясками сидели на скамейках. Неожиданно нас остановили: дорогу пересекал другой строй. Это шел детский сад. Ребятишки шли парами, старательно поддерживая равнение.
– Дисциплинка! – ухмыльнулся Игорь.
И вдруг до нас донеслось:
– Эй, мояк, ты съиском долго пьявал,
Я тебя успела позабыть…
Пела девочка лет пяти-шести с льняными косичками и хитрыми черными глазенками. Строй загоготал.
– Просвещенный у вас народ, – сказал старшина первой статьи Смирнов воспитательнице, девушке с круглым загорелым лицом, густо усыпанным веснушками.
– Стараемся, – улыбнулась она. Но, пройдя несколько шагов, смахнула с лица улыбку и строго сказала: – Таня! Как тебе не стыдно?
Море распахнулось неожиданно, как только мы поднялись на песчаный холм. Оно уходило далеко за горизонт и там растворялось в синеватой дрожащей дымке. Там, вдали, оно казалось спокойным и ровным, а здесь, у берега, ворочалось и ворчало, скручивало в зеленые косы тугие валы, выкатывало их на песок, и они рассыпались тут белыми сугробами. Один сугроб набегал на другой, подминал его и уносил обратно в море. Берег здесь был отглажен аккуратно и ровно. Море вблизи казалось добрым и честным работягой, привычно и неутомимо делающим свое дело. Но там, у каменной стены, которую старшина назвал молом, море было сердитым и сильным. Оно яростно бросалось на стену, разбивалось, отплевывалось тысячами брызг, откатывалось, чтобы собраться с новыми силами, и с грозным гулом снова кидалось на стенку. Иногда ему удавалось ухватиться волосатыми ручищами за стенку, и тогда оно старалось отодрать ее от земли и бросить дальше от берега. Но стена цепко держалась за землю.
К этой стене приближалось небольшое судно. Оно то зарывалось в воду по самые мачты, то взбиралось на гребень волны, будто старалось взлететь. Но море не давало ему улететь, оно наваливалось на суденышко своей широкой грудью и опять вдавливало в воду. Я со страхом следил за тем, как судно приближалось к стене. Сейчас его разобьет, ясно, что от него не соберешь и щепок. А что же люди? Почему они идут на стену, может, у них руль не в порядке?
Вот нос судна приблизился к стене. Я закрыл глаза. Но не услышал ни треска дерева, ни скрежета металла, ни криков людей. Когда я открыл глаза, судно спокойно разрезало своим носом каменную стену.
– Сейнер вошел в гавань, – сказал старшина первой статьи Смирнов, и я сообразил, что где-то в стене есть проход.
– Вот бы с рыбаками сходить, хотя бы недалеко, – мечтательно сказал Игорь.
– Рыбаки тут промышляют мало, – пояснил старшина. – Больше всего в Атлантике ловят, видно, там уловы побогаче. По нескольку месяцев земли не видят. Вот кто настоящие труженики моря!
Меня поразило, что старшина первой статьи Смирнов, обычно не очень лестно отзывающийся о всякой штатской публике, о рыбаках говорит так уважительно и даже с завистью.
– А глубоко тут, товарищ старшина?
– Нет. Море наше мелкое. Не помню точно, какая самая большая глубина, но, кажется, метров четыреста с хвостиком.
Ничего себе – мелкое! Наш Миасс на ушах вброд перейдешь, и то ухитрялись тонуть. А здесь четыреста метров! Это если поставить друг на друга пятиэтажные дома, штук двадцать наберется. У меня аж мурашки по коже побежали. А тут еще старшина спрашивает:
– Ну как, Соколов, нравится?
– Ничего. Рыбой пахнет. И йодом. Для здоровья весьма полезно.
– Да, жизнь тут курортная, – усмехнулся старшина. – И за свое здоровье можете не волноваться.
11
Первый день занятий значительно обогатил наши представления о «курортной» жизни. До обеда мы учились ходить и поворачиваться в одиночку, после обеда – строем. Девятнадцать лет мы топтали нашу грешную землю и не подозревали, что совсем не умеем ходить. А оказывается, это не самый простой способ передвижения из пункта А в пункт Б. Кто из нас мог бы самостоятельно догадаться, что, прежде чем повернуться кругом, надо пропустить левую ногу, сделать полшага правой, приподняться на носки, перенести тяжесть тела на правую ногу, повернуться и начать движение, сами понимаете, опять же с левой ноги?
– Выше ногу! Носочек, носочек оттяните! – весело покрикивал старшина. Вчера мои ботинки весили не больше пяти килограммов. Сейчас они весят не менее пятидесяти каждый. А попробуй-ка оттянуть носочек, когда яловый ботинок не гнется и на два размера больше, чем тебе нужно.
– Р-р-равнение направо! Улыбочку, улыбочку дайте! Не надо есть глазами начальство, оно – не вполне съедобный продукт.
Попробуй изобрази улыбочку, если с тебя градом льет пот, а ноги налиты свинцом. Мы, конечно, стараемся, хищно скалим зубы и все-таки жрем старшину глазами. А он все еще недоволен.
– Пахомов, вы что, забыли, где правая, где левая сторона? Может, вам сено-солому подвязать?..
– Маслов, не отставайте…
– Соколов, подтяните корму, выгните грудь, вам же девятнадцать лет, а не восемьдесят!
Наконец долгожданная:
– Р-р-разойдись!
Одуревшие от усталости, мы бессильно валимся на землю. Даже курить не хочется. Молчим, блаженно вытянув ноги.
Отупение проходит быстрее, чем усталость. Кто-то отваживается на вопрос:
– Зачем все это нужно? Мы ж не пехота.
Старшина терпеливо поясняет:
– С этого начинается дисциплина. Приобретается привычка действовать по команде, быстро исполнять ее, вырабатывается автоматизм.
– Но ведь мы же люди!
– Вот именно. А человек – существо не вполне совершенное…
Мы никак не можем понять, зачем нам нужно отрабатывать действия до автоматизма. Но спорить со старшиной не хочется, да и не положено.
От стенки отходит корабль. До нас доносятся обрывки команд, крики вспугнутых чаек. На палубе, вдоль борта, лицом к берегу выстроился экипаж. Счастливчики! Они уходят в море, у них настоящая жизнь. Интересно, они тоже занимались шагистикой? Большинство матросов приходят на корабли из учебных отрядов уже специалистами. А мы пройдем курс молодого бойца и пойдем на корабли в лучшем случае учениками.
– Товарищ старшина, а в город нас пускать будут? – спросил Маслов.
– Пока нет. Когда распишут по кораблям, тогда и будут увольнять на берег. В порядке очередности, не более тридцати процентов от численности экипажа, чтобы сохранить готовность корабля.
А жаль! Мне бы хотелось съездить в Калининград, отыскать там Королевский замок. Я часто слышал о нем от отца, там он был последний раз ранен. Вот удивится, когда я ему напишу. Ведь никто же не думал, что я попаду именно сюда.
Как он там один? Я послал ему письмо девять дней назад, а ответа пока нет. Не заболел ли? И Антоша ничего не пишет. Она, наверное, уже где-нибудь в тайге. Что ее туда влечет?
Странно, что меня теперь тянет к морю. Мы еще ни разу не были на корабле, а вот тянет. Любопытство? Вчера разговорились с дежурным по КПП. Он служит на сторожевике сигнальщиком.
– Служба как служба. На берегу бываем редко, все больше в походах.
– А за границу ходите? – спросил Игорь. Он никак не может расстаться со своей розовой мечтой о портовом кабачке в Рио-де-Жанейро.
– Не приходилось, – ответил матрос. – Другие корабли ходили с визитами дружбы и в Швецию, и в Финляндию, а наш – нет. Рассказывали, кто был, – ничего особенного. Люди как люди, две ноги, две руки и в носу две дырки.
– В голове у него дырки, – сказал потом Игорь. – Понимаешь, хочется на живого капиталиста поглядеть. Зачем ему миллионы? И вообще надо знать своего классового врага.
Вот гусь, подводит классовую платформу.
– Мне бы хотелось побывать в Норвегии. Ты читал рассказ Паустовского «Корзина с еловыми шишками»? О Григе. Здорово написано. Вот бы побродить по тем местам.
Оказывается, и у Игорешки бывают благородные побуждения!
– И знаешь, чего еще хочется? Подраться на баррикадах. Во время Парижской коммуны много русских было. Хочется помочь угнетенным трудящимся. А то как-то не очень здорово получается: мы у себя социализм построили, к коммунизму идем, а где-то в Анголе еще колониальная система. Я, конечно, в политике не силен, а по-человечески помочь хочется.
Прямо Макар Нагульнов из «Поднятой целины». Игорешка за мировую революцию! Сказать кому из нашего класса – не поверят. Странно, мы проучились вместе десять лет, а плохо знаем друг друга. Игоря все считали легкомысленным парнем, а он, оказывается, за мировую революцию.
– Понимаешь, хочется жить красиво. Я не в том смысле, что шикарно, а в том, чтобы по-настоящему, делать что-то выдающееся. А тут повороты налево, направо, кругом.
– А может, и повороты нужны? – спросил вдруг за спиной чей-то голос. Мы обернулись и вскочили. К нам подошел заместитель командира батальона по политической части капитан-лейтенант Протасов.
– Вы извините, я невольно услышал вашу последнюю фразу, Пахомов. Вы хорошо сказали, что хочется жить красиво. Только ведь ничего выдающегося вы не сможете сделать, не научившись делать малое, не приучив себя к черновой работе, к дисциплине. Ученый, чтобы совершить открытие, проделывает десятки тысяч простейших арифметических действий. Поэт, чтобы найти «грамм радия», переворачивает «тонны словесной руды». Космонавт, чтобы подготовить себя к полету, ежеминутно подвергает себя испытаниям. Вот вы болельщик футбола. А знаете ли вы, что футболист, чтобы играть хорошо, отказывает себе во многом? Я уже не говорю о ежедневных тренировках. Возьмите только режим. Спортсмену не все можно есть, нельзя пить и курить и еще многое нельзя. Успех складывается из ежедневного труда, великое из малого. Я повторяю прописные истины. Но истины!
– Знаете, хочется побыстрее.
– Знаю. Но быстрый путь – не всегда самый верный и, как правило, не самый легкий.
12
Наконец-то начались занятия по специальностям. С утра – гидроакустика. По расписанию урок должен проводить командир ракетного корабля капитан 2 ранга Николаев. Мы ожидали этакого просоленного морячину с неизменной трубкой в зубах, с седой пеной на висках и охрипшим голосом. Но вошел молодой высокий офицер, удивительно подтянутый и даже хлыщеватый – все на нем было так подогнано и ушито, что он мог служить наглядным пособием по строевой выправке. Он нетерпеливо выслушал доклад дежурного, небрежно обронил «Вольно» и, ловко присев на край стола, окинул нас веселым взглядом. Потом взял со стола подшивку газеты, на мгновение задержался на ней заинтересованным взглядом, отодвинул подшивку в сторону и уселся капитально.
– Приступим?
Опять окинул нас веселым взглядом и спросил:
– Можете ли вы сказать, кто такой Николай Романов? Ну, вот хотя бы вы.
– Курсант Маслов.
– Слушаем вас, товарищ Маслов.
– Не знаю, товарищ капитан второго ранга.
– Садитесь. А кто знает?
Игорь поднял руку.
– Прошу.
– Курсант Пахомов. Николай Романов был последний русский царь. Только вот не помню, который по счету Николай – не то второй, не то третий.
– Благодарю вас. Садитесь. С историей вы приблизительно знакомы. А вот газет никто из вас не читает. Во всяком случае, нашу флотскую газету «Страж Балтики». – Офицер взял подшивку и показал ее нам. – А она по этому поводу гласит вот что. Вот, на первой странице, крупным шрифтом выделен заголовок: «Николай Романов – лучший гидроакустик базы».
– Нам некогда читать газеты, – пожаловался кто-то из заднего ряда.
– Матросу бывает некогда только выспаться. Поэтому он спит всегда впрок, или, как говорят акустики, при каждом удобном случае «прослушивает шумы». Чтобы просмотреть газету, нужно ровно десять минут. Пять – на международную информацию, две – на изучение таблицы чемпионата страны по футболу, минуту – на все заголовки, и две минуты – на деловую статью, если она в этом номере присутствует. Короче говоря, времени требуется ровно столько, чтобы успеть выкурить одну сигарету. Кстати, около вашей курилки – витрина с «Стражем Балтики».
– Стоя читать неудобно.
– Неудобно спать на потолке. Одеяло падает.
Приведя таким образом взвод в веселое расположение духа, офицер уже вполне серьезно спросил:
– Ну, а кто такой Валентин Смирнов, надеюсь, вы знаете?
– Никак нет.
– Вот это плохо. Валентин Смирнов – лучший рулевой всего Краснознаменного Балтийского флота.
– Откуда нам знать?
– А ведь это ваш командир взвода старшина первой статьи Смирнов.
Мы так и ахнули. Вот так фокус!
Капитан 2 ранга Николаев умел не только хорошо шутить, по и здорово объяснять. За сорок пять минут мы вполне усвоили, как соленость моря влияет на прохождение звука, и научились по времени прохождения звука рассчитывать дальность, поняли, что такое эффект Доплера и реверберация.
– А теперь посмотрим все это в действии, – сказал офицер и велел старшине Смирнову отвести нас на стоявший поблизости эсминец.
На корабле мы были впервые и ко всему приглядывались с испуганным любопытством. Вокруг что-то гудело, шипело, скрежетало железо, всхлипывала вода. Помещения были тесными, до отказа забитыми механизмами и приборами. В рубке гидроакустика едва могли поместиться два человека. Мы влезали туда по очереди и смотрели, как работает станция. Откровенно говоря, я мало что понял. Болела голень, я ушиб ее о высокий порог. Заметив, что я прихрамываю, старшина сказал:
– А ну, покажите.
Я задрал штанину.
– Ничего, до свадьбы заживет. Комингсы, то есть пороги, на всех боевых кораблях высокие, учитесь поднимать ноги выше.
Комингсы, пиллерсы, траверзы – одни каверзы. Только Игорешка в восторге от всех этих названий.
– А это как называется? – пристает он к старшине.
– Клюз.
– Товарищ старшина, вы его на клотик за чаем сгоняйте, – посоветовал проходивший мимо матрос.
– А что, я схожу, – охотно согласился Игорь.
Старшина и матрос рассмеялись.
– Клотик вон где, – Смирнов показал на верхушку мачты. – А чай вы можете найти на камбузе. Придете на корабли, вас еще не раз будут «покупать» таким образом. Вообще-то это запрещается, но матросы любят подшутить над новичками. Не обижайтесь на это, но и воли шутникам много не давайте.
– Полундра!
Мы прижались к стенке, уступая дорогу трем матросам, везущим по рельсам тележку, на которой лежало что-то длинное и круглое.
– Торпеда, – осведомленно объявил Игорь.
– Нет, это мина. Донная, тысячекилограммовая.
– А похожа на торпеду.
– Она короче торпеды. Но одного с ней калибра, чтобы можно было ставить через торпедные аппараты с подводной лодки.
Вдруг по всему кораблю пронзительно зазвенели звонки, затопали десятки ног. Мимо нас стремглав бежали матросы и старшины, ныряли в люки и двери, с грохотом захлопывались крышки.
– Боевая тревога!
Загудели механизмы, завращались башни ощетинившись стволами пушек, вскинули высоко в небо свои ресницы антенны радиолокационных станций. И вдруг все замерло, насторожилось.
– БИП! Дать целеуказание в центральный пост! – раздалось в динамике.
– Товарищ старшина, а кто такой этот Бип?
– Это боевой информационный пост. Там ведутся карты надводной, подводной и воздушной обстановки. Сейчас мы будем только мешать тут, поэтому сойдем ка берег. Тревог вы еще увидите много за свою службу. По пять-шесть в сутки, а в море – почти все время готовность.
Смирнов вовремя решил увести нас с корабля, потому что вахтенный офицер уже кричал с мостика:
– Старшина! Не слышали тревоги? Уберите всех с палубы!
– «Уберите!» – ворчал Игорь. – Как будто мы не люди, а вещи.
– Пахомов! Вы опять разговариваете в строю? Вечером пойдете чистить картошку.
Вот опять Игорешка схлопотал «фитиль». Это у него уже четвертый. Механизм взысканий и поощрений действует тут безотказно. По-моему, у старшины первой статьи Смирнова разработана твердая шкала. За самовольный уход из казармы – два наряда вне очереди, за опоздание в строй – драйка гальюна, за разговоры – на картошку. Поощрения раздаются реже и, как правило, в виде благодарности. Вчера старшина отвалил мне благодарность за то, что мое отделение первым закончило уборку территории. А сегодня утром старшина же объявил мне выговор за то, что курсант Бойко не вышел на физзарядку, а я никому не доложил об этом.
Угораздило же Смирнова именно меня назначить командиром отделения. По-моему, я менее всего способен на это. Ребята посмеиваются: «Начальство!» Меня они нисколько не боятся, даже жалеют. Старшина требует, а они меня не всегда слушаются. Особенно этот Бойко. Упрямый, черт, набычится и, хоть убей его, не сдвинется с места.
Игорешка насмешничает:
– Слушай, Костя, когда станешь адмиралом, не забывай о своих ближних. Должностишку подкинь поприличнее, чтобы денежно и не пыльно.
– Пошел ты знаешь куда!..
– А что? Твое стремительное продвижение по служебной лестнице весьма обнадеживает.
В другое время я дал бы Игорешке по затылку. А сейчас – вот глупое положение – не могу даже красноречиво выругаться. Не положено. Командир отделения должен быть на высоте. И кто придумал эту иерархию?
Когда утром старшина влепил мне выговор, я попросил:
– Уберите меня с «комодов». Не умею я, не могу и не хочу.
– Вот уж не ожидал от вас, Соколов, – сказал старшина. – Хлюпик вы!
– Так ведь свои же ребята.
– Вот что, Соколов. Этого разговора у нас не было. Я от вас ничего не слышал.
– Не по мне это.
– А вы что думаете, мне нравится раздавать вам «фитили»? – рассердился старшина. – Или, думаете, я обожаю проверять, сняли ли вы на ночь подштанники? Идите подумайте и больше ко мне с такими просьбами не обращайтесь.
Конечно, кому-то надо всем этим заниматься. Вчера тот же Бойко грязные носки под подушку сунул. Говорю: «Ведь ты же дышать всем этим будешь». Улыбается нахально: «А может, мне нравится?» Ну что ты с ним сделаешь?
А старшина то и дело напоминает:
– Требовательности мало проявляете, Соколов. Боитесь вы, что ли, своих подчиненных?
Я твержу:
– Так ведь свои же ребята.
– Вы что, решили поиграть со мной? Заладили одно и то же, как испорченная пластинка. А мне они чужие, что ли? Ведь все, что мы делаем, – не просто ради службы. Ради них же самих. Вы это понимаете?
– Я-то понимаю. А вот они…
– Так внушите им! Ведь вы же обязаны их воспитывать…
Это я-то воспитатель! Чистый смех. Тоже мне, нашли Макаренко.
