Текст книги "Почему море соленое"

Автор книги: Виктор Устьянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

13

Тогда я решил преподнести ей сюрприз и телеграмму не дал. Потом сам жалел об этом, потому что найти тот кишлак оказалось совсем не просто. Я летел самолетом, шел на пароходе морем, ехал на поезде, а последние тридцать семь километров добирался верхом на ишаке. Зрелище, видимо, было презабавное, если учесть, что в первый свой офицерский отпуск я отправился в парадной форме, при кортике и при двух медалях, выданных мне отнюдь не за боевые заслуги, а по случаю юбилеев.

Впрочем, за тридцать семь километров пыльной дороги даже медали потускнели, не говоря уже о парадной тужурке, ставшей похожей на обыкновенный ватник.

Перед кишлаком я все-таки вытряхнул пыль, почистил носовым платком медали и ботинки и под эскортом ватаги вездесущих мальчишек чинно прошествовал к расположенной в центре кишлака амбулатории. Перед кабинетом врача сидели две старухи, закутанные в темные платки, они наперебой защебетали что-то по-своему. Наконец я уловил знакомое слово «начальник» и понял, что они хотят пропустить меня вне очереди. Я жестами объяснил, что благодарю их, и сел подальше от двери. К счастью, за мной никого не было, и я вошел в кабинет последним.

Анюта что-то писала и, не поднимая головы, предложила:

– Садитесь. На что жалуетесь?

– Главным образом на жару.

Она подняла голову и уронила ручку, потом стетоскоп.

– Ты? Вот уж поистине – «три года не писал двух слов и грянул вдруг, как с облаков». Ну, здравствуй.

Тонкая как тростиночка сестра, возившаяся в углу с пробирками, неслышно выскользнула за дверь, и я осторожно поцеловал Анютку, стараясь не запачкать ее халат.

– Как же ты меня нашел?

– Искал, вот и нашел. Адрес ты сообщить не удосужилась, спасибо Юрке, он написал, – обиженно сказал я.

– Извини, я не хотела тебя огорчать. Ведь ты тоже настаивал, чтобы я осталась в институте. Ну какой из меня ученый, если я практики не имею?

– Я вовсе не настаивал, это твои профессора хотели тебя оставить.

– А я вот сбежала от них. Они тоже обиделись. Ну ладно, об этом потом. Идем, я покажу свои апартаменты.

Апартаменты ее состояли из небольшой комнатки и прихожей, расположенных прямо за кабинетом. Собственно, комнатка почти не отличалась от кабинета, только вместо топчана здесь стояла никелированная кровать да не было стеклянного шкафа с инструментами и столика с пробирками.

– Вот тут я и обитаю. Нравится?

– Аптекой пахнет.

– Ничего, привыкнешь. Ты, наверное, проголодался.

Фатьма! – позвала она, приоткрыв дверь в коридор. В комнату робко вошла сестра. – У нас гость. Его зовут Виктором. А это Фатьма, моя ближайшая подруга, помощница и переводчик.

– Я вас сразу узнала, – сказала Фатьма, кивнув на стоявшую у кровати тумбочку. Только теперь я увидел свою фотокарточку в мельхиоровой рамке, стоявшую на тумбочке. В курсантской форме я выглядел совсем юным.

– У нас найдется, чем покормить гостя? – спросила Анютка.

– В доме гость – хозяину радость. Я уже все сказала Сюргюль, она варит плов. – Фатьма бесшумно выскользнула из комнаты.

– Мне бы надо сначала привести себя в порядок.

– Вот полотенце, мыло, во дворе стоит бочка с дождевой водой. А мы пока займемся хозяйством.

Солнце висело прямо над головой, палило нещадно, жара стояла несусветная, вода в бочке была теплой, и мне потребовалось не менее получаса, чтобы хоть немного остудиться. Когда я вернулся в дом, на столе уже дымился плов, на тарелках лежали тяжелые грозди розового винограда, поросенком распростерлась огромная продолговатая дыня.

– Красиво живете.

– На том стоим! – Анютка победно оглядела стол и встревоженно спросила: – А вино?

– Гость без вина – как река без воды, – сказала Фатьма и поставила на стол два больших кувшина, литра по три каждый.

– Зачем же два? – спросил я.

– Разве человек на одной ноге стоит? На двух стоит. Вот и два кувшина надо.

– Чтобы он на четырех стоял?

Фатьма рассмеялась, лукаво посмотрела на Анюту.

– Доктор у нас строгий, будет наливать гомеопатическими дозами. Э, нет, не вилкой, плов надо кушать руками, вот так, – Фатьма взяла с блюда щепоть и ловко отправила в рот.

Я попробовал тоже есть руками, у меня половина щекотки рассыпалась. Анюта сказала:

– Это от жадности. Слишком много захватываешь. Вот смотри. – Она подцепила тремя пальцами плов, у нее не упало ни одного зерна.

– Ты всегда была способной. А я, как тебе известно, не слишком преуспевал, особенно в английском.

– А сейчас?

– Немного болтаю. Приходится иногда. В училище нас кое-чему научили, хотя произношение мое было далеко не блестящим.

– А я забываю, – вздохнула Анюта. – Практики нет.

После обеда, который затянулся до самого ужина, Фатьма несколько раз порывалась уйти, но Анюта удерживала ее. Наконец Фатьма ушла, мы остались одни, продолжали болтать о всяких пустяках, не решаясь заговорить о главном, ради чего, собственно, я и приехал.

Погас свет.

– Уже двенадцать, – сказала Анюта, зажигая керосиновую лампу. – У нас электричество от движка, поэтому только до полуночи. Я тебе постелю в кабинете. На топчане, правда, Жестковато, но ты человек военный.

Она взяла с кровати подушку, и я увидел на одеяле пистолет.

– А это зачем?

– Осторожно, он заряжен. Видишь ли, рядом граница, а мне приходится часто ездить по кишлакам.

– Понятно. Ну а пользоваться-то ты им умеешь?

– Научилась.

– Прогрессируешь.

– На том… – Она недоговорила, в окно сильно забарабанили. Прикрываясь ладонями от света, Анюта прильнула к стеклу.

– Кто там?

– Ой, доктор, беда! – послышался с улицы чей-то голос.

– Входите! – крикнула Анюта и пошла открывать дверь.

В прихожую вошла маленькая женщина с плеткой в руке, в длинном брезентовом плаще, с которого ручьями стекала вода. А я и не заметил, когда пошел дождь.

– Что случилось? – спросила Анюта.

– Ой, беда! Малчик совсем плохо. Горячий, как мангал. Три дня горячий, нет кушай, одна вода пей. А вода – какой польза?

– Что же сразу не приехали?

– Думала мал-мало хворал, сам пройдет. Было так – проходило, теперь нет, совсем худо.

Анютка повернулась ко мне:

– Придется тебе тут поскучать одному. – И стала одеваться.

Увидев, что она надевает болонью, я предложил:

– Возьми мой плащ, там, по-моему, ливень.

– Да, да, – подтвердила женщина. – Такой нахалный дождь, такой нахалный.

Когда они ушли, я опять увидел пистолет. Подержал его и сунул под матрац. Потом взял подушку, лампу я прошел в кабинет. Долго разглядывал инструменты в шкафу и ничего интересного не нашел. Стал читать этикетки на пузырьках с лекарствами. Когда и это занятие наскучило, вышел на крыльцо. Дождь лил как из ведра, темень – хоть глаза выколи. И – ни звука, кроме журчания стекающей по склону воды. «Занесло же ее в такую глушь! Будто в Челябинской области мало деревень, если уж ей так нужна практика в сельской амбулатории».

Утром пришла Фатьма. Узнав, что Анюта куда-то уехала, Фатьма стала готовиться к приему больных. Без Анюты она вела себя так робко со мной, что я вскоре ушел, чтобы не смущать ее.

А дождь все лил и лил, делать было решительно нечего. Я посидел у окна и завалился спать. Наверное, потому, что я всю ночь не спал, сейчас уснул сразу и проспал до самого вечера. Проснувшись, обнаружил на столе записку: «Если захотите кушать, откройте духовку. Ф.».

Значит, Анюта еще не вернулась.

В духовке я нашел глиняный горшок с каким-то ароматным варевом, опять плов и стопку лепешек. Съел одну лепешку, остальное приберег до возвращения Анюты.

Она вернулась только под утро – промокшая до нитки, вся перепачканная в грязи, осунувшаяся настолько, что я с трудом узнавал ее.

Пока я разогревал ужин, она переоделась, принесла в мензурке немного спирта и стала растирать ноги. Я начал помогать ей, ступни у нее были совсем ледяные.

– А помнишь, ты мне растирала ноги Юркиным носком? У тебя были такие добрые руки.

Но Анюта лишь горько усмехнулась и спросила:

– Как ты тут?

– Весь день спал. А ты?

И тут она разрыдалась. Я встал и взял ее за плечи:

– Что с тобой?

– Он умер. И я ничего не могла сделать. Было уже поздно. – Она уткнулась мне в грудь.

Я гладил ее по голове, волосы были еще мокрые и пахли дождем.

– Ты же не виновата.

– Не в этом дело. Понимаешь, я была так же бессильна, как бессилен был лекарь две тысячи лет назад! Вот что страшно. И мальчик. Он так смотрел на меня, и в его потухающем взгляде было столько надежды! Нет, это была не мольба, а крик. Понимаешь, его глаза кричали, а я была бессильна! – Она опять зарыдала.

А я снова гладил ее волосы и не знал, что сказать. Когда она немного успокоилась, сообщил:

– А ведь я приехал за тобой. И комнату уже снял в Ленинграде.

Она отстранилась от меня и сухо сказала:

– Спасибо. Но я никуда не поеду.

– Почему?

– Неужели это надо объяснять?

Я растерянно молчал. Потом пробормотал:

– Да, конечно, объяснять незачем. – И в упор спросил: – Значит, все, что было до этого, – ложь?

Она отшатнулась, как от удара.

– Уезжай!

– Ну и уеду. Завтра же.

– Сделай одолжение.

Я ушел в ее кабинет, меня душили обида и злость. Часа два я ворочался на жестком топчане, потом встал и вышел на улицу. Дождя не было, светало, в чистой чаше неба гасли последние звезды. Кишлак уже просыпался. Вот где-то звякнул подойник, тявкнула собака, тревожно и тонко заржал жеребенок, должно быть, потерявший спросонья мать.

Хорошо бы раздобыть лошадь, чтобы добраться до станции. Я понимал, что мы оба погорячились, что оба ужасно упрямы и неуступчивы, что уезжать сейчас по меньшей мере глупо. И все-таки где-то в подсознании точил и точил червячок: «А если и в самом деле все, что было до этого, – ложь? Ведь можно лгать и не умышленно. Раньше ей казалось, что она любит меня, а теперь поняла, что – нет. Тогда пусть прямо скажет об этом».

Анютка не спала. Завернувшись в одеяло, она сидела в углу кровати и смотрела в пространство.

– Может, поговорим? – спросил я.

– О чем?

– Неужели нам не о чем с тобой говорить? Почему ты не хочешь ехать со мной?

– Потому что мне не нужна твоя жалость.

– Вот как?

– Да, жалость! Ты же не сказал мне об этом сразу. А когда увидел, как я тут живу, какая я бессильная, пожалел. И про комнату выдумал. И вообще ты меня выдумал. Еще раньше. Всю выдумал! А я вовсе не такая, какой ты меня выдумал. И любил ты не меня, а ту, выдуманную. Рано или поздно ты это поймешь и разочаруешься. Но будет уже поздно. Вот почему я не хочу с тобой ехать. Да и как я могу сейчас уехать? Кому-то надо тут работать.

– Подумаешь – незаменимая!

– Да, незаменимая! – с вызовом сказала она.

Как же я был тогда глуп, если не понял, что смерть мальчика разбудила в ней то самое упрямство, которое всегда было ей свойственно и, наталкиваясь на мое упрямство, становилось слепым и безрассудным.

Я уехал в то же утро…

14

Лида Дедова, конечно, не знала обо всем этом и переспросила:

– Так почему же?

Я опустил голову и молчал. Наверное, вид у меня был как у школьника, не выучившего урок.

– Снизить ему отметку, – предложила Семеновна.

– А по-моему, наоборот, – повысить на один балл, – сказал Венька.

– А можно дополнительный вопрос? – обращается к Антонине Петровне уже успевшая покормить свое чадо Маша и поднимает руку…

– Валяй, – разрешает Венька.

– Скажи, Виктор, ты интересно живешь?

А в самом деле, интересно ли я живу? Признаться, я никогда об этом не думал. Я понимаю, о чем спрашивает Маша, перебираю в памяти основные этапы своей жизни. После училища меня оставили в Ленинграде, но сразу после той поездки в кишлак я попросился на Тихий океан. Потом – Балтика, за ней – Север. В тридцать один год стал командиром ракетного крейсера. Мои сокурсники считают, что я сделал блестящую карьеру, мне это приятно слышать, хотя сам я никогда не делал карьеры. Да и Маша спрашивает вовсе не об этом.

А в чем, собственно, «интересность» нашей жизни? Кажется, Сент-Экзюпери говорил о счастье человеческого общения. Сколько же людей прошло через мою жизнь? Одни приходили, другие уходили. И так каждые полгода. Через каждые три года полностью обновлялся весь экипаж. Пожалуй, нигде нет такой безграничной возможности человеческого общения, как на военной службе. Между прочим, этим она тоже интересна. С кем только не сталкивает тебя судьба!

Смирнов пришел этаким недотепой, а сейчас вот заканчивает Строгановское, говорят, будет незаурядным художником. Может, и Мельник пойдет по его стопам. Игорь Пахомов – прирожденный философ. Саблин тоже склонен к размышлениям о смысле жизни, но впадает в крайности, Костя Соколов… Не забыть бы зайти к его отцу. Интересно, что мне удастся вылепить из «апостола» Егорова? Задатки хорошие, но тоже склонен к взаимоисключающим крайностям.

Пожалуй, самое интересное в том, что в этой их бесконечной смене улавливаешь стремительный бег нашего неуемного века. Приходят они вроде бы все одной «кондиции», как говорит Протасов. Всем по восемнадцать, еще не оперившиеся. Но вспоминаешь, какими приходили восемнадцатилетние лет пять или даже три года назад, и видишь, что эти уже другие. И лучше – умнее, осведомленнее и сообразительнее; и, пожалуй, хуже – слишком рациональны. Или старательно прячут свои эмоции? Может, и так.

Да, но что ответить Маше? Я доволен, мне интересно? Пожалуй, интересно. Но я вовсе не доволен, мне многого не хватает. Наверное, я сделал не так уж мало, но я-то знаю, что мог сделать больше. Да и круг наших интересов не замыкается рамками служебной деятельности. И все, что за ней, пока что туманно, а порой недосягаемо.

А может, в достижении недосягаемого и есть главный интерес?..

– Не знаю, – сказал я.

Коллективными усилиями мне вывели твердую тройку и разрешили сесть за стол. В дислокации войск «противника» произошли неуловимые изменения, рядом с Анютой образовалось пустое пространство, и я вошел в него, как в узкие ворота гавани, – сосредоточенно и осторожно.

– Здравствуй, Анюта! – тихо сказал я.

– Здравствуй, Витя. Я не думала, что ты приедешь.

– Случайно совпало с отпуском. Еду в Сочи, да вот завернул по такому случаю. Опаздываю в санаторий на четыре дня, как думаешь: пустят?

– Не знаю.

– Но ты же медик. Говорят, даже кандидат наук. Это правда?

– Правда.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Опять мы говорим совсем не о том. Когда же это кончится? Ведь я же обманывал себя, когда брал эту путевку, когда получил телеграмму Лиды Дедовой и внушал себе, что лечу в Челябинск только ради юбилея. Все равно эту путевку я бы не использовал и прилетел сюда.

К тому же нас без конца прерывают. Наиболее распространенный вопрос: «А помнишь?» Вспоминаем забавные, пустячные, но милые сердцу случаи из нашей школьной жизни, резвимся, как дети, и Антонина Петровна снисходительно улыбается. Она сильно сдала за эти пятнадцать лет, но глаза по-прежнему молодые и живые, на нас они смотрят ласково и с гордостью.

– Пожалуй, ваш класс был у меня самый лучший, – говорит она. – Смотрите, какие люди вышли: семь педагогов, четыре врача, три инженера, два летчика, моряк, журналист, актриса, двое уже защитили кандидатские диссертации.

Второй кандидат наук – Мишка Полубояров. Он приглашает меня к себе:

– Переночуешь у меня, это недалеко. У меня трехкомнатная квартира, места хватит.

– Не ходи к нему, – говорит Венька. – Я был однажды – тоска зеленая. Весь вечер они с женой демонстрировали способности своих чад: дочь у него учится в музыкальной школе, а сын – в английской. Старательно лепят из них вундеркиндов, а мне было жаль детишек. Пойдем лучше ко мне, поговорим за жизнь, может, я тебе поплачусь в жилетку. Понимаешь, очень уж мне желательно порыдать на твоей могучей морской груди.

Видимо, у Веньки действительно что-то наболело, надо дать ему «выплакаться». Мы с ним дружили, хотя последние годы переписывались редко, главным образом по праздникам.

Анюта подтверждает:

– Сходи к нему, у него стрессовое состояние, надо его встряхнуть. Ты ему нужен.

Хочется спросить: «А тебе?» Но я боюсь спрашивать об этом, боюсь, что она скажет: «Уже нет».

Дверь нам открыл мальчик лет девяти, вылитый Венька, с такими же толстыми губами, с такими же веснушками, даже вихор там же, где у Веньки, – справа.

– Это мой отпрыск Колька, точнее – Николай Вениаминович. Он сочинение писал на тему: «Моя семья», там представил всех так: «Моего пану зовут Веней, маму Ниной, а меня Николаем Вениаминовичем».

– Ну, папа… – взмолился Колька.

– Ладно, не буду. Ужинал?

– Да, яичницу с колбасой жарил.

– Молодец, – похвалил сына Венька и пояснил: – Мы, брат, самостоятельные. Жена работает, сегодня она в ночную смену, вот и приходится. Колюня нам сейчас чайку сообразит. Хорошо бы по такому случаю чего-нибудь посущественнее, да уже поздно, а запасов не держу. Надо было у Мишки перехватить, он, брат, по западному образцу живет, бар в доме имеет с богатым ассортиментом всякого пойла. И как я не сообразил?

– Обойдемся, – успокоил я его. – Я ведь не очень…

– А я, брат, зачастил. Не то чтобы злоупотребляю, а все же не упускаю более или менее значительных поводов. Правда, легче от этого не делается, но когда вот тут скребет, – Венька ткнул себя в грудь, – то иногда хочется чего-нибудь такого…

Колька, поставив на плиту чайник, примерял перед зеркалом мою мичманку и с опаской поглядывал на меня. Я одобрительно подмигнул ему. А Венька продолжал:

– Вот тебя Маша спросила: интересно ли ты живешь? Ты сказал, что не знаешь. Я тебе верю и, представь, – завидую. Я-то живу неинтересно. И знаю почему. Не своим делом занимаюсь. Девятый год сижу в конструкторском бюро и рисую шестеренки – работа, с которой успешно справится чертежница средней квалификации. А у меня диплом инженера-конструктора. Как, тебе это нравится? Мне – нет.

– Если не нравится – уйди.

– Куда? В цех? Допустим. А на мое место из цеха придет инженер и тоже будет рисовать шестеренки. Что изменится? Ну, конечно, для меня и для него что-то изменится. Но какая польза будет от этой рокировки заводу, отрасли, в конце концов – обществу? Никакой. А я хочу заниматься общественно полезным трудом. Понял? Об-щест-вен-но по-лез-ным! В конце концов не ради одной зарплаты мы работаем и живем.

Колька принес чайник и достал из серванта чашки. Делал он это по-хозяйски уверенно, видно, привык. Правда, чай заварил спитой, не захотел долго возиться, а может, они с отцом привыкли вот так, на скорую руку, «не делая из еды культа».

Венька между тем продолжал:

– Обиднее всего то, что многих из моих коллег устраивает такая ситуация. Не надо шевелить мозгами, выполняя работу чертежника. Один мне прямо сказал: «Чего же ты хочешь? Я работаю ровно на свои сто сорок рэ». Понимаешь? Вот эти сто сорок рэ стали для него единственным критерием. А ведь он не глуп, мог бы делать втрое больше, но он понимает, что в общем-то занимается не своим делом, постепенно дисквалифицируется. Однако он уже не верит, что все еще можно изменить, и потому вот так с откровенным цинизмом плюет и на свое призвание и на то, что пять лет его чему-то учили в институте, что общество потратило на его обучение немало этих рэ. Это ему, как говорится, до лампочки. Ну, ты, наверное, знаешь подобную разновидность людей, небось и у вас их навалом?

– Нет, у нас эта разновидность встречается реже. У нас от них избавляются, мы не можем позволить себе такую роскошь, чтобы держать их в армии и на флоте, слишком это серьезное дело – оборона страны. Хотя я знаю, некоторые штатские склонны считать, что все военные – нахлебники и бездельники. Обыватель ведь не помнит, что было вчера, и не думает о том, что может быть завтра. Он отработал свои семь часов, посидел у телевизора, лег с женой в теплую постель – ему больше ничего и не надо, разве что побольше вот этих рэ, чтобы купить лишний ковер или цветной телевизор. Он даже не представляет, что, пока он греется под боком у жены, кто-то несет дозор на границе, штормует в море, дежурит у ракет. Он просто не поверит, что, скажем, мой механик Солониченко в этом году всего семнадцать ночей спал с женой и единственная его надежда на отпуск может великолепно рухнуть, потому что через две недели его дети пойдут в школу, а он измотан настолько, что нуждается в санаторном лечении, и его отправят в санаторий чуть ли не в приказном порядке.

Я выложил Веньке все математические расчеты нашего доктора. Реакция Веньки была неожиданной.

– Ну и балда же я! – Он шлепнул себя ладонью по лбу. – Одевайся, поехали!

– Куда?

– Как куда? К Анютке.

– Она, наверное, спит.

– Дурак ты, хоть и командир. И я дурак, не сообразил. И какого дьявола я потащил тебя сюда? – Венька заглянул в соседнюю комнату. Колька уже спал. Венька на цыпочках прошел к нему, вернулся с моей мичманкой и уже шепотом сказал: – Поехали!

– Но мы же с тобой недоговорили.

– Доплачусь по дороге.

– А Колька? Проснется – испугается.

– Не испугается, он привычный.

Шел второй час ночи, и мы быстро поймали такси. Долго ехали молча, должно быть, Венька не собирался продолжать разговор, и я спросил:

– Ну а выводы? Или ты не видишь никакого выхода?

– Почему не вижу? Выход ясен: надо этот порядок поломать и заставить всех заниматься своим делом. Теперь это и козе понятно, даже в газетах об этом пишут. Надо сократить количество инженерных должностей и за счет этого увеличить так называемый средний технический персонал. Идея не новая, но ее надо решать практически, конкретно. Так вот, я сочинил список, кого оставить, а кого надо попросить из конструкторского бюро. Хочу предложить этот список директору. Да вот все не решаюсь.

– Почему?

– Не так это все просто. Вот, скажем, Мишку Полубоярова я предлагаю попереть из бюро. А он – кандидат наук. Правда, диссертацию он защитил на тему: «Больше внимания разным вопросам», практическая ценность ее почти равна нулю, но попробуй его теперь убрать из бюро! За него же теперь и научно-техническое общество и местком горой встанут. И Кодекс законов о труде на его стороне. Законы-то у нас самые демократические, но они не учитывают таких тонких обстоятельств, как талантливость и бездарность. Допустим, Мишку даже переведут из бюро. Но ведь ему не могут предложить должность, которая оплачивается ниже. Ему подай равноценную, да еще такую, где он процентную надбавку за свое кандидатство не теряет. И дадут ему новую работу, а он в ней ни уха ни рыла не смыслит. Здесь-то он хоть немного, но тянет, а там ему надо все почти заново осваивать. Так какая же разница, где он будет, если обществу от этого никакой пользы? Нет, брат, тут, если уж ломать, то ломать решительно. И драка должна быть большая, а не мелкая потасовка.

– Боишься лезть в драку?

– Я-то? Нет, не боюсь. Но подумать надо. В драке ведь иногда достается и правым, и виноватым. Я – зачинщик, мне достанется больше всех, те две трети инженеров, которых я предлагаю сократить, станут моими врагами. Я этого не боюсь, ибо люди, не имеющие врагов, – как правило, беспринципные. Я лишь хочу, чтобы в этой драке все синяки и шишки распределялись не поровну, а по назначению.

Мы уже подъехали к дому Анюты, и шофер напомнил:

– Все, или еще куда поедем?

– Подождите, я сейчас вернусь, – попросил Венька, вылезая из машины.

– Поезжай, я тут один найду, адрес еще не забыл, – сказал я.

Но Венька решительно взял меня за локоть и повел в подъезд.

– Передам только в ее белы ручки. А то еще сбежишь. Вы ведь оба ершистые. – Он нажал на кнопку звонка.

Дверь открылась почти тотчас же, должно быть, Анюта ждала нас.

– Вот, с доставкой на дом. – Венька подтолкнул меня в спину. – Покедова!

– Может, зайдешь? – спросила Анюта.

– Нет, у меня Колька один дома. Еще испугается. Завтра с Нинкой явимся, так что готовьте пельмени. – Венька стал спускаться по лестнице.

– Подожди, – окликнул я его. – Если ты хотел, чтобы я благословил тебя на эту драку, то считай: благословение ты получил.

– Я так и думал. – Венька пожал мне руку и сбежал вниз.

Анюта стояла в дверях.

– Ну, здравствуй, – сказал я, прислонившись к косяку.

– Здравствуй, – тихо ответила она и протянула руки.

Я шагнул через порог и обнял ее…

– Ты ждала меня? – зачем-то спросил я.

– Да, у меня даже шампанское есть. Хочешь?

– Хочу.

– Накрыть стол в комнате или сойдет и в кухне?

– Лучше в кухне. Обожаю кухни! И знаешь, с каких пор? Помнишь, однажды мы с тобой трофейный фильм смотрели?

– Помню. Я все помню. И ты это знаешь.

– И я все помню. Не веришь?

– Было время, когда я начала сомневаться, а вот сейчас опять почему-то верю.

– Пожалуй, нам надо видеться чаще. Почему бы тебе наконец-то не выйти за меня замуж? Я ведь, собственно, за тобой приехал. Может, вместе махнем в Сочи?

– Можно. У меня ведь тоже отпуск. С сегодняшнего дня.

– Ты у меня догадливая!

– На том стоим! – Она протянула мне бутылку. – Открой, я не умею.

– Сколько тебе потребуется на сборы?

– Дня два.

– По-моему, хватит и одного. Привыкай жить по-военному, раз уж согласилась стать женой военного моряка. И вот еще что: нам не так уж часто придется видеться. В этом году наш корабль стоял в гавани всего сорок один день. И то мы их делили пополам со старпомом.

– Но у тебя же еще бывает месяц отпуска.

– Даже полтора, поскольку служу на Севере.

– Что же, приятный сюрприз, я этого не знала. Не представляю даже, как выдержу эти лишние полмесяца, я просто не готова к этому. Хотя, пожалуй, слишком долго готовилась.

– Ну, в этом мы оба виноваты. Глупенькие были. А вот сейчас ты, по-моему, поумнела, хотя и стала кандидатом наук.

– И наверняка поглупею, став твоей женой.

Я открыл бутылку и наполнил фужеры.

– Извини, но первый тост я всегда пью за тех, кто в море. Им там сейчас не сладко. Не возражаешь?

– Нет. Наверное, мне придется усвоить этот обычай.

– Да, пригодится.